Маятник времени. Стихи

Тревога

 
Блики ловлю уходящего дня, —
Красен, тревожен сегодня закат,
Ночь наползает, забвеньем маня,
Хищные птицы над полем кружат.
 
 
Завтрашний день ненадёжен, как лёд,
Что разбросала по плавням река,
Время куда-то бездумно бредёт,
Жизнь – только вдох, счастье гробовщика.
 
 
Болен январь витилиго зимы,
Чёрствые кручи вздымая окрест,
Вои за что-то ложатся костьми,
Жён побросав и детей, и невест.
 
 
С запахом крови смирилась земля,
Выплеснув алое море в закат,
Люди, железом засеяв поля,
Жизнь на чужбине окончить спешат.
 
 
Радости нет, лишь кривлянье зевак,
Значимость каждого – подлинный пшик.
Пафос рождает восторги писак,
Крутится смерти чумной маховик.
 

Бесы

 
Наснежило. Свежо, слегка туманно,
Ни Шипка, ни Бузлуджа не видны,
Лежит долина Янтры бездыханно,
И будущего виды неясны.
 
 
Что прячет горизонт за дальней далью,
Весна ли там и разума полёт,
Иль чёрною накроется вуалью
Весь мир подлунный, где наперечёт
 
 
Всегда от сотворения святые,
Но грешников, как водится, не счесть,
Где в баре выбивались половые
За счёт вранья и смут. Благая весть
 
 
Коснётся ль слуха моего однажды,
Что мой народ очистился от бед,
Не голоден и не вопит от жажды,
В глазах его уже не тьма, а свет?
 
 
Но с каждым новым днём слабей надежда,
И гуще над страной моей туман…
Всё то же нынче, что бывало прежде, —
Царят повсюду глупость и обман.
 
 
Над массами, как встарь, довлеют бесы,
Надев улыбки благостных божков,
И, приближая окончанье пьесы,
Готовят к преисподней дураков.
 

Рабы

 
Единомыслие рабов
Пугает глупостью безмерной,
Они, как бешеные, прут
Всей массой к страшному концу,
Для них не существует слов,
Способных отвести от скверны,
Лишь ругань – главный атрибут,
Присущий самке и самцу.
 
 
Есть планы у хозяев тьмы
На будущее наших внуков,
И роли незавидны всех
Проспавших страшный миг беды.
А время ждущей нас тюрьмы
Ведёт туда, где боль и мука,
И остаётся мало вех
До смертной дьявольской страды.
 
 
Теряет душу подлый раб
В низкопоклонстве перед бесом,
Что издевается над ним
С улыбкой, уготовив путь
Туда, где из смердящих лап
Уже не вырваться. И кесарь,
Что был рабами несудим,
В аду обрящет жизни суть.
 
 
Мы не в богатстве не равны,
И мы не в бедности убоги,
Мы, пилигримы тех высот,
Откуда изгнаны навек,
Лишь духом Божиим сильны,
Что стал величием немногих,
И ради них прощает Тот,
Кого отринул прошлый век.
 
 
Мы так горды и неверны,
Мы так бесстыжи и наивны,
Мы так расхристанно-грубы
И по-ребячески смешны!
Вся наша жизнь – благие сны,
Сердца без веры дефективны,
Тела бездушные – гробы,
Что кровью братьев крещены.
 
 
Мироустройство терпит крах,
И близок час его кончины,
Нечеловеческая блажь
Живое обращает в прах
Руками тех рабов греха,
Что веселятся без причины
И завершают демонтаж,
Танцуя на похоронах.
 

Вечность

 
В синем неводе ночи колючей блестит чешуёй
Рыба-Вечность и трёт о реликтовый купол бока,
Капли ртутные времени катят серебряный рой
И сливаются в дивный узор, и текут, как река.
 
 
Из аскезы зимы ничего невозможно приять,
В ней гармонии нет, – где-то снежно, а где-то голо,
Ветер грудью толкнёт, а потом заторопится вспять
И затянет луну сизым облаком, – бледным челом
 
 
Ей до утренней зорьки подсвечивать спящую тьму,
Колобродить с тенями и сны в тишине навевать,
Но она не подскажет ни строчки, увы, никому,
Даже если заглянет рассудочным взором в кровать.
 
 
Рыба-вечность уютно устроилась в синей выси,
Чешуя осыпается, в трубы печные летя…
Не меня ли она приплыла в эту ночь искусить,
Звуком тонким колючего снега в ночи шелестя?
 
 
Я стою у окна и не знаю, про что этот звук,
Он мне спать не даёт, наваждения – кущи зимы.
Сколько будет ещё на земле моей горькой разлук,
Что давно, словно призраки, ждут за входными дверьми?
 

Черты

 
Что нового на этом дивном свете?
Всё то же и всё те же, будто встарь.
Безмерно ополчились Божьи дети
В безумии на Господа. Алтарь
 
 
Небес поруган ложью и изменой,
Не ведают живущие стыда.
Монетой солнце катится разменной,
Впустую время сходит в никуда.
 
 
Конь бледный, нагоняя, дышит в спины
Неверующим в свой последний миг,
И как ушли когда-то исполины,
Так нас сметёт природы маховик.
 
 
История – сплошные нестыковки,
Стирают память волны дней и лет.
Все мы, живя здесь в качестве массовки,
Давно проели весь земной бюджет.
 
 
Не в лад и невпопад звучат рассветы,
Подделками заполнен аквилон,
И ускользают видимого черты
Под непотребный радостный трезвон.
 

Снегири

 
Монохром январский скуп на радость,
Леденеет горная гряда,
Горизонта сизая туманность
Тяжестью нездешней налита.
 
 
Снегири хлопочут в тусклом свете,
Ветер то срывается с холмов,
То, кружа в балетном пируэте,
Вьётся по тропинке меж домов.
 
 
Кажется, ещё чуть-чуть и небо
Оборвётся вниз на провода,
И земле не выбраться из склепа
Века мглы вселенской никогда…
 

Фантом

 
Меня здесь нет уже лет двадцать,
Из чувств не много наскребу.
Фантом разучен мой смеяться,
Толкая под гору судьбу.
 
 
Осталось лишь забыть, что было,
И разучиться горевать
По где-то брошенным могилам,
И не стремиться начинать
 
 
С начала, чистый лист марая,
А в отрешённом забытьи
Смотреть на судороги края,
Где проносились дни мои.
 
 
Там всё иное, все другие,
Вконец испакощена суть
Того, что шайки воровские
Сумели трижды провернуть.
 
 
Ментальность сгущена породы,
А впереди лишь жуть и мрак,
И силы кончились природы
Смотреть на злые зомбоморды
И на убийственный бардак.
 

Василич

 
Василич явно вошёл во вкус,
Купаясь в славе, жуя икру,
В знакомом ракурсе «а ля рюсс»
Кивая рюмочкой осетру,
 
 
Довольно дрыгая ножкой в такт
Словам, диктуемым на ушко,
Свершая после интимный акт,
Над чемоданом держа очко.
 
 
Враги в могиле, чего желать?
От сытой жизни не до рабов.
А где-то гибнет за что-то рать,
Куда-то сотни везут гробов.
 
 
Василич пукнет, к нему бегут
Ловить его драгоценный дух…
Да, как же наш коротышка крут!
Как вдохновляет больных старух!
 
 
Не смеет птица ему на плешь
В восторге птичьем сронить дерьмо!
По тем несётся его кортеж,
Кому противно его ярмо.
 
 
И вновь все счастливы, как тогда.
От воронков не спасала тьма…
Гудят над пажитью провода,
Где горе видится от ума.
 

Дикие псы

 
Плаксивый дождь – февральская сиротка
Струит тоску на голые кусты,
На виноград… Небесная чахотка
Обуревает мир до черноты.
 
 
Собаки воют до самозабвенья,
Сплетая в хор тревожный голоса,
И в пустоту уснувшего селенья
Рулады безнадёжно вознося.
 
 
Они поют о том, как холод ночи
Ползёт по лапам, студит им носы…
Глухой февраль глядит в собачьи очи,
И от тоски голодной воют псы.
 
 
На небе ни просвета, ни привета,
А где-то в вышине и синеве
Качаются и блещут самоцветы,
С глазами псов тоскующих в родстве.
 
 
К чему собакам зимнее ненастье, —
Укрыться негде от таких невзгод.
И лишь луна молочно-сизой масти
За облаками пёсьих песен ждёт.
 

Наследники

 
Они – плоды селекции и страха,
Продукты коллективного вранья.
Им коммунизм затмил знаменья краха,
Они же все по духу – кумовья.
 
 
Бессмысленность всегда ведёт к упадку,
Нерасторжимы лживость и позор.
Убийства с давних пор прошли обкатку:
Коль нет чумы, так есть голодомор.
 
 
На пике дел заплечных – послушанье,
Смирение – удача палачей.
Нет времени, есть только расстоянья.
Чем кровь красней, тем брани горячей.
 
 
Из стукачей – в пособники режима,
А дальше по наклонной только «вверх»,
Чтоб стать бессменно во главе отжима,
Плюя без капли совести на всех.
 
 
Народ всегда беспамятен, как псина,
Его погладят, он на всё горазд,
А если кулаком потычут в спину,
Он и детей на смерть своих отдаст.
 
 
История продажна, словно девка,
Она кривит от смеха старый рот,
Флажок державы нанизав на древко,
Которое воткнёт в её живот.
 
 
Но никому потери не в науку.
По-рыбьи солнце пялит ярый глаз,
И всё, что было, навевает скуку,
А всё, что будет, – только пересказ.
 

Ночь тиха

 
Вся комната сегодня в лунных бликах,
Изысканна печаль светила ночи,
И неба непорочное индиго
Войти ко мне с сияньем этим хочет, —
Заполонить мерцаньем звёзд и тишью
Мой ум, и душу вывести из плена…
Но мысль одна в мозгу скребётся мышью:
Всё станет тленом, изойдя из тлена.
Сам человек себя накажет вскоре,
Избавившись от творческих гармоний,
И утлому, ему не выпить море,
Погрязшему в пучине беззаконий…
Как тишина звенящая прекрасна!
Она струит божественные реки
И овевает бережно и властно
Собой мои натруженные веки.
Я много в жизни повидала горя,
И до сих пор оно клубится где-то,
А на небесном синем омофоре
Для всех хватило б и любви, и света…
 

Любовь

 
Мы мёртвых любим больше, чем живых,
Возводим их в герои из могилы.
Мертвец, страну ударивший под дых,
Даёт живым неведомые силы
Продолжить торжество заплечных дел, —
В убийстве масс есть магия инферно.
Чем больше в ров поляжет мёртвых тел,
Тем гуще над землёю запах серный.
От бронзовых чурбанов площадных
Потусторонний блеск огня струится,
Безвестно в штурмах канувших мясных
Слились в одно из сотен тысяч лица:
Из многих ртов – один орущий рот,
Из многих глаз – лишь два безумных глаза…
Из павших в землю вновь трава растёт,
Взрываются от общего экстаза
Пространные поля великой тьмы, —
Ещё здесь не насытились утробы
Восторгами расстрелов и тюрьмы,
И кровью дураков высокой пробы.
 

Потомки палачей

 
Герои погибают за решёткой,
А гении от голода и бед.
Зло семенит чекистскою походкой,
Обычный свой неся глумливый бред.
 
 
Потомки палачей, внимая бреду,
Довольно испускают без стыда
Восторженные вопли людоеду,
Ведь он для них – бессменная звезда.
 
 
Они горды количеством погибших
И уважают храмы-на-крови,
Вот только в сферах не согласны высших
С такой трактовкой истинной любви.
 
 
Кто радуется смерти, тоже смертен
И не избегнет Божьего Суда.
Как путь его в геенну предначертан,
Так жизнь его напрасно прожита.
 
 
Сочувствующий зверю – соучастник,
Подельник из числа самоубийц:
Чем больше на счету их предков казней,
Тем горше жизнь потомков кровопийц.
 
 
И пусть они сейчас стреляют пеной
Шампанских вин, настанет их черёд.
Не миновать позора им за сценой,
Где действие последнее идёт.
 

Верняк

 
Убивали медленно, но верно,
Старым методичкам сносу нет.
Быстро нынче хлопнуть не кошерно,
Можно потерять авторитет.
 
 
Следует тянуть с последней точкой,
Чтобы к мысли приучить верней,
Что внезапно могут сдохнуть почки,
Или сердце камня стать мертвей.
 
 
Кто считает смерти эти вражьи?
Ледоруб давно отчалил в тень.
Если натореть в подхалимаже,
Не настигнут яды и кистень.
 
 
Главное, лизать пломбир державный
Так, чтоб леденел во рту язык…
Казус вышел вновь весьма забавный,
Год прошёл, а кажется, что миг.
 
 
Одному свинец, другому кофе,
Третьему – паденье с высоты…
Что-то поднесут кому-то в штофе,
Может быть, тем самым будешь ты?
 
 
Главное теперь – не просчитаться,
Промолчать, где надо промолчать,
И учиться переобуваться,
И с завидной скоростью стучать!
 

На подводной лодке

 
Волчок земли закручивает время,
События увязаны в клубок,
Жуёт мочало проклятое племя,
Воркует двухголовый голубок.
 
 
Мыслительный процесс похож на клейстер,
Кто верит в сказки, тот уже мертвец.
Мордеет ликом главный капельмейстер,
Жиреет пузом главный военспец.
 
 
Кто не такой, как все, тому по рылу,
Кто не кричит «ура», тому расстрел.
Дорогу и почтение дебилу,
Что смотрит на сограждан сквозь прицел!
 
 
Зачем свобода в этом околотке,
Где торжествуют плётка и донос!
Коль некуда бежать с подводной лодки,
То требуется впасть в анабиоз.
 
 
Во сне всё будет видеться иначе,
И будет лучезарен этот сон…
Гораздо проще проживать незряче,
Жуя мочало и держа фасон.
 

Суета сует

 
Из хама не будет пана,
Убийце не быть в раю.
На севере длится драма, —
Всё ближе к небытию.
 
 
Фашизм – он заразней СПИДа,
Жестокость сродни вранью.
Вновь слышится панихида
Над памятником зверью.
 
 
Вы радуетесь победам?
Над чем и над кем, и где?
Ваш путь до сих пор неведом,
Как вилами по воде.
 
 
От ужаса стынет в жилах
У тех, кто не с вами, кровь,
Вам всем почивать на вилах,
Сколь долго ни сквернословь.
 
 
Манкируя верой в Бога,
Вы души спустили в ад.
Хоть вас изначально много,
И громок ваш злобный мат,
 
 
Неправеден путь убийцы,
Постыден восторг раба
Позорного кровопийцы,
Лжеца, дурака, жлоба.
 
 
Не Божие дело – брани,
За всё предстоит ответ.
Ищи себя, смерд, в стакане,
Коль истины в мире нет.
 
 
Отдай себя на съеденье
Червям, и в последний миг
Подумай о поколенье
Пропащих и забулдыг.
 
 
Они воспоют твой подвиг
Во славу бесславных лет,
Хоть будет им это пофиг,
Ведь всё – суета сует.
 

Иллюзия

 
Казалось, что война не повторится,
Мечталось о любви и тишине…
Реальность, будто сон ужасный длится,
Мир бабочкой трепещет на окне.
 
 
Не вырваться из плена предрассудков,
Достоинство отныне – звук пустой.
И лишь за сытость ратуют желудков
Те, кто не дружит больше с головой.
 
 
Забыто всё: Норд-ост, «рязанский сахар»
И взорванные спящие дома,
«Курск» и Беслан, и детской крови запах,
И земли, что уплыли задарма.
 
 
Обильную смерть собирает жатву,
В грязи и смуте счастья не сыскать.
Для дураков намыливает дратву
Век злобы, сатане готовя рать.
 
 
Большой войны осталось ждать недолго,
Проснулся утром, – будь безмерно рад.
Гудит-блажит людская барахолка,
А где-то смертоносный зреет град.
 
 
Молитвы не помогут злоречивым
Чудовищам, не выбраться из пут
Погибели сказителям фальшивым, —
Их на земле навечно проклянут.
 
 
А дети их, неся свой ген «удачи»
В разбойничьем безудержном пылу,
Получат лишь презрение на сдачу
С привязкой рабской к тачке и кайлу.
 

Вкрадчиво ветер…

 
Вкрадчиво ветер мне шепчет свои постулаты,
Я понимаю мелодию, но не слова…
Сердце моё не готово на новые траты,
Вот бы со старыми мне разобраться сперва.
 
 
А лиходейка-луна сыплет белую мучку
На разноцветную смальту окрестных полей,
Иней вострит на камнях голубые колючки.
Час предрассветный глубокой пучины темней.
 
 
Утро крадётся за стрелкой секундной неслышно,
Не было б счастья, несчастье опять помогло…
А по реке проплывают, как тени, недвижно,
Годы былые мои – ледяное стекло.
 
 
Я ничего не забыла, но память смягчила
И акварельною дымкой размыла судьбу.
Было иль не было, но надо мною нет силы,
Кроме Господней, стучащей по грешному лбу.
 
 
Вкрадчиво ветер мне шепчет свои постулаты,
А на небесном амвоне несчётно лампад…
Я отпою, как тропарь, всё, что было когда-то,
Как хорошо, что ничто не вернётся назад!
 

Мертвецы

 
Негодяи сплотились вкруг топора,
На колоде лежит голова страны.
Петушок прокричал старый гимн с утра,
А палач обмочил на дворе штаны.
 
 
Менестрели трубят, флаги рвутся ввысь,
У зевак по-воскресному весел вид.
Ветер с шага давно перешёл на рысь,
А палач перепил, и рука дрожит.
 
 
Скоро стрелки на башне сойдутся в нить,
И замрёт в предвкушенье толпа зевак.
Будут после платочки в крови мочить
Эти добрые люди, ведь кровь – за так.
 
 
Есть примета – удача заходит в дом,
Если пальцы свои обмакнуть в крови…
А с помоста послышался тяжкий стон,
И узнали зеваки, что все мертвы…
 

Пираты

 
Ажиотаж создать вокруг персоны,
Была б персона, – это мы могём.
Ведь сайт он тоже что-то вроде зоны,
А зона постоянно под огнём.
 
 
Вот, взять хотя б поэток интересы,
Что прут ко мне с пером на абордаж.
Зачем? А как прожить иным без стресса?
Закон держать дистанцию – не наш.
 
 
Тут главное сказать: «На нас напали!»
И ничего, что эта фраза – ложь.
Им совестливость ведома едва ли,
Да где ж теперь приличий наскребёшь!
 
 
Бей первым, как велит наш гений смысла,
Потом кричи, мол, я не виноват,
Пусть будет дважды невиновным кисло,
Коль дать посмеют сдачи. И виват
 
 
Лжецам, и слава, слава лицемерам,
Трудна у них дорога, но игра
Приносит удовольствия без меры,
Пусть их стишата – полная мура!
 
 
Бить пяткой в грудь – любимая забава,
Кто хочет славы, тот её поймёт:
Безбашенная дура величава
И с видом бедной мученицы врёт,
 
 
Но то и дело поминает Бога,
Мол, тьфу на вас, канальи, вот Он Вас!
Ума у этой сущности немного,
Она и в профиль дура, и анфас.
 
 
Таких природа создала немало,
Ей, видимо, необходим навоз.
Чтоб глупость на земле торжествовала,
Их просто надо принимать всерьёз.
 

Весеннее

 
Утро сегодня вошло во вкус,
Щебетом птичьим наполнив дол,
Скинуло ночи холодный груз,
Солнца затеплило ореол.
 
 
Сад мой в подснежниках белых сплошь,
Жаль наступать на такой ковёр,
Но, госпожа всех земных госпож,
Входит весна на февральский двор.
 
 
Капает сок с виноградных лоз,
Стонут коты на фаянсе крыш,
Носится, как угорелый, пёс,
Только от вечности не сбежишь.
 
 
Я дожила до ещё одной,
Самой тревожной моей весны, —
Всё ещё длится жестокий бой
И умноженье людской вины,
 
 
Всё ещё льётся за далью кровь,
На перекрестье добра и зла,
И умножаются списки вдов,
И догорает любовь дотла.
 

Вертухайская гармонь

 
Не бывало хамьё за границами,
Не топтало столичных дорог.
Комиссары с плебейскими лицами
Всю Россию имели у ног:
 
 
«Гимназисточки, феи-дворяночки,
Бывший высший вчера ещё класс,
Про сирень и конфетки-бараночки
Пели в ихних постелях для нас.
 
 
Дуньки с Маньками нам понаскучили, —
Ни брильянтов, ни тонких манер…
Мы дворяночек до смерти мучили,
Возводя на костях эсэсэр.
 
 
Мы мешали кровя благородные
С гущей наших плебейских кровей,
Ленты тратя на то пулемётные,
Громоздя терриконы костей!»
 
 
Так бы пели и пели без устали,
Да пришлось подыхать, как скотам.
Но теперь их наследнички шустрые
За границей имеют счета.
 
 
И дворянскою кровью бахвалятся,
Нацепив золотые кресты,
Детвора в США – постоялица,
Все сбылись у отребья мечты.
 
 
А народ? Что народ, – в телевизоре
Он находит идейный паштет.
Русских скоро заменят киргизами,
Церемониться с ними не след.
 
 
Всё идёт, как по маслу, и сказками
Полон каждый второй черепок…
Знай, страну по кусочкам растаскивай,
Как дедок в своё время не смог!
 
 
Не бывало хамьё за границами,
А теперь оно там – у себя,
И торгует пропитыми лицами
Вся, живущая в замках, родня
 
 
Комиссаров, героев-насильников,
Вороватых потомков ЦК,
Повелителей пуль и могильников,
Заклеймивших себя на века.