Руна Райдо

Бренна слушала внимательно, не хуже, чем Лиса, такая красивая в свете костра, печальная…Задумалась…Вот почувствовал прямо, что не полезно ей так задумываться-то… зря рассказал. Бер тоже совсем раскис, ну он– то пьяный был в дым. На Лиса очень в обиде. Сбежала Эилис. Лис слышал, но не остановил и Бера не разбудил. Может, конечно, так лучше…

Бренна.

Бера совсем развезло. Еле-еле вместе с Ренаром уняли его и уложили. Асмунд тоже перебрал, вот не ожидала такого. Еще и рука плохо заживает, не бережет потому что. Но, после моего сердитого выговора и перевязки, ушел спать на улицу вполне сознательно и самостоятельно. Лис продолжал что-то наигрывать, соскучился, видно, по арфе. Под тихие мелодии, сменявшие одна другую, я лежала в повозке, мне было грустно из-за горя Бера, конечно… Накормить ястреба своим сердцем, вырванным из груди. Что ты рассказал, мой друг, понимал ли, о чем сказочка? Почему надо кормить птицу своим мясом, поить кровью, чтобы расколдовать ее, обратить в человека?

Я тоже не сразу догадалась, что это обо мне, пока не увидела во сне Хауга.

Хауг – имя по-датски и значит «Ястреб».

Он пришел внезапно, как и всегда являлся, чтоб застать врасплох, чтобы не успела подготовиться, собраться с духом, хоть вел себя каждый раз по-иному. Иногда молча сидел и смотрел ясными глазами северянина – такими стальными, холодными, как воды датского моря. Но на дне этого моря бушевало темное пламя злобы и страсти. Давил каменным молчанием, жег взглядом бешеным, порочным. Предвкушающим. Одним этим сулящим постыдное наказание. Мог час так сидеть и смотреть. А я стояла перед ним, не смея вздохнуть, пошевелиться. Не зная, что за этим последует. Не представляя, как смягчить его, избежать всегда неожиданной и каждый раз новой выходки. Ожидание хуже самой боли и унижения. Поэтому иногда он просто вставал и уходил, а я в изнеможении опускалась на пол. Редко удавалось мне после облегчить себя слезами, чаще застывала и смотрела на влажную стену, пока не делалось совсем темно, и не приходила прислуга со свечой, приносившая ужин. Однажды я обожгла руку на свече и поняла, как это помогает снять напряжение, отвлекает. Но он заметил следы. Сильно разозлился, чуть не придушил до смерти. И велел свечи мне больше не оставлять. Ведь только он мог распоряжаться моим телом, решать, когда причинять боль.

Иногда посмотрит так, пожирая глазами, посмотрит и ледяным голосом велит раздеваться. Однажды заставил раздеться совсем. И продолжал смотреть. А потом усмехнулся на мое зардевшееся лицо и спросил: «Что, приучил тебя уже? Ждешь, хочешь меня, девка?» Поднялся и прошел мимо меня, голой, как мимо стола или печки.

Никогда не разговаривал, никогда ни тени внимания к моим чувствам. Пресекал любую попытку превратить это для нас обоих во что-то …человеческое. Только брал пренебрежительно, словно нехотя или терзал резко и грубо, только бы подчинить, подавить, уничтожить, место чтоб знала, наложница, подстилка. В его власти. Я думала, как он целовал свою девушку – ту самую? Нежно, сладко, любовался ею, не смотрел …так. Словно хочет сожрать, но вначале переломать.

Только мне хотелось думать, что это не он. Это его терзает и жжет лютый мороз, сковавший сердце. И старалась украдкой обнять, согреть, защитить своим телом от боли, впитать злость, гнев, утолить эту жажду, до капли выпить горечь, отвечая только нежностью на грубость, любовью на ненависть, мягкостью на жестокость, наглядеться в серые глаза моего короля… Думала оттает, дрогнет…И сама все больше тянулась ему навстречу, глубже погружалась, не оставляла попыток, и любовь словно умножалась, становилась сильнее, и я уже готова была всю кровь за него отдать, накормить своим сердцем злого ястреба. Лишь бы увидел меня и показал себя – теплого живого человека, спрятанного под железным опереньем. И он это чувствовал и сопротивлялся моей любви. Поэтому просто перестал приходить.

Асмунд.

Какая же скотина – напился, оставил ее одну. Плакала. Я знаю, что ей снится, когда она так горько плачет, не отвечает, моя девочка, моя, моя, моя…

И, зарываясь лицом в волосы, вдыхая их запах, нацеловывая беспорядочно макушку, висок, мокрые щеки, дрожащие губки, соленые от слез, сладкие-сладкие, обнимая, закрывая от мрака, кошмара, шептал: « Не надо, не надо, моя радость, солнышко. Все детка, все прошло. Не вспоминай больше никогда, не думай ни о чем, никого нам не надо…Ты теперь ничего решать не будешь, место твое за моей спиной или на моих коленях. Ни на шаг больше не отойду».

Вбили в голову, что «любовь все преодолевает, не противится злому»… Ну что, справилась твоя любовь? В глазах темнеет, когда представляю, как он…. Убью, убью и все. Не о чем с ним говорить, просто убью. Вот зачем думаю о таком, зачем? Тяжело же, выть хочется.

Моя девочка, никаких страстей больше, никакой боли. В Бездну любовь. Даже гибкое живучее деревце можно изломать, и засохнет оно. Звездочка моя ясная, откуда ты прилетела ко мне, светлая такая, маленькая?

Глава 9.

Киану аэп Тир Тоингире.

Крошечные пикси вообще довольно бестолковы, легкомысленны, безвольны, да и память у них – примерно как у этой птички – желтого королька, что вьется над своим гнездом, не решаясь опуститься на ветку. Бедный королек: одного яичка в гнезде он уже лишился. Бессердечный прокусил тонкую скорлупку – у них зубки крошечные, но острые как иголки и, высосав содержимое, улегся спать прямо в нежный пух маленького хозяина, самоотверженно выщипанный птичкой из собственной грудки. Да, нахальное существо.

Поэтому я очень удивился странной причуде сестриц элле – Миндеранел и Лаугмирил, решивших связаться со мной таким старомодным и ненадежным способом. Я быстро накрыл негодника ладонью и крепко прижал – они очень юркие и кусаются пребольно. Но Хрустальную Каплю он донес, а я нашел и стряхнул ее прямо на траву – она начала кружится, сверкая на солнце маленькими яркими радугами, расти, принимая голубовато– призрачный облик стоящих в обнимку сестер. Они всегда так стоят вполоборота к собеседнику, стараясь демонстрировать лишь фасад. Красавицы– близняшки лишены затылков и спин, ну и попок, конечно, что в моих глазах напрочь лишает их аппетитности. Этот факт и призвана скрыть данная поза. А в остальном – милы, хоть немного суетливые и назойливые болтушки. И теперь они заговорили, перебивая друг друга, так, что слова не вставить.

– Приветствуем, Киану. Не заскучал еще в безмятежной Тир Андомайн? Яблоки матушки Холле оскомину не набили?

– Не представляю, как можно добровольно лишать себя радости общения? Страна Вечной Юности, где бесконечно царит вторая половина мая, не богата на события.… Одни сады и те – пустынны и туманны. Да и яблоки с Иннис Авалона кисловаты и как желуди тверды.

– У нас, впрочем, не теплее – приближается Мидсаммир, а дожди без конца и холод, холод. А яблок и вовсе не будет, цвет морозом весь побило.

– Ну ладно бы на Самайн – ты никогда не принимаешь участия в кавалькаде Дикой Охоты, льесальвы вроде тебя чураются мрачных развлечений Слуа. Но на летнем празднике пирует только Благой Двор в Кармантеншире. Турниры, состязания, веселые попойки, танцы под волынки и пение, охота, в конце концов. Так почему ты торчишь здесь?

– Чем обязан, прелестницы? Я отдыхаю.

– А, кстати, как Марта и лисята? Дети чудесные, так быстро растут! Не знаешь, случайно, кто отец?

– Случайно знаю. Она в Милепардусе, малыши здоровы.

– Киану, тебя призывает Морриган. Повод, правда, совершенно несерьезный. Какие-то люди решили покинуть земли Датского Права и пересечь Ров. Ну, нет – людей-то двое: Бриан О’Брайен аэп Мумман и дочь Ангуса О’ Нил. Каэр Мумман, полуразрушенный на самом юге у моря, это его что ли?

– С ними оборотень-медведь и твой хороший приятель – рыжий Ренар. У тебя будет возможность с ним увидеться и лично пригласить…где, ты сказал, Марта с детишками? В Милепардусе? Замок ей подарил? Везет же… Он далеко?

– В Силезии.

– А где это?

– Неважно. Так что?

– Вообще-то Благой Двор обычно не вмешивается в людскую суету по причине божественной лени, сам понимаешь. Только, если люди встают у них на пути и мешают предаваться своим занятиям. Или если есть надежда получить желанный артефакт. Или необыкновенное дитя. Так ты, случайно, не знаешь, зачем они понадобились?

– Девица-то родственница ард-риага к тому ж брюхатая бастардом короля, а ее спутник – владелец развалюхи – темная лошадка: и дан, и хенресин, и ни то, ни другое, но чем-то сильно заинтересовал самого Гвинн ап Нуда. Ну, Морриган велела их доставить. Ее более интересует будто бы дитя…

– На что ей оно, ты вовсе дура! Дитя понадобилось Гвенте.

– Сама ты дура! Они же тогда не знали, кто родится.

– Они отправились пригласить их на самый Мидсаммир, понятно в сумерках. Вышли из тисовой рощицы в полночь, а твой дружок Ренар спятив, очевидно, с ума, принялся стрелять по посланцам отравленными стрелами из ладанника. А ведь он не пьет бранвина, своей хватило дури.

– Ну ладно бы молодой О’Брайен перепугался, увидев Тен Ши – волшебные огни в ночи и начал стрелы бросать. Но Ренар-то. И ведь попал, что хуже.

– Не говоря о том, что одна престарелая маленькая хюльдра от любопытства, что за шум, так высунулась из своего бузинного куста, что свалилась и ушиблась насмерть. А у нее влиятельная родня, уже и жалобу подали.

– Так что выручай дружка – он сидит под замком. И, хоть вроде пока не скучает, участь его может стать незавидной.

– Где они?

– Холм Тор в Гланстомбери. Знаешь, там все тянутся болота, где деревянная римская гать и вересковые пустоши…

Капля, делавшаяся на жарком майском солнышке все меньше, наконец, совершенно высохла, и милые элле испарились вместе с ней.

* * *

– Жаль, что мне нельзя выпить с вами бранвина.

– Пьяница мать – горе в семье, Бренна. Раз ты трезвее всех, придумывай развлечение.

– Я не знаю. Так уютно. Не хочется ничего делать специально, а хочется просто сидеть и слушать ваши разговоры.

– Хитрая малышка, хочет греть уши в мужской компании…Обычно мы не говорим ни о чем важном, правда, Асмунд?

– Не скажи, Лис.

– Тогда я придумал: пусть каждый, прежде чем выпить, скажет о важном. Ну, что он считает важным, тем, без чего трудно или совсем нельзя обойтись.

– Так себе мысль. Хочешь добавить пафоса?

– Не пафоса, а торжественности. Мы же празднуем Мидсаммир. Бер, наливай. Бренне я плесну немного эля. Ну? Бренна. Дамы вперед.

– О, вам наверное трудно понять, у вас ведь нет такого огромного живота…Это легкость движения, когда не устают ноги, можно подпрыгнуть, ловко наклониться, бежать не задыхаясь, быстро плыть, танцевать, ну вот это – скорость, гибкость, управлять своим телом… Наслаждаться вкусом еды. И еще: высыпаться, крепко спать и видеть хорошие сны.

– А я люблю не спать летней ночью, вот как сейчас: сидеть в сумерках волшебного сине– сиреневого цвета, и чтобы белые звездочки душистого табака…нет, вы чуете, какой дивный запах?

– О, Бер....

– А ты не перебивай, моя очередь. Если не о вкусной еде…И удовольствии готовить, так, чтобы вы дождаться не могли, пока я сниму чугунок с огня, и лопали урча… Важно, чтобы всего было в достатке. Не много, а так, чтобы больше и не надо. Простые вещи, простые отношения, без недовольства, что не так или мало. Когда все правильно, как раз в самый раз. Понятные без слов отношения, доверие, которое не нуждается в уверениях, оправданиях…Правда, Бренна?

– Да, Бер, люблю тебя.

– Ну, вы будете теперь обжиматься? Ну-ка убери от нее лапы! Лис, ну посмотри, что это…

– А я люблю пробовать новое. Это может быть еда, любовь или…ой, ладно, Асмунд, не надо так смотреть. Я не собирался при девочке углубляться в эту тему. Я люблю делать что-то в первый раз, учиться, сравнивать ощущения. Путешествовать во всех смыслах, быть «далеко от дома». Люблю острое, немного тревожное чувство, когда выброшен из привычного, насыщаться иной красотой, заглянуть в чужую, не похожую жизнь, скитаться в местах, где еще никогда не был. Только не нужно повторять эти опыты, и посещать одни и те же места. Проверено – одно разочарование. И еще – предвкушение. Люблю ожидание – первого снега или одуванчиков, да чего угодно: всего, что дарит радость.

– Ты просто обожаешь авантюры, Ренар : ненасытный искатель приключений, коллекционер самых необычных и странных обстоятельств и все тебе мало – хватаешь, до чего дотягиваются твои загребущие руки, суешь свой острый нос всюду, куда только можно заглянуть, твоя цель – дотянуться до каждого лакомого куска, желательно чужого, и проглотить, ни с кем не поделившись.

– Да, да. Чавкая, захлебываясь соком, сожрать все запретные плоды. А тебе, Асмунд, надо все со всем сопоставить, проанализировать, высечь на камне личное мнение– бесценное, кто ж спорит… Да, не люблю ждать, пока пирог остынет. А что, Асмунд, у тебя есть план жизни? Ты его записываешь? Латиницей или …

– Иди в тролью задницу.

– Ну, ладно, прекратите! Там остались еще лепешки, Бренна? Отломи мне. Вполне съедобно, хоть и не пирог.

– Давай, зануда! Плесни мне, Бер.

– За хвост дерну. Важное? Может Бер поймет…Важно найти свое место за Великим Столом. Понять, кто ты, принять это, вместе с дурацким прошлым, всеми неудачами и несовершенством… Со всеми глупостями, которые натворил и еще непременно натворишь. Уяснить, кто ты есть, а не кем хочешь казаться, и обрести в этом…свою твердость, силу.

– И кто бы говорил про пафос.

– Заткнись.

– И еще. Это важно, хоть и трудно…Сохранять внимание. Уметь слышать, не запрещать чувствовать, а стараться вникнуть, не замыливать, не душить…

– Кто-нибудь что-нибудь понял?

– Я поняла, Ренар. Когда мне страшно или хочется плакать, Асмунд не говорит, что понимает меня. Он понимает, что …не понимает. Не говорит: «Не бойся» или «не плачь». Потому, что мне надо сейчас бояться и плакать. Просто он со мной.

– Асмунд, ты хоть понимаешь, тупого йотуна кусок, что она…идеальная твоя девочка?

– Бер, Лису больше не наливай. Ну чего ты вскочил…

– Ш..! Тихо, вы! Посмотрите туда. Ничего не замечаете?

– Что, огоньки? Да это просто светляки, их тут полно…

Асмунд.

Мой провожатый, одетый в элегантное длиннополое одеяние, нехарактерного для Благого Двора черного цвета, учтиво пропустил меня вперед – вглубь беседки, увитой свежей листвой девичьего винограда. Два изысканной формы кресла и столик, на котором нас ожидал идеальный натюрморт – серебряный кувшин, два кубка, блюдо с персиками и доска для фидхел. Сбросив плащ и сняв шляпу, украшенную пером серой совы, он присел и доверху наполнил кубки. Я последовал его примеру.

– Я прекрасно понимаю, юный О’Брайен, что без оружия ты чувствуешь себя не уютно, но, поверь, против волшбы клинок все одно бесполезен, а наводить чары тут способно самое мелкое существо, и даже нечто… вроде бы не живое на вид. Так что просто расслабься – ты наш гость, никто не причинит вреда тебе и твоим друзьям. Хотя Ренар и совершил непростительную ошибку…

Конечно, трудно позабыть все, что слышал с детства: как кровожадные Слуа – воинство оживших мертвецов нападают на смертных верхом на летающих и пышущих огнем из глаз и ноздрей лошадях, их визг и лязг оружия оглашает пустоши зимней ночью, а кровь, пятная скалы и валуны, превращается в бурый мох. Ты знаешь, как фейри могут убить отравленными стрелами, приводящими к болезни – посеять мор в целом городе, или прикосновением свести человека с ума. Рассказывали тебе о летящей в ночи Самайна Дикой Охоте, впереди которой несется наводящая ужас скорбным воем Кон Аннон – свора Аннона. Или, к примеру, кэльпи…

– Я не сильно впечатлен россказнями стариков у зимнего очага, достойнейший. Но мне хотелось бы выяснить, где мы находимся и, главное, что с моей спутницей.

– Да Бренна здесь же, просто вы не видите друг друга. Важнее, где она очнется от этого сна. Под пение птиц в лесном шалаше, в грязной канаве на перекрестке дорог или…вовсе нигде.

– Это не сон. Или все же морок?

– Ну, какая разница на самом деле? Что такое «на самом деле»? Ты же понимаешь, Бриан, лесной шалаш, где вы лежите, обнявшись, тоже морок. Такова земля – реальность, словно остров, погружена в океан магии, незримо пронизывающей ваш мир.

Бренна будет думать, что гостила во сне на волшебном острове Авалон или Хай-Бресейл – Острове Блаженных или Тир-Нан-Ог – в Стране Вечной Юности – на Тирфо-Туинне… Люди по-разному называют это место.

Сейчас ее угощают чудесными фруктами и вином, сладкими булочками со сливочным кремом. Она еще совсем дитя: играет с пушистыми зверями, которые охотно дают себя гладить и тискать, кормит оленят и козочек, любуется удивительными цветами и деревьями, каких ты и не видывал, а она знает по монастырским ботаническим атласам и всегда мечтала побывать в таком вот бесконечном, совершенном саду. Например, платан – вот видел ты платан? Или аллеи розовых магнолий? Или кущи рододендронов, покрытых облаками цвета от лилового и малинового до ослепительно-белого? А если потрогать мимозу настоящую -mimosa fabasea… Тебе не интересно? Вот потому-то у вас разные сны. Вы не обязаны любить одно и тоже, довольно того, что любите друг друга.

Потом ее пригласят во дворец – вон тот, что белеет на островке… Он славится мраморными фонтанами, в которых вместо воды бьет диарсах – чистое пьянящее сияние.

Там сейчас собралось множество гостей – шотландские гроганы – золотоволосые, в расшитых цветным шелком и каменьями одеждах, тельцем тщедушные, но силы жуткой, рядом с которыми ирландские брауни той же породы кажутся жалкими оборванцами четырех футов росту. Но, все же местные, хоть и малы росточком, большеголовы, голы и волосаты, однако жилисты, широкоплечи и так проворны и сильны, что десяток их обслуживает весь замок, исполняя тяжелую и грязную работу для нас – Высших Сидов Благого Двора. Они сидят за отдельными столами в шийн – наружной части дома. Только что прибыли Тилвит Тег. Что про них рассказать…

У всякого могут быть странные и даже неприличные причуды: изысканные златовласые Тилвит Тег, например, являя собой образец изящества, с их высоким ростом и белоснежными одеждами, изысканными приемами и этикетом во всем – будь то охота или танцы, по секрету сказать, обожают расчесывать бороды у козлов. Как тебе?

Ну, а про лепреконов и паков нечего и говорить.

Из винных погребов клураканы, что берегут вино и пиво, сегодня выкатят не одну бочку. Эти предпочитают в костюмах непременно красный цвет – в тон их щекам и носам, которые наглядно доказывают, что вина они пробуют ответственно, не щадя здоровья. Собственно, к прочим развлечениям клураканы не допускаются и лишь на их родовую забаву – катание в подпитии на молодых овцах мы смотрим, как на неизбежное зло. Нашей малышке будет занятно…

– Я хочу ее увидеть, Киану. И пожалуйста, объясни, наконец, зачем нас сюда…пригласили.

– Увидишь. Не спеши, наслаждайся вином и игрой. Кстати, ход твой, будь внимателен, Бриан. Ей сейчас просто прекрасно, не беспокойся. В этот самый момент все собираются в бру – зале с самоцветными колоннами, освещенном теми самыми мерцающими Тен Ши, что вас напугали. Будет изысканный концерт, а потом танцы. Ты знаешь, что она любит танцевать? Никогда не умела, стеснялась и не позволяла себе. Но с такими партнерами будет кружиться и скользить как перышко над…

– Постой, с какими еще партнерами?

– Да расслабься, она же думает, это сон… Целовать во сне ее будешь, конечно, ты. Если доживешь. И маленькая врушка расскажет тебе обо всем, кроме этого момента…

Затем грезы перенесут ее на лесную поляну, окруженную цветущими дикими вишнями. И к ней выйдет белая лошадь невероятной красоты. Даст себя погладить, примет из рук яблоко. Но суть в том, что это Рианнон, она же Маха или Эппона.

Вот теперь о существе дела. Ты ведь знаешь, что фейри похищают людей. Любимое занятие дам Доброго Народа – воровать из колыбели младенцев, оставляя в ней мерзкого подменыша, поскольку, несмотря на то, что живут они целую вечность, сильно озабочены произведением на свет потомства. Но только удается не очень. Собственные их чада хилые и больные, потому-то они часто воруют и кормящих женщин, молоко которых лучше пригодно, чтобы выкармливать их детей. И девушек – здоровых, сильных похищают для своей знати. И юношей – мастеров в каком-нибудь деле, но при этом и красивых – от смешанных браков дети сидов лучше выживают…

Так вот. Выпей вина, что ты не пьешь? Твоего будущего воспитанника пожелала себе Морриган, так как его кровные родители – носители интересного, я бы сказал причудливого, сочетания. Тихо, тихо. Сиди, прошу тебя. Вы ничего не сможете поделать – лучше будет Бренне и не знать. Дитя умрет во время родов или сразу после, она поплачет и забудет. Сиди! Ну, если только она отправится на Авалон в качестве кормилицы. Но, конечно, не поймет, что это ее собственный ребенок. Она, боюсь, в этом случае вообще ничего понимать не будет…совсем ничего. Производству молока разум только мешает. А когда в кормилице перестают нуждаться, то сам понимаешь… Ну что ты, в самом деле! Ты же хотел вырастить из него настоящего героя. Какой же воин сравнится с тем, которого воспитала и обучила сама Морриган?! Например, Кухулин…

Впрочем, нашу прекрасную повелительницу ждал сюрприз – у Бренны будет девочка. Она сразу утратила интерес. Однако вмешалась леди Гвента – магичка сильная и авторитетная. Она предрекла, что если девочку оставить в живых, это приведет ко многим распрям и бедам, из-за нее прольются реки крови и мир никогда не будет прежним и, якобы, именно о ней было произнесено на Рорне… Ты не слушаешь?

– Я хочу немедленно увидеть свою женщину. Сейчас. Я понимаю, что бессилен, просто – прошу.

– Ну что за истерики, как не стыдно! И потом, разве Бренна твоя женщина? У меня другая информация… Да что ты так переживаешь, тебе же проще и спокойней. Ребенок не будет напоминать вам о Хауге. Сам потом сделаешь своей милой трех-четырех малышей. Для вас, людей, это не проблема.

– Не уверен, что существа, вроде вас, могут об этом судить.

– Ну, возьми себя в руки и дослушай до конца. Жизнь этого дитя, если ты уж так за него готов впрягаться… Ладно. Можно купить. Только назови девочку как-нибудь странно, неожиданно, лучше по-датски…Может, это немного отсрочит, хотя бы… Впрочем, кого мы хотим обмануть.

– Что от меня потребуется?

– Жизнь за жизнь, естественно, что ж еще…

Знаешь, чем ты мне симпатичен, Бриан О’Брайен, называющий себя Асмундом Торгейрсоном? Способностью действовать вразрез со своими интересами. Не в смысле какого – то тухлого христианского, не к ночи будь помянут, аскетизма…нет. Ты испытываешь беспокойную потребность дать нечто миру. Ищешь, что бы ты мог привнести, подарить, а не получить и присвоить. Готов отказаться от желанного, лишь бы было правильно, справедливо по твоим понятиям. А понятия эти таковы, что каждое право влечет за собой обязанность, а иногда и не одну. Но не наоборот. И за все готов без обмана заплатить. Понятно, что твои поиски осмысленного и важного субъективны. Но ты честно стараешься найти, ради чего жить, а за что не жалко умереть.

– Меня предупреждали о том, что Высшие используют разнообразные гм…методы убеждения: от грубого шантажа, незатейливого отравления ядами, делающими человека особенно восприимчивым к внушению, простых иллюзий, сродни уличным фокусам до ловкой демагогии и тонкой, но въедливой лести.

– Еще и проницательный, и скромный… Тебе бы быть королем… Увы, ард-риаг имеет уже многочисленных наследников, а область Датского права вскоре перестанет существовать… Ладно, что это я. Какой из тебя король – на твоих «высших снах» о гордости и чести сто раз сыграют. Будут дурить тебя, как захотят, стоит только подпеть насчет блага и справедливости для всех. Ты как ребенок, в самом деле. Ну, разве так бывает, чтобы для всех?

Твой бывший друг король Хауг человек совсем другого замеса. Он не считает, что права влекут за собой пропорциональное количество обязанностей, а поступки имеют неизбежные последствия. Он воспитан в понятиях привилегий. И, если человеческое возмущение можно пресечь или перенаправить, законов природы не отменить. Он, что для тебя было бы совершенно неприемлемым, владеет землей и людьми, но не владеет собой – не пожелал отказаться от страсти ради правды.

Если совсем коротко. Ты сам прекрасно знаешь, что король, по сути, является главным жрецом страны. Не важно, исполняет он обряды или нет. Может быть, он даже заигрывает, ради выгоды, с иными магическими системами, такими, как христианство… Важно, что он является воплощением справедливости и права: праведного пути – райдо, если на датский манер тебе понятней, правды в ее магическом аспекте. Король, нарушивший закон – не должно было ему, поднеся девушке свадебный дар, отказаться от брака. Король, нарушивший клятву, не сумевший обуздать гнев, ярость и вожделение. Король, обрушивший месть на беззащитное и невиновное существо, которое к тому же является воплощением Плодородия, Животворящих сил Земли Эйрин. Да, невеста короля – сама Земля Эйрин в магическом смысле, и ее оскорбление влечет мир к гибели. Фактически это выражается в убывании свободной энергии света и тепла. Не замечал, что как-то прохладно? Мы-то тут поддерживаем приятную температуру при помощи магии, но бесконечно черпать из мира невозможно. Необходимо устранить причину утечки. И сделать это можно лишь одним способом. Только смерть может быть справедливым наказанием и искуплением. Король должен быть казнен. За все надо платить, ты знаешь, Асмунд.

– Если я сделаю это, вы оставите Бренну в покое? Ее ребенок будет жить? Да можно ли вам верить?

– Вообще-то, конечно, нельзя. Что наше – неприкосновенно, а чужое – все равно, что наше. И с клятвами аналогично. Человек должен слово держать или понесет наказание, а сид своему слову хозяин: захотел – дал, захотел – обратно взял. Такова мораль Доброго народа. Но выхода другого нет. Придется поверить.

– Он мой побратим. Я не могу с ним сражаться, тем более своим мечом.

– Казнить.

– Нет. Драться.

– Посмотрим. В фидхел ты уже проиграл. Я забираю так и так, здесь последний камень, и у тебя больше нет шансов. Допей свое вино и пойдем со мной, Асмунд. У тебя будет подходящий меч.

* * *

В кузнице Велунда было как в Муспельхейме, особенно после прохлады тенистой беседки. Ученик самого Мимира и коварных цвергов из скалы Каллава похоже только что прервал работу и присел на обрубленный пень неохватного дуба. Асмунд подумал, что этот кусок дерева, стоящий в темном углу кузницы, грубый, необработанный, так величественен, что более похож на трон, чем позолоченные и украшенные изысканной резьбой предметы дворцовой мебели. И единственный, подходящий этому невысокому, но могучему старику, чей возраст выдавали лишь седина и морщины вокруг насмешливых молодых глаз – резкие линии, глубина которых была подчеркнута въевшейся копотью. Он бросил на нас короткий взгляд, едва кивнув вместо приветствия. Похоже, ждал.

– Ты молодой О’Брайен и тебе нужен меч.

– Да. Было бы несколько странно явиться в кузницу с целью обрести липовую кадушку для бани.

– Ты грубишь. Хочется скрыть страх или не сдержать злость?

– Прости, я был невежлив.

– Злость… Плохое состояние для знакомства с мечом. Впрочем, лучше, чем страх. Зачем тебе меч?

– Собираюсь им убить искусного бойца и надеюсь, что получится.

– Это понятно, что для дела… А вот для злого или доброго?

– Я не знаю.

– Человек– то стоящий?

– Я не хочу этого делать и не могу не сделать.

– Уже яснее – бесстрастно отозвался мастер и встал. Он вытер руки тряпкой, испачканной маслом и сажей и прожженной как минимум в десяти местах и скрылся в небольшой пристройке к кузне, а через некоторое время появился с длинным, завернутым в мягкую замшу предметом.

– Этот меч я ковал для короля одного рейнского бурга, жаль, что он не успел им воспользоваться. Давно было дело.

Велунд положил предмет на свой дубовый трон и бережно развернул. У Асмунда перехватило дыхание. Перед ним лежал не слишком широкий, но и не узкий меч удивительно гармоничных пропорций. От изогнутого вперед перекрестья сбегали по клинку три неширокие дола, неуловимо переходившие в ребро – примерно в двух третях от острия, к которому клинок плавно сужался. От ребра к лезвию шли чуть вогнутые спуски, а боевой конец был остер настолько, что глаз почти не замечал линии заточки.

Не спрашивая разрешения, Асмунд протянул руку и поднял клинок. Большой палец сам лег на пяту, как будто всегда там был – меч словно манил прокрутить его над головой одним из тех молниеносных движений, которые так эффектны и смертоносны, если муж привык управляться со славным лонгсвордом. Бутылочная рукоять овального сечения с утолщением по центру сама собой легла в правую руку, а левая надежно ухватила под слегка вытянутое яблоко.

Кузнец отступил на пару шагов. Асмунд крутанул мечом около себя, приноравливаясь к балансу, и, завершающим движением, вонзил клинок в плотно утоптанный земляной пол у своей правой ноги. Острие без усилия вошло почти на ладонь и так же легко освободилось. На зеркально отполированной стали не осталось ни малейшего следа земли.

– Этот меч прекрасен – глухо произнес Асмун, – и в самом деле достоин короля. Почему же он все еще не нашел себе хозяина?

– Ну…с ним такая история … В свое время им отрубили златокудрую голову заказчика – кузнец вздохнул. Похоже, мечу понравился вкус королевской крови. Просили пока попридержать… Именно потому, что достоин короля.

– Кто ж успел заказчику голову отмахнуть?

– Я. И тоже не хотел этого. – Асмунд встретил взгляд Велунда. Глаза кузнеца больше не улыбались.

– Асмунд, наконец промолвил Киану, до того не проронивший ни звука. Если ты решился – меч твой.

– Это взятка? Не буду делать вид, что не желал бы его. Любой мечник отдал бы многое за возможность обладать таким оружием. Многое… но не что угодно. Нет. Я еще не решил.

Киану со стоном закатил глаза.

– Хорошо, ничего не обещай прямо сейчас. Просто возьми, поблагодари и повесь на пояс, наш не в меру честный и разумный лерд. Зануд девушки не любят. Надо быть немного… плохим парнем. Ну, чуть-чуть…Он невыносим, у меня уже терпение заканчивается, веришь, Велунд? Причем так во всем, даже …

– Киану, остановись – прервал взвинченного сида старый кузнец. – Ты боишься совершить ошибку, друг? Возьми это – он протянул Асмунду кусочек окалины. Решишь вернуть меч – брось через правое плечо. Я явлюсь и приму его назад. Но, учти Киану аэп Тир Тоингире, плату за него не верну.

Сид скривился, но промолчал.

– Я очень благодарен тебе, великий Велунд, спасибо.

– Ступай в эту дверь, она ведет в сад. Погуляй, подумай. Мост через реку – это путь домой. В саду тебя кое-кто ждет.