– Сон в руку, говорите. – Мужчина усмехнулся и отправился в хозяйственный сарай. Там на стене висел кусок металла отполированный до зеркальной поверхности. Мужчина внимательно осмотрел свое отражение. Волоса на голове осталось мало. Ранее обесцвеченный волос слежался или просто выпал, создавая иллюзию непросто выдранного клоками, а уже словно голова облезла. Но оба его глаза были здоровы. А вот брови его оказались выщипанными удивленно изогнутой ниточкой, на зависть местным красавицам. Мужчина плюнул в зеркало. Затем он отправился в огород со здоровым тесаком и паяльной лампой.

На месте огуречной грядки, свиньи устроили себе лежанку. К пролому, возле калитки ведущей в лес, животные не снизошли, и соответственно, следов своих копыт на месте преступления не оставили. Пролом напротив тотема зиял пастью ада со всеми вытекающими последствиями.

– Сами напросились. – Петр злобно усмехнулся. – Долго выпрашивали.

Недовольно хрюкая на появившегося хозяина, хрюши всполошились и разбудили кабана. Тот, ковырнув передним копытом землю, угрожающе опустил морду к земле.

– Ну естественно. – Мужчина побагровел. – Обязательно, все будет именно так, как вы соизволили пожелать. – Он присел на корточки, нагнетая воздух и увеличивая давление в лампе. – Достали уже. Солому им постели, дерьмо вычисти, воды свежей налей, травки накоси, корм свари. Да не простой, а с картошечкой. Достали. – Что Катерина скажет? – Вездесущий сосед из-за забора наблюдал за происходящим. – Хрюшкам твоим скоро срок пороситься. Не слишком ли много ты на себя берешь?

– Слышь, Петро. – Рядом с соседом обнаружилось еще несколько человек-селян, видимо продолживших народное гуляние в более непринужденной обстановке. – Скотину на сносях под нож пустить, ты в своем ли уме?

– Это мое дело, хозяйское… – Отрезал Петр.

Кабан бросился к мужчине и рылом поддал тому под зад. Мужчина кувыркнулся с лампой в руках. И керосин расплескался на него сверху. Кабан сделал разворот и вновь кинулся на мужчину. Петр поднялся на ноги, размахивая тяжелой лампой перед собой. Животное это не остановило. Пробегая мимо в стремительном броске, кабан хватанул мужчину за бедро. Штанина вмиг пропиталась кровью. С яростью Петр схватил тесак и замахнулся им как саблей, но внезапно остановился. Налитые кровью глаза животных, что теперь напоминали стаю с вожаком стояли перед ним, и это не сулило ничего хорошего. Медленно отступая прочь с огорода и почувствовав спиной надежную стену амбара, мужчина бросил взгляд на соседа.

– Ружье не дам. – Сказал дед Андрей и с другими зрителями отошел от забора, остановился и бросил через плечо, не оборачиваясь. – Думай, где напакостил. Домовой просто так воспитывать не будет. Думай, где еще или кому еще нагадил. Может. Может если повинишься и загладишь вину, может быть и обойдется.

Петр уже в доме залил спиртом, скрежеща зубами от боли, и перебинтовал наскоро рану от укуса на бедре. Затем переоделся в спортивный костюм и направился к фельдшеру. Та, без слов и без очереди, обработала рану и без наркоза сделала несколько швов, наложила стерильную повязку и отправила восвояси.

На пороге из медпункта ему встретился Василий, его бывший друган, инвалид Чеченской компании, братец его бывшей любовницы Вероники. Еще пару лет назад, когда Петр заставил свою любовницу избавиться от плода, дружба двух парней дала трещинку. Да так, что Петр начал обходить стороной и дом бывшей возлюбленной и ремонтную мастерскую "от обуви до планшетов", место работы и собственность ее братца.

– Слышь, ты, извращенец. – Инвалид поиграл мускулами. – Еще раз сюда придешь, я тебя как картину у входа и повешу. А будешь ли у нас ты представлять Ню, Примитивизм или просто станешь скульптурной инсталляцией Стрит-арта… – Он бросил взгляд со значением на немногих сельчан, дожидающихся своей очереди на лавочках у избушки медпункта, и вошел внутрь. – Будут решать соотечественники открытым голосованием.

Петр, внешне не реагируя на откровенно ехидные смешки односельчан, медленно и печально поплелся к своему дому.

Василий догнал мученика почти у его дома. Неожиданно похлопал по плечу бывшего друга и уселся на лиственницы бревно, что сиротливо валялось у дороги и ждало своего звездного часа, то есть зимы, когда по бескрайнему снежному покрывалу поплывут залетные грейдеры.

– Вот ты спрашивал, куда уехала Вероника. – Василий без предисловий вынул из заднего кармана брюк немного помятую пачку сигарет, неторопливо прикурил, выпустив кольцами сизый дымок, и почесал затылок. – Так вот отвечу. Твоя Катерина оплатила ее учебу. Могла бы этого не делать. – Он глубоко затянулся. – Могла бы. Но сказала. Это мой косяк. Я сюда этого жеребца привела, мне и говно после него убирать, как после домашнего любимца. Вот так и сказала. Такие дела.

– Я знаю. – Петр покосился на пачку, что лежала между ними на бревне, но сигарету брать не стал. – Ты это к чему?

– Я к тому. В прошлый раз твоя жена тебя откупила. – Василий смял в пальцах тлевшую сигарету, швырнул ее в колею дороги, достал новую сигарету, прикурил. – Будет ли она настолько толерантна и теперь? Или ее ангельскому терпению придет конец, и она сдаст тебя на суд хранителей очага? Как думаешь?

– Ваши деревенские сказочки – это нечто. – Петр взял таки сигарету из лежащей пачки, повертел в пальцах, разминая табак. – Я понимаю, что до участкового далеко, понимаю, что молодежь надо держать в узде, дабы чего не сотворили. Но я-то мужик тертый, не щенок какой-то. Меня стращать домовыми? Тебе самому-то не смешно нести эту ахинею? – Он наконец закурил, кривясь на горьковатый дымок. – Чего молчишь? Нечем крыть?

– Дурак ты. – Василий поднялся с крыльца. – На похороны твои не приду, не обессудь. – И ушел немного горбясь прочь, не оглядываясь.

– Я так расстроился. – Петр затушил бычок о ствол лесины и там его и оставил. – Ну серьезно? Домовой? Я вас умоляю.

В доме было тихо и спокойно. Котейка спал на подоконнике, уложив свой облезлый хвост на канадский кактус в керамическом расписном горшочке. Старая кукушка выглянула из настенных часов, которые показывали семь часов. Немного помедлила и скрипучем голосом что-то выдала, что-то более похожее на вздох облегчения. И нырнула обратно.

Петр стоял посреди большой комнаты и о чем-то размышлял, переводя взгляд с телевизора на компьютер, затем на старенький комод в углу, на огромное в рост человека зеркало в медной оправе, что притулилось напротив входа, между окнами. Затем снова по кругу. Так продолжалось минут десять. Из глубокого раздумья его вывел петух, непонятно за какие плюшки, он вдруг вскочил на забор и начал громко кукарекать. Петр взглянул на свои наручные часы. Стрелки показывали полдень. Полез в карман и вынул на свет божий старинное кольцо, что нашел в навозе. Покрутил драгоценность в пальцах и неспешно направился в огород.

Свиньи, держась на расстоянии, наблюдали за тем, как хозяин разбирает их летнюю площадку. Толстые грязные плахи, повалившаяся ограда и навоз все было свалено-вывернуто в одну кучу. Мужчина же орудуя лопатой, перекапывал слежавшийся за многие годы перегной на месте загона. Внезапно его лопата уперлась в твердое. Бережно окапав вокруг, мужчина обнаружил старый глиняный кувшин с крышкой, рыжего цвета местами с зелеными пятнами. А в кувшине было золото. Много золота… Зубные коронки, цепочки с крестиками, колечки с камушками и без, даже наручные часы, с массивным корпусом и обрывком ремешка. Все найденное добро, килограммов на пять, было завернуто в промасленную холщовую тряпку, местами прогнившую, и радостно поблескивало.

… Все его вещи уместились в чемодан и сумку на колесиках. Причем набор серебряных вилок и ложек, что он дарил жене на годовщину их свадьбы, тоже нашел себе место в его чемодане. Мужчина помытый, гладко выбритый, в легком костюме, улегся в туфлях на кровать и ждал возвращения жены, перебирая в уме претензии, что ей выскажет напоследок. Незаметно опускался вечер. За окном просигналила машина.