В последний раз отдыхаем втроем под Москвой, 1990 г. Лёня, Аня и я, Н. Л., в пансионате Звенигородский. В следующем году я отвезу Анечку в Америку к её маме Ольге, которая уже работает в г. Бостоне с 1989 г.
Последние денечки вчетвером в нашей любимой Московской квартире. Я (Н. Л.), мой муж Лёня, Анечка, которая дружит с моей тётей Валентиной Григорьевной Ломовской. Она, выйдя на пенсию, живёт у нас, хотя много лет работала и жила в г. Великие Луки. Там весь город знал её как прекрасного, «от бога», врача-рентгенолога и диагноста.
Только в 2015 году мне (Н. Л.) удалось сдать довольно значительную часть чудом сохранившихся документов моей семьи в архив Гуверского Института Войны, Революции и Мира при Стэнфордском университете. Этот архив считается самым крупным и престижным в Америке. Он был основан в 1919 г. Какие только ценности в нём не хранятся! А вот и фотография башни (Hoover Tower) здания, в котором размещается этот архив. Можно подняться на вершину башни, откуда открывается вид на много километров вокруг.
Глава 25
Последние московские денёчки
Вернусь к 1989 году. Анечка, наша внучка, учится в английской школе рядом с нашим домом, живет у нас, а конец недели проводит с Олей, которая живет рядом с нами в квартире моих родителей. Папа тоже уже живет с нами после первого инсульта, обитает в кабинете с большим письменным столом и телевизором. Он ждет, когда ему пришлют оттиски его последней статьи, опубликованной в журнале Генетика, и составляет список своих коллег, которым он может их послать. Наша спальня перегорожена шкафом, и Анечка спит на нашей половине.
Оля продолжает искать работу заграницей. Сергей Миркин, с которым Оля работала несколько лет в лаборатории Р. Б. Хесина уже уехал в Америку. Во второй половине 1989 года от него приходит сообщение, что он посоветовал Киму Льюису, который работает в Массачусетском институте технологии (MIT) взять Олю в качестве сотрудника, стажирующегося после защиты кандидатской диссертации. Ким Льюис (в «прошлой» жизни Алексей Глаголев) родился в Америке, потом долгие годы жил с матерью, учился и работал в России. В 80-е годы как американский гражданин уехал в Америку. Еще работая в России, приобрел мировую известность и был принят в MIT на должность заведующего лабораторией. Я в это время собиралась ехать в Америку на симпозиум по генетике актиномицетов (ISBA), куда меня пригласили. Разрешения на поездку из министерства микробиологической промышленности, которому принадлежал наш институт, пока нет. В. Г. Дебабов при очередной встрече с министром затронул этот вопрос. Министр спросил, зачем посылать эту старуху одну в Америку?
Дебабов ответил вопросом на вопрос: «Что же Вы считаете себя и меня стариками?» Разрешение было дано. Потом почему-то до последнего момента не было американской визы. Не помню кто, может быть, Джон Калом, англичанин, работавший в Германии, был в то время с коротким визитом в нашей лаборатории. Он связался с Госдепартаментом США, и ему ответили, что сейчас у них нет на месте сотрудников, которые оформляют визы. Его удивление возымело действие, визу выдали, и я улетела, правда, с опозданием.
Симпозиум проходил на горном курорте под Денвером, штат Колорадо. В. Нью-Йорке пересела на самолет, который почти 6 часов летел до Денвера. Моим соседом оказался молодой американец, который каждую неделю летал из Денвера в самые разные концы Америки. Время в пути прошло быстро, он рассказывал, я кивала. Не знаю, что бы я делала без моего соседа, было уже очень поздно. Он вызвался отвезти меня в горный поселок, где проходила конференция. Сам он жил там неподолёку. В общем, часа в два ночи я была в гостинице. Брони на номер у меня не было, т. к. валюту заранее командированным не выдавали. Вышел заспанный член Оргкомитета конференции Мёрвин Биб, мой английский коллега и друг. Сердечно поздоровались, и меня поселили. Марк Батнер выступил с обоснованием работы по изучению устойчивости штамма S.coelicolor A(3)2 к фагу phiC31, и мне пришлось прямо из зала делать дополнения к его сообщению.
Впоследствии я сама убедилась, как трудно рассказывать об этом неподготовленной аудитории. У меня оставалось пара дней до возвращения в Москву, и меня пригласили сделать доклад на фирме Илай-Лили в г. Индианополисе, штат Индиана. На полученный гонорар уже в Филадельфии я купила проигрыватель (плейер) для просмотра видеофильмов. В. Филадельфию мы полетели вместе с Джейн Вестфелинг, я пару дней гостила в ее большом доме, посетила ее лабораторию в университете, куда мы пришли вместе с ее собакой, которую она не хотела оставлять на весь долгий рабочий день одну. Из Филадельфии я улетела в Нью-Йорк и оттуда в Москву. С собой я имела полученное в течение суток по срочной почте официальное приглашение Ольге на работу в лаборатории Кима Льюиса в Массачусетском технологическом институте. Началось оформление её поездки, и ей дали разрешение на выезд за неделю до даты вылета самолёта, на который уже были куплены билеты. Лёне через знакомых удалось поменять билет на самолет, вылетающий буквально на следующий день после получения разрешения. Вот так мы и жили, опасаясь, что через неделю что-то может измениться, и Оля не сможет поехать. Проводили нашу доченьку с двумя небольшими сумками и гитарой: в одной сумке посылки для друзей, которые уже работали в Америке, в другой совсем немного своих вещей. Так мы остались в Москве жить вчетвером, папа, Анечка и мы с Лёней. В MIT работал Арни Демейн, крупный физиолог и микробиолог, с которым, как я уже неоднократно упоминала, я была знакома долгие годы. Вскоре он написал мне письмо, что Оля уже похожа на американку. Через две недели после приезда в Америку Оля на одолженные у Кима деньги купила подержанную машину. Училась водить она еще в Москве, но практики вождения никакой не было. Письма в Америку и обратно шли очень долго и часто не доходили до адресата, поэтому их посылали только с оказией.
Связаться по телефону в то время можно было только, поехав на Центральный почтамт на улице Горького и выстояв там длинную очередь. Правда, оказий в то время было довольно много, и мы старались Оле что-то передать со знакомыми и друзьями, уезжавшими в Америку.
Да, забыла рассказать, что в 1988 году тихо отметили папино 80-летие еще на их с мамой квартире. Пришли братья: Глеб, Николай с дочкой Машей, старшая Наташа. Сохранилась фотография. В конце апреля 1990 года папа вышел на кухню, покачнулся, и я почувствовала, что это, наверное, второй инсульт. Он никогда не жаловался. Привезли его в больницу, и он на вопрос врача о самочувствии сказал, что чувствует себя хорошо. Врач посмотрел на меня и спросил: «Что, в отпуск собрались?» Так было больно слышать это от врача. Через пару дней был поставлен диагноз обширного инсульта, и этот врач не поднимал на меня глаза. Вот тут я уже стала рваться между домом, работой и больницей. Папа постепенно угасал, но был в сознании почти до самой кончины. Говорил, что любит меня и старшую Наташу. На похороны пришли все московские Шаскольские. Урну с прахом поместили рядом с маминой. Под фамилией и датами написано: Генетик, пчеловод. Оля в память о дедушке собирает коллекцию пчел, а у нас дома висит красивая пчела на металле, которую папа очень любил.
Вскоре уехал в Америку с новой семьей Анин отец Миша Фонштейн, и Аня осталась в Москве без родителей, но с бабушками и дедушками с двух сторон.
Мишины родители Нина и Юра жили в соседнем с нами доме, и Аня часто проводила время у них.
Через несколько месяцев Оля рассказала нам по телефону, что у нее телефонное знакомство, почти роман, как оказалось, – с ее будущим мужем Юрой. Они ещё ни разу не виделись, но перезваниваются почти ежедневно. Юра Родный окончил мехмат МГУ и эмигрировал в Америку с семьей, женой Маргаритой, двумя детьми Алисой и Бенджамином и родителями Ириной Яковлевной и Михаилом Иосифовичем. В. Америке они с женой развелись, и она вскоре вышла замуж. Юрина жена с детьми осталась жить в Бостоне, а Юра с родителями уехал в Сан-Франциско, где он нашел работу.
Летом 1990 года мы с Анечкой отдыхали в Мозжинке, академическом доме отдыха. Половина большого и такого знакомого здания (в нем много лет проходили зимние школы по генетике) уже была сдана в аренду для оборудования там люксов для тех, кто мог платить за них большие деньги. Обстановка в нашей стране менялась стремительно. Лёне вот просто так через ОВИР оформили гостевую поездку в Америку на целый месяц август. Оля встречала его в Нью-Йорке, и они ехали до Бостона в старенькой машине с еще не опытным водителем в лице Оли, под проливным дождем в течение всего трёхчасового пути. Ну, ничего, приплыли. Лёне даже удалось провести неделю из этой поездки на другом конце Америки, в Лос-Анжелесе, навестив Эллу и Илью Лавретских, которые эмигрировали в Америку в 1988 году. Мы, провожая их, были абсолютно уверены, что больше никогда их не увидим. Во время Лёниного пребывания в Бостоне туда приехал Юра и впервые познакомился одновременно с Олей и с будущим тестем. На обратном пути в Нью-Йорк Оля совсем заблудилась, и они с Лёней несколько раз попадали на платный мост и каждый раз, переживая, платили.
Не могу вспомнить точно в каком году из конца 80-х приехал в Москву Джеймс Шапиро, который в 1979 году возглавлял американскую делегацию на конференции по генетике актиномицетов и бацилл в Ереване. Он планировал посетить институт физиологии и биохимии в Пущино, где его работы находили живой отклик, понимание и общий интерес, и сделать доклад в нашем институте. В аэропорту его встречала я и сотрудник пущинского института. Когда я вошла в аэропорт, ко мне сразу подошел молодой человек и осведомился не я ли Наталья Дмитриевна Ломовская. Я удивилась, а он заметил, что среди посетителей аэропорта не так много людей с интеллигентными лицами. В ресторане академической гостиницы был салат из помидоров, весной! Я обрадовалась, а Джеймс, конечно, нисколько не удивился, и я только потом узнала почему.
Накануне его приезда я взглянула на Москву его глазами, в 1979 году мне еще это в голову не приходило, да и был он в Москве проездом. Мы уже давно ко всему привыкли и не обращали внимания на советскую атрибутику. А она, конечно, так бросалась в глаза человеку из другого мира, особенно такому зоркому как Джеймс. Гуляя по Арбату, сфотографировался с картонным Горбачевым, и я послала ему эти фотографии. Очень хотел купить матрешки с лицами наших вождей, но я его отговорила. Конечно, был у нас в гостях уже без надзора, и я кормила его домашними блинчиками. Нора Мкртумян сопровождала его в московскую синагогу. В нашем институте он сделал доклад по регуляции поведения бактерий в популяции бактериальных колоний. Мне доклад понравился. Но многие наши генные инженеры были несколько разочарованы его фенотипическими данными, т. к. ожидали, что он уже решил эту проблему на уровне клонирования регуляторных генов. Тогда я еще и представить себе не могла, что встречусь с ним еще раз, но уже в Америке.
Настала эра талонов и заказов на все продовольственные и промтоварные товары, и вообще эпоха простого обмена товар на товар без денежного посредника. У нашей семьи никакого товара не было, одни обесценивающиеся деньги. Талоны распределялись по учреждениям и по месту жительства, и т. к. талонов на всех не хватало, то они разыгрывались как на работе, так и в подъездах. Те, кто не имел возможности выкупить вещь по выигранному талону продавал его по завышенной цене. Водку тоже выдавали по талонам. Часть водочных талонов Лёня менял на сахарные, которые были в большом дефиците. Все, кроме нас, заготавливали варенье и компоты из продукции своих садовых участков, и сахар был продуктом № 1. А мы на сахарные талоны часто покупали любимые сластеной Лёней пастилу и зефир. В институте я неожиданно выиграла талон на чешскую кухню «Арома» и пару лет в Москве мы наслаждались видом нашей новой кухни из натурального дерева и очень красивой. В феврале 1991 года на Лёнин день рождения пришла очередная телеграмма-анаграмма, где первые буквы каждого слова в предложении составляют фамилию адресата («Фонштейн», для тех, кто забыл): «февралем отоваривай нижние штаны талоны есть йоркширов нет». Потрудились, умники.
Оля как-то уже обустраивалась в Америке, и настало время отправлять туда Анечку. Я должна была ее туда отвезти. Долгое время добивались получения для нее отдельного заграничного паспорта. Ведь я должна была вернуться в Москву, а она остаться в Америке. Наконец наша вторая бабушка Нина решила этот вопрос радикально, подарив сотруднице ОВИРА небольшой подарок. На следующий день отдельный паспорт для Ани был готов. Планировали поехать в Америку в июле 1991 года. В последний раз в июне мы вдвоем с Аней пару недель отдыхали на турбазе на Волге. Еда в столовой была почти не съедобная. Быстро потратили взятые с собой деньги на покупку клубники, очень вкусной, прямо с грядки.
Одолжили деньги просто у людей, с которыми там познакомились, с ними вместе ели черный хлеб, поджаренный на сковородке, очень вкусный. Почти каждый день Аня днем отправлялась смотреть американские детективы, которые крутили на турбазе, а я в это время невдалеке упивалась чтением «Доктора Живаго» Бориса Пастернака и чувствовала себя счастливой. Надо сказать, что когда я через несколько лет вернулась к чтению этой книги, она уже не произвела на меня такого сильного впечатления.
Да, 12 апреля 1991 года Оля вышла замуж за Юру. Большую часть дня 12 апреля мы провели на Центральном почтамте, чтобы позвонить и поздравить их, и вот уже 22 года мы каждый год напоминаем им об этой дате.
Вскоре появилась возможность звонить в обе стороны по домашнему телефону. Российская система власти качалась, как колосс на глиняных ногах, и уже ничто не могло остановить её распад.
Я собиралась пробыть в Америке около трёх месяцев. С 11 по 16 августа в г. Мэдисон, штат Висконсин, должен был состояться очередной симпозиум по биологии актиномицетов, куда я была приглашена. Кроме того, Арни Демейн организовал мне по его собственной инициативе турне с лекциями и семинарами в большом числе престижных американских университетов и фармацевтических фирм. Я заготовила два доклада, один по результатам изучения фага ОС31, а другой по характеристике клонированных генов продуцентов антибиотиков. За время чтения этих лекций я так натренировалась, что чувствовала, что во мне пропал несостоявшийся лектор.
Уезжали мы с Анечкой из Москвы в Бостон в середине июля. В аэропорту мы увидели В. В. Познера, моего однокурсника и приятеля университетских лет. Он уже был известным на всю страну телевизионным журналистом и представлялся мне совершенно другим человеком, не тем, которого я знала в юности. Я как-то даже оробела, но Ане очень хотелось с ним познакомиться, и я пошла у нее на поводу. Как только В. В. Познер меня увидел, он сразу стал тем Володей Познером, с которым первые два университетских года мы учились в одной группе и весь первый год сидели за одним столом в зоомузее на Моховой и страдали в том же здании в подвале в анатомичке. Он сразу же стал вспоминать университетские годы и то, как ему помогло в жизни образование, полученное на кафедре высшей нервной деятельности. Попрощались, чтобы больше никогда не увидеться. Нет, я-то его иногда до сих пор вижу по телевизору. Он узнаваем. Мы с Аней имели выгоду от этой встречи с ним в аэропорту. Одна молодая семья, летевшая в нашем самолете в первом классе, весь полет приносила нам вкусную первоклассную еду, заметив, что мы общались со всесоюзной знаменитостью. Добравшись до Бостона, Аня прилипла к телевизору и с помощью мультиков быстро подготовилась к началу школьного сезона. Интересно, что по-русски она писала с ошибками, а по-английски, как мне казалось, ошибок не делала. Вскоре после нашего приезда нас всех троих пригласил в гости Арни Демейн и его жена Джуди, с которой я познакомилась, когда Арни приезжал на конференцию в Армению с женой и дочерью. Зашли к ним в большую квартиру в многоквартирном доме в районе с охраной. Ужинали в ресторане. Арни смеялся, потому что каждый из нас троих по-разному относился к фигуре Б. Н. Ельцина, ставшего вскоре президентом России. Скоро началась моя напряженная поездка с лекциями. Я еще раньше забыла упомянуть, что перед моим отъездом мы с Леней решили, что нам будет трудно жить в Москве без наших девочек, и я собиралась во время моей поездки прощупать, есть ли почва для моего устройства на работу. Вообще-то в это время Москву покидали молодые ученые, а среднее поколение, как правило, не говоря о старшем поколении, к которому мы уже принадлежали, совсем не торопились уезжать и полностью менять свой образ жизни. Не помню точный график своих посещений фирм и университетов. Думаю, что сначала я сделала доклад на фирме Шеринг (Schering Plough Research), успешно внедряющей в медицину новые лекарства, а потом на фирме Ледерле (Lederle Laboratories), в которой одним из объектов был продуцент хлортетрациклина. Во время доклада я чувствовала живой интерес аудитории; объект, продуцент хлортетрациклина, у нас был общий, и чувствовалось, что наши данные их заинтересовали. Перекусить со мной днем пошли сразу несколько человек, и состоялось такое неформальное интервью. По возвращении на фирму мне предложили на ней работать и даже показали мое будущее рабочее место. Я была на седьмом небе от счастья и провела вечер в роскошном небольшом отеле Хилтон. Фирмы не скупились на расходы для иностранных визитеров моего калибра, и я впервые разъезжала в лимузинах. На следующий день был доклад аж в Принстонском университете с его высоким престижем и великолепным кампусом. Мне показалось, что для собравшейся публики мой доклад не представлял большого интереса и был принят к слушанию просто, чтобы поставить галочку о том, что семинар проведен. К тому же публику, по-моему, коробил мой английский.
В. Вашингтоне меня встречал профессор Эдвард Кац, который заведовал большой лабораторией в Джорджтаунском университете (Georgetown University). Это из его лаборатории к нам в далеком 1978 году приезжал работать на целый год Том Труст. Как я уже упоминала, Эдвард устроил мне сюрприз и привез меня в гости к Тому Трусту, который уже был известным хирургом-отолярингологом. На следующий день Эдвард показал мне Вашингтов и проводил меня в аэропорт для полета в Чикаго. Там у меня была назначена незапланированная встреча с Джеймсом Шапиро и семинар в его лаборатории. Джеймс предложил мне остановиться в его большом доме, где он жил с женой и двумя детьми-старшеклассниками. День провели в Чикагском университете, днем был неформальный семинар с моим докладом по фагу phiC31. Джеймс много лет работал с бактериофагами, и целый год у него в лаборатории работал В. Н. Крылов из нашего института. Меня удивило, что Джеймс во время моего визита не имел ни сотрудников, ни лаборантов. Работал один в большом помещении, в котором находилась и большая коллекция бактериальных мутантных штаммов. Вечером был званый обед с семьей Джеймса и четой его университетских коллег. Стол сервировался очень тщательно и, по моим представлениям, довольно долго. На следующий день вечером ходили почему-то в приезжий цирк. Следующий последний день выходных я провела с Сережей Миркиным и его семьей. Они мне показали центр Чикаго, свой новый дом. Вечером пошли все вместе с семьей Джеймса в ресторан. Было видно, что Джеймс и Сережа понравились друг другу. Попращавшись с Чикаго, я поехала на конференцию по биологии актиномицетов в г. Мэдисон, штат Висконсин, абсолютно не подозревая, что проведу в этом замечательном городе долгих двенадцать лет своей жизни. Участников конференции поселили в студенческие общежития Висконсинского университета, которые пустовали во время летних каникул. Председательствовал на симпозиуме Чарльз Ричард Хатчинсон, всемирно известный ученый в области изучения биосинтеза антибиотиков. Его лаборатория была одной из самых престижных в Америке в этой области исследований. Будучи по образованию биохимиком, Ричард преодолел барьеры, стоящие на пути решения новых сложных проблем, и очень быстро и эффективно ввел в обиход своей лаборатории генетические и генно-инженерные методы изучения структуры и функций генов, контролирующих биосинтез антибиотиков. Я была знакома с Ричардом, пересекалась с ним на актиномицетных симпозиумах и даже вспомнила, что давно, в 1985 году я ему рассказывала о фаге phiC31. Ричард помнил всё. Во время конференции в доме Хатчинсона состоялся приём, на котором я присутствовала как организатор будущего московского симпозиума по биологии актиномицетов. О возможности работать в его лаборатории я его не спрашивала.
После симпозиума мои коллеги из Илай-Лили (Ili-Lilly and company) пригласили меня прочесть лекцию и провести семинар в лаборатории генетики, которой заведовала Бригита Шунер. В лаборатории, в частности, занимались оптимизированием плазмидных векторов, содержащих ген интегразы фага phiC31. В результате функционирования этого гена плазмида с отклонированными на ней актиномицетными генами могла легко встраиваться в хромосомы различных актиномицетов. Вскоре из этой лаборатории вышла статья, описывающая конструкции плазмид различного назначения. В нашей будущей работе в Америке мы сразу стали их использовать и модифицировать для наших целей. Джин Сено, сотрудник лаборатории и мой друг еще с давних 80-х, предложил мне провести выходные с его семьей. Ночевала я в комнате их старшей дочери. На потолке светились звезды ночного неба. Дом находился в живописном пригороде г. Индианополиса, штат Индиана. В воскресенье купались и загорали в клубе-бассейне, и я учила плавать младшую дочь Джина. Рано утром в понедельник на кухню, где мы собирались завтракать, вошел взволнованный Джин и сообщил, что М. С. Горбачева сняли с его должности генсека и власть перешла к организаторам заговора (путча). Мы в Америке, Лёня в Москве. Джин предложил срочно звонить в Москву по телефону компании. Звоню, связь работает, значит революция пока не идет по установленному когда-то порядку: установить контроль над телефонной, телеграфной и железнодорожной связями. Леня грустным голосом сообщает, что по Ленинскому проспекту в двух шагах от нашего дома движутся танки, а по телевизору бесконечно звучит музыка из балета П. И. Чайковского «Лебединое Озеро». Впоследствии все вздрагивали при звуках этой прекрасной музыки, если она вдруг начинала звучать по телевизору. Я готова срочно приехать в Москву, но Лёня говорит, чтобы мы пока оставались в Америке. Звоню Оле. Она, конечно, уже все знает и все последующие дни по несколько раз в день звонит Лёне. Связь по-прежнему работает. Но, как известно, путч провалился, и с экранов телевизоров исчезли испитые и испуганные лица путчистов. Боже мой, кто же был у власти в нашем государстве?! Вскоре известные всем события покатились стремительно, как снежный ком с высокой горы.
Из Индианополиса я поехала в г. Коламбус, штат Огайо, где находится один из самых больших университетов Америки. Там я прочла две лекции и как приглашенный лектор имела традиционную встречу со студентами. В разговоре с двумя ведущими сотрудниками лаборатории я обмолвилась, что хотела бы устроиться на работу в Америке. Они могли мне только предложить короткий полугодовой визит с оплатой суточных. Конечно, такие условия меня не устраивали. Но я знаю, что многие молодые русские ученые в тот период времени соглашались работать в Америке за совершенно мизерную зарплату. Я вернулась в Бостон, часто общались и даже собирали грибы с ближайшей Олиной подругой Ирой Архиповой и её семьей. Ира в ту пору уже работала в Гарвардском университете, где и работает до сих пор. Мой бостонский курс лекций, на мой взгляд, был наиболее удачным. Я уже чувствовала себя более раскованной, прочитав несколько раз лекции на одну и ту же тему, и поднялась на одну маленькую ступеньку выше в разговорном английском. В университетах и фармакологических фирмах Бостона я ощущала живой интерес слушателей. Так было, например, в Гарвардском университете в лаборатории Ричарда Лозика и на фирме Нью Инглэнд Байолабс (New England Biolabs), где особенно заинтересовались нашими данными по идентификации с помощью фага phiC31 системы рестрикции и модификации у модельного штамма А(3)2. Кстати, дальше наших генетических данных дело не пошло, так что в данном случае десятилетний срок сильно удлинился. Приехав в Бостон, я не нашла никаких известий из фирмы Ледерле по поводу приглашения меня на работу. Немного подождав, обмолвилась об этом Арни Демейну. Он через какое-то время мне сообщил, что на фирме меня не могут взять из-за конкурентных взаимоотношений между двумя лабораториями. Тут я уже поняла, что радоваться нельзя, не имея письменного подтверждения о принятии на работу.
Так я и вернулась в Москву ни с чем и окунулась сразу в московскую жизнь с поездками на работу и обратно на трех троллейбусах. Такси, по-моему, вообще исчезли из обихода. В. Москве наступили неспокойные времена с чувством, что никто тебя не защищает. Появились слухи о частых грабежах квартир. Мы старались быть дома до наступления темноты, но и там чувствовали себя не в полной безопасности. Многие стали укреплять свои квартирные двери и ставить дополнительные двери на несколько квартир. Несколько раз вечером слышали выстрелы с улицы. В магазинах по-прежнему пусто. Быстро приближалось Лёнино 60-летие. Отмечали, как всегда, дома. Оля прислала нам кредитную карточку, и мы отоварились в валютном магазине на Новом Арбате.
Переживали, что потратили 40 долларов. Тогда для нас это была значительная сумма. Гостей поразили сыром оранжевого цвета. Кроме того, Лёня достал хороший большой заказ, который выдавали для празднования знаменательных дат получателя при предъявлении паспорта. Как всегда, по тридцатилетней традиции, почтальоны принесли поздравительные телеграммы-анаграммы. Не могу не привести здесь текста двух из них. Первая телеграмма пришла, по-видимому, от Юры и Тани Дьяковых. При расшифровке второй телеграммы оказалось, что их отправители себя обозначили. Текст первой телеграммы гласил: «Фанфарами отмечай наступление шестидесятилетия требуй единения йеменского народа». Расшифровка второй телеграммы гласила: Леониду Максовичу Фонштейну Витя Лена (Рошаль). А вот и сам, пожалуй, самый длинный текст. Наверное, они трудились над ним весь предыдущий год. А может быть, я преуменьшаю их способности: «Ликование единомышленников огромно наконец имеем достойного мужа академии который способен объявить всему изумленному человечеству фимиам оставьте навсегда шаманам требуйте единых йокагамских нелеквидов всегда ищите трогательной ясности любя естественность найдешь апофеоз». Вот уж я точно знаю, что не смогла бы сочинить ни одной такой телеграммы. Правда, я и не пробовала.
И вдруг весной 1992 Ричард Хатчинсон присылает письмо, что он остро нуждается в помощи для осуществления совместного с фирмой Эббот проекта по идентификации генов биосинтеза антибиотика рапамицина. С этой целью необходимо было осуществить введение в штамм изолированной ДНК для получения мутаций в генах биосинтеза этого антибиотика. Все их попытки введения в штамм ДНК с помощью трансформации или конъюгации оказались неудачными, и Хатч (все сотрудники его лаборатории так его кратко называли в глаза) вспомнил о возможности использования для этих целей фагового вектора. Я сразу послала ему ответ электронной почтой (тогда на весь наш институт был только один электронный адрес), что я согласна принять участие в этом проекте.
Через некоторое время Р. Хатчинсон ответил, что для подписания со мной контракта требуется довольно длительная работа адвокатов. Получив это известие, уже вспоминая свой предыдущий опыт с фирмой Ледерле, решила, что и это предложение не осуществится. В нашем институте начались финансовые трудности, и хотя мы продолжали напряженно работать, чувствовалось, что из-за нехватки реактивов и оборудования работать на современном уровне не удаётся. Я даже начинала подумывать о том, не уйти ли мне в консультанты. Лёня в своем академическом институте, занимаясь в то время, главным образом, административной работой, оценивал свое будущее в институте как относительно стабильное. Первой нашу лабораторию покинула О. А. Клочкова, уехав в Америку вслед за мужем Лёней Якубовым. Все годы жизни в Америке наши пути с Олей и Лёней пересекались. Сейчас мы живем в Калифорнии совсем недалеко друг от друга. Оля состоялась в Америке, как очень успешно работающая в фармацевтической фирме. Геннадий Сезонов тоже стал усиленно искать работу в Европе или в Америке, я пыталась ему помочь. Сначала были какие-то возможности в Германии, и он стал учить немецкий, потом в Америке, переключился на английский и, наконец, нашел работу во Франции и так до сих пор там и работает. Длительное время преподавал в Сорбонне, сейчас тоже уже давно работает в институте Пастера. Встретились мы с ним в Париже в 2001 году и до сих пор переписываемся. Он опубликовал книгу «Биология и генетика Escherichia coli», к моему сожалению, на французском языке, так что пришлось удовлетворяться хорошими иллюстрациями. В начале книги прочла не без удовольствия его благодарность в мой адрес.
Во второй половине 1992 года я планировала участвовать в конференции Американского микробиологического общества (ASM), которая должна была состояться в г. Блюмингтоне, штат Индиана, а после конференции навестить Олю и Анечку. В то время Оля уже работала в Калифорнийском Университете в Лос-Анджелесе, куда её пригласил к себе в большую лабораторию А. Варшавский. Все трое (Оля, Аня и Юра) пересекли Америку за 10 дней на машине с остановками, главным образом, у друзей, не забывая об американских достопримечательностях. Все-таки Лос-Анджелес был ближе к Сан-Франциско, где продолжал работать Юра. Он покрывал это расстояние часов за шесть, часто превышая скорость, и один раз поплатился за это значительным штрафом. Перед поездкой я договорилась с Чейтеном Косла (с ним я познакомилась в Норидже в 1991 году) о семинаре в Стэнфордском университете, где он был профессором. Кроме того, наметились контакты с фирмой Экзоген (Exogene). Фирма хотела купить у нас продуцент хлортетрациклина. Территориально она была расположена на той же очень длинной улице, на которой в Пасадине (пригород Лос-Анджелеса) жили теперь Оля и Аня. Аня ездила по этой полной машин магистрали в школу на велосипеде. И вдруг в самом конце августа или в начале сентября Р. Хатчинсон присылает мне все необходимые документы для поездки и работы в его лаборатории. Контракт рассчитан на один год, и начало работы намечено на 1-ое Октября. Да, недооценили мы Хатча по началу! До поездки остаётся на все про все один месяц. И мы решаемся ехать. Для меня это продолжение работы, которой я занималась всю жизнь и на уровне, который я в последнее время мечтала освоить. Делать все от начала до конца собственными руками. В то же время это было довольно рискованно, несмотря на то, что я хорошо знала объект и всегда очень внимательно планировала и анализировала полученные результаты. Конечно, решение ехать очень трудно далось Лёне. Он занимал высокую должность в институте общей генетики РАН, был избран коллективом института членом общего собрания академии наук с правом голосования, координировал работу большого числа теперь уже общероссийских научных программ. И надо было это все бросить и ехать в Америку в качестве сопровождающего лица в полной неизвестности в отношении возможности найти там работу. Но все-таки он решился ехать, и мы стали лихорадочно собираться, сжигая за собой мосты, но не прерывая работу в институтах. Мне разрешили взять с собой все необходимые для начала работы актинофаги и актиномицеты, которые, конечно, нам в дальнейшем очень пригодились.