Одиннадцать счастливых зарисовок

Вьюнок

Он сидел и смотрел прямо перед собой. Постепенно рождалось чувство, что именно настоящее заполняет тягуче-застывшее пространство. Что именно настоящее набухло в голове и вытеснило любые намеки на другое – ненастоящее.

Перед Его взором вьюнок незаметно, но безошибочно поднимался по створке ворот, цепляясь за малейший выступ как за последнюю в жизни возможность. Вот верхний усик достиг края ворот и, в пока еще слабом раздумье, вытянулся в ожидании.

«Это и есть мое настоящее, – подумал Он. – А что, добротное такое «здесь и сейчас». Тут еще пара беззаботных пташек размеренно перекликается, завершая его полноту».

А когда-то хотелось свершений, чистых подвигов. Чувствовалось неодолимое притяжение необъятного мира, распахивающего для горящего сердца возможности, наброски которых можно лишь мельком ухватить только во сне или в обрывках мимолётных мечтаний – ведь только так можно прикоснуться к необъятному.

Сила, страсть, душевный порыв – они всегда стремятся к будущему. Их ощущение в настоящем именно тем и щемяще восторженно, что ощущаешь их здесь и сейчас, а пахнут они будущим, всё-включающим-в-себя будущим…

Он сидел и смотрел на своё настоящее. Принимая его со всей его недвижностью и непостижимым будущим.

Медовое счастье

Чудесный луг светился тёплым маревом отражённого от полупрозрачных облаков света, словно несолнечного происхождения. Этот сливочный медовый луг являл собой отдельный мирок, ясную и простую сказочную ладошку бога, защищенность которой и придавала лугу-мирку особую притягательность.

Девочка любила сказочный луг. Это был Её луг. Это девочка увидела луг сливочным, это она ощутила его медовость. Луг был её мирком, укрытым сочным несолнечным маревом. А ладошка бога была всегда, просто она наконец-то дождалась Девочку – хозяйку сливочного луга.

На лугу девочке было легко мечтать. И, хотя её мечты никогда не получали ясных очертаний, они заполняли пространство луга-мирка и делали его ещё более живым и личным.

В объятиях луга Девочка не помнила другого мира. Медовая маревность луга дарила чувство полной завершённости, какой-то недетской умиротворённости.

Впервые Девочка пришла на свой луг не одна. Пришла вместе с собакой – своим единственным другом. Лучший пес на свете – огромная черная лохматина со светлой, невозможно родной мордой. Другие светлые пятна мягко стекли по кончикам лап и хвосту. Получилась большая добрая собачья клякса. Обмакнутая своими кончиками в топленое молоко. И характер у друга-пса был таким же – топленым.

Казалось, девочкин луг неизменно находился в состоянии ожидания её. Теперь он с осязаемой ласковой готовностью принимал Девочку и её друга. Они шли по густой цветущей траве, вдыхая пьянящую медовость, шли, не щурясь от струящегося вокруг несолнечного света. Шли по ладошке бога.

Пришло время разделить светлое счастье. Разделить без слов медовое сказочное счастье.

Гроза

Да что со мной такое? Я ли не опытный муравей? Не я ли – бесстрашный покоритель самых высоких и тонких стебельков? Разве это не я на сорванном ветром листке перемахнул на одном дыхании на другую сторону великого оврага? Пешком бы мне туда не дойти. А тут – один затянутый взмах – и ты на месте. А какая открылась красота, какая даль! Ходить – не перейти. Я и представить не мог такого простора. Когда бесконечно протискиваешься сквозь траву и валежник, когда снова и снова тащишь выбранные веточки, когда найденная стрекоза цепляется за стебли и корешки так, как будто она ещё не закончила свои порхания и не высохла на ветерке, а продолжает живо и настойчиво хвататься крылышками за острые почки тополя, засыпавшие тропинку. А когда я застрял с сухим листом под корягой! Мог ли я в те моменты представить мощь упоительного простора, на захватывающую благость которого меня вознесло на судьбоносном ивовом листе? Моя жизнь простого муравья в тот миг навсегда осталась в прошлом. Я стал муравьем, который узрел широту. Я стал другим. Я стал муравьем, у которого есть смысл.