Проститутка

Некоторым мужчинам нужны только объятия, и они уже плачут. Но мне нельзя сочувствовать, мне надо только смотреть, а они думают, что я сочувствую. Иногда они приглашают меня в кафе или ресторан, пытаясь рассмотреть. Но рассмотреть меня невозможно, потому что я безупречна и следую абсолютной форме. Я знаю, как сесть и положить ногу на ногу или соединить ноги так, чтобы возникло ощущение. Не во мне. В нем. Я кладу руку на стол, провожу ладонью по плоскости, мой палец встречает препятствие. Это вилка или нож. Я подношу еду к губам. Я ем. Я изображаю, что чувствую вкус. Я улыбаюсь, киваю, иногда даже смеюсь, когда нужно смеяться, когда мужчина шутит или заигрывает. Кто я? Я знаю, что мне необходим риск. Риск и унижение. Другое не может оживить меня. Очень часто мужчина пьян, но когда я показываю ему смерть, он трезвеет. Пьяные мужчины часто засыпают рядом, не пройдя и половину дороги. Более опасны трезвые, и с ними интересно. Это игра, в которой нельзя показать ни на мгновение свою холодность. Холоден и он. Холоден и похотлив. Со зверем надо обращаться уважительно, поощряя и держа его на определенной дистанции.

Мужчины разные, но из многих деталей складывается один. По сути, я занимаюсь любовью с одним, если можно так сказать. Странная фраза. То, чем мы занимаемся, не имеет отношения к любви и одновременно является квинтэссенцией любви и ее завершением. Мы отделяем от любви ее конечную часть, связанную с максимальным удовольствием. Мы не проходим огромный путь до соединения тел и не идем дальше после соединения.

Мне нельзя открываться мужчинам, но мужчины иногда открываются и долго говорят. Как ни странно, их жалобы и стоны, иногда признания понятны, но все они лежат в сфере жизни. Жизнь дает им эмоции, обиды, ревность, нервозность, жестокость. Они не играют в жизнь, они живут. Я только играю. Самые опасные мужчины те, кто играет и не живет. От них веет смертью так же, как и от меня. Я вычисляю их заранее и стараюсь с ними не встречаться. Это интуитивное знание: прикосновение к тому, что еще не произошло, но произойдет вскоре. В такие дни я не выхожу из дома, но иногда интуиция подводит меня…

Внешне я ничем не отличаюсь от других женщин, я уже говорила. Ничего неординарного: средний рост, русые волосы, не худая и не полная. У меня нет особенного макияжа и вызывающей одежды, но где бы я ни появилась, происходит одно и тоже: мне оставляют визитки. Судя по всему, весть о моем предназначении распространяется по воздуху, как болезнь, и этой болезнью пропитана моя кровь.

Однажды все пойдет не так, как обычно, и моя жизнь оборвется, как жизнь собаки, заснувшей на стройке в воскресный полдень. Наш век недолог. Мы не намного переживаем собак.

Остальные благополучно доживают до вечера. Они не умирают и быстро засыпают. Кого-то, как и меня, мучают кошмары. Кто-то встречается с умершими. У кого-то выпадают все зубы. Кто-то ворует. Кто-то ждет расстрела. Кто-то не возвращается из сна, потому что тот оказывается сильнее жизни. Во сне я никогда не была проституткой, но и хорошие сны мне не снились никогда.

То было жаркое лето с ожиданием дождей.

Ему было семьдесят пять. Мы встретились на пляже. Он играл сам с собой в шахматы.

Пляж, особенно с песком, напоминает пустыню, и люди, сами того не подозревая, играют в пустыню. Мы думаем, что это удовольствие, но это – игра в дозированную смерть. Всё равно что змеиный яд. Он лечит.

Ему было семьдесят пять. Судя по всему. В прошлом он был гимнастом, потому что был очень сутул, почти горбат. Большие сильные руки передвигали фигуры по шахматной доске. Голова повязана полотенцем и сверху надета кепка. Красивое лицо без мимических морщин. Умные глаза. В целом, фигура олицетворяла полную самодостаточность. Он ни в ком не нуждался. Он играл.

– Почему женщины живут в среднем дольше, чем мужчины? – спросила я.

– Потому что они не шляются по барам, – ответил он.

– Я шляюсь.

– Я знаю. Но ты и не проживёшь долго.

– Это сильно заметно?

– Ты мне мешаешь.

– Извините.

Он впервые оторвал голову от шахматной доски:

– У тебя есть любимое занятие?

– Нет.

– А у меня есть, – он опять уткнулся в игру.

– Когда я умру, меня некому будет хоронить.

– Хочешь, чтоб я это сделал?

– И на моей могиле не будет даже имени. Мужчины иногда даже не спрашивают моё имя.

– Это всё, что у тебя есть?

– Будет написано «Проститутка».

– Почему ты не носишь тёмные очки?

– У меня карие глаза. А вы?

– Что?

– Почему не носите?

– А мне не мешает солнце. Интересно… очень интересная партия. Я решил эту проблему,– он холодно посмотрел на меня,– с сексом. Я не сплю с проститутками. И вообще… Не подумай ничего такого. Не хочу проблем. Я этого, извини, наелся. Как ты думаешь, что будет, если, скажем, убийцы начнут сдерживаться? – он улыбнулся.

– Наверное, это всё равно, что истребить волков.

– А что будет, если проститутка со стажем… Сколько тебе лет?

– Тридцать три.

– Прекрасный возраст. Что будет, если проститутка с многолетним профессиональным стажем вдруг станет, скажем, страховым агентом или… решит поработать в маркетинге…Я ничего не предлагаю, я просто размышляю.

– Я не могу.

– Почему?

– Я не очень хочу жить.

– Тогда не проще ли заболеть раком и помучиться? Извини. Это тоже нужно заслужить.Ты думаешь, если ты не решишь эту проблему здесь, тебе проще будет решить её там?

– Самая большая моя проблема – сама жизнь.

– Хорошо, надумаешь умирать, позвони, – он достал из кармана чёрных шорт клочок бумаги, на котором написал: «Игорь». И номер телефона.

Потом я долго стояла под пляжным душем и смотрела на солнце. Голуби ухитрялись находить что-то в песке и есть. Ветра не было. Неподалёку раздавалсяразмеренный стук. Маленький дятел долбил кору большого раскидистого ореха. Мне предложили выпить пива. На моей сумке уже лежала визитка, и какой-то загорелый лысоватый мужчина ослепительно улыбался и кивал мне.

Я не умею плакать. У меня иногда першит в горле, но слёзы никогда не выступают. Я не знаю, зачем родилась женщиной и зачем вообще родилась. Мне иногда хочется, чтобы кто-нибудь меня понял, но понять себя саму у меня не хватает сил.

Кажется, я уже говорила, что есть определённый образили сущность, которая играет через мужчину, когда он общается с проституткой. Интонации, жесты, слова, паузы, прикосновения – я могу точно определить, что пойдёт за чем, но иногда бывают исключения. Да… мужчин влечёт к проституткам не сам половой акт, а возможность на один день, ночь или несколько часов стать актёром. Чтобы выжить, надо играть.

Чтобы выжить, надо играть. Мы знаем это с первых шагов в профессии. Неумелые и неопытные не изображают страсть, а действительно страстны и платят за это. Калькировать чувство, не чувствуя, может не каждый, так, чтобы партнёр не ощутил разницы. Но и здесь бывают исключения. Порой самые опытные из нас влюбляются, и их стремительно вовлекает в водоворот река жизни. Я быстро уходила с пляжа и размышляла. Навстречу по тенистой парковой аллее шла старуха с ярко накрашенными губами, в цветастом платке и юбке колоколом…

Серафима Степановна была очень чистоплотной женщиной, но всёравно не могла избавиться от насекомых. Их было больше. В открытые окна ползли муравьи, в воздухе то и дело возникали мухи и комары, прямо над головой зависали и прятались под шкаф большие и маленькие паучки. На завтрак она отбила и вымочила в соевом соусе кусок куриной грудки. Потом она дождалась, пока масло в сковороде разогреется, и аккуратно выложила туда грудку, причмокнув языком. Прилетевших на запах курицы и мгновенно обжаренных ос, Серафима Степановна выбросила в форточку, позавтракала и облизала тарелку. Она облизывала тарелку, когда было вкусно, а вкусно было почти всегда. Потом она вымыла тарелку, руки и намазала их кремом. Тонкий слой тонального крема и яркая помада – выходной макияж Серафимы наносился быстро, знакомыми выученными движениями, потом повязывался платок. Он дополнял широкую ситцевую блузу с длинным рукавом, плавно переходящую в многоуровневую юбку, похожую на юбки финских цыган. Если бы можно было носить перчатки летом! Беззащитность рук и лица сильно беспокоили женщину,точно также, как и обилие насекомых. Беспокоила соседка Вика, которая велабеспутный образ жизни. Если бы можно было, Серафима Степановна ночью вырезала бы однокомнатную квартиру Вики и вывезла её за пределы города. Беспокоил брат Михаил, который потерял работу, сел на велосипед и стал объезжать помойки. Особенное беспокойство вызывали старые серые брюки, которые он носил, не снимая ни зимой, ни летом, ненавистная клетчатая рубашка и ужасная теплая кепка, из-под которой текли капли пота. Михаил курил всё время. Он перешёл на папиросы, которые покупал на вырученные от сданных бутылок деньги. Одновременно он умудрялся насвистывать и напевать что-то себе под нос. Вика, конечно, раздражала больше, и хотя Серафима Степановна перед сном вкладывала ватные тампоны в уши, всё равно она всё слышала! А она была уже не в том возрасте, чтобы слышать такое! «Хоть бы её кто-нибудь пристрелил!» – надеялась женщина, улыбаясь и шагая на балкон. Ещё беспокоили мальчики, которые шумели под окном, играли в мяч, смеялись и устраивали в её беспорядочном дворе ещё больший беспорядок. Беспокоили бездомные собаки и кошки, которые распространяли инфекции, глисты и другие болезни. Иногда Серафима Степановна прогуливалась по безлюдным дорожкам городского парка и всё равно встречала тех, кого встречать совсем не хотела. Живая, невредимая Вика пронеслась мимо старухи и впервые не поздоровалась!