Женщины в политике. От Семирамиды до Дарьи Дугиной

Когда отцов много, а мать одна

Столкнувшись с подобными явлениями, авторы, на которых ссылается Энгельс, объяснили непривычный феномен просто. По их мнению, в ранних обществах, ещё не просвещённых в достаточной мере, не ограниченных строгой моралью и семейным правом, часто практиковались неупорядоченные половые связи. Позже они переросли в освящённые первобытной моралью групповые сожительства, когда несколько мужчин и женщин формировали одну замкнутую семью с равной доступностью всех входящих в неё партнёров.

При таких отношениях установить персональное отцовство не представлялось возможным, и дети хорошо знали только свою мать, которая их выносила, родила и выкормила. Соответственно, вырастая, молодые мужчины, составлявшие главную воинскую силу, признавали авторитет единственного человека, чья любовь окружала их с детства – родной матери. По крайней мере, единственная мать была для них намного дороже в гораздо большей степени, чем сравнительно обезличенный «коллективный отец». Отсюда следовал вывод – первобытные племена возглавлялись не патриархамистарейшинами, а пожилыми многодетными матриархами.

Кстати, отголоски этих древних норм сохранились: их можно обнаружить даже в традиции такого издавна приобщившегося к развитой цивилизации народа, как евреи, где родство вплоть до настоящего времени определялось по матери. Об этом свидетельствует, например, обилие еврейских фамилий, производных от женских имён: Ривкин, Миркин, Басин, Энтин, Ханин, Цейтлин, Цирлин и т. д. И сегодня получить гражданство Израиля можно беспрепятственно, доказав своё еврейское происхождение по прямой материнской линии: от прабабушки к бабушке, от бабушки к матери – даже в том экстравагантном случае, если все мужчины, с которыми эти дамы вступали в брак, были бы африканскими неграми или сибирскими эвенками. Следование этому закону еврейские традиционалисты объясняют, цитируя ветхозаветную мудрость: «Невозможно обнаружить след рыбы в воде, след змеи на камне и след мужчины в женщине». Точь-в-точь, как Бахофен и Морган, описывающие коллективные семьи древних племён!

Невоплощённый идеал

Однако логические построения историков, выдвинувших идею матриархата, опираются только на косвенные свидетельства, не имея прямых. В многочисленных этнических группах, практикующих пресловутые матрилинейность и матрилокальность в самых разных концах Земли, политическая власть обычно всё-таки принадлежала мужчинам, опирающимся не столько на подтверждённое отцовство, сколько на свою харизму, боевой опыт и проявленную в сражениях доблесть. Это относится и к индейцам сенека, и к африканским туарегам, и ко многим другим этносам, продолжающим определять род по материнской линии. Особенно убедительным служит пример евреев, чья история развивалась в ближневосточной колыбели письменной цивилизации и потому документирована гораздо лучше, чем у обитателей североамериканских лесов, тихоокеанских островов или сахарских пустынь. Отлистывая страницы самого популярного исторического источника – Ветхого Завета – в глубину веков, мы неизменно обнаруживаем на постах верховных правителей, царей и судей не женщин, а мужчин; несмотря на то, что ветхозаветные дамы издревле выступали хранительницами еврейской традиции наследования по материнской линии.

Нет ничего удивительного в том, что идеальный матриархат, предполагаемый историками, не реализовался в известных нам обществах. Для его воплощения требовалось слишком много совпадений.

Во-первых, выдвижению единственной женщины-лидера в групповой семье мешала бы конкуренция с другими матерями. Если у мужчин, вышедших на тропу войны, единоличное командование и признание персонального лидерства является настойчивой необходимостью, то в женском коллективе, ведущем домашнее хозяйство, такой обязательной потребности в централизованном управлении нет.

Во-вторых, утверждению власти матриарха в предложенной схеме должно содействовать многочисленное мужское потомство, достигшее зрелости и получившее решающий голос в делах рода. Однако первобытные общества, из-за суровых условий существования и высокой смертности, как правило, балансировали на грани простого воспроизводства. Даже трое дееспособных сыновей в то время были редкостью, но и троих оказалось бы совершенно недостаточно, чтобы утвердить власть в коллективе, охватывающем не менее сотни, а то и более тысячи членов.

В-третьих, претензии женщин на вождество обязательно столкнулись бы с амбициями мужчин, которые, как свидетельствует гендерная психология, в любом обществе и во все времена чаще обладают готовностью к риску и более агрессивны, то есть располагают теми качествами, которыми в борьбе за лидерство трудно пренебречь.

Поэтому при описании матрилинейных обществ правильнее говорить не о власти женщин, а об их более высоком социальном статусе по сравнению с положением в обществах патрилинейных.

А если много не отцов, а мужей?

Наибольшие шансы на реализацию полноценного матриархата могли бы получить те народы, где принята полиандрия, иначе – многомужество. В коллективной семье такого типа вопрос конкуренции с другими женщинами снимается сам собой и трон королевы маленького семейного королевства не оспаривается никем.

Многомужество кажется нам явлением совершенно экзотическим. Наш современник гораздо теснее знаком с феноменом обратным – многоженством, полигинией – широко распространённым у наших ближайших восточных соседей. С обычаями полигинии, вызывающими зависть иных русских ловеласов, нас то и дело знакомят народный фольклор и отечественное искусство: от сакраментальной песни «Если б я был султан» из комедии Гайдая до расхватанного на цитаты отечественного вестерна (точнее, истерна, если применять термины «west-запад» и «east-восток») «Белое солнце пустыни». На этом фоне многожёнство выглядит вполне привычным, а для кого-то – даже естественным явлением. Однако и многомужество – не такой уж редкий случай на лице планеты Земля. Как констатируют этнографы, в ХХ веке полиандрия встречалась и даже доминировала примерно в восьмидесяти из нескольких тысяч исследованных этнических групп.

Центром средоточия таких оригинальных отношений стал Индийский субконтинент. Ещё в древнем индийском эпосе «Махабхарата» упоминаются девушка Джатила, вышедшая замуж за семерых мудрецов, и царица Драупади, состоявшая в браке с пятью братьями Пандавами. В «Ригведе» десять богов грома и ветра являются мужьями единственной богини – повелительницы молний Родаси.

Спору нет, царица Драупади и богиня Родаси выглядят типичными олицетворениями матриархата, если не принимать во внимание, что оба персонажа – мифические. Реальная же полиандрия не вполне напоминает идеальное царство женщин, оживлённое в исторических реконструкциях Моргана и Бахофена.

Нетрудно заметить, что даже в индийской мифологии в создании полиандрической семьи участвуют не любые, набранные по произволу хозяйки дóма, понравившиеся ей мужчины, но родные братья. Этот же принцип, как правило, воспроизводится в многомужеских браках Индии, Непала, Шри-Ланки, китайского юго-востока и Тибета. А в подобных обстоятельствах, несмотря на то, что обладательница целого комплекта супругов получает богатые возможности для манипуляции любимыми мужчинами, наибольшими претензиями на лидерство в семье всё-таки обладает старший брат. Женщина располагает большой властью внутри дома (что, впрочем, знакомо нам и по примерам из жизни вполне патриархальных обществ), но за дверями дома, во внешнем мире, административные функции исполняют мужчины. Это типично и для народа мосо из китайской провинции Юньнань, и для непальских шерпов, и для тибетцев, и для обитателей индийских территорий Ладакх и Раджастхан. Так что даже в отношении полиандрических семей можно говорить только о локальном матриархате, не выходящем за стены супружеских жилищ.

Только выживание, ничего личного

Демографы сходятся во мнении, что многомужество не столько отражает распределение власти между мужчинами и женщинами, сколько выступает продуктом жёсткой экономической необходимости. Большинство принявших такую практику этносов проживает в Гималайском регионе, где скудные почвы и суровый климат сдерживают рост народонаселения. Все пригодные для земледелия и скотоводства участки строго поделены, и, если число пользующихся ими едоков из поколения в поколение начнёт расти – потомки обречены на голод, страдания и смерть. Поэтому в брак вступает только старший сын, только он выступает наследником дефицитной земли и только его единственная жена рожает едоков следующей генерации. Младшим же сыновьям предоставляется альтернатива: пострижение в монахи либо присоединение к семье старшего брата в качестве второго, третьего, – или сколько их там наберётся? – мужа его единственной супруги. Сколько бы поклонников в её «мужском гареме» не появилось, всё равно больше одного чада в год она на свет не произведёт. Тем же женщинам, которым не посчастливилось выйти за старших братьев и стать вместе с ними основательницами полиандрических семей, достаётся незавидная участь «вековухи».

Как видим, в данном случае институт многомужества регулирует численность, а не власть. В какой-то степени это справедливо и относительно многожёнства – оно распространялось у тех народов, где, напротив, было необходимо быстро нарастить население, восстановив его после военных потерь. Уцелевшие после боевых походов мужчины брали в супруги двух и более жён, чтобы обеспечить деторождение у тех женщин, кто не дождался своих суженых. Похожие события происходили и после завоевания новых земель: разгромив противника, победители присоединяли женщин покорённой территории к своим гаремам. Именно таким образом арабы, бывшие до Мухаммеда довольно малочисленным народом, обитавшим на сравнительно небольшой территории аравийских пустынь, смогли буквально за полтора века превратиться в великую нацию, расселившуюся на огромных пространствах от Атлантики до Евфрата. В то время каждый аравийский воин обретал нескольких спутниц из числа женщин покорённого Египта, Сирии, Ливии, Междуречья и Магриба, оставляя после себя бесчисленное потомство, говорившее на арабском языке и поклонявшееся Аллаху. В таком случае, как мы видим, задачи демографического роста напрямую увязывались с вопросами семейной власти: одержавшие верх на поле боя – и на супружеском ложе вели себя аналогично.

Этот исторический опыт полигинии, многожёнства, запечатлённый в нашем сознании как господство деспотичного супруга над послушным гаремом, проецируется и на обратный тип семейных отношений, заставляя ожидать такого же господства женщины в полиандрическом браке.

Но нет, здесь система супружеских отношений не столь однозначна, и женщина может оказаться как влиятельным матриархом, умело манипулируя группой своих мужей, так и забитой рабыней сплочённого коллектива женатых на ней братьев во главе со старшим из них.

Поэтому гималайская полиандрия, как и матрилокальность туарегов, и матрилинейность евреев служат не слишком убедительными иллюстрациями к «золотому веку» господства женщин.

Если уж женщинам в истории и приходилось добиваться политической власти над мужчинами, это происходило не в силу сложившихся обычаев и традиций, а в силу выдающихся личных качеств отдельных правительниц или проповедниц, интриганок или героинь.

Многочисленные примеры такого рода мы обнаружим в последующих главах книги.

Глава 4
Рядом с мужчиной

Важнее любого министра

Действо, развернувшееся в царских палатах Кремля летом 1616 года, напоминало настоящий конкурс красоты. Самые обворожительные дочери русского боярства собрались в столицу со всех концов страны, только что оправившейся от Смуты. Двадцатилетний Михаил, первый самодержец из династии Романовых, задумал подобрать себе суженую, ради чего учинил грандиозные смотрины.

Посреди необъятной ярмарки невест сердце молодого царя поразила коломенская дворянка Мария Хлопова. Мгновенно состоялось обручение, и счастливая претендентка на трон переселилась в особую, обручальную палату дворца. Казалось, свадьба не за горами, – но не тут-то было! Спустя несколько дней девушку начали мучить приступы неудержимой рвоты. Мать государя, инокиня Марфа, решила, что невеста нездорова и не может продолжать царский род. Лучшие придворные врачи тщательно осмотрели Марию и не обнаружили никакой очевидной хвори; тем более что подозрительная тошнота день за днём отступала и вскоре вовсе сошла на нет. Родственник невесты Гаврила Хлопов утверждал, что всё дело в предумышленном отравлении царской избранницы. Однако воевода Михаил Салтыков доложил государю, что победительница смотрин неизлечимо больна. Его мнение о «непрочности девицы к государевой спальне» одобрил срочно собранный по этому поводу Земский Собор. Бедняжку отправили в далёкую сибирскую ссылку. И хотя неожиданно вспыхнувшая влюблённость царя Михаила оказалась на редкость крепкой, – в течение нескольких лет он отказывался от других женщин, отвергая даже выгодные зарубежные партии с особами королевских кровей, – воссоединиться с Марией он так и не смог. Влиятельные вельможи и близкие родственники стояли намертво: Машке Хлоповой государыней не бывать! Максимум, что смог сделать Михаил Романов для своей первой возлюбленной – вернуть её из ссылки в родовую коломенскую вотчину, а потом наказать за подлог воеводу Салтыкова, удалив его от двора. Расследование выявило, что воевода решился на обман не случайно: ещё накануне смотрин царская матушка одобрила кандидатуру девицы из фамилии Салтыковых, и заговорщикам казалось, что устранив непредвиденную соперницу, они сумеют реализовать свой замысел и стать государевой роднёй.

Царица Евдокия (Стрешнева) – супруга Михаила Романова

Вторая попытка русского самодержца обрести себе законную супругу состоялась в 1624 году. На этот раз он не стал перечить матери и по её совету взял замуж знатную княжну Марию Долгорукову. Однако и она недолго украшала собой покои самодержца. Спустя пять месяцев после свадьбы супруга скоропостижно преставилась. Столь внезапная кончина заставляет и тут подозревать отравление.

Лишь в 1626 году, достаточно укрепив личную власть, первый из Романовых сумел наладить и личную жизнь. На сей раз он отверг всех знатных соискательниц, собравшихся на смотрины, а остановил выбор на скромной Евдокии Стрешневой, присутствовавшей в свите одной из потенциальных невест. Памятуя о судьбе предыдущих избранниц, Евдокию берегли пуще глаза. Впрочем, возможно эти предосторожности были излишними – бедная служилая семья Стрешневых не была замешана в закулисной борьбе русских элит и потому не имела в придворных кругах заклятых врагов, готовых на преступные покушения. Евдокии Стрешневой посчастливилось прожить с венценосным мужем долгую плодотворную жизнь и стать настоящей праматерью Евой для династии Романовых.

Михаил Романов – далеко не единственный правитель России, который, как поётся в известном шлягере, был ограничен в возможности «жениться по любви». Например, третья жена Ивана Грозного, Марфа Собакина внезапно «начала сохнуть» и скончалась через две недели после венчания. Что это было, если не убийство? Впрочем, Иван Васильевич предполагал, что и две его предыдущие супруги отправились в мир иной по злому промыслу придворного окружения. Однако подозрения насчёт кончины первой и второй жён порождены, скорее, мнительным характером Грозного царя, нежели реальными фактами: в отличие от неудачливой Марфы, обе её предшественницы – и Анастасия Романова, и Мария Темрюковна – прожили с покорителем Казани довольно долго, а смерти от инфекционных болезней в ту пору были обычным делом.

Жертвой придворных интриг оказалась также избранница наследника Михаила, Тишайшего царя Алексея Михайловича – Евфимия Всеволожская, которую он выделил на смотринах из двухсот конкуренток. Уже приняв царское кольцо в знак обручения, Евфимия вдруг начала падать в обмороки и была обвинена в наличии «падучей болезни». Царю пришлось идти на попятный и передать заветное кольцо другой участнице, «серебряной медалистке соревнования невест», Марии Милославской. Как выяснилось позже, «падучую» для Всеволожской устроил царский воспитатель боярин Морозов, рассчитывавший через брак с другой сестрой Милославской стать свояком самодержца. Для стимулирования признаков тяжкой болезни был использован совершенно оригинальный приём – мучительная причёска, в которой туго стянутые волосы нарушали нормальное кровоснабжение головы. Согласившись терпеть боль, чтобы ещё сильнее «приворотить» государя, – типично женский способ самопожертвования! – Евфимия попалась в ловушку, заготовленную ловким царедворцем.

* * *

Эти истории, случившиеся в XVI–XVII веках, говорят о многом. Хотя на Руси упомянутой эпохи непререкаемым хозяином в семье, а тем более в семье царской считался мужчина – даже при этом отчётливо артикулированном патриархате значение женщины оставалось огромным. От того, кто окажется спутницей государя, роковым образом зависели судьбы целых боярских родов, а в конечном итоге – и ход национальной политики. Потому вокруг места царской супруги кипели нешуточные страсти, плелись изощрённые интриги, зачинщики которых не щадили ни чужих, ни собственных жизней.

Отсюда нетрудно предположить, что даже женщина, не облечённая формально никакими государственными полномочиями, – кроме супружеских уз с очень важной персоной, – могла играть ключевую роль в политических событиях, что подтверждается многочисленными историческими фактами. Весьма логично, что при решении сложных запутанных вопросов самодержцы часто принимали мнение жены: в конце концов, советников при троне много, а благоверная – одна. Как говорит по этому поводу старинная русская пословица: «ночная кукушка кого угодно перекукует».

Данный раздел повествует о женщинах, проявивших себя в политике благодаря близости к августейшим мужьям.