Леночка мирно спала, уткнувшись носом в подушку, когда со всей силы хлопнула балконная дверь и стекло треснуло сверху до низу, образовав два совершенно одинаковых прямоугольника.

Разум проснулся, ещё не осознав причины беспокойства, но следующий удар молнии быстренько поднял озябшее тело, заставив то броситься к распахнутому окну.

Накануне, синоптики дали благоприятный прогноз. По мнению же людей, не далеко ушедших от матери – природы, вслед за удушающим днём непременно должна была случиться буря. Она и пришла. Порывистый ветер гонял по дворам сорванную листву, струи дождя слились в одно целое и уже пузыри, надуваясь и лопаясь, прыгали по образовавшимся в ямах лужам. Шум небесной влаги перестал раздражать утомлённый слух. Ураган, бросивший на крыши домов и купала церквей охапки града, отступил обессилившим старым псом, и, скуля, скрылся в лесу, чтобы утихнуть в ближайшем буреломе.

Похолодание никогда не нравилось Леночке. Оно всегда несло в себе неуютную потребность к изменениям. И на сей раз разбитое балконное стекло явилось предвестником более крупных перемен не в лучшую для девушки сторону.

Испытывая затруднения в деньгах, – а Оксана объяснила, что счастье может быть и за горами, – образно говоря, – Елена продала машину. Вырученных средств хватило ненадолго в силу различных причин, главной из которых явилось нежелание мириться со сложившейся ситуацией. Поэтому некой формой протеста и стала безудержная трата денежных знаков. Экстравагантный способ, как считала сама хозяйка, но вынужденный.

Незаметно для себя, Елена пересела на трамвай и метро. Скоро она начала разбираться в отличиях городского транспорта и прятаться от бывших знакомых. Идя по улицам, обладательница заветного листка вслушивалась в звуки, пытаясь определить тот хрустальный, что приведёт её к неминуемому счастью.

Никакие увещевания наподобие первых: “Ян, Ян, появись”, не помогали. Только люди, случаем оказавшиеся вблизи симпатичной молодой особы, начинали её сторониться.

Леночка не любила бедность. Она ненавидела само слово – нужда. А мысли о ней самой не просто возникали, а стали преследовать. Надо было что – то предпринимать. Пожалев себя и не почувствовав облегчения, Елена принялась оценивать собственные возможности. Что она умела? Что могла предложить? И главное, за сколько.

Выяснились три вещи: что потребность в специалистах по связям с общественностью слишком завышена, что дар нравиться состоятельным мужчинам по – достоинству ей самой не оценён, ремеслом она не владела, и, последнее – счастье – счастьем, а до него надо было ещё умудриться дожить.

Сил бороться не осталось. Прогулявшись к Оксане и пожаловавшись на судьбину, девушка встретила понимание и поддержку во всём, кроме идеи продать квартиру.

Тех денег, что дала новая пассия старого возлюбленного, хватило на приведение себя в относительный порядок и переоценку ценностей.

Уже уходя, на пороге, Леночка увидела необычного кота со странным, слишком пристальным выражением морды. Та была довольна и хитра.

– Ах, ты, шкодина, – рука схватилась за звериный полосатый хвост, не собираясь отпускать. – Попался! – узрев испуганное выражение Оксаниного лица, подруга на всякий случай спросила. – Не твой?

– Нет, не мой, – ответила та скороговоркой, тут же добавив. – Он из 67 – ой квартиры.

Кот, меж тем, орал и царапался.

– А ну, превращайся. Превращайся, тебе говорят.

Всю эту картину наблюдал галчонок, внезапно появившийся и присевший на железный карниз. По идее, он должен был радоваться, что Барсику досталось по первое число, но нет. Голова птицы накренилась, глазки блеснули и он, налетев, отчаянно тюкнул Оксанину гостью в руку так, что та, вскрикнув, разжала пальцы.

На улице кот, дождавшись смелого пернатого, громко мяукнул, обвив лапы болевшим хвостом.

– До свадьбы заживёт, – ответил на – кошачьем галчонок, полетев в сторону Пушкинской. Дорога заняла минуты три. Успев лаем подразнить собак, напугать криком даму, возвращающуюся с рынка и по – утиному переваливающуюся на полных ногах – бочонках, птаха влетела в особняк.

– Давай её обманем, – предложил Ян, стряхивая с себя птенячий пух и потирая утомлённые малой подвижностью глаза.

Вернувшись к Аните, он тут же поведал о происшествии у Оксаны.

– Да ты что, – пристыдила малыша радужная девушка. – Такого никогда не было.

– А теперь будет, – надул губы упрямый мальчишка. – Дедушка всё равно спит, не узнает. – И ещё подумав над аргументами, что следовало привести для обоснования своей точки зрения, Ян заключил. – Кот ведь не виноват, что она обделённая. А может это мы сделали её бедной? – как на процессе выступал мальчик, прохаживаясь вдоль стола. – Нет. Мы тут не при чём.

Анита с нежностью посматривала на малыша, предоставив ему возможность выговориться.

– Они судят о поступках, как о плохих и о хороших со своей точки зрения. А плохими или хорошими бывают только мотивы. – Ян взглянул на Везуна, почувствовав жгучее желание получить верный совет. – Потолкай его, – попросил он Аниту, на что радужная девушка взглянула с укоризной. – Ну, ладно. Пусть дремлет, – и, отойдя подальше от собеседницы, заявил. – Беру всю ответственность на себя. Леночка поступила плохо с точки зрения обывателя. Но меня это не волнует. Терзает мотив. Я уверен – его нельзя оправдывать бедностью. И если Леночку невозможно обмануть – я её проучу.

Анита хотела остановить маленького Яна в его безудержной энергии, но тот, сопроводившись звоном колокольчика, исчез.

Конечно, можно было вернуть малыша обратно, что – то объяснить, найти и предотвратить им сотворённое, но девушка с анютиковыми глазами разделяла взгляды своего маленького друга и доверяла его природному чутью. Ян по своей сущности не мог сделать ничего дурного. Намеренно.

Глава 28
День уступок

в которой случается вторая аномалия

Остывающие от зноя улицы вновь начали заполняться людьми. Проскочив странный день забвения, они стали более внимательны к своим обещаниям и чаще сверялись с ежедневниками во избежание повторений ошибок.

Трава по утру сине – голубая из-за обильной росы, к десяти часам вернула свой изумрудный цвет. Всё равно, что умылась. Сквозь перистые высокие облака улыбалось солнце. Погода, заявленная в метеосводках, как безоблачная и удачная для садоводов, оправдывала ожидания. Полуденное зрелище вот-вот должно было начаться.

Команды футбольных клубов с утра разминались на поле, присматриваясь друг другу и месту, где через несколько часов им предстояло сыграть.

Там же невдалеке, на беговой дорожке, оттачивали своё мастерство девушки в расклешённых коротких юбочках. Отработанные за долгие репетиции выпады и крики, сопровождаемые размахиванием шаров, производили самое приятное впечатление на смотрящих, заражая последних оптимизмом и верой в победу.

– Оле, оле, оле, оле, Россия! – раздавалось на подступах к стадиону.

Уже после матча люди вспоминали, что следующие события, произошедшие в городе начались именно с него.

А до того, в тесной комнатке, тренер “Малахита “, Захар Захарыч, тыкая мелком в доску с начертанными на ней стрелками и кружками, призывал команду к повышенной внимательности.

– Паша, обходишь с фланга. Ты понял?

– Ага, – отозвался игрок, не переставая жевать резинку. – Понял.

– Миша, – переходил тренер к следующему. – Ты играешь на Пашу. И всё повторялось: Понял? – Понял. – У “Северной стрелы “агрессивная игра. Сюда глядеть, – прикрикнул на ребят мужчина, взяв пульт в руку.

Демонстрация прошлого матча с групповым соперником должна была призвать к бдительности и показать, что северяне сделают всё от них зависящее, чтобы сегодня выиграть.

– Как настрой? – заводил руководитель команды.

– Есть настрой, – бодро отзывались молодцы.

– Не слышу, – выкрикивал Захар Захарыч и сжимал руку в кулак. Она была у него очень сильная и знакомая всем не первый год. – Ещё раз: как настрой?

– Есть настрой! – гремели “малахитовские драконы”.

– Вот это мне нравится. Вот это другое дело, – высокая фигура тренера прохаживалась вдоль доски, физически пытаясь передать величие и спортивную злость. – Сыграем, как в последний раз, – взор метнул молнию сразу на всю команду. – Готовы?!

– Готовы! – гаркнули спортсмены, вставая с мест и ногами отодвигая деревянные стулья. Этот грохот только раздразнил подготовленные к победам умы.

– У – ух! – потряс кулаком вратарь “Малахита “, адресуя сей жест всему миру сразу.

В другой комнате, с другой командой разговаривал иной человек. Ведение его беседы, как тренера “Северной стрелы “, было даже более впечатляющим, нежели у вышеназванного коллеги.

Макар Петрович сопровождал жестом и фонтаном эмоций всякое слово, когда – либо покидавшее эти уста. Был он в отличие от главного “малахитовца “мал ростом, кругл, как футбольный мяч и так же легко подпрыгивал, помогая себе при разговорах руками.

Вот и теперь игроки смотрели на сурового батю, – как они называли тренера меж себой, – снизу вверх и обратно. Они учились всему: напористости, наглости, если того требовала ситуация, а когда в этих проявлениях необходимость отпадала, игроки просто восстанавливали силы для новых потрясений.

– Опасаться надо центрового, – стул, загородивший обзор, отлетел в угол. – Номер “фо “, – чётко, без прикрас, выговорил тренер, имевший свою шкалу – общения с цифрами. “Фо “– означало четыре. – Следи за ним, Яша, – пригрозил Макар Петрович.

Тот не перечил, только пристальней всмотрелся. По его воспалённым глазам можно было судить о судьбе центрального игрока “Малахита “. Она предполагала серьёзное испытание на прочность.

– Скорость, – продолжал главный тренер, обозревая команду. – Я хочу её сегодня видеть. – Коренастое туловище, поднявшись на носки, тяжело опустилось.

Ребята мотнули головами. Тренировки в последние дни были основательными. Мяч гоняли до тех пор, пока тот из – за наступления темноты не становился еле различим в траве.

– Вопросы? – обратился к «питомцам» человечек. Голос от волнения зазвучал звонче, и для пущего воздействия, тренер поинтересовался у вратаря. – У тебя их всегда полно, Григорий.

Гришины интересы, как водилось, были не по теме, но педагог и наставник внимательно выслушивая их, отвечал с большой охотой после матча, когда разобрав карту игры, ребята становились предельно открыты для восприятия посторонней информации.

– Нет вопросов, – отозвался вратарь, по привычке, оглядываясь по сторонам.

Макар Петрович вознёс руки, сцепив пальцы в “замок“ и глубоко вдохнув – выдохнув, поднял подбородок.

– С богом, – проговорил он, давая отмашку на выход.

Спустя пять минут, после исполнения гимна России, комментатор зачитывал фамилии и номера участников, под которыми те выступали.

Стадион жил своей судьбой. Было в ней место и грому свистулек с трубами, и гвалу болельщиков, расточавших свои эмоции, как кумирам, так и ослепительной группе поддержки, уже начавшей работать над подтверждением своего имиджа.

Девчата подпрыгивали, улыбались широко, ясно и манили лентами в сторону спортивных свершений.

Тут в голубом небе появилось сразу три солнца. Явление, известное науке, как паргелии, настолько взбудоражило людей, что они, показывая пальцами вверх, пытались определить сущность приметы. Болельщики “Северной стрелы “, коих присутствовало неизмеримо больше, уверились в добром предзнаменовании для своей команды на сегодняшнюю игру. В свою очередь, синий сектор с «малахитовцами» громко посмеиваясь и улюлюкая, демонстрировал жесты, красноречиво говорящие об ошибочности суждений северян.

Наконец, участники встречи заняли позиции. Вратари, помолившись и прикоснувшись к штангам, приготовились отражать удары, а судьи, рассредоточившись по зелёному ковру, обратили взоры на середину поля.

Стадион замер.

Раздавшийся призывом к бою свисток, оживил трибуны, и те пришли в движение, как один большой дружный муравейник. Совершенно разные по возрасту люди, преимущественно мужчины, различные по социальному, профессиональному и прочим статусам, здесь объединились в бушующее, оголённое море эмоций. У них стали одинаковыми выражения глаз, устремления, жесты и даже крики. Футбол для них являлся подчас единственным местом, где накопившийся от стресса жизни пар, мог вырваться наружу.

В этот день над стадионом еле различимым лимонным цветом вспыхнул слой воздушной массы. Он поддерживался людской энергетикой и с каждым её проявлением становился немножко ярче и шире.

Что касалось тренеров, те вели себя довольно предсказуемо – ходили вдоль скамеек запасных и, отмечая ошибки своих подопечных, корректировали стратегию дальнейшей игры.

Сперва всё шло неплохо. Мяч перекатывался с одной половины замкнутого пространства на другую, не достигая ничьих ворот. Так всегда случалось. Сказывался выбор тактики команд, проработанный задолго до сегодняшнего дня.

В комментаторской будке сидели двое мужчин. Это на них возлагалась основная задача введения радио – и телезрителей в курс происходящего на поле действа, с чем они успешно справлялись, говоря и дополняя друг друга.

В какой именно момент произошла перемена с игроками, не определила и запись, просмотренная в последствии не единожды обеими командами.

Игроки ни с того, ни с сего стали уступать мяч противнику. Теперь тот гулял с тем же азартом, но другим смыслом.

– Что он делает? – интересовался комментатор скорей у самого себя, нежели у приглашённого гостя.

– Похоже, отдаёт мяч, – ответил тот, всматриваясь получше и не веря глазам. – Кто это у нас?

– Это у нас “Малахит “, пятый номер Семёнов. Странно, Семёнов, – продолжал комментировать знаток, – что за манёвр? И не кроется ли в том подвох? Похоже, нет.

Игрок “Северной стрелы “, к которому попал уступленный Семёновым мяч, тоже стал проявлять необычайную щедрость по отношению к сопернику и сделал осмысленный пас в сторону “Малахита “.

Над трибунами нависло молчание. Судьи, сперва не понимающие, каким образом им поступить, и что в себя нынче включает судейство по – справедливости, потихоньку начали входить в сложившуюся ситуацию и руководить по всем правилам футбольного матча.

Подтянулись и болельщики. Не зря пришедшие поболеть за своих любимцев, они с душой отдавались привычному занятию и уже не было никакого дела до того, что Семёнов, – пятый номер, – ведёт мяч к своим воротам.

Комментаторы, как того требовало положение вещей, комментировали. Они находились в укрытии от странного атмосферного явления и то, по всей видимости, не омрачало их рассудок в отличие от разумения всех остальных, находящихся на открытом пространстве.

– Туманов идёт по центру, устремляется к собственным воротам. Что предпримет его товарищ по команде?! – вопрошал в голос комментатор, хватая гостя за руку. – Неужели будет бить?

– Яша, бей! – заорал во всё горло Макар Петрович.

Вратарь Григорий, которому десять минут назад была дана установка стоять на смерть, постарался её придерживаться.

Отступив в самую глубину ворот, он встал в полный рост, словно одно это могло напугать летящий навстречу мяч, и приготовился.

– Гол! – закричал комментатор, сражённый увиденным.

– Гол! – прыгал на своих коротких ножках главный тренер “Северной стрелы “радуясь открытию счёта.

– Оле, оле, оле, оле, Россия! – скандировали северяне, отчаянно ликуя за свою команду.

Матч продолжался, “Малахит “с ещё большим упорством стал уступать мяч.

– Эта странная игра в поддавки, – продолжал взволнованный комментатор, – проходит с удивительным размахом. Позвольте, уважаемые радио – и телезрители пояснить происходящее на поле событие. Чтобы не вдаваться в подробности, и с другой стороны, не упускать ни единого движения команд, характеризую действо, как футбол наоборот. То есть…, – попытался донести сидящий в будке. – Гол! – прервался он. – Гол, друзья. Теперь праздник пришёл на трибуны болельщиков “Малахита “. Мяч, наконец, и в их воротах тоже. Посмотрите, как радуется тренер.

Захар Захарыч действительно торжествовал. Его ребята не подкачали. Характерный для главного морозный взгляд, растаял при рокоте, прокатившемся по жёлтым трибунам. Вратарь “Малахита “, потрясая мячом над головой, кинул его поближе к своим воротам. Игра продолжилась.

Голоногий Роман Николаевич, любитель и знаток мировых судейских свистков тоже был доволен ходом событий. За его долгую практику не случалось соревнований столь интересных, неординарных и захватывающих.

Игра закончилась под восторженные крики городских фанатов, удовлетворённых результатом.

Зрители начали расходиться.

– Счёт 3: 2, – прокомментировал напоследок ведущий репортажа и, потирая бьющую в висок венку, тихонько добавил. – Только в чью пользу?

То, что происходило на поле в действительности, не мог в полной мере оценить ни один мозг. Даже вратарский. А ведь ребята старались хорошо сыграть. Показать неплохую забаву.

Где – то, по большому счёту, у них это получилось. По другим правилам, но удалось. Однако, об озвучивании данной мысли не могло быть и речи. И никакого разбора полётов. Об этом догадывались все.

Что касалось других людей, с иными пристрастиями, особенно хорошо чувствовали себя отпускники, многие из которых, выбравшись за город, забывали о своих проблемах и хлопотах. Как в последствии выяснилось, зря. Наступил самый удобный день их разрешения.

Оставшиеся горожане смекнули о том ближе к десяти утра, именно в то время, когда на стадионе закипали нешуточные страсти, – в стояние трёх солнц.

Ксения Константиновна – женщина неуёмная и очень справедливая, забежала к подруге через палисадник, впервые не поздоровавшись с Полканом.

От такого обращения, пёс, перешагнувший порог конуры, застыл на нём третьей лапой и, единожды гавкнув, присел.

– Марья! – кричала пенсионерка, направляясь к главному входу, по привычке заглядывая в низкое окно. – Марья, подымайся. Надо бежать.

– Что? Что случилось? – выглянула пожилая женщина.

По документам она была Бертой Феликсовной, но поскольку все её называли Марьей, хозяйка ветхого дома отзывалась и на это имя.

– Что случилось, Ксюша? – Одна рука оперлась о подоконник, а другая прильнула к груди, проверив, на месте ли нательный крестик. – Пожар?

– Лучше, – кивнула Ксения Константиновна, встав перед подругой. – Одевайся и бери все документы. Сегодня все работают.

Бабка Марья не поняла.

– Все, – развела руками пенсионерка, кидая взоры по сторонам света. – Инстанции. Землю оформляй, пока есть возможность.

– Ой, землю, – оживилась хозяйка земляного надела, доставшегося ей от предков ещё с отмены в России крепостного права, и до сего дня по независящим от владелицы обстоятельствам, не оформленного в собственность.

Когда старушки с дрожащими руками, поминутно проверяющими содержимое пакетов с документами, вошли в здание на Романовской улице, их взгляду предстала удивительная картина. Народу было немного. У каждого кабинета человека по два, а где и вовсе по одному.

Вскоре опаска уступила место потаённой радости, что так требовала выхода. Повод не заставил себя ждать. Явился он в лице человека, нервно оглядывающегося в поисках нужной двери.

На вопрос мужчины, бабка Марья благостно улыбнулась и, заправив прядку выбившихся волос, проговорила.

– За мной будете. Скоро уже.

Пенсионерка оказалась права. Выйдя буквально через восемь минут, она радостно продемонстрировала подруге нужную подпись.

И то. Нынешним днём чиновник был в ударе. Это касалось любых инстанций, какие только существовали в государстве на благо облегчения работы такового.

Невзирая на графики, выходные дни (на неделе у некоторых организаций были и такие), дни учёта, профилактики и т. п. – этим утром, в паргеливо стояние, трудился механизм огромного существа под названием общество, как никогда слажено.

– А я паспорт успею поменять? – волновалась новобрачная, желающая поскорей закрепить в документах новую фамилию и отбыть в направлении, куда без паспортов не пускают вовсе.

– Успеете, успеете, – успокаивали люди из тающей очереди. – С девяти до восемнадцати. Вы видите?

Девушка видела. Но и в свои молодые годы она уже знала, что чуть пониже бывает иная табличка. Жив был в памяти пример, когда радость переезда скрасилась буднями оформления нужных бумаг.

– Не прописаться, а зарегистрироваться по новому месту жительства, – бесстрастным голосом проговорили по ту сторону окошка.

– Какая разница? – высказалась новобрачная на свою голову.

– Большая разница, – ответили ещё более сухо. – На штамп посмотрите. Он же другой.

Читать девушка умела. Поэтому старательно переписывала дни с часами работы всех кабинетов, что необходимо было посетить, ради спокойной жизни на неком отрезке времени.

Работа паспортного стола в одном из самых больших округов, обозначалась двумя днями недели: вторником и четвергом. Из них во вторник “стол “трудился с десяти до двенадцати, в четверг – с четырнадцати до шестнадцати. Не больше.

А сегодня была пятница. День профилактический во всех отношениях. И к тому же короткий. Поразмыслив и придя к выводу, что никакого праздника нет, народ понедоумевал, да и стал пользоваться благами паргелий до потери случившейся возможности.

Тем временем, по другую сторону “баррикад”, выражаясь образно, Семён Матвеич Лузгин – чиновник в четвёртом, – не считая третьего, неудачного, – поколении, не находил себе места.

Всё начиналось, как обычно. Чашка кофе с булкой, незатейливая беседа с коллегами и тут на тебе. Потянуло работать. В пятницу.

– «Нет, – думал Семён Матвеич, – учёные правы. С природой явно что-то происходит».

Против обычного, ожидающих в узком безоконном коридоре было немного. Сперва чиновник решил, что и нет никого. Так спокойно ждали люди. Ни выкриков “я брала талончик, у меня на два”, ни очередных возмущений по поводу пришедших счетов за электричество не возникало.

Глубинное ощущение, что всё неправильно, завладев душой Семён Матвеича, не желало отпускать. И что самое противное – “жаба”, или выражаясь медицинским термином – тахикардия, отступала только тогда, когда он, “непробиваемый”, делал приятное очередному посетителю. В “приятное” входил набор нехитрых правил, таких как участие и вежливость.

Но самый трагизм ситуации наступил в послеобеденную минуту. Привыкнув обходиться без просителей, организм Лузгина сегодня вдруг взбрыкнул и, не дав чиновнику полюбоваться пейзажем за окном хотя бы минут десять, не говоря о часе, потребовал очередного приёма населения.

Борьба привычки и долга отразилась на круглом, угрюмом лице, а тело стало ломить так, что очередной человек, заглянувший в крошечный кабинет, отступил в тень.

– Проходите, проходите, – опередил вниманием Семён Матвеич, и ему тут же полегчало. – Слушаю вас.

– Меня из архитектуры направили сюда, – спокойно заявил вошедший, протягивая бумагу. Не дожидаясь приглашения, мужчина сел напротив в неудобное кресло, поставленное в заведомо просящее положение, аккурат так, что посетитель усаживался к возвышающемуся по другую сторону человеку под девяносто градусов, и чтобы хоть как-то разговаривать, вынужден был располагаться на краю.

– А, – проговорил Семён Матвеич, вскидывая бровь.

– Есть, – отозвался присевший, извлекая бумаги.

– И… – протянул Лузгин, ознакомившись с представленным пакетом документов.

– Конечно, – согласился человек, передавая дополнительную копию.

– Справки с места жительства нет, – закатил глаза Семён Матвеич. “Жаба” молчала. – Да. Справки не хватает, – уже уверенней заявил он. – А может, вы там уже не живёте. Откуда нам знать?

– Так ведь паспорт. Вот, – восстал мужчина напротив. – Зарегистрирован. Печать.

– Ну и что, что печать? Справки вон нет.

– Но закон не предусматривает справку, – тихо возмутился посетитель. – И, между прочим, на стенде у вас, – подбородок указал в сторону коридора, – о ней ни слова.

– Что вы в самом деле? – привычно откинулся на спинку невысокого кресла Семён Матвеич. – Это же ясно. Везде требуется.

– Но она действительна только десять дней, – начал повышать голос надоедливый человек.

Вот этого чиновник не любил. Не нравились ему настырные и непонятливые люди.

– Вам ясно ска…, – хотел закончить Семён Матвеич, но как-то по – птичьи моргнул, замер и постарался дышать потише. Осторожными, маленькими вдохами – выдохами. Пальцы сами потянулись к ручке.

Только поставив подпись, Лузгин почувствовал облегчение. И на всякий случай, вежливо попрощался.

Когда последний посетитель прикрыл за собой дверь, хозяин кабинета – пенала принялся искать причину неожиданного беспокойства. Что-то случилось ещё.

– “Ах, да”, – понял он, наконец. Организм нынешним днём совершенно не переносил подношений. Никаких. До глупого физического отвращения.

Семён Матвеич не видел паргелий, но ему очень захотелось, чтобы наступил вечер, а с ним ожидание обычных беззаботных выходных.