– А встреча с тобой меня ошеломила. Ты похожа на ангела со сломанными крыльями. Говорят: хуже войны и смерти ничего нет. О смерти: скорее непоправимее ничего нет. А вот война действительно ужасна… Преступление против любви и жизни. И, как ни странно, каждый день – это бой, это война. Война с самим собой, с ленью, с дурными привычками, со злом внутри себя и снаружи, с обстоятельствами, с несправедливостью и попустительством со всех сторон, с халатностью и некомпетентностью, с равнодушием. Этот список можно очень долго продолжать. И эта война за любовь и жизнь. Без любви – не жизнь. Без войны – не жизнь и не любовь. Дерись давай! Ты поняла меня? Сражайся!
Он оторвался от спокойной дороги и непродолжительно посмотрел на неё. Она тёрла и мяла правой рукой лоб.
– Увы, даром не даётся ничего. Наши маленькие победы – наше богатство. Настоящее богатство. Материальное богатство – это что? Это умение примагнитить денежки из карманов других себе. Если человек талантлив, добился всего сам и его деньжата по большому счёту в обороте – мой ему поклон. Если же он живёт непомерно и бессмысленно роскошной жизнью – моё ему кило презренья, тем более, если деньги сколочены на глупости или слабости других. На тех же войнах, но не с собой, а другими. На наркотиках, алкоголе. Богатство – это не для меня. Если появится излишек, я его тут же отдам нуждающимся. Я не могу хапать, не думая о других. Нам, следователям, Бог велел быть бескорыстными и довольствоваться малым. Иначе – греться на нары. Эта работа не для алчных. Да и чем, собственно, мы будем лучше тех, кому выносим обвинительные заключения? А, вообще, настоящее богатство – это богатство души. Его уж не отнять, не пересыпать из кармана в карман, не перевести со счёта на счёт. И в этом плане любой деревенский бедняга, мало-мальски держащийся на плаву, вполне достойный соперник нам с тобой. Прости, уморил тебя болтовнёй. Никогда так много не разговаривал. Помолчим?
Она устало кивнула. А он протянул руку и быстро стиснул пальцами её левую кисть, покоящуюся на бедре. Это пожатие длилось мгновение и было продиктовано желанием её поддержать. Она посмотрела на него благодарно и ласково.
Долгого молчания не сложилось. Немного отдохнув, Мила, глядя на очередную придорожную деревушку, любуясь оригинальностью и великолепием некоторых домов и поражаясь, как можно жить буквально на трассе, вдруг попросила:
– Расскажите о себе.
– Да что рассказывать?
– Вы родились в Кашире. В семье…
– Простого заводского рабочего и медсестры.
– Каким вы были ребёнком?
– Беспокойным. Довольно-таки уродливым. Своенравным, непослушным. Максималистом. Иногда пытался доказать правоту кулаками. Заядлым курильщиком.
– Уже в детстве?
– Да.
– Как вас воспитывали?
– Мамка пряником, папанька кнутом. Одно время я очень матерился.
– У вас были друзья?
– Полгорода. Но, в сущности, я, как и ты, был белой вороной. В любом обществе умудрялся нарваться. Наверное, я был слишком дерзким.
– А сейчас есть близкие друзья?
– Нет. Близких нет. Разве что Кир… Но он не из детства. Очень много знакомых. Среди них есть довольно хорошие. Но это всё не дружба.
– Кир?
– Да, Кирилл Бургасов. Я тебе о нём говорил. Он очень хороший следователь и надёжный товарищ. Мы с ним видимся без малого каждый день. В браке семь лет. И никто не помышляет о разводе.
Мила улыбнулась.
– Я приехал сюда после московской школы, а он совсем зелёным пришёл с улицы Венёва.
– Московской школы?
– Ага. Московской высшей школы милиции МВД СССР.
– Значит, вы мент? А я думала юрист.
– Да тут то же, что с сумасшедшим моржом. Я ментовской юрист.
– А у вас в детстве были домашние питомцы?
– Не было. Родители не разрешали. И я думаю, я был бы плохим хозяином в то время. Но ты не подумай ничего такого… Я люблю животных. У меня даже был лохматый друг – соседский пёс. Если бы ты знала, как мы с ним дружили! Увы, век их короток.
На губах мужчины заиграла улыбка, и Мила как будто заразилась ею.
– А я так мечтала о собаке! Бредила. А вместо собаки получила плюшевого медведя. Представляете моё разочарование?
– О, да!
– Когда вы обзавелись вот этим чудом? – Она провела рукой по его боку.
– Ты про мышцы, что ли? – Она кивнула. – Хочешь спросить, качал ли я их?
– У вас спина, как капюшон у кобры.
Он усмехнулся:
– Обалдеть. Разве я похож на качка? Я был длинный, как каланча, худой, а плечи выступали, как плечики для одежды. Одежда так и болталась, как на вешалке. Я привык и перестал это замечать. Неужели что-то поменялось с тех пор?
– Вы цену себе набиваете, да?
– Ну, разумеется, – ответил озорной мальчишка. – Наверное, мои занятия по самообороне и рукопашному бою виноваты. И возраст. Вот как-то само незаметно и наросло.
Он вспомнил, как они с Кириллом «закрывали» некоторые дела в девяностые годы, как было тошно, как хотелось напиться до дурноты и вырыгать вместе с рвотой хотя бы часть той дряни, что сидела внутри. Тогда они с Кирюхой прикрывали задницы, утирали кровавые сопли друг другу. И именно тогда укреплялись его мышцы, формируя все те рельефы, которые можно безмятежно или восхищённо наблюдать теперь. Зачем ей это знать? Зачем знать, как в самом начале деятельной работы он был похож на ощеренного загнанного волка, который, сдирая в кровь когти и зубы, карабкается по отвесной скале с малюсенькими выступами? Зачем знать, сколько неимоверных сил потребовалось, чтобы преодолеть неподдающуюся стену? А ведь можно было сорваться или добровольно бросить это бестолковое занятие. Но он заставлял себя двигаться изо всех сил, руководствуясь неведомым никому долгом. Знала бы она, сколько было проиграно беспроигрышных битв, на которые тратилось время, силы, ресурсы! Видела бы она измождённую, исполосованную, перепачканную, дрожащую совесть, забитую в тёмный угол сознания. Как их спасали тогда товарищеские кулаки, ходившие по торсу! Истерзанный, уставший Лашин удивлялся, откуда у его молодых борзых следаков бойцовские следы на лицах. В день, когда он увидел рассечённую бургасовскую бровь и разбитую палашовскую губу одновременно, он поинтересовался, в чём дело.
– Да мы это по мордам друг другу ездим! МЫ! – выплеснулся Кирилл.
– Напряжение снимаем, – пояснил Евгений.
– И что, помогает?
– Да. Полегче маленько. Помогает хоть немного почувствовать себя человеком.
– Да? Вы с такими рожами больше похожи на бандитов.
Палашов виновато пожал плечами.
– Мне, что ли, попробовать? – вопрос повис в воздухе.
– Ладно бы мы что-то с этого…
– Заткнись, Бургасов. А то имеет кто-то, а сидеть за это будешь ты.
После такого предостережения начальника Кирилл угрюмо уткнулся взглядом в стол.
– Я же, твою мать, хороший человек, – говорил вечером Бургасову пьяный Палашов.
– Если ты хороший человек, какого хера ты мою мать поминаешь? – возразил пьяный Кирилл.
– Прости, брат, прости.
С тех пор завелась у Евгения Фёдоровича привычка переводить боль душевную в боль телесную. Отсюда это палашовское: «Плюнь мне в морду!», – показавшееся Миле таким ужасным и отталкивающим. Зачем ей это знать? Зачем мараться в этой грязи?
– Но ведь не это ты рассматривала в душе?
– Я любовалась.
– Чем?
– Кем. Вами.
– О, жалкое было зрелище!
– Ничего подобного.
– В такой обстановке у мужиков всё сжимается до микроскопических размеров.
Мила закатила глаза.
– Вечно вы, мужики, озабочены тем, что у вас между ног.
– Да. Я согласен. Там не такая уж ценная штука. Хотя, когда с ней проблемы, мужику сложновато оставаться мужиком. К счастью, у вас, женщин, там ничего подобного нет, и вам приходится только заморачиваться, кто у вас между ног.
– Я сейчас больно стукну!
– За правду? Давай! Я постараюсь уйти в кювет, а не на встречку.
Мила замолчала. Палашов заметил:
– Когда мне было важно, как я выгляжу, лет в четырнадцать-шестнадцать, мой вид меня весьма удручал и огорчал. Ну, а сейчас, когда можно быть вполне довольным изменениями, мне, откровенно говоря, всё равно. Мы говорим о каких-то пустяках.
– Я пытаюсь разобраться, что вы за человек.
– Зачем это?
– Вы мне интересны.
– Ты напрашиваешься на очередные мои излияния. Я боюсь, я для тебя тесен.
– Господи, что вы имеете в виду?
– По-моему, ты такая огромная, что не можешь во мне уместиться.
– Ну, что за глупость? Вы же взрослый мужчина.
– При всей моей крупногабаритности, я перед тобой – маленький щенок. Пуделёк недовитый.
– Что-то я тут не заметила маленьких щенков.
– Ты смотришь снаружи.
– Я смотрю на ваше тело, как на карту вашей жизни. И она-то, жизнь, меня и привлекает.
– Когда началась эта заваруха в Чечне, нас с Киром туда не взяли. А ведь туда много наших отправляли. И много там погибло. Я знал несколько парней, которые там полегли. А мы, вроде как, отсиделись в этом медвежьем углу.
– Вас это гложет?
– Мне от этого тошно.
– Вы хотели бы лежать в земле? – Мила провела пальцами по его щеке.
– Нет. Мне бы хотелось, чтобы они топали по земле.
– Но ведь вы бы один не выиграли войны.
– Война такая штука… Сколько не выигрывай, всё равно ты проиграл. Само начало войны – уже проигрыш.
– Да и жизнь такая же. Сколько не выигрывай, всё равно проиграешь.
– Сказали два пессимиста.
– Сказали два грустных побитых оптимиста.
Палашов был признателен, что эта светлая малявка пытается его поддержать, подставить хрупкое плечико под его тяжёлый походный рюкзак.
– Ты не обязана подтирать мои сопли. Извини, что распустил их.
– То же могу адресовать вам.
– Я – другое дело.
– Нет, не другое.
– Не буду с тобой спорить.
Чем ближе была Москва, тем плотнее становился поток машин. Палашов стабильно шёл со средней его скоростью. Проезжая последнее зелёное кольцо вокруг мегаполиса, он поинтересовался у пассажирки, не желает ли она оправиться перед въездом в город. Мила отказалась. Но они всё же притормозили, чтобы посмотреть карту, дружно нависнув над ней лицами и соприкасаясь волосами. Через пять минут после возобновления движения они съехали на аэропортовскую бетонку. Ещё через пять они, потолкавшись немного перед первым на въезде светофором, ушли на внешнюю сторону МКАД. И хотя лето ещё добирало последние деньки, во вторник кольцевая дорога была основательно запружена транспортом. Пока «девятка» волоклась среди собратьев по оккупированной дороге до шоссе Энтузиастов, Мила задала ещё один вопрос:
– У вас есть родственники?
– У меня есть тётка с мужем и двумя детьми, но они живут в Екатеринбурге. Отношения у нас хорошие, но я почти её не знаю. Она мне изредка позванивает узнать, жив ли я ещё. Бабки-дедки у меня уже все умерли. Отцовы родители давно. А мамина мать недавно. Тётка – мамина сестра. У отца не было братьев-сестёр. Одын, совсэм одын.
– Ясно, – вздохнула девушка.
На шоссе Энтузиастов встречались пешеходы, и Мила с любопытством их оглядывала. После долгого пребывания в глухой деревне случайные люди казались ей очень интересными. На остановках топтались и стояли группы людей, и она смотрела, во что одеты женщины, как делают лица как можно равнодушнее одинокие мужчины.
Свернули на проспект Будённого и, проволочившись от светофора к светофору от начала до конца проспекта, нырнули в указанную Милой подворотню, чуть не доехав до улицы Вельяминова. Полдень уже миновал, во дворах изредка попадались спешащие куда-то прохожие: студенческая молодёжь, мамочки с малышками в колясках, старики. Среди пятиэтажных старых домишек и ряда двенадцатиэтажных блочных домов района Соколиная гора возвышались друг за другом два одноподъездных шестнадцатиэтажных панельных дома. Во втором корпусе сих монументальных, усыпанных белыми и салатовыми плиточками жилищ и находилась на седьмом небе нора одарённого мартовского кролика. Палашов пристроил «девятку» между этими высоко вздымающимися многоэтажками.
XXII
Пока Палашов вытаскивал сумки и закрывал машину, Мила взяла дамскую сумочку и тубус и отошла на тротуар к подъезду. Там она остановилась спиной к подъезду и ждала своего спутника. Из-за левого угла дома показалась компания не внушающих доверия молодых людей возраста от двадцати до тридцати, в руке у каждого по бутылке отечественного пива. Они направились в сторону Милы, о чём-то переговариваясь. Девушка их заметила и отступила поближе к подъезду. Когда они проходили мимо, один из них приблизился к ней и, подхватив за талию, повлёк за собой и остальной компанией со словами:
– Красавица, пойдём с нами, развлечёмся.
От него пахло пивом, сигаретами и какой-то резкой туалетной водой. Девушка почувствовала прилив тошноты и головокружение. Она растерянно оглянулась на Палашова. Шлепок сумок об асфальт возвестил о его осведомлённости. Мужчина рванулся к уходящей и увлекающей за собой оглядывающуюся Милу компании. Пять шагов оставались между ними, когда он громко потребовал:
– Эй, мужики, девчонку мою оставьте!
«Мужики» остановились и обернулись к нему. Тот, что удерживал Милу одной рукой, сказал:
– Чувак, что, правда, она у тебя ещё девчонка?
– Да. До свадьбы берегу. – Палашов сохранял ледяное внешнее спокойствие и даже улыбался, хотя в душе у него зрел гнев. – А вы чего прогуливаетесь посреди рабочего дня? Не работаете, что ли?
– Мы в отпуске! Хотя тебя это не касается! Скажи лучше вот что: любишь свою куколку?
– Не то слово!
– Так пойдём вместе развлечёмся! Если хорошо попросишь, будешь первым!
– Не-а! – Палашов продолжал улыбаться. – Буду первым и единственным! Отвалите, ребята!
– А если не отвалим?
– Порву всех пятерых, – невозмутимо и весело ответил следователь, будто речь шла о каком-то невинном пустяке.
Один из «мужиков» не выдержал издевательского тона, взял за горлышко бутылку, ударил о заборчик и пошёл с рваной розочкой на мужчину, приговаривая возмущённо:
– Да я тебя, гнида, сейчас сам порежу! Ещё скалится, зараза!
– Стой, Кабан! – выкрикнул удерживающий Милу хулиган.
Но Кабан уже подошёл на расстояние вытянутой руки и махнул острым осколком, рассекая рубашку и кожу предплечья на руке Палашова. Мила громко вскрикнула, и в то же мгновение нападавший был схвачен за вооружённую руку, скручен спиной к раненому, а оружие было приставлено к его горлу в его же собственной руке.
– Мужики, я слов на ветер не бросаю! Валите подобру-поздорову! – Палашов сделал очень грозное лицо. – И чтобы больше я вас здесь никогда не видел! Ясно?
– Понял! Понял! – неохотно ответил за всех тот, что удерживал Милу уже двумя руками. – Забирай свою красотку!
Он отпустил девушку, и та метнулась за спину защитника. Когда девушка была в безопасности, Палашов потребовал:
– Извинись перед девушкой! Это дело принципа!
– Извини, красавица! – усмехнулся Милин обидчик, а потом, отвернувшись в сторону, буркнул про себя вслух: – Вот м…!
Палашов, конечно, это услышал и не остался в долгу:
– Спасибо за комплимент! Это лучшее, что я мог от тебя услышать!
Следователь освободил скрученного им заложника, предварительно изящно избавив его от опасного предмета. Затем резко ударил его ребром ладони между шеей и плечом по сонной артерии, и тот повалился на асфальт, как мешок, рядом со своим импровизированным оружием. Остальные развернулись и бросились наутёк, но в два прыжка Палашов догнал того, что имел наглость сцапать Милу, и поставил ему подножку. Тот грохнулся на асфальт всем прикладом. Трое последних сверкали подошвами. Следователь не стал их догонять. Он наступил ногой на поясницу обидчика и обратился к Миле:
– Где ближайший таксофон или опорный пункт милиции?
– В соседнем доме участковый пункт.
– Вот сволочи, ничего не боятся, прямо под носом у участкового нападают! Беги туда, надо наряд вызвать.
Мила кивнула и тут же побежала в сторону белого блочного дома, густо прикрытого деревьями. Палашов в это время поднял на ноги поверженного негодяя и треснул ему по морде, но не дал ему упасть, а подвёл к Кабану и посадил рядом на асфальт, отшвырнув осколок бутылки ногой подальше в сторону.
Девушка вернулась через пять минут с участковым, который забавно семенил с ней рядом.
– Наряд уже едет. Что стряслось? – поинтересовался усатый, круглый дядечка лет после сорока, в милицейской форме, но без фуражки на голове, оглядывая распластанных на асфальте парней.
Мила кинулась к Евгению, он взял её к себе под раненное левое крыло (тут она увидела порванную рубашку и проступившую кровь). Другой рукой Палашов вынул удостоверение и протянул участковому.
– Вы в курсе, что у вас тут под носом посреди рабочего дня пяток агрессивно настроенных бедолаг разгуливает вполне работоспособного вида?
– А! Слышал о них. Это не нашенские! Их Измайловский разрабатывает.
– Вот эта сладкая парочка из их числа. Имейте в виду, они и у вас по району разгуливают. Повлияйте как-нибудь, чтобы их побыстрее разработали, а то у меня в вашем районе вот, – он кивнул на напуганную Милу, – очень важный свидетель, которого они только что, посреди бела дня, чуть не сцапали. Давайте сейчас наряд приедет, мы показания дадим, и отпустите нас, пожалуйста, побыстрее.
Через час они вышли от участкового. Палашов развернул Милу к себе лицом.
– Слушай, девочка, ненароком я подумал, что ты и вправду решила пойти поразвлечься с ними.
За такие слова Мила наградила его звонкой пощёчиной.
– Издеваетесь? – Голос её дрожал. – Мне так плохо, а вы ещё издеваетесь?
Она сама обняла его прямо с сумочкой и тубусом в руках и спряталась у него на груди. Вот так номер! Он тоже обнял её и замер, боясь пошевельнуться и испачкать в крови.
– Испугалась? Тебе лучше?
Она подняла голову и ответила с мокрыми от слёз глазами:
– Да. Уже лучше. Меня чуть не стошнило от его запаха.
– Вот и надо было на него блевануть.
– И я боялась потерять сознание прямо в его лапах. А ещё, когда второй набросился на вас, я решила: всё, конец! А вы ещё издеваетесь!
– Чёрт! Вот мрази! А если бы меня не было? Тебя привёз бы какой-нибудь дядя Вася и уехал.
– Я бы упала в обморок, меня бы изнасиловали, и я бы умерла. Ко мне не часто подходят пятеро мужиков и уводят с собой!
– А ты что, глупышка, испугалась за меня? Ты же сама хотела сперва меня застрелить, потом сжечь, потом соблазнить, а теперь ещё подставить.
Она разозлилась и попыталась его оттолкнуть от себя, но он не выпускал её из объятий.
– Ну, а сами-то вы, чего сделали?
– Предупредил преступление, не превышая мер допустимой самообороны, задержал их. А ты хотела, чтобы я их и правда порвал?
– Да вы, пожалуй, могли бы! – Она предприняла ещё одну попытку освободиться. – Отпустите меня! Или вы тоже задумали со мной поразвлечься?
– Да я уже два дня с тобой развлекаюсь. Не соскучишься!
Он выпустил пташку с явной неохотой. А она, получив желанную свободу, чуть не упала.
– Наверное, это я их притянул. У меня дар такой. А, может, по закону, когда неприятности и беды все валятся в одну кучу. Закон чёрной полосы. Зато теперь ты знаешь, как я получаю свои шрамы.
Он сходил за сумками, которые пришлось убрать обратно в машину на время, пока они объяснялись в опорном пункте, и они отправились в подъезд. Когда ехали в тесном разрисованном лифте до седьмого этажа, Плашов заметил, что Мила никак не отойдёт от испуга и по-прежнему обижена на него. Тогда он решил попытаться разрядить напряжение:
– Прости, набросился на тебя! Сам перенервничал. Ты просто не готова к сопротивлению. Смотри, у тебя, кроме меня… а ты явно понадеялась на меня, и это приятно, значит, ты мне доверяешь, но у тебя ещё в распоряжении есть локти, ногти, каблуки, пронзительный женский голос и острые коленки, чтобы бить по яйцам. Только умоляю, хоть соблазн велик, не тренируйся сейчас на мне!
Мила улыбнулась.
– Ну вот! У тебя очень красивая улыбка! Рад её видеть. Это всё отличное женское оружие. С таким набором можно неплохо изуродовать наглого мужика. Ещё есть ноги, чтобы убежать. А самое сильное средство – улыбка. Им можно просто обезоружить, например, меня. Нам сейчас ещё один бой выдержать, а там временное перемирие не за горами!
Лицо девушки опять погрустнело.
– А теория со скромным одеванием не сработала. Я одета куда уж скромнее, а они меня всё равно сцапали.
– А я тебе говорил о твоей нетелесной привлекательности.
Когда они приехали на этаж, Палашов спросил, выйдя из лифта и глядя на выходящую следом девушку:
– Куда идти?
Перед ними была зелёная стена, правее проход в коридор, но Мила завернула налево, а потом ещё раз – налево, и пошла прямо по коридору, заканчивающемуся окошком. Он шёл за Милой, минуя чередующиеся двери, и остановился рядом с ней возле коричневой металлической двери справа. Чуть подальше к окну оставалась последняя дверь с противоположной стороны. Мужчина взглянул на девушку и поставил сумки возле стены. Белую сумочку и тубус он выхватил и пристроил сверху. Неожиданно взяв Милу за предплечье, он повлёк её обратно по коридору на лестницу. Она едва успевала переставлять ноги со ступеньки на ступеньку. Пройдя один пролёт вниз, он остановился на площадке, поставил девушку к зелёной стене спиной и оградил с двух сторон руками, опершись на стенку ладонями. Она смотрела на него ненастным взглядом.
– Не бойся, я не намерен тебя целовать. – Его дыхание, наполненное застарелым запахом сигаретного дыма, шевелило её волосы. – Я хочу узнать у тебя, почему ты не спросила, куда я тебя веду? Ты что мне слепо доверяешь?
Она кивнула. Голос его стал строгим.
– Так нельзя! Я уйду через пару часов, а ты останешься. Ты должна защищаться самостоятельно! Ты не только можешь защитить себя, но и окружающих. Я знаю, ты отчаянная сильная девчонка! Это моё присутствие делает тебя слабой, правильно?
Мила кивнула. Голос его смягчился:
– Милая моя, хорошая, стань снова самостоятельной! Ради самой себя. Спрашивай, куда тебя ведут! Защищайся, когда обижают! Вмешивайся в обстоятельства! Твори сама свою судьбу! Не бойся ничего! Руби дрова, чтобы щепки летели! Не бойся никого обидеть! Ведь это твоя жизнь! Жизнь! Оступайся, ибо ты оправишься и пойдёшь дальше! Ты одна сможешь постоять за себя! Я в тебя верю, поэтому покину тебя сегодня! Ты меня поняла?
Она кивнула. Но её глаза и весь вид не внушал уверенность. Он признался:
– Меня пугает твоя реакция, ведь я ужасно боюсь повтора сегодняшнего происшествия, когда меня не будет рядом.
Он смотрел на неё в упор таким невыносимым жаждущим взглядом, что у неё отнимались ноги, сгорали вместе с низом живота. Он её просто сжирал, испепелял глазами. Она едва могла дышать. Как он может хотеть её самостоятельности, если сам сейчас уничтожает её волю, делая рабыней? Одним только взглядом!
Он шумно дышал. Остатком разума он понимал: она в его руках, делай, что хочешь! Она ему отдаётся! Даже губы приоткрыла. Дотронься он до неё – и она его! Она уже принадлежит ему! Нет, это всё не то! Он три раза стукнул кулаком по стене, схватил её грубо за руку и потащил обратно по лестнице. «Уф, еле сдержался!»
– Посмотри на меня! – приказал он, когда они почти подошли к двери. – Ты бледна, как смерть! А что я? Наверное, розовый, как поросёнок?
– Да. – Она отёрла холодный пот со лба.
– Присядь осторожно разочка три. Сможешь?
Мила послушно присела пару раз. Он в это время отошёл от неё подальше к окну, опёрся спиной о стену, закрыл глаза и попытался успокоиться. Когда он открыл глаза и бросил взгляд в сторону девушки, он увидел пару внимательных знакомых глаз, изучающих его. Разве тут успокоишься?
– Возьми сумочку! – Она повиновалась. – Давай! Звони! – приказал Палашов.
Сейчас присутствие мамы резко охладит его пыл.
Мила нажала на квадратную кнопку звонка, через дверь просочилась незамысловатая мелодия. Дверь распахнулась, и на пороге в сине-красном домашнем костюме оказалась полноватая женщина с изумлённым лицом. Её тёмно-русые волосы лежали мягкой волной и заканчивались на середине шеи. Несмотря на полноту и не слишком роскошную внешность, она была очень ухожена: волосинки на голове лежали одна к одной, кожа лица нежно сияла, ногти безупречно покрыты лаком. Пахло от неё краской и приятными, чуть сладковатыми духами. Она отступила, пропуская дочь и гостя в квартиру, со словами:
– Мила, девочка моя, что случилось? Почему ты здесь? Кто этот мужчина?
Мила бросила сумочку и тубус на пуфик, и сама бросилась в объятья матери:
– Мамка!
Девушка застыла в материнских объятьях. А пока она так упивалась близостью родного человека, мать недоумённо критически рассматривала и оценивала пробирающегося мимо них с сумками мужчину. Мила затаилась у неё на плече и беззвучно плакала.
– Дочь, может быть, ты представишь нас друг другу с молодым человеком? – спросила мать, осторожно высвобождаясь из объятий дочери.
Палашов поставил сумки на пол возле стены в коридоре и застыл лицом к женщинам, ожидая знакомства.
– Да, мамочка, – заговорила, смахнув слёзы, Мила дрожащим голосом, поглядев на мужчину с полминуты и обдумав ответ, – это моя жилетка, мой утешитель, мой заступник и защитник, мой спутник, красивый мужчина и просто хороший человек… Евгений… Фёдорович… Моя мама Галина Ивановна.
Глаза его потеплели, а рот скривился в печальной улыбке:
– Спасибо на добром слове! Но ваша дочь, – обратился он к женщине, – не достаточно хорошо меня знает. Я совсем не белый и совсем не пушистый.
– У моей девочки прекрасная интуиция. Мила редко ошибается.
– Я следователь районного следственного отдела у вас на даче. У нас там произошли некоторые безрадостные события. Но мы с Милой договорились, что она сама вам о них расскажет, а я поддержу. Давайте вымоем с дороги руки, уберём продукты в холодильник. Мила, ты переоденься в домашнюю одежду. А потом пройдём куда-нибудь, где будет удобно побеседовать.
Галина Ивановна не на шутку встревожилась.
– О Господи! Что же произошло?
– Много всего. Но вы не спешите так волноваться.
Палашов спокойный голос противопоставил тревожному, срывающемуся голосу обеспокоенной матери. Он перехватил озабоченный, полный слёз взгляд девушки, которая смотрела на его руку в окровавленном драном рукаве.
– Это пустяки, царапина. Кстати, Галина Ивановна, у вас не найдётся водки или спирта, ваты и бинта?
– Мил, принеси, пожалуйста, из бара бутылку с водкой. А я вату посмотрю с бинтом.
Пока женщины разбежались по квартире, Палашов разулся и осмотрелся. В прихожей был стандартный набор не слишком дорогой мебели: шкаф для верхней одежды (он приоткрыл дверцу – свободно, не забито); большое зеркало, чтобы перед выходом из квартиры бросить на себя прощальный взгляд; тумбочка для обуви, достаточная для двоих женщин; коврик для уличной обуви слева от входа (на него-то и отправились коричневые, немного запылённые туфли следователя); уже упомянутый пуфик. Всё здесь было сделано по женскому вкусу – полная противоположность мужской холостяцкой квартире – вензеля на мебели, обои в цветочек, всюду всякие женские финтифлюшки. Галина Ивановна вышла первой с кухни из-за угла.
– Где вам будет удобнее обработать рану? – спросила она, озабоченно глядя на мужчину и его руку.
– Думаю, в ванной комнате. Я смотрю, вы уже закончили ремонт?
– Да. Милин папа помог деньгами и найти людей. От страховщиков ничего не добьёшься.
Мила вышла из дальней комнаты в тонких бежевых трикотажных брюках и фуфайке из такого же материала с отпечатанной во всю переднюю сторону коричневой совой с зелёными круглыми глазами. Одежда была свободной и не подчёркивала никаких особенностей фигуры. Девушка вошла в положение Евгения Фёдоровича и не стала надевать коротенького обтягивающего халатика, который обычно носила дома. Она прошмыгнула мимо следователя в комнату, дверь которой была практически напротив входной. Раздался лёгкий скрип и звон стекла. Выйдя оттуда, в руке она держала бутылку далеко не самой дешёвой водки. Глаза её были грустные и казались круглее, чем у совы.
– Мил, перебинтуешь бойца? – улыбнулся мужчина и вздёрнул левую бровь. – Пойдём в ванную.
Девушка прошла по коридору, включила свет и открыла дверь, пропуская мужчину вперёд. Он взял из рук отступившей в угол Галины Ивановны перевязочный материал и последовал за девушкой. В комнатушке было довольно-таки тесно, стены были покрыты плиткой бледно-зелёного цвета морской волны, пол – плиткой песочного цвета, соединительная между ними кромка – плиткой с розоватыми ракушками и серой галькой. Потолок был затянут белым пластиком. Прямо – ванна, белая, новая, но не очень большая. Над раковиной, разместившейся по левую руку, висело зеркало со стеклянной полочкой, уставленной флаконами и баночками, стаканом с зубными щётками и пастой, ватными палочками и прочими атрибутами ухода за внешностью. Кран-гусак был переходной из ванны в раковину и наоборот. В переднем правом углу умещалась стиральная машина. Мила поставила бутылку на деревянную решётку над ванной, Палашов положил рядом бинт и вату в бумажной цилиндрической упаковке. Песочного цвета дверь оставалась открытой. Галина Ивановна поинтересовалась с порога, не надо ли чего ещё, но получила отрицательный ответ. Раненый медленно расстегнул пуговицы пострадавшей рубашки и аккуратно снял рукав сначала со здоровой, а потом и с больной руки и повесил её на край ванны. Рана была не такой уж поверхностной, как казалось, и кровь ещё немного сочилась.
– Прости, я не спросил, выносишь ли ты вид крови, – заговорил Палашов, глядя на отражение Милиного лица в зеркале.
Она печально посмотрела в отражение его глаз:
– Ничего, я постараюсь справиться. В конце концов, надо становиться сильной, как вы сказали.
Он буравил её взглядом через зеркало, а она вздёрнула нос и достойно выдерживала его взгляд. Многие люди отворачивались, переводили глаза на что-то другое, когда он так делал, но только не она. Мила уже неоднократно успешно проходила испытание его взглядом. И он убеждался в её нравственной силе и чистоте.
– Что вы на меня так смотрите? – спросила, не выдержав, Мила. – Вы же разлагаете меня духовно и личностно.
– Слова-то какие! Я тебя не разлагаю, а поглощаю и впитываю. А вот ты меня, боюсь, умственно разлагаешь.
– И часто вы так поглощаете и впитываете кого-нибудь, при этом умственно разлагаясь?
– Нет. Никогда. Ты же знаешь.
Мила судорожно схватила бутылку, тщетно пытаясь открыть.
– Дай сюда! – Палашов выхватил у неё бутылку из дрожащих холодных пальцев и сильным движением открутил крышку и слегка закрутил обратно, отдавая девушке. Он открыл тёплую воду, вымыл руки с душистым мылом и подставил под струю рану. Брови его сползлись, обнаружив между собой его фирменную складку.
– Теперь облей водкой! – скомандовал он, выключив воду.
Она повиновалась. Он ещё сильнее сдвинул брови и стиснул зубы.
– Всё-всё! Хватит! – остановил он, когда она пролила всю рану.
Он вытер о белоснежное вафельное полотенце руки. Распаковал бинт, оторвал широкий и длинный кусок ваты. Мила всё это время наблюдала за ним. Обернул вату дважды бинтом и обернулся на девушку.