Застывшие доли секунды

Двор дома зарос бурьяном и был занесен снегом. Я пробралась ко входу, ступени до сих пор были крепкие, хотя верх крыльца провалился. В доме стояло нежилое безмолвие. Посреди комнаты я увидела детскую кроватку, довольно крепкую, даже шарниры не скрипели. Качающаяся кроватка в тишине полуразрушенного дома почему-то напомнила мне фильмы о войне. Дом на минуту очнулся, выжидательно «посмотрел» на меня всеми стенами – и снова задремал. Я не была новой хозяйкой. Он это сразу понял.

Уходя, я невольно обернулась. Дом смотрел вслед пустыми глазницами окон. Он напомнил мне старика, который, опираясь на палку, сидит на скамейке рядом со своим старым домом и, подслеповато щурясь, машет рукой, провожая своих детей в новую жизнь.

Раздался странный звук, особенно громкий в деревенской тишине. Крыша дома резко просела вниз. В небо с криками взметнулись птицы. И в следующую секунду все, что осталось от дома, с шумом и треском рассыпалось в разные стороны.

Жизнь старого дома закончилась…

Глава 3. Встреча. Начало. Навсегда

Встреча.

По зимним улицам города торопливо, поёживаясь от холода, идёт девушка. Мимо пробегают мальчишки – разносчики газет, неспешно цокают пролётки, важный городовой козыряет двадцатилетнему очарованию юности. Смущённо улыбнувшись в ответ, хрупкая фигурка скрывается за колоннадой старого театр

Ольга знала каждый закоулок театральной жизни. Бабушка, Леокадия Тихоновна, всю жизнь прослужившая билетёршей, с малолетства брала девочку с собой, а уж в театре ее пестовали и нянчили все, кому не лень. Она помогала актрисам и танцовщицам в гримёрках, почтительно замирала, когда мимо, «дыша духами и туманами» «проплывала» прима, и тихонько сидела на всех репетициях, куда только ей удавалось попасть. Вот и сегодня она торопилась: мастер-класс воспитанникам балетной школы давал сам Густав фон Штрауфенберг, и было настоящим преступлением пропустить этот гениальный урок.

Раскланявшись с очередным бабушкиным поклонником, в сотый раз объясняя кому-то, что Леокадия Тихоновна только чуть прихворнула и к премьере обязательно изволит быть (обожаемый бабушкой клюквенный морс перестыл в погребе, в связи с чем у нее «прихватило» горло), на ходу стягивая отороченную пушистым мехом душегрейку, она вдруг остановилась, натолкнувшись на чей-то внимательный взгляд.

Рассматривавшего ее мужчину она никогда раньше не видела. Одетый в строгий костюм, сшитый у хорошего портного, он не производил впечатления обычного театрального ловеласа, приударявшего за каждой юбкой. На вид ему было лет тридцать, и облик его рождал в душе неизъяснимое чувство уверенности и спокойствия. Вот только уж слишком пристально смотрели на Ольгу выразительные карие глаза.

– Совершенно непозволительно так пялиться на молоденькую девушку, – возмутился её внутренний голос.

Скользнув взглядом по нахалу, она впорхнула в темноту зала, откуда уже слышались резкие «лающие» команды знаменитого немца. На своих занятиях Штрауфенберг требовал беспрекословного подчинения от испытуемых и мертвой тишины от присутствующих.

Ярко освещённая сцена являла собой островок волшебства, по которому кружились и порхали детские фигурки. Громкий голос седого учителя то подгонял, то останавливал их. И, наконец, резким хлопком в ладоши маэстро остановил эту фантасмагорию и, обращаясь куда-то в глубину кулис, произнес:

– Друг мой, ну покажите же нам, как это должно быть!

Дети почтительно расступились. Все стихло. Погас свет, и только одинокий луч выхватил из глубины сцены мужскую фигуру. Каким-то седьмым чувством Ольга узнала кареглазого незнакомца, но тут зазвучала музыка, – и мир пропал для неё.