Она как совокупность всех ограничений для меня, она тянет к себе носом тыкая, я долго буду учиться летать ребёнком делая крылья из веток, из хвороста, коробок из- под холодильника, из маминой шёлковой юбки, ободрав коленки и чуть опустив нос, сбив чуть спесь я буду отталкиваться от земли как та белка, что дала мне совет. А моя музыка будет под нос эмитировать звук скоростного ветра от моих попыток быстрого взлёта от пня, плотно поросшего мхом. Такая иллюзия, мои люди знают как я делаю это в лесу. Тогда очнулась от холода, вскоре опять голод – это заставило меня собрать свои конечности, они не были целыми, они не помогали мне, неравномерно покрытая корочкой ссохшейся крови я пошла на поиски, рот причмокивал, я всасывала прохладу воздуха, и тут почувствовала, что в воздухе есть вкус – насыщенный вкус ягоды. Это теперь я знаю, что есть ягода и сколько в ней ценного, но тогда я как слепец пробовала подряд всё от чего вкусно пахло, ароматы захватили меня, я выла и скулила, даже не оглядываясь высасывала утреннюю росу с листьев и почти рассталась с разумом пока не нашла землянику. Запах земляники для меня во всей истории останется константой исцеления, спасения, воскрешения. Залатать эту дыру земляника мне не помогла. Я волком бродила по лесу нюхая, исследуя и регулярно ошибаясь, за каждую ошибку тело наказывало меня неприятием пищи. Я завалилась на левый бок и смотрела в лес. Долго, тихо было, ветер гладил меня, земля, прогретая на поляне овеяла теплом, стало хорошо. В третьей жизни папа будет делать мне также как ветер, как земля, время заберет его у меня. Голод разбудил меня движением копья в живот, плотнее свернувшись клубком, я окинула смиренным взглядом местность. Больше всего Мысли были заняты ручьём, меня завораживала сила, с которой он возникал и пропадал в глухом богатстве леса, превращаясь в буйную реку, отделявшую меня от упорядоченного набора живых существ в долине. Я побегу с ним. Но пока время было смотреть в лес, искать ответы на самые важные вопросы: « Что питает меня здесь?» и после чреды экспериментов, сформированный пониманием: «в какое качество эта пища приведет мое тело?». Тело – слуга полумёртвое не красит хозяйку, мне нужна сила и послушание, ведь планы на ручей и кедр истинны – я с ними не закончила. Заметила, хоть было некогда, что полагаться на своих «детишек» схема не рабочая, они каждый за себя, я не понимаю чем их сплотить. Положиться можно только на природу, сейчас – на белку. Белка вызвала улыбку, ее движения – восторг, я приподнялась- белка передвигалась со скоростью ручья, но не по заданной траектории, это была конкретно ломаная, с миллионом движений отточенных, быстрых, ее сущность была одним целым с местностью, с ветром, ручьем, а не выброшенной с небес бесформенной фигурой. Она знает что она делает, где она присутствует и все это поразило меня прямолинейностью и открытостью смысла. Бесстыжая, благодарствую. Она брала шишку и возилась с ней долго, но высокоточно, долго, но слажено – она кормила себя орехами. Я дотянулась до ореха, который лежал так близко, что если прищурить глаз – он закрывал мне обзор половины леса, оставив существовать в видимости ручей – моё желанное. Я просто повторила за белкой точь-в-точь, много раз. Какая радость – их было так много вокруг меня, они лежали у носа, подсказки как пропитаться в лесу шныряют по кедрам тут и там. Наевшись радостью осознания и орехами, я улыбнулась и уснула крепко вновь. Победа, орехи, ручей.
Когда я закрываю глаза, я становлюсь одинокой, пропадает все. Пустота родная и плотная, тишина целительная, воздух есть, свет пить. Я с радостью укладываюсь спать и отдаюсь сну, ни к чему не стремясь. Так танцуют дервиши, кошки нежатся. И я хотела бы остаться здесь, в доме, но по причине принадлежности к телу здесь я гость. От моего пупка тянется нить, я вся в ней. Покойно, но время возвращаться.
Я видела ручей, однако привлекал меня не он, а тот путь, что в его сути. Это как прыгнуть в аквапарке в крытый винт, зажмурившись, визжишь от радости безвластия и безотвратности, тело направляет, ты только и делай, что не сопротивляйся, радуйся и тебя помотает, да выплюнет на песок. То же было и со мной. Мне хотелось свежести.
-Тебе хотелось свежести и в ту темную, теплую ночь, когда ты потихоньку вышла из дома, оставив нас с дочкой. Ты думала, что я спала, но нет – рядом с тобой я всегда сторож и тогда, вместе с лязгом замка, стало мне ясно, что простить тебя шансов в этой жизни больше нет, -мамочка перебила мой упоительный рассказ так, что я чуть не захлебнулась.
– Тогда зачем ты пошла за мной?
– Я ведь была в теле мужчины
– А.
Человек, слушающий мой рассказ, расслышит интонацию горлового пения в слове «ручей». Человек, читающий мой сюжетец, прошмыгнул сквозь мысль, опрокинув ряд букв, буквам нет цены нынче. Это слово хочу пояснить. Я хочу перейти с вами на один язык, в одну систему координат ценностей и ключей. То, о чем мечтает девица, застрявшая промеж себя и тем, что она имеет, пусть это будет утюг или гитара. То, о чем она мечтает в укромном уголке сначала, а потом нагло и бесстыдно как кошка в марте. То, о чем она боится сказать себе вслух, потому что бабушка учила не говорить таких слов в доме, иначе не прогонишь. Она молит о разрушении. Чтобы кто-то мощный и сильный, а главное храбрый и безрассудный, без преувеличения жадный и одновременно леденящий душу , невоспитанный ни одной известной культурой выбрал внезапно и конкретно принципиально и безоговорочно- её , и не спрашивая захлестнул в свой собственный мир. Чтоб та очнулась и понимала, что бабка знала, о чем говорит.
И ты ведь знаешь, мой читатель, так не говори мне, что я пишу красиво, но ничего не понятно. Вот теперь представь, что это и есть мой ручей. Узнавание обоюдных радостей человеку доступно с первого взгляда. Я плюхнулась в него. Это ничего не стоит в начале, но чтобы вылезти, не поранившись надо заплатить, это как влюбиться. Не делай так, живи аккуратней, коли рассчитываешь на скромный паёк от внешнего мира, из тёмного её кармана. Я плюхнулась в прохладный ручей, разбираться с течением пришлось сразу, меня тащило вглубь и вдаль единовременно, вот это решение, последствия меня поджидали за извилистым поворотом.
Вы делали аляпистые фотографии у водоёма? Там где бедро игриво приветствует смотрящего, наблюдающего, взгляд томно припущен тщеславными ресницами, комками слепленными водостойкой тушью? Там еще всегда платье и волосы разметены и от фотографа вы ожидаете понимания и чтоб он зачикал вашу страсть и нежность? Делали, факт. Мы все такие, потому что когда-то в своём самом первом рождении водоём манил нас и мы оступались, а сейчас живём безопасно, живём живьём в жилете, создаём кто иллюзию, кто настроение, но когда стану бабкой, буду клясться, что в ручей плюхнуться стоит.
Впереди был водопад, я что-то сделала со своим телом, все остальные мои детишки вылились из меня в обиде. И больше не хотели возвращаться, я так и валялась в траве, на берегу, пока голос и шершавые руки не растеребили мои раны. Открыла глаза и не испугалась, рядом была женщина, настолько фактурная, настолько спокойная, что и разум и эмоции вернулись ко мне и я доверившись отрубилась восстанавливаться после падения дальше.
Её глаза цвета холодного неба и руки теплоты уровня земля дали обогрев всех частей, будто я к ней и шла, будто она – то мне и нужна, будто она даст дом. В правом верхнем углу висит коса кореньев, вздутых и битых плодов. Солнечный свет просачивается сквозь крышу из ветвей, мерцает. Здесь воздух обогретый – плотный плед тканый . Передо мной сидела та женщина, ноги её запечатались в сосуд, знаком бесконечность, перекатываясь с боку на бок, она не разливая жидкость в чаше, подносит её к моим губам, я хапаю жадно. Напиваюсь, и отвалившись на лежанку из сухих прутьев, исследую женщину нюхом, взглядом, лбом. Она не смотря мне в глаза, глубоко заглядывала внутрь, нагло и заботливо шарилась по внутренним органам, лимфатической и кровеносной , нервной системам. Я почувствовала эту инспекцию сильнее, когда она начала увеличивать темп раскачки бедер и открыла рот, чтобы начать свои песни. Её голос – это как раз самый острый инструмент, который женщина запустила ко мне в душу. Он лился и наполнял меня золотым светом, пробуждал клетки эпидермиса к восстановлению, сухожилия наполнялись кровью, её голос создавал вибрацию в колене и кулаках, что их разжало. Я вдруг обнаружила, что сражение с ручьём окончено, я расслабилась. Это хорошая женщина. Я хочу соединиться с ней и благодарить, однако есть странность – она голограмма. При каждом движении одна целая и приятная делилась на разные. Правая сторона её лица не совпадала с левой, будто принуждала меня выбрать определенную точку зрения на нее, левая нога её при повороте вправо меняла очертания заставляя выбирать фокус восприятия её реальности. Когда я обозначила её голограммой – она проявилась.
Я выбрала. Мне пришлось, и как подобает жулику,выбрала то, что лежало ближе, чтобы поскорей унести, присвоить. Страха не было, однако возможность взять, сформировать, в формочку закатать подключила незнакомые вибрации. В теле – разлилась теплота внизу живота, будто в своём творчестве, каждый раз делая выбор пусть и поспешный, но крепкий, окаянный, свой – я корнями присосалась к источнику тепла. В остальном – это жадность и очумелое ненасытное счастье – грабастать из изобильной и содержащей все направления сторон света, все оттенки чувств и все рельефы губ, из тысяч волосин плотных и седых, из нескончаемых формул состава её тела, её слюны, из всего богатства голограммы в тот момент я взахлёб выбрала себе маму. Страшно признать, взяла то, что с краю. Ну взяла и взяла. Она красивая.
Она как-то звякнула голосом обрывисто и решительно; и остановилась в своём танце. Вот мы и встретились глазами, у неё глаза синие, неспокойные, взбалмошные, такие от которых хочется плясать. Мама тихонечко подползла ближе и дерзко цапнула меня почти зубами в лоб, потом взяла мою руку и аккуратно, поставив на ноги, вывела из хижины к солнечному свету. Передо мной желанная долина, мама тянет в сторону.
– Сначала мы идём купаться, – сказала она, заговорчески и с таинством растягивая крайние гласные. Голос звонкий, пронзительный.
– Я уже побывала в воде и искупалась, больше не стану, не тяни, – я старалась остановить её мягкую , но тяжелую фактуру
– Стой же, остановись. Все женщины делают это, я покажу тебе как, ступай за мной сама, – пришлось идти, ведь любопытство.
Я шла за ржаным подолом её юбок и гордилась, что топаю за ней, ловила её мелкие сужения глаз, копировала и так я и знакомилась с ней и с её миром. Женщины способны создавать миры. Всё живоё вокруг влюбляется не в её генетический анализ, а в то, какое царство или бедлам создает в себе и распространит на окружение эта женщина. Женщина-колдунья, её уныние порождает больных детей, её тотальное счастье дарит благосостояние и благоразумие. Вы любите возвращаться снова и снова к какой-нибудь женщине? Если такая есть у вас, однажды вы невольно назовёте её мамой, даже если это генетический чужак.
Мы шли , и босые ноги мяли траву, мама аккуратно загибала цветы, я восхищалась её мягкой поступью и бережливостью ко всему живому, однако резкостью и дикостью и чистотой её чувствоизлияния. Вы пили минеральную воду в бутылке? Пишут, что она настоящая, но это чепуха. Правда, вы об этом узнаете только испив из родника. Вода настоящая и живая не церемонится с вашими вынеженными внутренностями – студит и освежает. Мама словно прочитав мои мысли улыбнулась и сказала тихо «береги то, куда планируешь вернуться сама или направить своих детей». Вот уж царица, я интересно хоть немного похожа на неё? Загну-ка цветы неуклюже, мама одобрительно вскинула брови и звонко рассмеялась, аж страшно стало, всё-таки ведьма.
Неторопливо вела нас тропа, обнявшая гору. Разнотравье, многоцветье вглубь и вдаль царствовало. В плотности пространства не оставалось единицы времени для тишины.
– Послушай как дышит природа, – произнесла мама и если бы не она, мне бы показалось, что Золотые горы сдвинутся и я провалюсь и тоже превращусь в часть этой породы.
– Так и будет, – спокойно сказала она
Как только тропа вывела на новый уровень обзора, я замерла, увидев свои кедры- исполины, там, по ту сторону ручья. То, что обещал мне ручей – я взяла и мой мальчишка-разум раздулся как бочонок, до краев налитый отвагой и знанием силы движения. Ну хватит размышлять, теперь я хочу взять и пробовать всё, что даёт мне мама, какие пространства она открывает собой. Мы начали круто взбираться в гору по красной скалистой породе и колыхания маминых юбок делали такт, делали песню, превращаясь в рисунок. Она ловко одной рукой завернула подол, открыв свои ноги, обернутые блестящими браслетами и не дёргаясь второй рукой закидывала в этот карман травы, одни срывая полностью, с других обдирая сочные крохи соцветий. Её походка стала плавной , перетекающей, ритм её возвышения был вязким и обволакивающим, я наблюдала за ней почти задыхаясь. Приметив меня в этом она ответила мне на мой немой вопрос:
– В здешних горах живут мудрые змеи, они обладают мудростью дыхания и силой для возвышения, используй эту мудрость и твоё дыхание поможет подняться легко и бестревожно, ведь сейчас ум твой служит крепким якорем той поляны, на которую ты любовалась, той поляны где ты появилась, она хранит твои следы и вмятины на траве, они вскоре зарастут, ведь сейчас ты здесь.
– я не могу, у меня закончились силы
–Ум забрал их. Свернись клубком, закрой глаза, чувствуй тепло исходящее от горы своей задней поверхностью, чувствуй тепло, исходящее от лунного света передней поверхностью, чувствуй тепло, исходящее из меня, я передаю тебе его голосом, эта алхимия успокоит мальчишку-разум и твоё дыхание узнает правильный ритм здешних мест, – мама сделала паузу, я бодро открыла глаза.
– Ты готова идти дальше, -продолжила она.
Мама по- прежнему шла впереди, плавными, соблазнительными движениями змеи, не шла, а точно текла. Я стала вторить ей, а затем вышла на свою волну, и мой подъем в гору превратился в наслаждение чистое, физическое растворение, временнУю независимость. Я собрала всю теплоту и умножила её внутри, моё сердце разрывалась от энергии, мои сосуды качали кровь мощно, но снаружи я оставалась иссиня обледенелой. В этом танце я перестала концентрироваться на маме и меня выбросило из него, тогда я заметила, что она вновь голограмма: она отражается во всем, что есть вокруг, и это тревога заполонила мой разум вновь. Я начала отсекать от мамы все остальные её неизведанные мне отражения, я намеренно отсекала от её физического тела искривления, и дело дошло до того, что я подошла близко и начала отсекать прямо по ней, словно отгоняла мух вначале, а потом начала ранить её острыми движениями. Мама долго изучала меня в этом. А потом глазами остановила меня, и она снова собралась в привычный образ.
– Это страх, – сказала мама и дернула меня резко, я почти сразу плюхнулась в воду.
Упала послушно в водоём и сразу заморочил меня разум, я почти выдохлась, захмелил суетой вопросов, этот мальчик словно тина тянул меня на покой, запутывал. «Какой страх? Я бесстрашный. Я зрелый. Почему она голограмма? Почему она имеет стороны мне неприятные и отталкивающие? Почему она толкает меня? Она спасёт меня? Злая или добрая?»
Надо было спасаться, разум тратил последние силы на бессмысленный залп. Смысл не приходит от разума, смысл даёт время. Времени на спасение моего тела оставалось четыре секунды и из быть или не быть, я буквально заставила разум согласиться с вариантом «мне быть».
В каждой следующей жизни, тревожащие на ночь раздумья я гнала как бессмысленное, отравляющее болото. Иметь красоту, спать сладко и раздавать волнами радость можно только победив бессмыслие игр разума. Но оборотная сторона меня влекла. Мыслить творчески, бережно брать каждую секунду времени и творить блаженство. Лёжа на камушках пришло знание, что разум и мысль – это перевёртыш, я сама его кручу. От этого говорят – зациклилась. Это когда лень творить, тяжело творить, но легко говорить, обсуждать, и совсем пропасть, когда оценивать.
Приведя дыхание в норму, я оглянулась. Передо мной озеро, сияющее изнутри, желание приблизиться подняло меня. Ровная водная гладь скрывала не тину, тина – разум мой, но цветы, камни переливающиеся, цвет воды плотный и меняющийся. Чистота, притяжение.
– Ты всё поняла? – голос мамы был за моей спиной, я боялась повернуться к ней, боялась увидеть не ту.
– Я не ведаю всё ли, – шепотом ответила я.
– Будешь грязной, вымаранной в страхе увидеть что-то не то, буду отправлять тебя в водоём снова и снова, пока не промоешься. Если не станешь творить и созидать – оборотная сторона мысли вдохновляющей сплетёт петлю тебе на шею и утянет, -без эмоций, с сухим треском в голосе сказала мама, лицо её и руки начали отсвечивать, я ясно увидела двух женщин в ней, от одной из них у меня невольно подкашивались ноги.
– Я боюсь тебя, – слёзки нарисовались на моем лице.
– Не играй в игры разума, это тебе не по чину. Это дело времени, признай это, не суйся и перестанешь бояться. Тогда я научу тебя играть со смыслами – девочкам нравится это.
– Здесь есть и другие девочки? – с изумлением и надеждой спрашиваю я
– Нет, они такие же как и ты, – она испытывающе заглянула мне в глаза, я удержала язык за зубами.
– Посмотри еще раз на водоём, каков он?
– Ты толкнешь меня опять? Не толкай, – я с мольбой посмотрела на маму.
– Я вправе поступать как хочу. Теперь закрой глаза, – её голос стал мягче,– найди луч дыхания в своём теле,– она мягко трогала моё туловище, словно в поисках сердца, её исследования были легкими, но она как сканер чувствовала меня изнутри, я понимала это по приливу теплоты в ту часть, на которую она накладывала ладонь и запястье,– сейчас твой страх блокирует дыхание, луч не преломляется, твой живот болит, ты не пускаешь теплоту вниз. Ты не дышишь, ты воруешь жизнь в страхе.
Она перевела дыхание, словно проглотив невидимые слёзы за моё бедственное положение.
– Поймай этот слабый ветерок дыхания и увеличь, пусть он распирает низ живота и грудь, и даже щёки. Делай как я сказала, – она с силой мягко надавила в район пупка, я испугалась еще больше, но она наградила меня улыбкой и я впустила туда воздух.
Что ушло первым – страх или боль неопознано мной, я сияла в улыбке и радовалась доброму лику. Живот приятно заурчал, словно кислоту, разъедавшую живот изнутри разбавили кислородом и теплом и она потекла, освобождая живот от оков тяжелых и шипованных.