Дома она наконец-то нашла телефон. Он, оказывается, завалился за подкладку. Надо же, порвалась… Посмотрела на непринятые звонки – Макс действительно звонил. Зачем? Отшвырнула от себя телефон, словно тот мог ее укусить. Или, если бы тот остался у нее в руках, Макс смог бы прочитать ее мысли. Лика зашла в Интернет и увидела, что Макс он-лайн. Не выключая, выдернула шнур питания компьютера из розетки.
А потом опустилась на пол и разревелась. Горько, взахлеб, как ребенок.
…Когда любовь умирает в агонии, чувство, что температура поднялась под сорок. Ужасно холодно и знобит. Нет, не знобит – колотит, колотит крупной дрожью. И никак не согреться: это любовь бьется о грудную клетку, просит выпустить наружу, стучит там, где находится сердце или прячется душа – где-то глубоко… просится на свободу – не убивай, только не заставляй умирать… но ведь не выпустить. Оставишь взаперти, несчастную, брошенную, и она умрет там, глубоко, и истлеют ее кости и плоть – твои воспоминания истлеют и исчезнут, и тогда станет легче. А пока – бьется в агонии, погибая, и ты не можешь согреться – руки дрожат, холодно, как же холодно…
Но как вырвать из сердца это чувство? Как же сделать это только потому, что понимаешь, что обязана так поступить? А внутри все протестует – не смей, не трожь, не убивай, теряешь многое! Ты теряешь все! Больше такого не будет, нет, не будет никогда… И прекрасно это знаешь.
Дождь пошел.
А небеса бывают на земле.
Не знала, не надеялась… Забыла!
Ко мне пришел в осенней сизой мгле –
Мой сон. Тебя узнала я. Впустила
В свой дом. Как сердце млело от любви,
И оживали, расправлялись крылья…
Такого не будет никогда. Да и этого раза не должно было быть! Просто – не должно… что за странные подарки преподносит судьба? Что за щедрые и в то же время жестокие подарки… показала, поманила, завлекла… нарисовала, как может быть прекрасно. Прекрасно и всепоглощающе. А потом раз – взяла огромный ластик и стерла все. Только грязь осталась на листе жизни. И прекрасно понимаешь, что обязана отказаться – сейчас, пока не стало слишком поздно. Если еще не стало… Поздно, поздно! «Уже поздно», – рыдает душа. «Поздно…» – вторит сердце. Все прожито, все написано, и книга жизни продумана до конца – в этом сюжете уже не будет неожиданных поворотов, не будет взлетов и падений, не будет извержений вулканов страстей… ошибалась. Как же она ошибалась…
«Дождь. Это дождь», – уговаривала себя Лика. И чувствовала, что от мыслей сходит с ума.
Эта страсть, любовь… нет, мания, подаренная злодейкой-судьбой, была такой, что поглотила все без остатка. Нет Лики. Растворилась, исчезла, только он в мыслях и чувствах. И уже не упрекаешь тех, кто разбил чужие семьи – раньше отворачивалась от разлучниц, считала их чуть ли не самыми подлыми, недостойными женщинами – как они посмели посягнуть на святое? Пока сама не стала одной из них. Нет, это не счастье. Это такая боль… такая боль…
Просто боль. Просто дождь. Мечта, которой не суждено было осуществиться. Лика, как воровка, пробралась в чужой дом и хотела присвоить то, что ей никогда не принадлежало. Ее поймали за руку. Отобрали то, что она хотела взять. А ее… нет, не наказали. Просто выбросили, вышвырнули за дверь, оставив наедине со своей совестью.
…Просто дождь. И ветер бьется в ставнях. Стучится, бродяга, холодный, неприкаянный… просит открыть двери, открыть сердце, а ты сидишь и понимаешь, что – нет. Не откроешь. Все, закрыто наглухо, заколочены ставни в доме твоей любви, дорожка травой заросла. Позабыт-позаброшен дом, покосилась калитка, и ветер воет в голых ветвях осеннего сада. Страшно, как раненый зверь – нет, это не ветер, это бьется в агонии, умирает любовь. Скоро зима – и заметет, закружит метель, засыпая белым-белым глупые, такие глупые несбыточные мечты… Заморозит, заледенит, и застынет сердце – теперь уже, наверное, навсегда.
А по весне потекут ручьи, выглянет золотое солнышко и растопит снег, заплачут сосульки, растают сугробы… и этот дом, то место, в котором вы были так счастливы – пусть недолго, но так немыслимо, невообразимо счастливы, растает, разольется вешней водой, и уйдет в землю, в реки, в ручьи, не оставит ничего на этом месте. Пусто. Будет весна, будет лето, снова придет осень и настанет холодная, злая зима, но этот дом – это место в твоем сердце навсегда останется не заполненным. Безжизненным, как выжженная солнцем пустыня… пусть его хлещут ливни, пусть сыпят белым снегопады, пусть прорастает новая трава по весне, согретая теплым солнышком – пусть закружит зеленое лето и зашуршит рыжими листьями осень… пусть. Это – для всех. Все видят так. Только ты на самом деле видишь, чем является это место. Место, где когда-то жила твоя любовь…
Лика сама не понимала, с кем она говорит. Сама с собой? С Максом? С любовью?..
Трещали, как сверчки, дрова в камине,
Казалось, где-то заплутало лихо,
И не вернется. Нету и в помине
Печали, горя – так светло и тихо…
При прочих равных…
Лика думала о том, что при прочих равных шансах она могла бы еще на что-то рассчитывать. В этой же ситуации… нет, невозможно. И должна все прекратить – обрубить одним махом, закрыть дверь, пусть там, в сердце, за этой дверью все покроется слоем пыли, пусть туда никогда не ворвется ветер, пусть там все высохнет и истлеет… закрыть, закрыть навсегда и никогда не открывать. Заколотить дюймовыми гвоздями, не жалея гвоздей, оставив там умирать любовь – без света, воздуха, без воды и еды… оставить… но как это можно сделать? Рука поднимется ли? Поднялась…
При прочих равных…
«Как думаете, – горько смеясь, Лика в полубреду задавала вопрос невидимому собеседнику. – Как думаете, если одного мужчину любят две женщины, лишь с той разницей, что одной около двадцати, а второй – раза в два больше? Как думаете, каковы судьбы обеих? При прочих равных. Если предположить, что и мужчина на данный момент одинаково любит – или не любит – обеих? Кого он выберет? Ответ же очевиден. Той, которая старше, отведена роль временной любви. Любовницы. А женится он на другой – на той, которая молода, даже если она и глупа как пробка. Просто потому, что они из одного момента. А с той, что старше… Такая вот несправедливость – просто не совпали по времени. Никто не виноват».
Время, время. Творит что хочет. Вершит свои дела без оглядки на человеческие жизни. Тут разрушит, там построит – и в результате равновесие. Равновесие… оно всегда сохраняется. И совершенно не важно, что где-то минус – важно, что где-то плюс. И все нормально. Ну а минус… просто так произошло.
«Ах, Михал Петрович, не знаю, что ты думал, но все думали, что я просто нервничаю. Что мои нервы на пределе, что это грипп, что у меня проблемы… все гораздо проще. Я люблю – и так люблю, что свет белый не мил. Любила… Последняя любовь – потому что ни до, ни после не было и не будет уже такой… До – просто не было. После – уже не будет. Да, еще молода, но… нет, пожалуйста, не надо. Да разве есть у простого человека силы пережить такое еще раз? Кто в здравом уме и трезвом рассудке решится?! Упаси Бог испытать еще раз…»
Лике было так плохо, что казалось, хуже уже некуда, и временами она понимала, что бредит. Но жаропонижающее пить не стала. Просто не додумалась. Не было сил. Температура, перевалившая за сорок, заселила комнату странными видениями – ей чудился Макс, она видела себя и его, занимающихся любовью, видела тут же его беременную жену в кафе, и столик находился как раз рядом, его жена запросто может коснуться их обнаженных тел…
– Что вы делаете, – хотела крикнуть Лика. – Она же все видит! Она все знает! У нее будет ребенок!
И без сил падала на кровать. В следующее мгновение комната уже была пуста…
Лика билась в агонии собственной любви. Это не она – это ее любовь исходила жаром, это ее сердце сгорало в огне температуры, это ее чувство к Максу сжирали беспощадные вирусы гриппа.
«Сошла с ума! – клеймят и млад, и стар. –
Гляди-ка, новоявленный Икар!» –
Ломают крылья и на мне рвут платье.
Я все приму – боль, униженья, стыд.
На палачей я не держу обид:
Плачу за небеса в твоих объятьях.
Она не перезвонила Максу по одной-единственной причине – прекрасно знала, что бросит все и рванет к нему, только услышав его голос. Запретила себе. И не видела, что было еще много не принятых звонков. И, конечно, не могла знать, что через некоторое время после того, как она ушла, в дверь номера постучали.
– А ты что тут делаешь? – Макс страшно удивился, открывая дверь. – Дина?!
На пороге стояла та самая девушка, которая разговаривала с Ликой в кафе. Только выражение лица у нее было иным – наглым, а вовсе не потерянным и не убитым.
– Тебя проведать приехала. Ты рад? – Она чмокнула Макса в щеку и, несмотря на то, что он не отстранился, прошла в номер.
– Это что еще за маскарад? – изумился Макс, разглядывая ее одежду.
– Да… так. Встречалась с одной подругой.
– С кем это, интере… – начал Макс и вдруг осекся. Дикое поведение Лики, то, что она вдруг ни с того ни с сего решила с ним расстаться, внезапное появление странно одетой Дины – все становилось на свои места.
– Дай мне сумку, – сухо сказал он.
– Зачем? – кокетливо отозвалась девушка, легко пряча за спину большую дорожную сумку.
– Дай, я сказал! – он вырвал сумку и достал небольшую подушку.
– Хоть бы выкинула, дура… – в сердцах произнес он. Руки сжались в кулаки. – Уходи. Дело добром не кончится.
– Ну и что ты сделаешь? Поднимешь на меня руку? Да ни за что ты этого не сделаешь. Ты меня лю-у-у-бишь! – пропела девушка.
– Терпеть не могу. Выметайся.
– Ну, как знаешь. Все равно тебе никуда от меня не деться. Ты ж связан по рукам и ногам. Наш ребенок…
– Дина! Мы давно в разводе. Надо было быть полным идиотом, чтобы на тебе жениться. И это не мой ребенок. Ты прекрасно знаешь.
– Ну, а если бы мы ждали второго? И не были в разводе? Все можно было бы исправить… Максечка, милый…
Девушка потянулась к мужчине. Макс грубо схватил ее за плечи и вытолкал за дверь. Оглядев комнату, схватил телефон и стал звонить Лике.
Телефон Лики не отвечал.
Чуть позже, банально напившись, Макс приехал к дому Лики, колотил в дверь… Никто не открывал. Но не выбивать же ее на самом деле…
С трудом собрав мысли в одно, подумал, что Лики просто или нет дома, или она не может или не хочет открывать. Он ушел, решив все оставить как есть. На время.
Был вечер субботы. Макс предполагал, что у Лики должен быть дома муж, а в понедельник они встретятся на работе. И смогут спокойно поговорить. Он прекрасно знал, что Лика не станет устраивать сцен в офисе.
В понедельник Лика на работу не вышла.
Не вышла и во вторник. На звонки не отвечала, в Интернете не появлялась.
Макс вернулся домой.
И подписал отказ на перевод в ту фирму, в тот город, где жила его Лика.
Прежде его Лика.
***
…В воскресенье Лика проснулась разбитой, но без температуры и с чувством странной опустошенности. В окно лился свет серого, холодного утра.
Выбралась из кровати, посмотрела в зеркало. Красивая. Несмотря ни на что. Что ж за наказанье? Ну почему она не уродина последняя? Нет, сейчас она, конечно, такая, что краше в гроб кладут. Но все равно. Страшная и красивая одновременно, несмотря на спутанные волосы, изможденное лицо и темные круги под глазами. Вот уж, наградила природа внешностью…
Только глаза пустые. Совершенно пустые, ничего не выражающие. Вот это оказывается, как выглядит на самом деле?
Лика спокойно, без эмоций и безо всякого интереса разглядывала свое отражение.
Впрочем, это все к лучшему.
Ничего не надо. Воскресенье – обыкновенное воскресенье. Она немного оклемается, завтра – на работу. Последнее время она всем занималась спустя рукава, нужно наверстывать. Списывала на то, что плохо себя чувствовала. Завтра… После работы – спортзал… если тренер разрешит заниматься в таком состоянии. Впрочем, выпить жаропонижающее? Ну если не потекут к вечеру сопли, тренер может ничего и не заметить. А ей это нужно. Измотать себя так, чтобы приползти домой и просто упасть. Чтобы не вспоминать. Не думать. Вообще ни о чем. Ни о ком.
Сегодня к ночи вернется Сергей из командировки.
Завтракать дома Лика не стала.
Оделась, не накрасилась, вышла на улицу. Ноги сами вывели к тому же злополучному любимому кафе. Она заказала капуччино и уткнулась носом в чашку.
За соседним столиком сидели две женщины. Одна другой что-то показывала на телефоне и с жаром рассказывала.
Лика невольно прислушалась.
– Ну вот ты представь, – говорила одна другой. – У него мать – видишь какая женщина? Обалденная! Ну хоть бы такая, как она! А он нашел себе кого? Ей сорок восемь лет. Сорок восемь! Когда она кокетливо сказала, мол, чуть больше сорока, сразу стало ясно, что ей давным-давно за сорок. А когда мать пришла домой, увидела картину – та бегает по комнате, как молодуха, и припевает: «Вероничка Петровна, а мы вам в подарок люстру купили, Андрюшечка повесил уже!» Кошмар! Андрюшечка ей в дети годится, ну совсем в дети – она старше его матери! А он в ней души не чает. Мать бедная ругалась-ругалась, да все без толку…