Отец жениха. Порочная связь

Мельком взглянув на Поля, девушка поймала его саркастическую ухмылку – мол, я же говорил.

– Просто я начала переживать, что дело в моей весьма сомнительной компании.

– Ну что ты. Жан всегда был таким. Служба превыше всего.

– Знакомо. Мой отец тоже был из этой породы, – Милен с помощью вишневого конфитюра все еще пыталась придать мерзкому сухарю у себя в руках хоть какой-то вкус. – Мы увидели его дома, только когда он заболел и уже не мог сломя голову бежать на свою любимую работу. Правда продолжалось это недолго. Вскоре он умер.

– О, мне так жаль, дорогая, – с сочувствием сказала Тереза и, протянув руку, положила поверх ее ладони.

– Это было давно. Но что самое интересное, я помню о нем достаточно много и, как ни странно, только хорошее. Так что, наверное, это не так плохо —любимая работа. Она не позволяет мужчине совершить ошибки, которые он обязательно бы совершил, не будь у него уважительного повода в любой непонятной ситуации куда-то смыться.

Покончив с завтраком, все семейство потянулось на улицу. После вчерашнего светопреставления день выдался на редкость тихим и солнечным. Ответив на несколько нервных звонков босса и убедив его в том, что ее отпуск никоим образом не помешает выставке открыться вовремя, Милен расслабилась и полностью отдалась в руки Терезы. Та оказалась прекрасным игроком в бадминтон и на славу погоняла не привыкшую к таким нагрузкам Милу. Обед перерос в послеобеденную сиесту, а после ужина вся троица увлеклась клюэдо. Игра оказалась настолько занимательной, что только заползающие в гостиную поздние летние сумерки заставили игроков посмотреть на время и, наконец, остановиться. Все разбрелись по комнатам, и дом погрузился во тьму.

Милен пыталась не думать о месье Бушеми, все еще наивно полагая, что ей просто нужно отвлечься, и это ее спонтанное увлечение само пройдет. Тем более своим отъездом он давал ей такую возможность.

Следующий день прошел по тому же сценарию, что и предыдущий, с той лишь разницей, что бадминтон сменил крикет, чтобы третий не становился лишним. Мсье Бушеми все также отсутствовал, что волновало, похоже, лишь Милен. Тереза с Полем чувствовали себя вполне комфортно, и за эти три дня никто даже словом не упомянул о нем.

На следующее утро раздался телефонный звонок, и Тереза объявила семейству, что вечерним рейсом возвращается отец. Поль сразу ретировался, уехав в город на встречу с каким-то школьным приятелем. Крикет сменила домашняя суета. Тереза весь день с умным видом ходила с садовником по саду, проверяя, аккуратно ли подстрижены газоны и кусты. Луизе она давала указания по поводу ужина и свежих цветов в каждой жилой комнате. Милен отстала от нее еще в обед и, лениво расположившись с книжкой на диване, со стороны наблюдала всю эту бурю в стакане воды. Она умело прятала свои переживания под маской скуки и с волнением ждала ужина.

Глава семейства не изменял себе даже в таком тонком деле, как своевременное возвращение, прибыв точно по расписанию. Тереза снова удивила Милен, устроив по поводу встречи мужа целую церемонию. Жано не сопротивлялся ей и с покорным равнодушием на лице поддерживал игру супруги. Дежурные фразы ловко сменяли друг друга, создавая, словно по мановению волшебной палочки, королевский двор с его чопорным этикетом, оставляя на языке мерзкий вкус дешевого вина. Милен вдруг поняла, что смущало ее в общении семейства – его наигранность. Она старалась выглядеть незаинтересованной, но внутри у нее все горело. Горело ожиданием ночи, когда ее демон, освободив от условностей дня, позволит быть собой, как бы это ее ни пугало. За время ужина она произнесла не более того, что хотела услышать мадам Бушеми, оправдывая ее ожидания и невольно внося свою лепту в их кажущуюся идеальной жизнь.

* * *

Вернувшись в свою комнату, Милен ждала полуночи. Из головы никак не шел его серьезный взгляд и совершенно не акцентированная меланхоличная отчужденность. Наверное, Жан был прав, именно он был приемным сыном в его собственной семье.

Казалось, в голове копошился целый рой мыслей. Однако мысль была всего одна, она лишь ловко разбивалась на сотни возможных вариантов будущей встречи. Не в силах больше ждать, Мила выскользнула в слабо освещенный коридор и, преодолев этот невероятно длинный сегодня отрезок пути, оказалась, наконец, в теплом пространстве кухни. Она заняла свой стул возле окна, стараясь не думать о мсье Бушеми. Тем не менее именно им было занято все ее существо. Его имя слышалось в рваном ритме ее нетерпеливого сердца. Словно что-то инородное в этом мире пластиковых чувств, прятала она свое вожделение. Он не заставил себя долго ждать и буквально через десять минут разрушил плен ее ожидания.

Жано застыл в дверном проеме, не смея пройти дальше. Словно оказавшись вне созданной Терезой помпезности, не знал, как себя вести. Мила не могла отвести от него взгляд, чувствуя лишь тугую пульсацию сердца в висках, деснах и языке. Все варианты развития событий, придуманные ей в полутьме спальни, вылетели из головы, и Мила не могла произнести ни слова. Тишина натянулась до предела.

– Удачно съездили? – сказала она наконец и удивилась, как уверенно прозвучал ее голос.

Приободрившись после такого успешного начала, Милен внимательно посмотрела на хозяина, в ожидании его ответа.

– Вполне, – совершенно спокойно, даже с каким-то обидным безразличием ответил Жан и прильнул к стакану, что минутой ранее налил из высокого кувшина. – Я смотрю, вы поздняя пташка, – он буквально на мгновение бросил на нее взгляд и тут же снова отвернулся. Исключительная чуйка Милен говорила о том, что он волнуется сейчас не меньше.

«Да, дурацкий разговор получается, – подумала она, ругая себя за то, что вообще пришла сюда сегодня. – Хищница, твою мать, двух слов связать не можешь».

Ей отчаянно захотелось поскорее убраться с кухни. Но сделать это красиво было сейчас сложно: Жан преграждал ей путь к отступлению, и при любом раскладе это выглядело бы как бегство – а Милен с поля боя еще ни разу не бежала.

«Черт возьми, да допивай уже быстрее», – злилась она. Секунды превращались для нее в минуты, а минуты тянулись как часы.

Она продолжала сидеть на своем стульчике, как послушная маленькая девочка, а этот любитель попить воды на ночь, видимо, упивался не только водой, но и удачным раскладом козырей.

«Ладно, один – ноль, но я бы на твоем месте так не радовалась», – пробурчала она про себя. И тут, кто бы мог подумать, спасительно завибрировал телефон, который она предусмотрительно носила с собой, на случай очередного нервного срыва у босса. «Дин» – высветилось на экране.

– Простите, – она ловко подскочила на ноги и протиснулась между облокотившимся о стол хозяином дома и духовкой. Несмотря на то что для прохода было достаточно места, Мила чуть задела рукой его крепкие ягодицы, злорадно улыбаясь своему совершеннейшему безрассудству.

«Теперь ты понервничай».

– Дин, я люблю тебя, – радостно пропела она в трубку, когда вышла в коридор.

На другом конце провода на несколько секунд повисло молчание.

– Да? Я думал, на хер меня пошлешь в такое время, – голос Дина был еще растерянным, но он быстро взял себя в руки, видимо решив воспользоваться хорошим настроением помощницы. – Слушай, я чего звоню-то, сегодня в галерею заезжала Лизбет, ну, агент того молодого дарования, который на выставке у Клеймора произвел фурор. Я посмотрел его работы, вроде неплохие. Заедешь завтра, глянешь опытным глазом? Я с Лиз на двенадцать договорился. Что скажешь?

– Что сказать на то, что ты с ней уже договорился? – с издевкой спросила Милен.

– На двенадцать, – напомнил он. – Я подумал, ты все-таки в отпуске, наверное, нужно дать тебе выспаться.

– Как предусмотрительно, – сыронизировала Мила, – обычно тебя не волнуют такие мелочи. Ты же не отстанешь, да, Дин? – уже с меньшей радостью спросила Милен. – Конечно, заеду, как раз в город хотела выбраться.

– Ну вот и чудненько. Значит, договорились.

Не успела она попрощаться, как воцарилась тишина.

«Трубку бросил, дебил», – вырвалось у нее. Но, несмотря на некоторую досаду, она была благодарна расшатанной нервной системе Дина за этот поздний звонок, который спас ее из неприятной ситуации.

«А вы не так просты, мсье Бушеми. Что ж, впредь буду осмотрительней. А теперь – спать».

Глава 4

В галерею Милен приехала чуть раньше, чтобы до приезда Лиз выяснить у Дина, о чем тот успел договориться.

В помещении не было ни души. Стук ее каблуков эхом разносился в пустом пространстве, пока она шла через выставочный зал в кабинет босса.

– Привет.

Мила без стука вошла и по-хозяйски устроилась в небольшом бархатном кресле в гостевой зоне у окна.

Дин в привычной для себя расслабленности полулежал в высоком кожаном кресле и играл в телефон. Увидев Милен, он кивнул ей и, не отрываясь от игры, заерзал в кресле, словно гусеница, пытаясь принять более пристойную позу.

– Я приехала в свой выходной не для того, чтобы смотреть, как ты в телефон рубишься, – строго напомнила она.

– Да, прости, – он сделал еще несколько быстрых движений большими пальцами по экрану и, наконец, отложил мобильник на стол.

Дин был чуть старше Милен. Когда она поступила в Художественную академию, он ее как раз заканчивал. Никакими особенными талантами во время учебы он не отличался, да и нужно ли ему было? Связей его отца должно было с лихвой хватить на то, чтобы обеспечить сыну безбедное существование в каком-нибудь департаменте культуры. Но Дин удивил всех, обнаружив у себя, кроме смазливой мордашки, отличное коммерческое чутье. Он открыл галерею современного искусства – не без помощи папы, конечно – и, наняв в помощники самого скандального арт-дилера, появившегося на художественном небосклоне, попал точно в цель. Несмотря на то что он не мог похвастаться хорошим знанием предмета, та команда профессионалов, которую он за несколько лет сумел сколотить, давала ему возможность, беззаботно развалившись в кресле, играть в телефон.

Как и предполагала Милен, никаких особых договоренностей не было – просто заявления о намерениях. В чем был несомненный плюс Дина как начальника, так это в том, что он никогда единолично не принимал важных решений касательно покупки или выставки того или иного художника, доверяя это специалистам. Искусство уже давно стало инструментом привлечения больших капиталов, и, несмотря на кажущуюся легкость и яркость жизни современного бомонда, мир этот был не так прост и воздушен, как могло показаться на первый взгляд. Это замкнутая система со множеством строгих, а порой даже жестоких правил, по которым она существовала. Это тусовка избранных: мир гениев, граничащих с безумием, блистательных неудачников и закоренелых циников, где излишняя самоуверенность может навсегда выбить тебя из обоймы. Искусство не прощает небрежного к себе отношения. А в случае Дина лучше сказать – деньги не прощают небрежного к себе отношения, а деньги Дин всегда любил, и они отвечали ему взаимностью.

Лиз вошла в кабинет практически бесшумно, словно хотела воспользоваться эффектом неожиданности. Поздоровавшись с присутствующими, она, не теряя времени, опустила с плеча большую сумку-пенал и, расстегнув замки, принялась расставлять перед покупателями товар. Когда все три работы были выставлены на обозрение, она подошла к столу у окна и заняла пустующее кресло напротив Милен.

Лизбет Вьен – миловидная крашеная блондинка с короткими взъерошенными волосами – видимо, надеялась придать начинающему стареть лицу юношеского задора – была представителем среднего поколения дилеров.

Когда-то она открыла миру пару громких фамилий, сейчас пребывала в не лучшей своей форме. Вероятно, сказывалась приобретенная в дни былой славы тяга к спиртному. Но она не утратила нюх и хватку. Правда, нужда в деньгах была для нее сейчас выше профессиональных навыков. Милен это знала и старалась не торопиться, заставляя ее понервничать. Ее подопечный был восходящей звездой художественного небосклона. Доминик выдал неплохую партию из двенадцати работ на тему постапокалипсиса, которую критики оценили очень высоко, и сейчас Лиз будет давить на авторитет автора, чтобы заломить максимальную цену.

Все трое какое-то время молчали, разглядывая прислоненные к стене работы.

Нарушила тишину Милен:

– Лиз, ты же знаешь, даже у лучших бывают плохие дни. Давай не будем лукавить: его фирменный синий уже не так хорош, как в ранних работах. Картины неплохие, но в них нет прежней смелости. Где Доминик пропадал все это время? – Милен откинулась на спинку кресла и меланхолично покачивала ногой. Весь ее вид говорил об осведомленности в делах клиента, от чего вопрос звучал риторически.

Лиз разочарованно фыркнула, предвидя значительное снижение заявленной ею цены, и, немного помолчав, спросила:

– И что ты предлагаешь?

– Мы заплатим сто тысяч, но только за все три полотна.

Лиз вспыхнула и вскочила на ноги:

– Ну это уже ни в какие ворота не лезет. Барбара даст, по крайней мере, в два раза больше.

Она, как тигр в клетке, начала мерить кабинет быстрыми нервными шагами.

Дин чуть заметно подался вперед, но Мила приподняла ладонь от подлокотника, останавливая его. И он мгновенно вернулся на место.

– Я считаю, эта цена не приемлема для моего клиента. Думаю, я найду тех, кто оценит его работы по достоинству.

Лизбет бросилась к картинам и начала упаковывать их обратно в черный пластиковый чехол.

– Почему такой широкий подрамник? – совершенно спокойно спросила Мила, и нервозность Лиз стала сходить на нет. Она прекратила, наконец, возню с холстами и медленно обернулась к Милен.

– Что ты имеешь в виду?

– Имею в виду, что Доминик никогда не использовал такие широкие подрамники для своих холстов. Что-то прячешь? – не унималась Милен. – Ножом порезал?

Лизбет окончательно отвлеклась от картин и, прислонив их наполовину запакованными обратно к стене, снова села в кресло. Дин тем временем отошёл к бару и налил два стакана скотча и яблочный сок. Мила никогда не пила алкоголь на работе, в чем он ее поддерживал, особенно сейчас, глядя на постоянно слетающую с катушек Лиз. Он вернулся к столу со стаканами:

– Давайте успокоимся.

Один протянул сникшей Лиз, которая приняла его с молчаливой благодарностью, другой поставил перед Милен. Снова усевшись в кресло, Дин больше не вмешивался в разговор. На его лице было то самое выражение, которое возникает, когда чувствуешь, что дело выгорит. В глазах округлялись нули, и он в задумчивости обводил по кругу указательным пальцем толстые стенки стакана.

– Сто пятьдесят, – уже более уверенно выдала Лиз, видимо, осмелев после подзарядки.

– Сто. У тебя никто не купит картины, когда узнают, что он пытался от них избавиться. Три картины за год, что прошел с последней его выставки, – это мало. Думаю, он решил бросить писать. А ты, Лиз, пытаешься запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.

– Не будь стервой, не мешай мне, – с вызовом бросила Лизбет и вся подалась вперед, словно хотела воззвать к совести Милен. Хотя всем в художественной тусовке было известно, что совести у нее сроду не было.

– У меня к тебе предложение, – начала Милен, проигнорировав ее выпад. Она давно привыкла к подобным словам, и они ее уже не цепляли, как раньше. Напротив, говорили о том, что ее хватка не ослабла. – Я знаю, у тебя есть еще одна его картина – «Демон заката», я хочу получить ее. Заплачу двести штук. А этих малышек сможешь продать после того, как пройдет наша выставка. Со своей стороны, обещаю не препятствовать твоему обогащению.

– Двести?! Мне за нее предлагали пятьсот, – негодовала Лиз, она снова вскочила с места и отошла к окну. Скрестив руки на груди, молча вглядывалась в скучный городской пейзаж, пытаясь успокоиться.

Дин тоже заелозил в кресле. Он вопросительно уставился на Милен, которая снова приподняла ладонь, показывая, что контролирует ситуацию.

– А если я не соглашусь на твою цену? – злобно ухмыльнулась Лиз и полезла в карман брюк за сигаретами. Встряхнув пачку, вытащила выскочившую из нее сигарету и прикурила.

– Тогда ты не сможешь продать ни одной картины, по крайней мере, за те деньги, на которые рассчитываешь. Ты же понимаешь, если просочится информация, что после дурки Доминик утратил вдохновение и решил завязать, изрезав ножом неудавшиеся работы, ты даже «Демона» не сможешь продать, и не только за пятьсот, но и за двести тысяч. Тебе придется искать новое дарование, а это, даже при огромном выборе на рынке, не так просто. Я же предлагаю тебе двести тысяч евро, плюс после окончания выставки ты сможешь загнать те, что принесла сегодня. Да, и можешь помусолить легенду о том, что Доминик пишет новый цикл работ. Подогреешь интерес публики, а там, глядишь, и сам мастер опять впадет в свое любимое состояние клинической депрессии.

Лиз выслушала доводы Милы с нагловатой улыбкой несправедливо обиженного, а потом быстро подошла к столу и, с силой вдавив в пепельницу окурок, провела им по дну, оставляя на прозрачном стекле длинный грязный след.

– Хорошо. Торговаться с тобой бесполезно, – зло выплюнула она. – Прошу только об одном: не лезь со своими критическими отзывами, пока я не продам работы.

Она подошла к сиротливо прижавшимся к стене картинам, застегнула чехол и, накинув длинную лямку на плечо, обернулась к Дину:

– «Демона» привезу послезавтра, готовь деньги. Помни, ты обещала, – она наставила указательный палец на Милу, и та, сымитировав движение невидимого ключа, запирающего рот на замок, проводила ее довольным взглядом.

Когда дверь за Лиз закрылась, Дин, наконец, обрел дар речи:

– Черт, не верю, что ты выторговала у нее «Демона», – он усмехнулся, довольный раскладом, и залпом допил скотч. – Мы легко продадим его за пятьсот.

– Думаю, что смогу продать его гораздо дороже, – задумчиво произнесла Милен, разглядывая солнечного зайчика, утонувшего в стакане яблочного сока.

– Дороже? У тебя как всегда есть план, мая коварная Шери?

– Думаю, да.

Не притронувшись к соку, она отставила стакан обратно на стол и уставилась на Дина:

– Мы сможем сыграть на его временном, а может быть, и окончательном отходе от дел.

– Нет. Ты же пять минут назад обещала ей этого не делать.

– Если все правильно обставить, в выигрыше будут все, и Лиз в том числе, – сказала она в задумчивости и, чуть помолчав, добавила: – Я пойду. Поль обещал заехать. У него была встреча с каким-то школьным приятелем.

– Как дела со свадьбой? – поинтересовался Дин, глядя, как Мила достает из сумки телефон.

– Никак сорока на хвосте принесла? – поинтересовалась Милен, набирая номер.

– Конечно, вчера заходила, думала, ты на работе.

Мила осуждающе покачала головой, ожидая, когда на другом конце провода ей ответят:

– Привет, я освободилась, заберешь меня? – услышав ответ, немного разочарованно продолжила: – Не надо, не торопись, я на такси доберусь, – и практически сразу отключилась. Извинения Поля все равно никак не изменят ситуацию, а желания слушать его нытье не было.

– Неужели со школьным приятелем интереснее, чем с невестой? – подначивал Дин, видя ее раздражение.

– Не начинай, – устало протянула Мила, не поддаваясь на его провокацию. – Пока, – она махнула ему рукой и не оборачиваясь вышла.

После кондиционированного воздуха галереи было приятно вдыхать аромат цветения, смешанный с запахами бензина и нагретого асфальта. Несмотря на обеденный перерыв, на улице было немноголюдно. Милен остановилась в раздумьях. Без Поля возвращаться в дом его родителей не хотелось.

«Позвонить Бэт? – она достала из сумочки мобильник и посмотрела на время. – Уже почти три».

Особого желания тратить время на пустые разговоры у нее не было, хотелось просто побыть в одиночестве. Мила бодро направилась по улице дю Бари, перебежала на другую сторону дороги и, пройдя дворами, вышла на оживленную Риволи. Здесь находилась ее любимая кондитерская, и Милен решила купить пирожных.

В кафе как всегда было людно и сногсшибательно пахло свежей выпечкой и кофе. Она подошла к прилавку, заставленному разноцветными десертами, и, недолго думая, купила свои любимые «Мильфеи» с клубникой, еле удержавшись от желания выпить горячего шоколада, который, по ее мнению, был здесь лучшим в городе.

Выйдя на улицу, Мила свернула на набережную. Подышав приятной речной прохладой с примесью тины и запахом цветущих каштанов, она решила поймать такси и вернуться в поместье. Пирожные должны скрасить пресное общение с Терезой. Жана, скорее всего, дома не будет, так что она чувствовала себя в относительной безопасности.

* * *

– М-м-м, обожаю «Мильфеи», – Тереза чуть наклонилась над тарелкой и аккуратно, чтобы не обсыпаться крошками, откусила кусочек. – Они ассоциируются у меня с любовью и смертью, – с пафосом сказала она, запивая его ароматным улуном.

– Боже, как романтично. Почему с любовью и смертью? – спросила Мила, зацепившись, как ей показалось, за интересную тему. По крайней мере, лучше, чем весь вечер мусолить очередные глупые сплетни, которые Тереза в огромных количествах потребляла из средств массовой информации и от таких же манерных балаболок – ее подруг. А тут любовь и смерть. Что может быть интереснее?

– О, мы как раз только познакомились с Жаном, и он чуть не каждый день присылал их мне с роскошным букетом цветов. Я думала, растолстею от такого количества сладкого, – усмехнулась она.

Тереза была уже вся во власти воспоминаний, и Миле спешно пришлось вмешаться, чтобы разговор не ушел не в ту степь:

– А почему тогда со смертью?

– В это время в городе произошли убийства. Они наделали много шума, только ленивый не говорил о них.

– Убийства? – переспросила Милен и, отложив свое пирожное на тарелку, откинулась на спинку дивана.

– Да, моя дорогая, убийства, – многозначительно повторила Тереза, видя, что Мила внимательно слушает. – Говорили, что в городе появился маньяк. И как таких мерзавцев земля носит?

– Даже маньяк? Что, много жертв было?

– Две девушки. По-моему, обе были проститутками, – понизив голос почти до шёпота, ответила Тереза, поморщив свой аристократический носик. – По крайней мере, одна – точно. Со второй была какая-то странная история.

– А почему посчитали, что это маньяк? Разве не три похожих случая связывают в серию? – недоумевала Мила, которая была немного знакома с вопросами классификации преступлений, так как в пору юности почти все свободное время проводила в обществе господина По, Конан Дойла и Симады.

– Одна из жертв была то ли чьей-то незаконнорожденной дочерью, то ли содержанкой, в общем – дело темное и уже позабытое, – махнула рукой Тереза.

– Содержанкой? – переспросила Милен, не давая Терезе переключиться на другую тему.

Та слегка поморщилась, но, нацепив на лицо маску вселенского терпения, продолжила с присущей ей предвзятостью, которая всегда появлялась в ее голосе, когда речь заходила о людях с низкой социальной ответственностью, будь то проститутки, наркоманы или бомжи – все они были для нее отбросами общества, не меньшими, чем убийцы и насильники.

– Да. А поскольку убийства были аналогичные, решили не дожидаться общественного резонанса. Тем более, убийцу схватили, он признался в содеянном. Префект требовал к нему самых строгих мер, и чтобы наказание было под стать его преступлению, его классифицировали как серию. Отец Жана лично курировал это дело, – ответила Тереза, откинувшись на спинку кресла, – он тогда как раз и был префектом.

– Да что вы? Даже так, – Мила в задумчивости поднесла к губам чашку и машинально сделала глоток. – И кто же им оказался? Убийства проституток – вроде не уровень префекта полиции? Тем более, жертвы всего две, и маньяка поймали быстро, как я поняла, – в задумчивости продолжила она.

– Какой-то учитель рисования, будь он неладен. И что главное, не насиловал, только издевался, а потом душил и оставлял на груди жертвы карту – джокера. Ублюдок, – выплюнула она, – не хочу больше о нем.

Тереза взяла со стола очередное пирожное и, откусив кусочек, запила уже остывшим чаем. Она поморщилась и поставила чашку обратно на стол.

Чтобы сгладить неприятное послевкусие от разговора, Мила потянулась к высокому фарфоровому чайнику и подлила в ее кружку горячего чаю, которой тут же наполнил комнату запахом клубники со сливками.

Лицо Терезы сразу просияло, и она, с присущей ей манерностью, взяла в руки чашечку вместе с небольшим блюдцем и сделала глоток.

– Поль говорил, что его назвали в честь деда? – продолжила Милен, желая еще больше польстить самолюбию Терезы.

– Да, мы надеялись, что он вырастет таким же сильным, невозмутимым и преданным делу, как и его дед, но Поль, видимо, взял больше от меня, – Тереза кокетливо рассмеялась.

– Да, Поль мне рассказывал о нем, – соврала Милен, чтобы закончить разговор на позитивной ноте.

Глава 5

Поль вернулся ближе к полуночи. Заглянув в приоткрытую дверь спальни, обнаружил Милу в кресле у окна. Убедившись, что она не собирается запустить в него чем-нибудь тяжелым, вошел.

– Еще не спишь? – заискивающе спросил он и опустился на пол у ее ног.

Мила в задумчивости вертела в руках телефон, перехватывая его за уголки, и никак на него не реагировала.

– Малыш, прости. Я не думал, что все так затянется, потом еще ребята подтянулись, ну, в общем… – он замолчал, когда Мила, наконец, обратила на него внимание и виновато улыбнулся.

– Забей, – безучастно ответила она и вернулась к своему занятию.

– Что-то случилось? – он осторожно взял из ее рук телефон и отложил на подоконник. – Малыш? Ну, я дурак. Ну, не обижайся. Скажи, что случилось? Я же уснуть теперь не смогу.

– Мать звонила, – вставая из кресла и осторожно перешагивая через его ноги, ответила Мила.

Поль проводил ее взглядом до окна и, поднявшись с пола, сел на ее место.

– И что? – спросил он, не отрывая взгляд от напряженной спины Милен.

– А то, что она опять решила устроить шоу по случаю очередной годовщины со дня смерти отца, – слишком эмоционально ответила она и, сложив руки на груди, молча уставилась в непроницаемый квадрат окна.

– А это плохо? – осторожно поинтересовался Поль, видя в темном отражении ее раздраженное лицо.

Он почти ничего не знал о взаимоотношениях Милен с матерью. Она никогда о ней не рассказывала и обычно меняла тему, если спрашивал он. Но то, что там не все гладко, было понятно и без слов.

Мила резко развернулась и с вызовом бросила ему в лицо:

– Уже пять лет прошло, ну сколько можно?

– Может быть, она скучает? – предположил Поль, чувствуя повод проникнуть в тайны семейных взаимоотношений.

– По кому? – усмехнулась Мила.

– По твоему отцу, по тебе.

Милен на секунду замолчала, приходя в себя, и снова отвернулась к окну:

– Она это мне назло делает, – сказала она уже спокойнее. – Никак простить не может.

– Чего простить не может?

– Неважно, – она подошла к Полю и села к нему на колени. – Неважно. Не бери в голову.

Она поцеловала его в лоб, окончательно уходя от ответа.

– Как посидели? – спросила она мягко, проводя пальцами по его волосам.

– Отлично.

Поль настороженно вглядывался в ее лицо, словно искал признаки недавней истерии. Но Мила выглядела вполне спокойной, и он решил не упускать редкую возможность узнать о семье невесты побольше.

– Когда ты едешь?

– Завтра, – ответила она, отведя взгляд.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Милый, это будет наискучнейшая тусовка закоренелых снобов. Поверь мне, ты ничего не потеряешь, если пропустишь ее. Я бы сама с удовольствием отказалась, но… Не могу, понимаешь? Он всё-таки мой отец, а там будет много его друзей и коллег. В общем, не вариант, – начала оправдываться Милен.

– Я хочу поехать, – уверенно ответил Поль и, прихватив ее подбородок двумя пальцами, заставил посмотреть на него. – Мы скоро поженимся, а я даже не знаком с твоей мамой. Непорядок, – он приложил палец к ее губам, видя, что она пытается возразить. – Думаю, это хорошая возможность. Если ты, конечно, не собираешься ехать для этого специально.

– Боже упаси, – зло усмехнулась Мила.

Она понимала, Поль прав: знакомство с матерью нельзя откладывать на долгий срок, а тут действительно хороший повод.

– Если ты хочешь, – обреченно протянула она.

– Решено, – воодушевился Поль. – Во сколько едем?

– Думаю, если часа в два отправимся, как раз к четырем будем на месте.

– Чудно.

Поль обхватил Милен за талию и поднялся, увлекая ее за собой. Чмокнув в нос, он пожелал ей спокойной ночи и, пока она не передумала, быстро улизнул.

* * *

Всю дорогу до дома матери Мила молчала. Как ни пытался Поль втянуть ее в разговор, она отвечала односложно и невпопад. Скоро ему это надоело, и он включил радио, лишь изредка бросая тревожные взгляды на притихшую подругу. День выдался солнечный и теплый. За окнами машины мелькали небольшие городки. Сельские домики с красными черепичными крышами утопали в свежей зелени и цветах. Мила, откинув голову на подголовник, равнодушно смотрела в окно.

– Остановимся перекусить? – спросил Поль, когда они проезжали очередной городок, растянувшийся по обе стороны извилистой дороги. – Ты же с утра ничего не ела.

Мила действительно даже не позавтракала, потому как еще утром разругалась с собой же в душе и решила не портить аппетит присутствующих своей кислой миной. Наверное, ей нравилось чувствовать себя этаким Вертером – драматичным и ранимым героем, вся жизнь которого предопределена, и часы его уже тикают. Если бы не весь этот напускной трагизм, маскирующий чувство вины, ее взаимоотношения с матерью со временем сошли бы на нет. Но они знали слишком много постыдных тайн друг друга, которые, как фантомная боль давно ампутированной конечности, продолжали ныть внутри одиночеством и обидой. Именно они крепко связывали этих двух таких близких, но абсолютно чужих женщин.

– Скоро приедем, – то ли спросила, то ли ответила Милен.

Поль кивнул и надавил на педаль газа, оставляя позади вычветший навес придорожной кафешки, и меньше чем через полчаса они подъехали к особняку.

Он заметно отличался от дома Поля: ни цветущих садов, ни увитых плющом террас. Все чопорно и строго: словно вышколенные стояли безупречно подстриженные деревья и ровные ряды кустов, за которыми располагался двухэтажный особняк из темного камня, прекрасно вписывающийся своей цветовой гаммой в скучный и слишком прилизанный пейзаж.

* * *

Все здесь было точно так же, как пять лет назад, когда Мила уезжала отсюда, как она думала – навсегда. Но мать словно нарочно привязывала ее к дому, вынуждая постоянно возвращаться. Мила не могла сказать, что это было неприятно, отнюдь – с этим домом ее связывало много хороших воспоминаний. Казалось, что двери сейчас откроются, и ей навстречу выйдет отец, как обычно в идеально сидящем на нем костюме и неизменном галстуке. Он с абсолютно серьезным видом почти уже пройдет мимо, чтобы сесть в припаркованный возле крыльца лимузин, но в последний момент развернется и дернет ее за косичку, а потом засмеется своим громовым смехом. И эта его нелепая выходка тут же сорвет и с ее милого детского личика маску напускного безразличия, и она бросится ему в объятия, чтобы поцеловать и пожелать удачного дня. Но отец больше никогда не выйдет из дверей, да и косичек у нее давно уже нет. И это маленькое теплое воспоминание, что растревожила память, снова заноет внутри одиночеством.