– Успокойся, – бесстрастно произнёс Пит осторожно отпивая свой горячий, бодрящий напиток. – Я дома уже 2 часа. И конечно я вас уже видел.
Джим облегчённо вздохнул. Он не знал, за что именно ему было больше стыдно: за то, что его застукали, как подростка или за то, что он так смутился.
– Сколько уже? – спросил он, торопливо натягивая и застёгивая джинсы.
– Уже 10 часов вечера, – посмотрев на свои наручные часы, ответил молодой человек. – Я хотел с Вами поговорить…
– Я, – торопливо перебил его раскрасневшийся от испуга и стыда Джим. – Я правда люблю Вашу сестру… Я…
– Викторию? – едва сдерживая смех переспросил Пит. – Это Ваше дело. Я не о ней хотел с Вами поговорить. Ваш друг, я видел его сегодня примерно в 6 часов. Мне показалось, что с ним было что то не так. Он был похож на одержимого или сумасшедшего. Сначала кричал, потом плакал. Я думал, что Вы должны это знать.
Джим боялся, что с его другом могло что-нибудь произойти. Он изъедал себя за то, что не поговорил с ним, не расспросил о проблемах, хотя видел печать боли и страдания на его лице. Молодой полицейский достал из заднего кармана брюк свой мобильный телефон. На экране высвечивался один пропущенный звонок от его коллеги Ричарда Ридли. Он позвонил ему. Трубку взяли сразу.
– Джиим, у нас тут происшествие, – взволнованно начал полицейский Ридли. – Дин решил устроить облаву на сектантов, собравшихся в подвале дома Самуэля Девидса. Сам он едва выжил, но все сектанты мертвы. Самуэль Девидс тоже. Он же кажется твой родственник. Сейчас там работают пожарные. Дин тоже там. Прости, что отрываю тебя от дел, но ты должен приехать сюда. Мы больше не можем вытащить из Дина никакой информации. Он сильно перенервничал.
– Конечно, сейчас приеду, – произнёс Джим и положив трубку начал поспешно собираться. Пит с любопытством наблюдал за происходящим, медленно и с наслаждением допивая свой кофе. Голова молодого шерифа гудела, его немного подташнивало. Алкоголь перестал на него действовать, и теперь он мог держать себя в руках.
– Что случилось? – спросила потревоженная суматохой Виктория.
– Теперь и мой настоящий отец мёртв. Пит, не мог бы ты отвезти меня к дому Самуэля Девидса? Мне нужно как можно быстрее.
– Да, конечно, – кивнул Пит, поставив свою недопитую чашку кофе на прикроватную тумбочку. – Раз уж так срочно, то я даже не буду переодеваться, а сразу пойду к машине. Когда будешь готов, спускайся и выходи.
После этих слов Пит ушёл и Джим остался наедине с Викторией. Он поспешно застёгивал рубашку, она молча присела на кровати, укутавшись в тёплое, мягкое одеяло. Джим чувствовал, что должен ей что-то сказать, должен уверить её в серьёзности его нежных, страстных и сильных чувств. Он не хотел, чтобы ей показалось даже на мгновение, что эта близость между ними была ошибкой.
– Виктория, – начал он, встав перед ней на колени и смело глядя ей в глаза. – прости меня за всё произошедшее. Я был пьян, но от слов своих я не отказываюсь. Я правда тебя люблю.
Она нежно улыбнулась и взяла его за руки.
– Я верю, – прошептала она и робко поцеловала его в губы. Он не хотел оставлять её даже на секунду, он хотел чувствовать её тепло, её запах, гладить по рыжим волнистым волосам, но ему нужно было ехать.
Джим встал и, улыбнувшись Виктории на прощание, торопливо зашагал по тёмному, неосвещённому коридору на улицу. Снаружи горели рыжеватые, тусклые, садовые фонари, создающие таинственную и пугающую, мрачную атмосферу. Алыми отблесками сверкал перламутровый снежный покров. Холодный, почти зимний воздух бодрил его, приводя раздробленные мысли в порядок и избавляя его от сомнамбулического состояния. Пройдя по короткой, выложенной камнями, декоративной дорожке он вышел за ворота и сел в машину к Питу. Внутри было тепло и приятно пахло лавандой. Они поехали по сонным улицам, мимо погруженных в странные грёзы домов, разрывая ярким светом фар непроницаемую, почти материальную тьму. Ехать было недалеко. Они оба молчали. Джим всё время ждал, когда Пит спросит его об их отношениях с Викторией, о планах на будущее и его намерениях на её счёт, но тот молчал, сосредоточено глядя на дорогу. В глубине души Джим был рад тишине. Ему не хотелось сейчас разговаривать, ведь его жизнь начала казаться ему замысловатой игрой, ролью в чудовищном спектакле. Знакомство с настоящим отцом, его неожиданная смерть, любовь к Виктории, девушке прекрасной, но малознакомой. Но это была любовь истинная, редкая в современном мире потребителей, в котором секс не означает глубокие, серьёзные чувства, когда слова стали пылью, ядовитым прахом, отбирающим дыхание. В мире, в котором перестала цениться верность, в котором люди стали просто вещью, глупой игрушкой. Всё перемешалось в его голове, он был не в силах в этом разобраться, ответить на свои собственные вопросы. Поэтому молчание стало для него благодатью, даром ночных, громоздких, пустых небес. Он был благодарен Питу, не полезшему ему в душу и не пытавшемуся навести порядок в его голове. Теперь он понимал Дина, его раздражительность, цинизм и нежелание говорить о своей любимой погибшей сестрёнке.
Вскоре дома отступили, и они увидела рыжеватое зарево на фоне иссиня-чёрного неба. Пит слегка прибавил скорость и через несколько минут они остановились перед обгоревшим скелетом фамильного дома Дэвидсов. Перед тем самым домом, в котором сегодня днём гостил Джим, слушая рассказы своего настоящего отца. Теперь уже не было ни дома, ни Самуэля Дэвидса. Они исчезли, превратились в пепел. Хозяин и его особняк сгорели в жарком, неукротимом пламени человеческой дикой природы и ненависти.
– Спасибо, – выходя из машины, сказал Джим. – Езжай домой и присмотри за Викторией.
Пит молча кивнул, лицо его оставалось всё таким же каменным, а взгляд серьёзным и непроницаемым. Лишь хлопнула за Джимом дверца автомобиля он развернулся и неторопливо покатил по тёмным улицам Грейвс-Сити, освещая старые, покосившиеся дома, впитывающие в себя новые истории и подслушивающие в ночи. Он поежился и обернулся. Всё вокруг озарялось мигалками одной пожарной машины и одной полицейской, делая всё происходящее ещё больше похожим на безумный бред. Пожарные ещё тушили трещащее пепелище и обугливавшийся сад, заливая голодные, адские легионы пламени холодной водой. Чуть поодаль на капоте свей машины сидел Дин и нервно курил, заворожёно разглядывая пляшущие красные и синие отблески на лицах пожарных и полицейских, больше похожих на причудливые театральные маски. Джим торопливо зашагал к нему. Дин повернулся, взгляд его казался потерянным.
– Ты боишься темноты? – увидев друга, спросил он. – Во тьме можно прятаться. Темнота кишит тенями. Скажи, Джимми, ты боишься её?
– Дин, чёрт возьми, что здесь случилось? – едва сдерживая накатившее ленивой, тяжёлой волной раздражение спросил молодой полицейский. Казалось, этот вопрос вывел Дина из прострации, взгляд его начал проясняться. – Что произошло?
– Я нашёл их, – хриплым голосом спокойно ответил шериф. – застал прямо на кровавом собрании. Они напали на меня, но я смог от них отбиться. Один из них повалил курильню и занялся пожар.
– Ты безумец Дин, безумец, – зашептал Джим положив руку на плечо другу. – Они… они никогда, никого не убивали. Поехали домой, Дин. Я сяду за руль, ты сейчас совсем плох.
Дин не стал возражать и лишь устало кивнул. От слабости, почти полностью лишённый сил он рухнул на пассажирское место и запрокинул голову. Джим сел в машину и они медленно, размеренно поехали сквозь ночь и мимо любопытных глаз-окон. Город уже давно спал. Чуть дальше молодой полицейский позволил себе немного разогнаться и вскоре они очутились под ярким, белёсым светом фонаря, освещавшего парадную дверь дома, в котором находилась квартира Дина. Джим остановился, но оставлять друга в одиночестве, наедине с безумными мыслями и потрясением, расходиться сейчас ему не хотелось.
– Дин, – неуверенно начал он. – что было с тобой тогда? Как ты нашёл свою сестру?
– Она, – тихо произнёс шериф, глядя в чёрную, клубящуюся, ночную пустоту казалось невидящим взором. – она лежала в лесу, среди сухой, померкшей, начавшей подгнивать листвы. Такая чистая, такая невинная. Она смотрела в небо, Джим. Мы были детьми осени, одни против целого мира. Это я. Я виноват в её смерти. Мои руки в крови. И в её крови тоже, – сказав это, он чуть не разрыдался, но всё же смог сдержать в себе горькие, ядовитые слёзы.
– О чём ты, Дин? – пристально разглядывая шерифа, спросил молодой полицейский.
– Несколько лет назад я убил шлюху. Её вырвало на мой ботинок. Эту мерзкую, никчемную тварь. И я убил её. Убил… а тело спрятал в болотах. Её никто не искал…
– Дин, – в ужасе прошептал Джим, закрывая лицо руками. Он не мог поверит в подлинность услышанного им, не хотел, ему грезилось, что эти слова, весь этот с трудом прожитый им сегодняшний день, окажутся сном, просто глупым кошмаром, от которого по утрам пробуждаются люди. Его жизнь резко изменилась, она навечно сломалась. Теперь уже никогда не будет как прежде. Он отдал бы всё на свете чтобы не слышать этого, чтобы всего происходящего не было. Но реальность сурова, она непреклонна. Он знал это. – Боже, Дин. Ты. Это ты убийца. Не сектанты, не вымышленный человек в чёрном костюме, а ты. Ты убил их всех. Всех этих бедных детей. Ты должен будешь признаться в этом. Ты должен будешь прийти с повинной и рассказать обо всём в полиции. Мне нужен свежий воздух… я не могу здесь больше сидеть.
После этих слов Джим почти вывалился из машины он словно бы опьянел от произошедшего голова его кружилась, к горлу подступила тошнота, ноги стали ватными. Он не мог поверить, что его близкий друг, суровый, жёсткий, но справедливый шериф был способен на такие зверства. Ему стало не по себе при мысли о том, как давно он сошёл с ума, как давно опьянел от маниакальной жажды крови. Никто не догадывался об этом, никто не знал.
– Смерть это только начало, – вкрадчиво сказал Дин выйдя из машины и встав рядом с Джимом. – Я видел их, видел Ангелов Смерти…
– Ты безумец, Дин! – закричал молодой полицейский потирая обеими руками виски и неуклюже шатаясь. Ему не хотелось верить. Ведь он был его другом, он не мог, нет. Но холдный, здравый рассудок говорил совсем об ином. – Ты просто сумасшедший!
– Все мы безумцы, – прохрипел шериф и медленно достал свой пистолет из кобуры. Джим заметил это слишком поздно… – Прости, Джимми, – со скорбью в голосе произнёс Дин и выстрелил своему помощнику в ногу.
Джим упал, его нога казалось сгорала в огне адской боли, ему стало дурно от приторного, удушливого запаха собственной крови. Он хотел остановить своего друга, боялся, что тот сбежит от правосудия. Он видел, как Дин садится в машину, заводит её и уезжает, исчезая в клубящемся, скалящемся мраке, наслаждающемся и торжествующем на этом праздника человеческого первородного страха и безумия. Жить ему оставалось недолго.
11
Дин медленно ехал через заснеженный лес, цепкую тьму и морозный, призрачный туман. Он знал, что это конец. Это развязка его истории, полной боли и страдания. Он чувствовал бесшумную смерть у себя за плечами. Ангелы спали, они ждали окончания спектакля во мраке умерших, разбитых грёз. Он знал дорогу, поросшую высокой, увядшей травой, шумно прикасающейся к подвеске машины. Он остановился, его окружила чаща, зорко наблюдающая за ним сотнями белёсых, сверкающих глаз, при свете дня превращающихся в уничтоженные робкими отголосками зимних холодов листья. Он вышел из машины. Перед ним стоял огромный, деревянный особняк с обвалившейся крышей, прокажённый сильным, всепобеждающим гниением. Он видел старый, истрескавшийся фонтан, с сочащейся из лишённого жизни камня зеленоватой, блестящей, липкой сукровицей. Каменные дорожки давно утонули в мхе и в мягких, влажных, тухлых, болотистых почвах. Над скорбным, проклятым местом блуждали огромные, бледные бесовские огоньки, казавшиеся неприкаянными, лишёнными покоя душами.
Словно сотканный из мрака, плавно и элегантно на встречу Дину из тени могучих деревьев вышел Шут. Он был точно таким, каким его видел в своих безумных снах шериф: молочная, полупрозрачная кожа, длинные, белые прямые волосы, спускающиеся по его чёрному одеянию и горящие, словно изумруды, бездонные, демонически глубокие глаза. Шляпы на нём в этот раз не было. Он остановился немного опираясь на трость, въедающуюся словно клык в бесплодную, вялую землю.
– Наконец то, – устало улыбнувшись спокойно произнёс Шут. – Я давно ждал Вас. Скажите, Вы помните нашу первую встречу?
– Нет, – едва сдерживая ярость прохрипел Дин. Его мечта сбылась, убийца его сестры был найден, он стоял здесь, перед ним и жаждал смерти. – Кто ты такой? Зачем ты убил Энни? Отвечай мне!
– Я всего лишь пёс, – бесстрастно бросил демон. – Но я вправе выбирать себе добычу.
– Зачем? – негромко спросил шериф. Слёзы вновь просились наружу, они душили его, пытали болью и воспоминаниями.
– Это вечная война. Я всего лишь жалкая пешка на доске, выполняющая приказы. Но я устал. На моё место встала новая фигура, ещё один проклятый, лишённый покоя, адский пёс. Теперь я хочу уйти на покой. Ты мой жнец. Я выбрал тебя той далёкой, непогожей осенью, когда ты нашёл тело своей сестры. Ты выкрал её у меня, и я решил одарить тебя, благословить. Прошу тебя, сделай это до рассвета. Я уже устал… Сколько я видел боли и не мог ничего с ней сделать…
– Почему ты поддался? Почему ты стал таким? – спросил Дин, с ужасом понимая, что ему жаль его, этого сломанного жизнью человека, ставшего итоге демоном. Теперь он понимал, ради чего он жил, что смыслом его жалкого, грешного существования всегда был Шут. Мир замирал, ожидая нужного момента, когда придёт время усыпить бешенного, безумного пса. Он выжил ради этого. Ангелы Смерти никогда не отдают просто так то, что должно принадлежать им.
– Они выбрали меня, – тихо начал Шут, ещё крепче сжимая старинную трость. – Они показали мне мир смерти и взяли за это большую плату. Сначала погибли ми родители и брат. Окружающие жестоко издевались надо мной, считали безумцем. Один лишь Джон Стюарт пытался помочь мне, защитить. Потом в моей жизни появилась Хелен. Да, я полюбил её, полюбил нетленно и истинно. Вечерами мы сидели с ней вместе и сочиняли, а с каждым днём безликое, серое общество ненавидело нас всё больше и больше. Сердце моей возлюбленной принадлежало Джону, моему заступнику и другу. И я был счастлив за них, так же искренне и сильно. Я знал, что я безумец, что не могу принести ей ничего большего, чем боль и страдания. Его семья была против их брака, но они хотели сбежать и взять с собой меня. Но Ангелы Смерти распорядились иначе. Они забрали его, они забрали Джона. Люди, – произнеся это он брезгливо поморщился. – Почти сразу после смерти Джона его братец решил поднабить свой и без того толстый кошелёк. Он можно сказать продал Хелен какому то метису, державшему лавку в другом городе. Тот обещал ей содержать меня и поэтому она безропотно согласилась и уехала с ним. Именно в тот момент я продал душу. Мне уже было нечего терять. Самуэль Девидс, прозорливый хитрец, пленил меня, приковав к статуи древнего и могучего владыки смерти Ниарцинеля, но на несколько ночей в месяц тот ослабевал и он не мог остановить меня во время кровавой жатвы. Знаете, в бессмертии есть свои плююсь. Ты видишь как возвращаются на свои места фигуры давно ушедших родов и теней, влекомые великой и непостижимый судьбой. Ты видишь, как по странным стечением обстоятельств отражения исчезнувших героев возвращаются к началу нового витка акта старой, малоизвестной пьесы. Спустя неисчислимые годы я нашёл наследницу угасшего рода, кровь от крови моей возлюбленной Хелен, Элизабет Эландер. В тот миг я понял, что великий кукловод готовится к последнему акту своего грандиозного, яркого представления. Герои истории, они пришли сюда, вновь вернулись в этот затерянный в тумане город, строившися на моих глазах поверх костей и крови, страданий и разбитых грёз, сломанных жизней. Они бежали сюда, чувствуя, что скоро должно произойти нечто великое, что они должны принять в этом участие. Их тянули внутренние компаса к этой печальной развязке. Их жизни были всего лишь нитями в руках умелого кукловода, прячущегося в тени. За эти долгие, давящие непомерным грузом годы я стал частью города, его дыханием, роящимися в сумерках тенями. Окна домов были моими глазами, шелест листвы и стук капель дождя по крыше моим голосом. Я заботился об Элизабет, часто навещал её, гулял с ней по туманной, стройной аллее. Я подарил ей дневник, который когда то мы вели с Хелен. Но и здесь не обошлось без скорбной тени ангелов смерти. Её жизнь была полна печали и боли. Она умерла совсем молодой. И свет в моей жизни померк вновь. Я так устал, я хочу умереть. Сделай это Дин, я прошу тебя. Только так ты сможешь остановить меня. Но знай, когда ты вырежешь сердце из мой груди и я превращусь в пепел, который будет вечно ждать возрождения, ты умрёшь. Ангелы Смерти всегда забирают то, что им принадлежит… Готов ли ты?
– Готов, – уверенно пророкотал Дин гордо вскинув голову. Только сейчас, стоя здесь, в укромной тени чащи среди болот и развалин он осознал ради чего он жил. Нет, он не хотел быть героем, готовым на самопожертвование спасителем, ему были абсолютно безразличны чужие судьбы. Он жил ради мести. Он дышал местью. Больше всего на свете ему всегда хотелось найти убийцу сестры и уничтожить его. И вот тот стоит перед ним, страстно желая пасть от его руки. Ему не за чем было жить. Он никого не любил, не видел света во мраке, он жил прошлым, всеми силами сбегая от настоящего. Ни с Шутом были так похожи… оба были безумцами и оба жаждали смерти.
Белокурый демон улыбнулся. Его тонкая, изящная трость превратилась в чёрный кинжал, тускло сияющий в неярком, мутном свете бесовских огоньков. Дин взял его, ледяной метал обжигал руки замогильным холодом. Шут закрыл глаза, обнажая свою призрачную, белёсую грудь. Дину не было страшно. Он уверил себя в том, что все прожитые с момента смерти сестры годы это лишь жуткий, реалистичный сон, кажущийся иногда бесконечно долгим. В том, что совсем скоро он проснётся в кровати своего старого, уютного домика, заберётся на просевшую крышу амбара из красного кирпича, где будет сидеть его милая, добрая Энни и вместе они встретят холодный, туманный, осенний рассвет. Он вонзил кинжал, разрубая им хрупкие, призрачные кости, мягкая, мёртвая, холодная плоть легко поддавалась. Шериф вскрыл грудную клетку Шуту, но тот даже не поморщился. Тогда Дин отбросил кинжал и вырвал из его груди ещё живое, трепещущее сердце. В тот же миг демон растворился, словно ночной морок, а его сердце рассыпалось в руках Дина, превращаясь в скорбный пепел пустынной дороги смерти и просачиваясь сквозь его цепкие пальцы. Он чувствовал, что теперь тоже свободен. Он рухнул лишённый сил на сырой мох, едва тронутый снегом. С каждой секундой, с каждым вздохом уходила его бессмысленно и грешно прожитая жизнь. Дин смотрел на небо, пытался проникнуть в его чёрные, бездонные просторы, полные загадок и серебристых отблесков звёзд. Вяло и лениво пошёл снег, укрывающий сверкающим одеялом, скорбную, продрогшую, истерзанную землю. Эти маленькие, пушистые снежинки были похожи на перья светлых небесных ангелов. Теперь это место очистилось от ядовитой, проклятой скверны и морока трупного гниения. Дин чувствовал холод, неминуемую близость всепоглощающей смерти. В отдалении он слышал причудливый вой полицейских сирен. Ему жутко хотелось курить. Он знал, что не успеет. Он медленно достал пачку сигарет из внутреннего, нагрудного кармана своего пальто руками, испачканными в пепле, жаждущем воскрешения. «Заканчивается…» – подумал он, доставая негнущимися, окоченевшими пальцами сигарету из полупустой пачки и зажимая её между губами. Страшно ли ему было умирать теперь? Нет, он лишился всего: семьи, друзей, уважения, он обезумел и потерял все ориентиры в жизни. Он был человеком, навечно оставшимся в прошлом. Он не был героем, а был простым человеком, лицом в серой, безутешной толпе. Он зажёг свою сигарету плохо работающей зажигалкой и попытался втянуть в себя ядовитый, горький дым. Его лёгкие болезненно сжались. «Перед смертью не надышишься..» – подумал он и ухмыльнулся он. В этот момент жизнь покинула его тело, сигарета потухла, упав на тонкий слой осторожного снега. Это видели лишь белые, мутные глаза загадочной чащи. Наконец он ступил на пустынную дорогу, покрытую серым, скорбным, вечно жаждущим обильных дождей, пеплом.
Смерть – это неизбежная часть нашего существования. Мы рождаемся и умираем. Вопрос лишь в том, как мы уйдём из этой жизни: побеждёнными или на равных со смертью. Он не боялся её, и даже ангелы смерти не смогли стереть ухмылку с его лица. Как ушёл из этого мира Дин? Он ушёл на равных.
Эпилог.
Светлело. Лес озарился яркими, сюрреалистическими и гротескными отблесками мигалок двух полицейских машин и одной кареты скорой помощи. Жёлтая оградительная лента извивалась блестящей, жёлтой, гигантской змеёй, среди деревьях, скованных зимней, снежной, сказкой. Вокруг тела Дина бегали и суетились люди в чёрной, полицейской форме. Они казались воронами, такими жалкими и сиротливыми, совершенно беззащитными перед лицом великой, непокорной смерти.
– Он мёртв и в этом нет никаких сомнений, – отходя от окоченевшего тела, констатировал врач. – Сейчас мне будет сложно что-либо сказать. Всё покажет вскрытие.
– Мы даже подумать не могли, что он окажется сумасшедшим, – печально покачав головой, сказал врачу полицейский и нервно закурил сигарету. – Хорошо, что Джим остался жив, и пуля лишь слегка повредила мягкие ткани.
Они стояли, негромко переговариваясь в отдалении от остальных, боясь высказывать свои предположения, открывать друг другу свои бредовые мысли. Они будут молчать, испуганно прятать всю жизнь свои сокровенные мысли, воспоминания о том дне в самые тёмные и укромные закоулки души. Ведь воспоминания – это призрачные ощущения, полустёртые чувства, похожие на мираж, рассыпающиеся, словно пирамида из раскалённого, сухого песка. Им было страшно. Их слышала только древняя, занесённая снегом чаща, зорко наблюдающая за всем своими блестящими глазами.
В тени деревьев стоял высокий, худощавый и статный молодой человек с длинными волосами, темнее ночи, синими, пронзительными, сияющими глазами, в чёрном костюме тройке почти сливавшимся с рубашкой, цвета графита. В изящных, благородных руках, на которых были чёрные, замшевые перчатки, он держал тонкую, аккуратную трость, а на голове его был цилиндр. Если бы здесь был Джим, то он узнал бы в нём того самого человека, сказавшего ему о лживых глазах. Но здесь его никто не замечал, он оставался заботливо сокрытым тенью леса. Неожиданно напротив него словно из воздуха появилась Николь, одетая в белое, воздушное платье выше колена. Они стояли, глядя друг на друга, их разделяли не больше двух метров, но никто не смел сделать первый шаг навстречу друг другу.
– Азраил, – чуть слышно прошептала она и вежливо поклонилась, признавая своё незначительное поражение. Странный молодой человек приподнял свой цилиндр и поклонился ей в ответ, хищно и самодовольно улыбаясь.
Подул холодный, северный ветер, вестник скорбной зимней поры, поднимая в дрожащий от напряжения воздух миллионы сверкающих снежинок. Николь и Азраил исчезли, растворились в ожившей, мутной, белёсой пелене. Осталась только тьма. Да, эта игра была закончена, малозначимые фигуры сметены с доски. Но игроки остались.