Первый узбек

Две коровы, два телёнка, и мычат они так звонко.

Я люблю смотреть на них, когда рядом нет чужих.

У коровы молоко, очень белое оно.

Подою корову утром, чтоб назавтра сделать курта.

Дети любят молоко, очень вкусное оно.

Если сквасить его днём, завтра станет катыком.

Зумрад хотела посмеяться над Лайло, но подумала и решила ни кому ничего не говорить – пусть сочиняет, если это ей помогает в работе. Несмотря на свой юный возраст, Лайло так хорошо справлялась с участком, что в дом стали заглядывать свахи, – такая работница в любом хозяйстве будет желанной. Лайло весь световой день возилась в огороде: полола, прореживала, поливала, ухаживала за плодовыми деревьями, подрезала, окучивала. Зия не отставал. Несмотря на возраст, работал так хорошо, что Зумрад решила платить ему больше на десять медных фельсов. Она безуспешно ломала голову – как удержать драгоценную работницу, чтобы из рук не уплыла? Может, за Саида выдать замуж?

Но совсем недавно Зумрад подметила, что уж совсем не по-отцовски смотрит на Лайло Халил. Вначале это опечалило её, она вспомнила обещание, которое муж дал на свадьбе – не брать второй жены. Но время текучая река, её любимый молод, а Зумрад уже тридцать пять лет. Именно в этом возрасте умерла Муниса, её свекровь. Если она умрёт, то Халил женится, это так же точно, как и то, что по утрам восходит солнце. Придёт в дом неизвестная женщина, всё добро, которое годами наживалось, достанется неведомо кому. Наверняка разлучница родит детей, а остальные побоку… А вот если Лайло?

Зумрад стала думать, мысли перескакивали с одного на другое. Теперь, когда в доме всё благополучно, можно иногда посидеть сложа руки, прохлаждаясь на женской половине. Она почему-то вспомнила историю появления в Афарикенте прадеда Халила, Тахира. Грустная история. Поучительная.

Место для дома, в котором жила теперь Зумрад, Тахир выбрал сам. Тогда Афарикент был значительно меньше. Ближе к мечети, к площади всё было застроено – мышь не протиснется. Прадеду пришлось строить дом на окраине, на берегу реки. Но места себе отхватил столько, что на усадьбу богатого человека хватит. Первое, что Тахир сделал, обнёс участок высоким дувалом. Две луны ломался на этой работе с тремя работниками, но дувал до сих пор нигде не обвалился. За его домом уже целая улица отстроена – что вдоль дороги, что напротив. В то время, когда был жив ещё Шакир, сын Тахира, вокруг города была построена оборонительная стена, так и оказался дом прадеда невдалеке от дворца султана.

В их махалле есть и мечеть, и маленький базар, и чайхана. По всей улице живут в основном ремесленники. Люди не очень богатые, но и не голытьба шалопутная, которая ни себе ничего сделать не может, ни людям пользы от неё никакой. Ремесленники люди работящие, богобоязненные, помогающие во всём друг другу. Прадед попал в Афарикент после того, как по Кермине в очередной раз прокатилась разнузданная волна ханских междоусобиц. Многие тогда потеряли не только кров, но и голову. Прадеду повезло, но из Кермине он убегал, в чём был. Хорошо, семью сохранил. Жену, троих сыновей и кожаный мешочек с двумя десятками таньга.

Денег хватило на купчую танаба земли да на первый, самый трудный год. Именно в тот год умерли его два сына, ещё маленькие, чтобы нагрешить, но достаточно большие, чтобы заболеть и оставить этот мир. Прадед Тахир работал не покладая рук, вставал с курпачи до света, ложился в темноте. Соорудил навес, под которым работал, мастерская появилась позже. Из инструментов на первых порах были пила да топор. Выстроил дом в одну комнату, посадил чинару и виноградник.

Его жена Халида, перенеся все тяготы поспешного бегства, даже в самые трудные случаи жизни могла найти слова утешения, подбадривала, а то и просто понимающе молчала. Как и муж она с утра до ночи работала, возилась с их тогда ещё маленьким огородиком. Низкий поклон соседям, поделились семенами. Лук, морковь, маш, фасоль, огурцы, райхон, редис дружно взошли по весне. Там же прижились три урючины, несколько яблонь, четыре дерева грецкого ореха и куст граната. Урожай с них ждали несколько лет, но плоды были вкусные и сладкие. Уже через год рядом с их домом, справа и напротив, выросли дома других ремесленников. Теперь уже Халида делилась с соседями семенами и советами. Где и что посадить, откуда лучше брать воду для полива огорода, и какой торговец может отпустить товар под честное слово, если денег нет.

Постепенно обрастали хозяйством: завели овец, купили корову, сын подрос и стал помощником отцу, и не просто помощником, а хорошим резчиком по дереву. От заказов на разную утварь, шкатулки, ларчики отбоя не было. В то время к основному дому были сделаны пристройки, а двор перестал выглядел пустым и бедным. Но прадед, помня о набеге, в котором было потеряно всё, свой достаток напоказ не выставлял. Хотя мог сделать и резные ворота, на зависть всем соседям, и узорчатую балхану.

Состарившись и вспоминая пережитое, Тахир часто рассказывал сыну и соседям, как в его дом в Кермине ворвались безбожники в драных халатах. Они набросились на немощного отца, вцепившегося в единственную ценную вещь – чеканный латунный кувшин. Когда Тахир вступился за отца, его самого ударили по голове камчой. Он без памяти свалился и уже не видел остального. А отца убили, убили за дрянной латунный кумган, оказавшийся дороже человеческой жизни. Хорошо, что ещё до разнузданного грабежа Тахир догадался спрятать жену и детей в яме за домом и завалить их хворостом, приказав молчать, что бы ни случилось. Так живы остались и жену не отдал на поругание. Видел он, как рыдали опозоренные женщины, как одна из них бросилась в воду и утонула, не вынеся надругательства. Как стиснув кулаки, плакали мужчины, но сделать ничего не могли. По счастью, закопанные деньги оказались целы. «Нет худа без добра», если бы его камчой не ударили до беспамятства и начали пытать – то неизвестно, смог бы мужчина смолчать и ничего не рассказать про жену, детей и деньги.

После гибели отца, собрав жалкие остатки, на которые не позарились воины доблестного султана из кипчаков, он с женой и малыми детьми пошёл куда глаза глядят. Горько было покидать родные места, но страшно оставаться в столичном городе. Опасно. Дошёл до Афарикента и понял, что нашёл свой дом! В саду, который цвёл и плодоносил вовсю, пока не пришёл Расул, вырыл неподалёку от дувала незаметный схрон, землянку. На тот случай, если придёт беда. Схрон ни разу не понадобился, но Аллах бережёт заботящихся о себе людей.

Зумрад знала про этот схрон, а ещё знала про место в дальнем конце сада. Там, в двух шагах от граната в сторону реки был закопан маленький глиняный горшочек с пятьюдесятью серебряными таньга. Она молилась Аллаху, чтобы он там и оставался и никогда не понадобился для бегства. Предусмотрительными были мужчины из рода Тахира. Рачительные хозяева и самые надёжные спутники жизни. Теперь надо сделать так, чтобы Лайло вышла замуж за Халила – тогда и умирать можно спокойно. Были причины думать о смерти – заметила Зумрад, что сердце у неё иногда покалывает, будто маленький гвоздик забивают крохотным, но тяжёлым молоточком. Женщина про болезнь никому ничего не говорила.

У Халила всегда было много работы. Чтобы праздно посидеть за болтовнёй и чаем об этом и мыслей не возникало. Но для жены у него всегда было время – посидеть рядом, поговорить о том, что в доме творится, кто заглядывал в гости в его отсутствие. Да мало ли о чём можно поговорить с женой и не просто женой – подругой, помощницей, любимой. Лишь об одной вещи Халил боялся не то, что заговорить, подумать страшился. О том, что приёмная дочка, работящая и упорная Лайло, вот уже сколько времени не даёт ему спокойно спать. Несмотря на усталость, ворочаясь без сна, он видел Лайло, видел не глазами, а всем своим нутром. Видел такой, какой она была, и не мог понять, как она лишила взрослого мужчину покоя? Невеликого росточка, приземистая, ширококостная, с маленькими, но крепкими ручками. Чёрные волосы заплетены в косички, тёмные зоркие глаза, высматривающие малейший непорядок, лицо смуглое и обветренное. Такую девушку красавицей, даже если захочешь, не назовёшь: нет в ней того, что есть в Зумрад и его дочерях. Неужели его привлекает молодость и персиковая свежесть? А может, то, что она день-деньской работает, не покладая рук?

Долгое время он не замечал Лайло – бегает по хозяйству, жена всё время хвалит её. Девчонка драчливая, работников выгнала, какого-то кипчака приютила, да с собакой. Их Халил терпеть не мог. Орёт на заднем дворе, если что не по ней, даже в мастерской слышно. Но Халил как-то пропускал мимо ушей похвалы, расточаемые Зумрад, считал, что так и должно быть. Приютили, кров дали, живёт в доме на равных с его родными детьми – неужто мало этого? Так и продолжалось бы, если не один совсем малозначительный случай.

Ранней весной Лайло натолкнулась на него, когда сломя голову по какой-то непонятной прихоти бежала на женскую половину дома. Бежала, ничего не видя, но в этот момент Халила обдало незнакомым

запахом – такого сладкого, притягательного аромата он никогда в жизни ни от кого не ощущал. Весь мир в единый миг перевернулся – мимо него пробежала прекрасная пери, за ней можно пойти на край света! В этот миг он влюбился! И в кого – почти в родственницу, дочку… Как неловко, как нехорошо. Справиться с собой Халил не мог. На Лайло почти не смотрел, зная, что, если лишний раз повернёт голову в её сторону, неизвестно, что может сделать. Но каверзное дело разрешилось самым простым образом, о котором Халил и мечтать не смел.

Тёплым днём, ближе к вечеру Зумрад, сидя на айване, вышивала тюбетейку на заказ. Заказ был срочный, тюбетейка была для дочери состоятельного уважаемого человека, муллы их мечети: девчонка была своенравная и капризная, а отец потакал всем её прихотям, словно она единственная дочь хана. Ребёнку было всего девять лет, но головной убор она заказывала с таким знанием дела, что Зумрад диву давалась:

– Мне нужен узор из алого шёлка, чтобы с золотой ниткой, и розы должны быть яркие, как мои губки! А впереди должна быть занавесочка из серебряных нитей с мелкими бусинками бордового цвета. Я хотела жемчужинки, но батюшка сказал, что мне рано драгоценности носить. И сделайте мне тюбетейку круглую, а не квадратную. Мы скоро поедем в Бухару, там меня познакомят с моим женихом! – голос у маленькой невесты был ворчливый и скрипучий, словно из озорства мальчишка-несмышлёныш по стеклу железным ножом скребёт. Зумрад заказ приняла, подивилась, что жениха с невестой знакомят заранее, но про себя решила, что одну из роз она вышьет подвявшей. Заметит своенравная девочка – придётся переделать, а не заметит, так пусть носит тюбетейку с изъяном, если сама такая.

Только она начала мастерить убогую розу, как на курпачу рядом с ней опустился Халил:

– Душенька моя, вы всё работаете, отдохните немного, отложите иголку в сторону и налейте мне чая – чай из ваших рук вкуснее, чем из рук ангела! – умел Халил угодить жене красивыми словами, ох как умел! Да не только словами, весь его вид – наклонённая фигура, ласковое прикосновение тонких длинных пальцев, широкая улыбка на красивом загорелом лице выражали не просто расположение, а почтение и трепет к любимой женщине.

Зумрад налила чай в пиалу и поняла – вот он, подходящий миг для непростого, трудного разговора. Подав чай, она решила начать издалека:

– Халил-ака, вы не хотите устроить жизнь нашей сиротки? Тут приходила женщина с Кушан-махалли. Спрашивала, не отдадим ли мы Лайло в жёны их старейшине? Ему всего пятьдесят два года, его жёны стары и уродливы, детей мало, и он хотел бы взять её четвёртой женой. – Зумрад затихла: сейчас решится, ошибалась она и напридумывала себе или муж действительно влюбился в Лайло?

– Жена, какой четвёртой? Вы что говорите? У него же и так четыре жены? Кем будет Лайло – наложницей, любовницей? Позор на наши головы? Что соседи скажут? Скажут, что продали сиротку на утеху старику, поживились с детских слёз? – Халил мгновенно забыл все красивые обороты речи и заговорил как строгий глава семьи: почему без его согласия важный разговор шёл, кто разрешил?

– Халил-ака, сваха сказала мне, что он разведётся со своей второй женой, и Лайло станет его четвёртой женой. Но считаться будет первой. – Зумрад поняла, что Халилу этот разговор неприятен. Он всех сватов, которые приходили в дом сватать девушку, выгонял. Нет, вежливо выпроваживал, говорил, что та ещё мала и ей рано замуж.

– И вы поверили? И не самому старейшине, а свахе? Да они соврут – недорого возьмут! Вы что, не знаете, что обещания до женитьбы – это снег у нас в Мианкале – ночью выпал, а утром от него ничего не осталось? – Чай остывал в его пиале…

Зумрад задумалась. После смерти двух последних детей она понимала, что не сможет больше родить здорового ребёнка. И так Всевышний одарил её сверх меры. Все дети, кроме последних, живы и здоровы, лишь внуков пока не хватает. Но она чувствовала, что больше ей не родить. Время жизни смотрит в сторону заката, лет ей уже тридцать пять, и она старуха. И месячные очищения – то есть, то нет…

– Поэтому я с вами и разговариваю, Халил-ака. Простите меня за настойчивость, но что нам с Лайло делать? Может быть, за Саида выдать, разница в возрасте небольшая, а что без приданого, так мы не обеднеем. И Саид её знает, в одном дворе растут. – А ну-ка посмотрим, что муж про Саида думает?

Халил нахмурился. Для Саида он уже присмотрел невесту, дочку мастера Хайдара. Семья почтенная, достойная. Живут на другом конце Афарикента, но не беда, реже молодая жена к матери будет бегать. На дочку Хайдара он обратил внимание, когда той было лет десять, и была она стеснительной и тихой девочкой, немного худенькой. Но выйдет замуж, родит и станет, как все, – кругленькой, где надо, а где не надо – пусть остаётся худенькой.

– Нет, жена. С Саидом я давно решил. Дочка Хайдара-каменотёса Бодам будет его женой, мы с её отцом уже и по рукам ударили.

– Вот как? Хвала Всевышнему! А приданное какое? Калым? Да и про дом для Саида мы ещё не думали… – какая невеста неважно, главное в сватовстве, чтобы приданое было побольше, а калым поменьше, – Зумрад не хотела больших расходов, поскольку свадьба старшего сына Карима вышла не такой дешёвой, как она мечтала.

– Калым – десять овец, одна корова, резные ворота, пять дверей. Денег тридцать таньга.

– Вай дод! Они нас разорить хотят? Мы за жену Карима отдали восемь баранов! И коров они не просили! И про ворота разговора не было! Деньгами десять таньга! – от возмущения Зумрад даже покраснела и повысила голос, что опасалась делать в разговоре с мужем.

– Точно, не просили. А всё почему? Потому что соседи наши, и не такие богатые. Дочке их было уже пятнадцать лет, взрослая, а не замужем. Не сватался никто, вы сами знаете. Дочек у них четыре штуки: мал, мала, меньше. – Халил взмок и всё боялся, вдруг жена догадается, почему он не хочет Лайло отпускать из дома.

– Приданое, какое приданое? – Лишь бы не согласился Халил на маленькое приданое, из-за желания породнится с Хайдаром-каменотёсом.

– Приданое хорошее. Двадцать курпачей новых, пять ватных одеял, три котла, пять ляганов, двадцать пять косы, сорок пиал, кумганы, пять платьев, казакины, жилетки, да и остальных мелочей не пересчитать. Два паласа и ковёр большой. – Выдавая замуж Гульчехру,

старшую дочку, Халил умудрился договориться с гончаром Суннатом, кудо: все расходы на свадьбу будут со стороны жениха, а с невесты только приданое.

Зумрад почесала переносицу, что было у неё признаком глубокого раздумья, вспомнила, что за неё отец взял пятнадцать баранов и деньгами двадцать таньга. Давно это было. Но в приданое она принесла неизмеримо больше: кроме ковров, паласов, курпачей, одеял, одежды и многого другого – своё искусство вышивальщицы. В молодости она была красавица, все в округе об этом говорили – матовая кожа, а не тёмная, как у узбечек. И глаза большие, зелёные, не зря Зумрад назвали. С длинными ресницами и бровями, что соединялись на переносице. Полные губы цвета распустившегося бутона розы, когда улыбалась – сверкали белые зубки. За красоту муж и любил. А ещё за ум. Зумрад всегда внимательно слушала, что муж говорит, думала, и только после этого отвечала. Не сразу тараторить начинала, как некоторые несдержанные трещотки.

– Дом для Саида построить – два хашара, один плов, – продолжил Халил. А родня Саиду нужна сильная, да и Хайдар-каменотёс доволен будущей роднёй.

– Муж мой, вы всё правильно говорите, а что с сироткой делать станем? Можно выдать за Селима с соседней улицы, сына Акмаля-водоноса… – нарочно вспомнила неповоротливого увальня, вечно полусонного и неопрятного. Знала, что Халил терпеть не может грязи и неряшества.

– Жена, вы сегодня к вечеру что-то плохо соображаете. Разве это ремесло – водонос? Воду носят люди, которые ни руками, ни головой ничего делать не умеют. У Акмаля-водоноса перепёлки хорошие, а голова пустая! Неужели вы думаете, что Лайло сможет жить в их лачуге после нашего дома? И едят они один раз в день, по вечерам. Кроме пшена с катыком, ничего нет, даже свежие лепёшки раз в неделю в аль-хамис. Вот уж точно, спроси совета у женщины – и сделай наоборот.

– Халил-ака, хочу вам что-то сказать, но не сердитесь враз. А почему бы вам самому на ней не жениться? – ошарашила Халила жена. И как всё хорошо разрешилось бы! Руки рабочие в семье останутся.

На калым не тратиться, лишь на подношение мулле, чтобы дал разрешение на брак, как-никак приёмной дочкой считается. И дом будет на кого оставить, если Аллах призовёт её к себе. Халил выпучил карие глаза и в недоумении воззрился на Зумрад:

– Вы в своём уме? – у него все кишки в животе скрутились в тугой узел, лоб мгновенно покрылся испариной. – Я же вам давал обещание – помните, никогда не приводить в дом второй жены.

– А вы и не приведёте, она и так у нас живёт! – Зумрад хитро улыбнулась, глядя на растерянное и родное лицо мужа – таким она его помнила, когда Халилу было семнадцать лет. – Я сама вас посватаю, соглашайтесь, ака-джан?

В дальнем конце двора играли дети. Две их дочки, которые определённой работы по дому не делали, а выполняли поручения старших. Младшая, пятилетняя Умида, старательно мела угол двора прутиками, сложенными в убогий веник. А та, что постарше, семилетняя Ойниса, делала вид, что вышивает: её бровки, выкрашенные усьмой, были насуплены, вместо иголки в руках она держала малую щепочку, вроде иглы и делала точные движения – вышивала! Внимательно за матерью присматривает, знатная вышивальщица выйдет!

Кроме этого она не забывала приглядывать за сестрёнкой:

– Смотри, в углу сор остался, гореть моей душе, кто же тебя замуж возьмёт, такую неумеху? – ругала сестрёнку по-взрослому. Умида послушно возвращалась на указанное место и опять начинала махать прутиками.

На другом конце двора возле очага хлопотали взрослые – жена Карима Гульшан, только три месяца назад пришедшая в дом, двенадцатилетняя Айгуль и Лайло – готовили ужин на всю большую семью. Руководила ими Зарина, жена Ильяса.

На дереве в клетках, прикрытых платками, стрекотали перепёлки. Воздух был тёплым, а не горячим, как в середине лета. Но Халилу стало жарко, как будто чилля уже наступила, и он целый день работал в своей мастерской. Перед глазами свежим абрикосом мелькнула Лайло. Он поднял глаза на жену и понял – та давно уже всё поняла про сердечную муку и всё за него продумала. Как ему было жаль её, когда умерли два их ребёнка! Он не успел их полюбить и не жалел о них, а вот о жене очень горевал – потихоньку от него Зумрад плакала всё это время, вздыхала и о чём-то упорно думала.

Так вот о чём! А может, и хорошо, может, и правильно? Всё в ру ках Всевышнего. А если нет? Если Господь послал ему искушение, а потом накажет? Как наказать Он-то уж знает. И мор может послать, и болезнь на детей, и неудачу в делах. На что решиться? Немного подождать с решением, а пока исподволь выспросить у муллы, что в таких случаях делать. Для себя Халил уже решил: «Женюсь», но жене говорить не стал. Да и не нужно было. Она всё поняла без лишних разговоров. Как-никак двадцать лет вместе, с полувздоха друг друга понимали.

– А что, жена, мы сегодня ужинаем или натощак спать ляжем? – у Зумрад отлегло от сердца, всё так, как она хотела. А уж приструнить сиротку в случае чего она всегда сможет!

Такой дастархан, как у Халила на ужин, у других ремесленников только по праздникам бывает, а они каждый вечер готовят еду с мясом. Не со свежим, конечно, так никаких денег не напасёшься, а с вяленым. Но мясо есть мясо, может быть, оттого и дети всегда веселы и здоровы. Машхурда удалась на славу, в меру жирная, густая, с индийскими специями. На дастархане лежали в лягане нарезанные огурцы, редис, пучки укропа, петрушки и другой зелени. В ивовой плетёнке – горкой свежие лепёшки. В крутобоких чайниках зелёный чай, на плоском блюде – орехи, грецкие и земляные, дети их очень любили. Всё со своего огорода, со своего сада. Отдельно горшочек с кислым молоком, Лайло чая не любила, а вот молока пила так много, что все остальные удивлялись – куда в такую маленькую девушку столько жидкости помещается?

Мысли Халила вертелись вокруг предстоящей женитьбы. Как соседи посмотрят на его поступок, как уже взрослые дети примут его вторую жену? Осудят? Трудно сказать, но решение принято. Он хозяин и сделает так, как считает нужным, объяснять никому ничего не станет. И что с приданым? Самому подготовить, а потом самому же им пользоваться? Но приданое-то делается на случай развода, чтобы женщина голышом из дома не уходила и при случае могла снова выйти замуж. Надо пристройку сделать для будущей жены, негоже двум женщинам в одной комнате жить. А Саид подождёт – невеста его ещё мала, всего тринадцать лет. Забот на полгода, если не больше, а на это время Лайло нужно переехать к его родственникам, ну хотя бы к гончару Суннату. И туда же потихоньку-полегоньку переправлять её приданое, чтобы люди знали, что Халил поступает по отношению к ней честно. Надо с караванщиками передать весть в Моголистан, поискать её родственников. Но не помнит Лайло, откуда она, из какого она города, вроде бы из Оша, а там кто знает? Надо послать весточку, надо!

Молодая луна успела состариться после памятного разговора, а дело делалось намного быстрее, чем думалось Халилу. Знакомые караванщики подрядились поискать родственников Лайло. Не бесплатно, конечно, а за два новых халата из бекасама. Безусловно, это очень дорого, но кто бесплатно ноги до коленей стирать будет, разыскивая чужую родню? С отцом Замира, Суннатом, договорились – будет у них Лайло жить гостьей на полгода. В самый раз после хаита и никах можно провести. Приданое для неё заказано такое, что и богатой невесте впору. Самый тяжёлый и дорогой разговор был с муллой. Меньше чем за пятнадцать таньга и новый ковёр для мечети тот не соглашался совершать никах. Но что поделаешь – хочешь на верблюде прокатиться, то сначала влезь на него.

Настало время отправлять Лайло к Суннату, и вот тут она, не зная, в чём дело, начала рыдать и причитать, чем переполошила весь дом. Она была остра на язык и могла себя защитить от любой напасти, а тут растерялась от неизвестности.

На женской половине стояла суматоха – непонятно было, что происходит, почему сестрица должна куда-то уходить. Может быть, натворила чего-то, что за странный и необъяснимый отъезд? Утром за чаем Зумрад сказала, чтобы Лайло собрала все свои вещи, потому что она будет жить у родителей Замира, Сунната и Озоды, подружкой Гульчехры. А сколько времени, будет зависеть не от неё. Сначала Лайло ничего не поняла, а когда поняла, то тихонько убрала за всеми посуду, накрыла чистыми полотенцами лепёшки, замолчала и ушла в сад – работать и жаловаться на несправедливость своим любимым коровам. Хрипло шептала себе под нос разную ерунду до полуденной молитвы, а затем заныла, заплакала и начала упрашивать Зумрад, чтобы её не отсылали из дома.

– Матушка, за что гоните меня, сироту несчастную, – причитала она в голос, стоя на коленях и обнимая ноги Зумрад. – Не прогоняйте, я ваша жертва навсегда! Матушка, я буду ваши волосы расчёсывать, мыть вам ноги. Я больше не буду за дастархан садиться, я буду прислуживать вам, только не гоните. Я умру без вас, матушка! – слёзы заливали её лицо, и она грязными руками размазывала их по щекам. Если кто ни разу не видел водопада – мог бы и посмотреть. Руки без конца теребили концы платка, грязного и вымокшего от слёз, глазки превратились в две щёлочки, сквозь которые мелькал недоумённый и обиженный взгляд.

По уговору Халил и Зумрад хотели сохранить тайну, не говорить, какие у них задумки насчёт Лайло, но сердце Зумрад не выдержало. Она усадила девчушку рядом с собой и, ласково поглаживая её по волосам, туго заплетённым во множество длинных косичек, завела разговор:

– Лайло, ты уже взрослая, пятнадцать лет исполнилось, месячные очищения начались давно, тебе замуж пора. Вот из дома Сунната и будешь замуж выходить. А я тебе приданое справлю. Родственников твоих мы хотим отыскать, уже людей послали.

– Матушка, спасибо вам! Спасибо Всевышнему, хвала Ему, услышал мои молитвы! – слёзы как по волшебству высохли, Лайло улыбнулась. – Простите меня, неблагодарную, я знала, что вы меня любите. А уж как я вас люблю – никто никого так не сможет любить! Вы меня спасли, когда я больная была. Вы меня не служанкой сделали в доме, а дочкой. Спасибо, матушка! – опять слёзы, теперь уже слёзы радости, покатились из её глаз. – Матушка, а мне позволено будет спросить?

– Спрашивай, дочка. – Зумрад догадывалась, о чём её хочет спросить Лайло. Знала, что скоро она эту девушку будет сестрой называть.

– Матушка, а кто у меня жених? Я знаю, что не положено знать, но вы никогда меня не отдадите в неуважаемую семью… Из какого места мой будущий муж? И почему из нашего дома нельзя? – что-то в низком голосе Лайло насторожило Зумрад, но она подумала, что девушка от радости голос потеряла. Просто переволновалась, расстроилась, а теперь в себя приходит.

– А вот этого тебе пока знать не нужно. Придёт время, всё узнаешь – нечего впереди арбы вместо волов бежать. – Лайло встала с курпачи, в пояс поклонившись Зумрад и опять зарокотала:

– Пойду батюшку поблагодарю, с братьями и сёстрами попрощаюсь.

– Вот и хорошо, беги, дочка. Саид уже давно запряг в тележку нашего ослика. А чего прощаться? Рядом живём, в гости всегда забежать сможешь, если Озода отпустит. Складывай в неё свои вещи и сама, словно ханша, поезжай к дому Сунната. Они там тебя уже ждут. Я тебя провожу да с Озодой поболтаю.

– Матушка, матушка! Всевышний вас благословит! Вы лучше всех на свете!

Переезд и устройство Лайло на новом месте прошло благополучно, она и в доме Сунната пришлась ко двору, вернее, к молхоне. Она не захотела просто гостить и бездельничать, а тут же побежала смотреть на коров. Конечно, заметила все недостатки и с воплями, криком и шумом стала наводить на заднем дворе свои порядки. Озода не могла нарадоваться на новую помощницу, даже работник Ульмас, неповоротливый толстяк, начал медленно, но верно худеть. Гульчехра гордилась, что у неё такая умелая и работящая сестрёнка.

Приходя к Зумрад посплетничать, Озода расточала цветистые похвалы Лайло, не забывая без конца напоминать, что это благодаря Зумрад та всё умеет, – видимо, совсем забыла, что до появления Лайло их с Халилом сад был самый заброшенный в Афарикенте. И всё выпытывала, за кого же Лайло выходит замуж. Но ни хитростью, ни похвалами, ни откровенной лестью ничего узнать не удалось – Зумрад твёрдо держала свой рот на замке. В самом доме обожаемые девушкой коровы и остальное хозяйство тоже не остались без присмотра. Айгуль научилась всем премудростям: и катык делать такой же вкусный, и ароматный курт не уступал тому, который делала старшая сестра.

К рукоделию Айгуль не имела никакой склонности. Тонкую иглу она держала в руке, как воин держит пику – крепко, всеми пятью пальцами, так что мать уже отчаялась чему-то научить дочь. Не в мастерскую же к мужчинам её отправлять? Так и не была пристроена девочка ни к чему. Но спустя некоторое время после появления Лайло зашла на задний двор раз, потом второй, а немного погодя стала помогать. Конечно, не всё сразу получалось, да и что с первого раза получится у десятилетней девочки? Хорошо было то, что ей по-

нравились коровы, она старательно повторяла всё за Лайло и через три года уже сама доила коров. В первый раз подоила смирную рыжую коровёнку под присмотром старшей сестры, а потом сама изловчилась. Зумрад успокоилась – любая работа, сделанная хорошо, это залог будущего благополучия в семье. И потихоньку радовалась, что не настаивала, чтобы Айгуль стала вышивальщицей. К этому ремеслу надо иметь склонность, талант и огромное терпение. Сама же Зумрад словно родилась с иголкой в руке.

Спустя две луны после достопамятного разговора пришли известия из Моголистана, и пришли они совершенно не в том виде, в котором их с нетерпением ожидал Халил. На пыльной улице перед домом Халила, перед приметными воротами, украшенными в углу калитки вырезанным топориком, появились двое мужчин, одетых, несмотря на жару, в толстые халаты и ичиги – ну как кочевники. Видно, что пришли издалека – халаты были покрыты степной пылью. На плече у одного был ковровый хурджун. Оба приземистые, круглолицые, с редкой растительностью на лице. Пахло от них как от кочевников – густо, терпко и нестерпимо противно. Постояв некоторое время за воротами, переговариваясь по-кипчакски, они постучали в калитку одновременно и железным кольцом и деревянным молоточком. На странные звуки выглянула Айгуль, навстречу которой дружно заулыбались круглые кипчакские лица.

– Ас-салому алейки, маленькая ханум! Здесь ли живёт достопочтимый мастер Халил-ака, знаменитый на весь Мавераннахр плотник?

– Ва-аллейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракатух, почтенный ака, – уважительно прижав руку к груди и чуть склонив голову, ответила девушка. – Батюшка дома, только он в мастерской во дворе, проходите в дом, гостями будете. – Айгуль чувствовала себя и впрямь ханум, она поклонилась гостям, провела их к айвану и, усадив, побежала за отцом. Тем более что отвечала приезжим на арабском языке, как это было принято во всём Мавераннахре, оказав гостям уважение.

– Ата-джан, Карим-ака, Саид, дядя Ильяс, у нас гости в доме! – закричала она громко, чтобы все знали – это она их пригласила. Она первая оказалась у ворот и выполнила самый главный закон всех мусульман – закон гостеприимства. Но про себя поудивлялась: неужели гости не знают, что деревянным молотком к воротам приглашают женщин? От дома и от мастерской уже спешили мужчины, на ходу снимая фартуки и улыбаясь прибывшим.