Захожу в палату, мое сердце замирает. В нос бьет острый резкий запах медикаментов. Писк приборов. Роберт весь окутан трубками и проводками. Мое сердце несется вскачь и снова замирает. Подхожу ближе. Он весь бледный. Подношу дрожащую руку к его щеке. На глаза наворачиваются слезы. Глажу его колючую от щетины щеку. Наклоняюсь, легонько целую его. Начинаю тихо плакать.

– Привет, – тихо говорю ему. – Ты меня, наверное, не слышишь, а я так много хочу тебе сказать, – глажу его по руке, она еле теплая. Он всегда был такой горячий, он согревал меня, отдавал свое тепло. – Пожалуйста, вернись ко мне. Мне тяжело без тебя. Ты так мне нужен. Пожалуйста. Без тебя моя жизнь не имеет смысла. Ты вернул меня к жизни. Не забирай ее у меня.

Вытираю беззвучные слезы. Целую его холодную щеку, прижимаясь к ней. Меня трясет, из меня как будто высосали все силы. В палату входит медсестра. Она даже не смотрит на меня, проверяя показатели на приборах. Меняет капельницу.

– Как он? Он скоро очнется?

Она как-то странно смотрит на меня.

– Вы не разговаривали с врачом? – с удивлением спрашивает женщина.

– Нет.

– Ну, как супруге, я, наверное, могу вам сказать. – Не смею ей возражать, неизвестно, что там наговорил Дан, чтобы меня пропустили. – Операция, в принципе, была не очень сложная. Но он потерял много крови, давление падало почти до нуля. Он у вас крепкий мужчина – боролся. Так что сегодня его второй день рождения. Все могло закончиться очень плачевно.

Наверное, я резко бледнею, кажется, мое давление тоже резко падает, в глазах темнеет. Девушка придерживает меня, чтобы я не упала.

– Ох, наверное, я не должна была вам всего этого говорить. Не переживайте так. Он выберется. Молитесь. Молитвы – они помогают, и он обязательно вернется к вам. Его состояние стабильно-тяжелое.

«Стабильно-тяжелое» пульсирует в моей голове. Это плохо. Меня пугает слово «тяжелое».

– Когда он придет в себя? – спрашиваю я, хватаясь за ее руку.

– Это никому неизвестно. Возможно, завтра, а возможно, и через несколько недель. Все зависит от динамики. Но еще раз повторяю, он у вас молодой и сильный. Ухудшений нет, и это уже неплохо.

Начинаю реветь в полный голос. Сглатываю, набираю побольше воздуха, чтобы прекратить истерику.

– Что вы, тише, тише. Вот так, дышите, глубже. У вас осталось несколько минут, – она сжимает мою руку и выходит из палаты.

– Пожалуйста, пожалуйста, вернись ко мне, – я начинаю задыхаться, глотая воздух, – я так люблю тебя. Вернись ко мне, пожалуйста. Ты так мне нужен. Я не сильная, я не могу без тебя, – целую его холодные руки, прижимаюсь щекой к его руке. Проходит минута, в палату опять заходит медсестра, и я понимаю, что мое время вышло.

– Можно еще несколько минут? – прошу ее, она смотрит на меня с сожалением.

– Нет. Девушка, поймите и нас тоже. Мы и так нарушаем все правила, пуская вас сюда. Может, позже доктор разрешит вам еще раз навестить его, – легонько сжимаю его руку. Хочется тоже уйти из сознания, чтобы не видеть его таким, чтобы не чувствовать пустоты.

Медленно выхожу из палаты. Мне кажется, что я сейчас упаду. Ноги подкашиваются, все кружится, перед глазами мутно. Сквозь пелену слез вижу женщину, стоящую рядом с Даном и врачом. Узнаю в ней маму Роберта. На ней нет лица, она что-то кричит врачу, требуя пустить ее к сыну. Облокачиваюсь на стену, чтобы не упасть. Врач объясняет ей, что к нему нельзя и что он и так нарушил правило, пустив его жену, при этом он указывает на меня. Мать Роберта резко оборачивается в мою сторону, осматривает меня беглым взглядом, я вижу в ее глазах слезы. Чувствую себя виноватой, ведь если бы не я, его мать пропустили бы к нему. В глазах резко темнеет. Медленно оседаю на пол, сползая по стене. Звон в ушах нарастает. Меня накрывает темнота…

Прихожу в себя от резкого едкого запаха. Оглядываюсь по сторонам – я в комнате, которая похожа на процедурную.

– Вот так, приходим в себя, глубоко и размеренно дышим.

Вижу склонившегося надо мной все того же врача. Сзади него стоит взволнованный Дан.

– Что произошло? – тихо спрашиваю я. Сознание возвращается, но я чувствую неимоверную слабость и усталость.

– Нервное истощение произошло, переутомление. Так нельзя, вам срочно нужен отдых и хорошее питание. Думаю, когда ваш муж очнется, он не оценит ваше состояние.

– Доктор, скажите, с ним же все будет хорошо? Он скоро очнется? – с надеждой спрашиваю я.

– Очнется. И не таких на ноги ставили. Да и как он может не очнуться, когда его ждет такая красавица-жена. Так что сейчас перевезем вас в вашу палату, а вы постараетесь поесть и отдохнуть. Если не можете – дадим снотворное. А за это я обещаю еще раз пустить вас к мужу. Ну что, договорились? – подмигивает мне доктор.

– Да, хорошо, спасибо.

– Ну вот и прекрасно.

***

Пятый день я хожу по этому коридору, мне кажется, я уже могу делать это с закрытыми глазами, потому что изучила каждую трещинку на белом кафельном полу. «Я должна быть рядом с ним. Он живой. Живой. С ним все хорошо» – единственные слова, которые я повторяю про себя пятый день. Где-то там, совсем рядом, за дверью, он дышит, и его сердце бьется. Остается только ждать. Ждать и надеяться. Все вокруг мне напоминало о нем. Смотрю на белые стены, и они напоминают мне о том, что он любит белый цвет. Вчера я встретила парня с изображением Джокера на футболке и вспомнила о машине Роберта. В местной столовой на первом этаже висит картина, на которой изображены розовые пионы.

Врач, как и обещал, разрешил мне еще одно посещение, после того как я поспала и привела себя в порядок. Но я отдала его маме Роберта. Мы с ней сталкиваемся в этом коридоре каждый день. Поначалу не разговаривали, просто молча смотрели друг на друга. Дан что-то ей объяснял, рассказывал о случившемся. Возможно, он даже сказал, кем я являюсь на самом деле. На третий день нашего молчаливого созерцания, женщина подошла ко мне сама. Она предложила сесть на диван и выпить с ней чаю. Даже этот чертов чай на травах напомнил мне о нем. Напомнил о том, как мы пили его в машине после прогулки возле пруда.

Сделав глоток, я разревелась. Женщина молча забрала у меня чашку и обняла за плечи. В ее объятьях было так же тепло, как и в его руках. Она покачивала меня и рассказывала о детстве Роберта, о том, как он болел, о драках с мальчишками. Она говорила, что он всегда был сильным и выносливым, никогда не плакал и не жаловался. Она говорила о том, что он скоро очнется и все будет хорошо. Кажется, она убеждала в этом саму себя, мы плакали вместе, и я чувствовала ее дрожь.

Наши бесконечные слезы остановил Дан одной фразой: «Женщины, прекратите его оплакивать. Своими слезами вы навлечете беду». С этого момента я больше не плачу. Моя жизнь замкнулась в этих белых стенах, дверях реанимационного отделения. Иногда хотелось послать к чертям все правила, ворваться в эту дверь, чтобы просто увидеть Роберта, попросить открыть глаза, посмотреть на меня. Мне не хватало его черного взгляда, его наглой ухмылки, его теплого обжигающего тела. Его грубых и одновременно таких трепетных ласк. Его голоса. Шепота в мои губы. Стука его сердца, который меня успокаивал.

Я чувствовала себя уставшей и измотанной, ничего не хотелось: ни есть, ни пить. Ксюха пыталась накормить меня, но мне просто ничего не хотелось. Нужен был только Роберт. Подруга обижалась на меня, ругала, уговаривала. Иногда я поддавалась лишь для того, чтобы у меня оставались силы ходить по этому белому коридору.

Вчера состояние Роберта стало просто стабильным, уже не тяжелым. Но к нему все равно ни пускали.

Сейчас я сижу на белом диване в приемном покое, смотрю в большое светлое окно. На улице бушует метель, кружа белые хлопья снега. Мимо меня проходят разные люди: плачущие родственники безнадежно больных, тени людей, которые потеряли своих близких, или бьющиеся в истерике от отчаяния. Иногда мелькали и счастливые лица тех, чьи родные вылечились. Я старалась не замечать их, не думать. Обстановка все больше и больше угнетала. Хотелось забиться в угол и рыдать. Но я дала себе слово не плакать, и с тех пор из моих глаз не пролилось ни одной слезинки.

Ко мне подходит только что пришедшая Ксюша. Садится напротив меня, внимательно осматривает, недовольно хмурится.

– Давно ты на себя в зеркало смотрела? – с недовольством спрашивает она.

– Не знаю, а зачем? – продолжаю смотреть в окно на кружащийся снег.

– Елизавета, так нельзя. Ведь ему уже стало лучше. Когда ты последний раз спала?

– Сегодня. Я спала сегодня.

– Где? Вот на этом диване? – ее голос возмущенный, но мне все равно, я не могу его оставить.

– Что ты хочешь от меня?!

– Я хочу, чтобы ты поехала домой, приняла душ, нормально поела, выспалась и появилась здесь только завтра. Если хочешь, я здесь останусь, пока ты не приедешь.

– Нет, я не могу. Когда он очнется, я должна быть здесь.

Ксюха морщится, пытается возразить, но ее останавливает появившейся Дан.

– Привет, королева. Как ты? – спрашивает он, садясь рядом со мной, слегка обнимая. Он называет меня королевой, не знаю почему, но я не спрашиваю. Кажется, он вообще не называет женщин по именам. Ксюху он называет Дюймовочкой. Смотрю на них и не понимаю, что между ними происходит. На минуту их взгляды встречаются, и они замирают. Но через минуту первый приходит в себя Дан, разрывая их контакт, подруга отворачивается к окну и тут же замолкает.

– Нормально, все нормально, – отвечаю ему.

Дан кажется хорошим парнем. Он всегда собранный, в меру спокойный. Наверное, он вообще не эмоциональный. Я чувствую, как Дан переживает за друга. Он много делает, постоянно разговаривает с врачом, решает проблемы с клубом. Недавно я случайно услышала, как, разговаривая с кем-то телефону, он упоминал Елену. Но я не стала у него спрашивать, где она и что с ней. В данный момент весь мой мир сфокусировался только на одном человеке.

– Послушай меня, королева. Я могу понять твое состояние. Но так нельзя, ты находишься здесь круглыми сутками. Роберт не простит мне, если узнает, что я позволил его женщине довести себя до такого состояния.

Выражение «его женщине» вскрывает в моей груди новую боль. Он всегда называл меня своей, а я отрицала это. Но теперь мне кажется, что я стала его с первого взгляда. Почему я так поздно это осознала?

– Что, так плохо выгляжу? – спрашиваю его, приподнимая брови.

– Королевы всегда прекрасны. Просто тебе надо немного отдохнуть. – Пытаюсь ему улыбнуться, но ничего не выходит. – Давай договоримся так: ты едешь домой и отдыхаешь. А за это я обещаю вам выбить очередное свидание, – подмигивает он мне.

– Ты попросишь врача пустить меня к нему? – с надеждой спрашиваю я. Дан просто кивает мне в ответ. – Хорошо, я поеду домой.

– Вот и прекрасно. Я пойду, поговорю с врачом. А когда вернусь, тебя не должно здесь быть.

Киваю ему в ответ. Дан слегка сжимает меня и уходит. Поворачиваюсь к Ксюше. Она до сих пор задумчиво смотрит в окно.

– Что у вас происходит?

– А что происходит? – делает вид, что не понимает. Смотрю на нее вопросительным взглядом. Ксюха вздыхает, хмурится.

– Ты действительно сейчас хочешь об этом поговорить?

– Ксюша, я просто хочу хоть на минуту отключить свои мысли. Не хочешь – можешь не отвечать.

– У нас ничего не происходит, мы просто здороваемся, иногда он молча приносит мне кофе. Когда вас привезли в больницу, он позвонил и сообщил о случившемся. Этим и ограничиваемся, – отвечает она.

– Ты хочешь сказать, что ты вместе с ним сбежала от Леши ради того, чтобы у вас ничего не происходило? Я перестала тебя понимать.

– Лиза, пойми, я сбежала не из-за Дана. Он, скорее, просто помог понять… – она останавливается, смотрит в сторону и тут же отворачивается к окну.

– Ты до сих пор здесь? – слышу возмущенный голос Дана позади себя. Поднимаюсь с дивана. Наклоняюсь к подруге.

– Обещай мне все потом объяснить, я попытаюсь тебя понять, – шепчу ей на ухо. Она просто кивает в ответ.

– Все, я ухожу, – обращаюсь к Дану и покидаю больницу.

Добираюсь до дома. Прохожу в пустую и тихую квартиру. Оглядываюсь по сторонам, осматриваю мебель, стены. Все кажется таким пустым и безжизненным. Делаю все на автомате: принимаю душ, расчесываю волосы. Одеваюсь. Иду на кухню, открываю полупустой холодильник, долго изучаю его содержимое. Варю кофе, выпиваю его, съедаю одно печенье, не чувствуя вкуса. Прохожу в спальню, натыкаюсь взглядом на незастеленную кровать и понимаю, что я не меняла постельное белье с того момента, как мы с Робертом последний раз здесь спали.

Медленно подхожу к кровати, сажусь на нее, веду руками по простыням, подушке, на которой он спал. Ложусь на сторону Роберта, утыкаюсь лицом в подушку, вдыхаю. На ней остался его неповторимый терпкий запах. Вдыхаю полной грудью, чтобы надышаться им. Обнимаю подушку, дышу. Я дышу им. Тоска выворачивает наизнанку. Перед глазами возникает его лицо, каждая черточка: как он улыбается, как злится, хмурится. Вспоминаю нашу встречу в клубе, его обжигающий взгляд, его власть над моим телом. Нашу первую ночь в его квартире. Его признание в любви. Как просил меня позволить его любить, как показывал мне с сыном зимний пруд. Свой день рождения.

Нащупываю на груди подаренный им крестик, сжимаю его в руке. У меня начинают дрожать руки, к горлу подступает ком, глаза начинают слезиться, но я сдерживаю слезы, пытаясь не плакать. В мою голову въелись слова Дана: «Перестаньте его оплакивать». Я не хочу его оплакивать. Это слово звучит очень жутко. Еще раз глубоко вдыхаю его запах и понимаю, что так пахнет моя жизнь. Жизнь, которую он вернул мне. У моей любви есть запах. Моя любовь пахнет мускусом и сандалом и неповторимым терпким ароматом тела Роберта.

Слышу громкую мелодию телефона, от которой подскакиваю на кровати. Оглядываю комнату, в которую бьет солнечный свет. О боже, я уснула, я просто провалилась в сон. Беру телефон, который продолжает звонить. Смотрю на время – девять утра. Я проспала весь вечер и ночь. Звонит Ксения. Поднимаю трубку.

– Алло.

– Ну наконец-то я до тебя дозвонилась, – слишком эмоционально говорит она, сердце тут же замирает.

– Что случилось?

– Случилось, Лиза, случилось, – бодро и громко говорит она. – Лизочка, он очнулся, он пришел в себя еще ночью. Сейчас его переводят в палату. Ты понимаешь меня?

Застываю на месте. Мне кажется, я не могу вздохнуть от дикой радости. Не могу вымолвить ни слова, слезы начинаю катиться сами собой. Господи, он очнулся. Спасибо.

– Лиза, ты слышишь меня? – кричит в трубку подруга. – С тобой все хорошо?

– Почему? Почему ты не позвонила мне ночью? Почему только сейчас?

– Лиза, тебя все равно бы к нему не пустили. Его мама с семи утра требует, чтобы ее пропустили к нему. Но врач сказал, что разрешит посещение только после перевода в палату. Я хотела, чтобы ты отдохнула.

– Я немедленно выезжаю, – не дожидаюсь ее ответа, сбрасываю звонок.

ГЛАВА 15

Роберт

Как в тумане, на автомате добираемся до места, указанного на карте. Навстречу нам вылетает машина с зеркальными стеклами. Резко выворачиваю, перекрывая ей путь, из нее вылетает охранник Елены, нервно размахивает передо мной пушкой, что-то орет, требует. Я вижу, как он нервничает, его руки трясутся. Когда он замечает, что из моей машины выходят Дан и Ромка, резко дергается в их сторону. Пользуюсь моментом, выбиваю из его дрожащих рук пистолет. Выкручиваю руки, резко поворачивая к себе спиной. Он взвывает от боли, его ноги подкашиваются. Дан и Ромка просто наблюдают. Задаю этому мудаку только один интересующий меня вопрос:

– Где она?!

Он указывает головой в сторону старого, покосившегося деревянного дома, продолжая скулить, требует отпустить. Оправдывается, говоря, что он ни в чем не виноват, обвиняет во всем Елену. Отпускаю его, толкая лицом в снег. Бегу к дому. Слышу, как Дан спрашивает у него, сколько человек находится в доме. Мудак отвечает, что там только Елена и Лиза. Забегаю в полуразрушенный дом. В тесном коридоре двери в две комнаты. Одна из дверей закрыта. Толкаю дверь ногой, отчего та с грохотом бьется о стену. Глазам открывается ужасающая картина. Елена целится в сидящую на полу Елизавету. Через доли секунды Елена резко оборачивается, вздрагивает при виде меня, одновременно нажимая на курок.

Тело простреливает резкая, адская боль, выбивая из меня весь воздух. Пытаюсь вдохнуть, поворачиваю голову к Елизавете, вижу ужас в ее затуманенных глазках. Сползаю на пол по стене. Тело немеет, холодеет, открываю рот, чувствую, как из него выливается кровь, которая мешает мне вдохнуть. Силы медленно покидают меня.

А дальше все как в тумане, обрывками, и голос Дана, который приказывает держаться. Крики моей девочки. Ее теплые руки на моем лице, легкие поцелуи, слезы. Пытаюсь держаться, не закрывать глаза. Хочу ей ответить, но ничего не выходит. Сквозь шум в ушах слышу, как моя девочка требует не оставлять ее. Просит, умоляет. Ее дрожащий голос наполнен болью. Но я не могу ей ответить, я уже не вижу ее, меня накрывает темнота. Ее голос становится все дальше и дальше от меня. Последнее, что я слышу, как она кричит, что ЛЮБИТ меня. И я не знаю, правда это или мой бред. А потом все исчезает, словно меня выключили.

Кто-то в отключке, в коме, без сознания – или где я там был? – видит свет в конце туннеля, умерших родственников и всякую подобную хрень. Я нечего не видел. Меня как будто отключили и потом заново включили.

По всему телу растекается боль, кажется, я чувствовал ее каждой клеточкой своего тела. С каждой минутой она усиливается все больше и больше. Отдаленно слышу голоса, эти голоса мне незнакомы. Пытаюсь открыть глаза, но яркий свет ослепляет. Все расплывается как в тумане. Первые минуты ни хрена не вижу. Вообще не понимаю, что происходит. Опять уплываю в темноту. Отключаюсь. Дальше картинки попеременно меняются. Перед глазами появляется то врач, то медсестры. Они что-то говорят, но я не понимаю. Тело то вопит от боли, то отпускает. Таким немощным я еще себя никогда не чувствовал. Терплю какие-то манипуляции врачей над моим телом. И опять накрывает темнота.

В очередной раз прихожу в себя, зрение уже лучше, чувствую, как холодные руки гладят мое лицо. Мама. Она беззвучно плачет, что-то говорит, всхлипывает. При попытке сдвинуться с места мое тело пронзает током и адской болью. Мать тут же дергается, хватает меня за руку, просит не двигаться.

– Мам, – хриплю из-за сухости во рту, не могу сглотнуть. Мама хочет что-то сказать, всхлипывает, зажимает рот рукой. – Мам, не надо, не плачь, – пытаюсь ее успокоить. Она машет головой, утирая слезы платком.

– Все, я не плачу. Как ты, сынок? Как себя чувствуешь?

А как я? Я не знаю. В голове вертится только одно слово – «хреново».

– Не знаю, мам. Еще не определился.

– Не смей больше меня так пугать! Ты слышишь?! Я больше этого не выдержу! – грозно говорит она, хаотично гладя меня по лицу. И только сейчас мое сознание, наконец, подкидывает мне полную картину происшедшего.

– Мам, где она? – мне нужно знать, что с моей девочкой все в порядке.

– Елена?! Елена – она…

– Мам остановись. Где Елизавета? С ней все в порядке?

– Лизочка. Она была здесь каждый день. Но вчера Данил уговорил ее поехать домой, отдохнуть. Она такая маленькая, худенькая, измотанная. Почему ты ничего не рассказывал про нее?! Девочка так тебя любит, – мама пытается улыбнуться сквозь слезы.

– Это она тебя сказала?

– Нет, она не говорила, но это и так видно, сынок. Она не отходила от реанимационного отделения. Спала здесь. Первые дни постоянно плакала. Девочка совсем измоталась.

Сердце начинает болезненно ныть. Я так виноват перед своей малышкой. Я принес в ее жизнь очередные страдания. Как будто ей мало в жизни боли, так судьба подкинула ей еще и меня. Изначально надо было задушить в себе все чувства и не приближаться к ней. Я чертов эгоист, думал только о себе. И теперь моя девочка в очередной раз страдает.

– Мам, я люблю ее. Она – все самое светлое и чистое, что было в моей жизни.

Мать вздыхает, улыбается сквозь грусть.

– Это я уже поняла. Но как же так? Что с Еленой? Ты поступил неправильно. Как мужчина, ты должен был развестись с ней как положено. А уж потом влюбляться. Разве я так тебя воспитывала?

– Я знаю мам, знаю. Ты прости меня, я столько дерьма в жизни сделал. Не оправдал твои надежды…

Мне не дают договорить – медленно открываются двери палаты. В них заходит Елизавета. Смотрит мне в глаза, застывает на месте. И я тону, тону в ее карих омутах. Ее глазки наполняются слезами, ее вкусные губки начинают трястись. Я не выдерживаю, пытаюсь встать. От малейшего движения боль накрывает яростной вспышкой, пронзая все тело. Мать надавливает мне на плечи. Голова безвольно падает на подушку. Закрываю глаза, дышу сквозь зубы. Жду, когда боль немного стихнет. Открываю глаза, опять смотрю на мою девочку, она прислонилась к стене и не сводит с меня глаз, утирая слезы ладонью.

– Ну, я пойду, наверное, пообщаюсь с врачом, – говорит моя мать. Она все понимает. Целует меня в щеку и выходит из палаты.

– Не плачь, малышка. Иди ко мне, – зову ее.

Лиза отталкивается от стены, медленно идет ко мне. Она похудела, бледная. Черт, до чего ты довел ее, Роберт! Лиза садится на край кровати. Дотрагивается до моей руки, слегка сжимает. Подносит вторую руку к моей щеке, гладит. Плачет, не сводя с меня глаз. Не выдерживаю, хватаю ее за плечи, притягиваю к себе. Боль снова пронзает тело, но мне все равно. Глубоко вдыхаю ее неповторимый запах, утыкаюсь носом в ее шею, дышу ей. Глажу по шелковистым волосам, закрываю глаза. Она лихорадочно целует мои щеки, скулы, подбородок. Мне хреново и хорошо одновременно. Глажу ее спину, пытаясь успокоить. Мое лицо уже мокрое от ее слез. Боже, до чего я ее довел.

– Маленькая моя. Милая, любимая девочка. Пожалуйста, не плачь, все хорошо. Со мной все хорошо, – шепчу в ее шею, нежно целую. Она вздрагивает от моих поцелуев. Моя чувствительная девочка.

– Роберт, – дрожащим голосом шепчет она. Поднимает голову, смотрит мне в глаза, долго смотрит. И я вижу в этом взгляде весь мой мир. Всю мою жизнь. – Я… Я… – пытается что-то сказать, дрожит.

– Тсс. Не надо, ничего не говори. Прости меня, маленькая, – сжимаю ее руку.

– За что? За что ты просишь прощения? – не понимает она.

– За все. За твои слезы. За боль. За мой эгоизм. За то, что натворила с тобой Елена…

Она останавливает меня, подносит свой пальчик к моим губам.

– Молчи. Не надо. Я…– останавливается, набирает воздуха. Я так люблю тебя! – наконец выдает она. – Я думала, что потеряю тебя. Ты вернул меня к жизни. Ты слышишь?! Я не могу без тебя больше. Не смей никогда меня оставлять!

Мое сердце взрывается в бешеной эйфории, отбивая грудную клетку. Хочется кричать и вопить от дикой раздирающей радости. Мне не показалось, она действительно меня любит. И, черт побери, стоило умереть, чтобы услышать эти слова от моей малышки. Я все-таки гребаный эгоист. Я не смогу ее отпустить никогда. Она моя. МОЯ! Превозмогая боль, тяну ее на себя, целую соленые от слез губки.

– Я люблю тебя, моя маленькая девочка, – шепчу ей в губы. – Ты моя. Моя. И я никогда тебя не отпущу и не оставлю. Ты моя жизнь.

Она всхлипывает, целует меня в ответ. Наконец, я могу говорить ей слова любви, не боясь ее реакции. И как бы парадоксально это ни звучало, так хорошо, как сейчас, я себя не чувствовал. Целую ее в макушку. Лиза утыкается мне в шею, глубоко вдыхает, немного подрагивает. Глажу ее волосы, перебираю их.

Мы лежим так уже где-то полчаса. Молчим. Слова не нужны. Все самое главное мы уже сказали друг другу. Слышу звук открывающейся двери. На пороге замирает моя мама, не решаясь зайти. Елизавета поднимается, оглядывается, на ее лице смущение.

– Мам, дай нам еще пять минут.

Мама кивает и выходит.

– Слушай меня. Сейчас ты поедешь к моим родителям. И останешься там хотя бы до завтра. Ты отдыхаешь, высыпаешься, хорошо ешь. Там свежий воздух, – чувствую, что мои силы иссекают, их уже практически не осталось.

– Нет. Я не могу. Я уже была дома, отдыхала. Я хочу остаться с тобой, – возражает она.

– Молчи и слушай меня. Ты делаешь так, как сказал!

Лиза долго смотрит на меня и, наконец, я вижу улыбку.

– Ты вернулся. Уже командуешь?

– Да. И ты делаешь так, как я сказал. Нечего сидеть здесь круглыми сутками. Приедешь завтра. А теперь иди и позови мою мать.

Лиза кивает, встает.

– Стой. Иди сюда. Наклонись. – Она наклоняется к моему лицу. – Скажи это еще раз.

– Что? – не понимает она.

– Скажи мне еще раз.

– Я люблю тебя, – склоняется ниже, нежно целует меня.

– Все. Теперь иди.

Опять улыбается. Встает, выходит из палаты. Я закрываю глаза, чувствую, что вот-вот снова отключусь. Сил вообще не осталось. Черт, и долго это все будет продолжаться? Ненавижу бессилие. Ненавижу зависеть от других. Слышу, как заходит моя мама.

– Роберт, – зовет меня. Открываю глаза, мама с волнением смотрит на меня.

– Мам, все хорошо. Отвези Елизавету к нам домой. Отдохните, накорми ее. Она похудела и бледная вся. Хватит возле меня крутиться.

– Но, – возражает мать, – тебе нужна помощь.

– Вот только не надо. Здесь полно персонала и, судя по тому, что я лежу в одноместной и далеко не стандартной палате, здесь все включено. Так что езжайте домой, и чтобы до завтра я вас здесь не видел.

Мать тоже начинает улыбаться. Гладит меня по волосам.

– Хорошо, – говорит она, – я все понимаю. Не хочешь, чтобы тебя видели беспомощным.

– И это тоже.

Мать еще что-то говорит, но я уже практически ее не слышу, просто киваю в ответ. Она уходит. И я опять отключаюсь, проваливаюсь в сон.

Потом вокруг меня разворачивается хаос. Врачи – один, второй. Бесконечные вопросы, осмотры. Засыпаю, просыпаюсь от очередных процедур, смен капельниц. Когда просыпаюсь, на улице уже ночь. В палате горит тусклый свет. Напротив меня сидит Дан, что-то пишет в планшете. Ощущаю ужасную сухость во рту. Невыносимо хочется пить.

– Дан, – кое-как хриплю я. Друг подрывается, подходит ко мне. – Дай воды.

Дан наливает в пластиковый стакан воду, стоящую на тумбочке, закрывает стакан крышкой с трубочкой, протягивает мне. Приподнимаю голову, пью, глотки даются с трудом, но жажда сильнее.

– Ну что, как дышится? Легкие не болят? – спрашивает он, как только я отрываюсь от стакана.

– По-моему, у меня болит все. Чувствую себя, как будто по мне прокатился каток.

– Кашель не мучает?

– Дан, мне вот сейчас ни хрена не смешно. К чему эти вопросы? При чем здесь легкие и кашель? Меня вроде в живот ранили.

– Ну как при чем? По официальной версии у тебя двухстороннее воспаление легких, – усмехается он, пододвигает стул ближе ко мне, садится.

– Даже так? Как я понял, это версия Сокола. Ну и на этом спасибо. Хорошо хоть гонорею не приписал.

Дан начинает ржать.

– Что еще пишут в официальных версиях?

– Дохрена чего пишут. Легенда хорошая. Сам Сокол придумал. Кстати, он тут очень интересуется здоровьем любимого зятя. Так что жди, завтра утром он тебя навестит и расскажет все из первых уст.

– Елена? Что ты с ней сделал?

– Я сдал ее ментам. Как ты понимаешь, сидела она там пару часов. Но этого было вполне достаточно для определения ее пальцев на оружии и теста на наркотики. Ну, я там ее попугал немного, – ухмыляется Дан. – Она все выла, что убила тебя, так я не стал возражать. У нее совсем крышу снесло, кричала, каялась, рыдала. Потом ее забрал Сокол. Я думаю, он уже сообщил ей, что ты все-таки живой. Завтра он тебе все сам поведает. Если хочешь, можем попытаться ее посадить. Есть у меня один неподкупный следак. Может помочь. А что, хороший для тебя вариант. Родительских прав ее лишат. И развестись ты сможешь с ней без ее согласия.

– Нет, Дан, я этого делать не буду. Не буду сажать Елену. Она мать моего сына. Да и выстрелила она, скорее, от испуга.

– А ты знаешь, что в ней сидела лошадиная доза героина?

– Вот и хорошо. Сокол сам с ней разберется. Поверь мне, она уже бросила. И очень сожалеет о содеянном. Да и я сам виноват в том, что произошло.

– Ты там, пока в отключке был, случайно с Богом не встречался? Смотрю, раскаянье из тебя так и прет. Все грешки замолил? – ухмыляется это гад.

Все свои грехи я никогда не искуплю. Да и к Богу мне дорога закрыта.

– Нет, не встречался. Только есть у меня вина перед Еленой, как ни крути. Так что вот, считай, рассчитались. Мы теперь друг другу ничего не должны.

– Не скажи. Это как Сокол теперь решит. Но судя по его легенде, ты еще поживешь.

– Ну вот, завтра и решим. Ты лучше домой ко мне съезди, папку из сейфа и флешку забери. Пусть пока у тебя полежит. Так, на всякий случай.

– А вот это правильное решение.

– Ага, – мои силы опять на исходе. Говорить уже трудно. Все мысли путаются в голове. Тело начинает опять ныть. Боль возвращается. Закрываю глаза, слегка морщась.

– О, я смотрю, кому-то нужна очередная доза. Сейчас медсестру позову. Она облегчит твою ломку. Медсестры здесь, знаешь ли, прямо из моих фантазий. Я б тоже не отказался у них полечиться.

– Не знаю, не замечал.

Дан нажимает на кнопку возле моей кровати. Через минуту приходит молодая девушка. Ставит мне укол. Дан с ней мило флиртует, интересуясь, свободна ли она. Девушка отвечает, что у нее есть парень. Ну все, игра началась. Но мне похрену, я уже практически не слышу его. Я уплываю в свою темноту…

Утром прихожу в себя от ощущения, что я не один. Точно знаю, что это не врачи. Еще не открыв глаза, чувствую присутствие Сокола. Есть в этом человеке особая аура, которая ощущается на расстоянии. Открываю глаза, Сокол стоит возле окна. Хренов любитель природы. Умеет ждать, может часами пялиться на виды за окном. Он чувствует, что я уже не сплю, но продолжает молча смотреть в окно. Ну что ж, помолчим. Закрываю глаза, прислушиваюсь к своим ощущениям, тело словно онемевшее. Пытаюсь глубоко вдохнуть, вдохи даются с трудом.

– Ну как ты себя чувствуешь, дорогой зятек? – спокойным тоном спрашивает он. Можно подумать, его интересует мое самочувствие.

– Вашими молитвами, Владимир Иванович.

– Ну что ты, здоровье надо беречь. Воспаление легких – это коварное заболевание. Кажется, ничего страшного, но если запустить или неправильно лечить, могут быть и осложнения. Знаешь, был у меня один знакомый, так вот он даже умер от пневмонии. Запустил, так сказать, – хмыкает он. Угрожает, но я его не боюсь. Отбоялся уже свое.

– Да вроде не так все запущено. Дышу пока, – отвечаю ему.

– Хорошо. Это хорошо. Очень не хочется внука без отца оставлять. Так что дыши. Дыши глубже, Роберт, – говорит он, продолжая смотреть в окно. Молчим еще какое-то время, потом Сокол медленно отворачивается от окна. Пододвигает стул ближе ко мне. Садится. Долго смотрит мне в глаза. – Значит так. Я тут слышал, что ты со своим заболеванием страдаешь провалами в памяти. Совершенно не помнишь последнюю неделю, – вот не может Сокол говорить напрямую. Всю жизнь какими-то чертовыми намеками. Ну что ж, будем играть по его правилам. Выбора нет.