Торговцы раскладывали свой товар прямо на тротуарах, публика ела и отдыхала там же. В ювелирных магазинах было очень много красивых, сделанных с большим вкусом ювелирных украшений. Правда, мне было совершенно непонятно, настоящие ли они или поддельные. После долгих размышлений (с проблемой выбора у меня всегда проблемы) я все-таки купила себе небольшое кольцо с изумрудом. Хотела оценить его в Москве, но как-то так и не решилась. Так и ношу его иногда с удовольствием. Еще в последний момент купила себе платье шелковое, зеленое, оригинального фасона. Оно служит мне вот уже ровно 30 лет. Лёня его очень любил, хотя мне оно поднадоело. В середине конгресса нас опять пригласили на ужин. Вся еда была очень соблазнительной, особенно высокие красивые торты. Ужин мне обошелся дорого. На следующий день нас повезли на экскурсию, чтобы посмотреть одно из семи чудес света Тадж Махал. Что со мной творилось! По дороге ни одного туалета. Наконец, на одной из остановок ворвалась в туалет со строгой надписью: Только по малой нужде! Но тут уж было не до надписей.
Поехали дальше. Вдоль всей дороги до конца нашего пути стояли какие-то подобия жилищ с нарами, открытые со всех сторон и только с ветхими крышами над головами, и в них ютились семьи с детьми. Это было тяжелое и незабываемое впечатление. Я удивилась, что не почувствовала такой драматической реакции со стороны своих коллег, англичан. Это все-таки была их бывшая колония.
Наконец, подъехали к пункту назначения. Мавзолей-мечеть Тадж Махал был построен потомком Тамерлана императором Джаханом в память умершей от последних родов любимой жены. Сейчас в интернете есть подробнейшие описания этого Мавзолея, прекрасные фотографии и видеосъемки даже с самолета. Вид Тадж Махала превзошел все наши ожидания. К нему вела широкая аллея парка, которая почти от главных ворот при входе в парк переходила в широкий канал с фонтанами. С аллеи сразу открывался божественный вид на Мавзолей на фоне ослепительно синего неба. Дворец как-будто парил в небе. В общем, это зрелище запоминается на всю жизнь. Когда мы подошли ближе, фонтаны не работали, и можно было любоваться точной копией дворца – его отражением в прозрачных водах канала. Мавзолей весь как-будто светился, так как был построен из совершенно особого сорта мрамора, меняющего цвет в разное время суток и при разной погоде. Когда мы вошли внутрь, то увидели, что все стены дворца инкрустированы разнообразными полудрагоценными камнями. С тыльной стороны дворца внизу текла полноводная река Джамна, по которой плыл плот с покойником. Вернулись в Дели потрясенные увиденным. Конечно, остальные бесчисленные красоты Индии нам были не доступны. Но мы вполне довольствовались увиденным. На конгрессе часто общались с Дэвидом и Джойс Хопвудами. Они жили в другом отеле, и мы как-то раз поужинали вместе почти по-европейски.
Проходя мимо доски с объявлениями в фойе конгресса, я заметила записку с моим именем с просьбой встретиться. При встрече я увидела перед собой китайца – участника конгресса. К сожалению, теперь я не помню ни его имени, ни фамилии. Мы с ним быстро выяснили на моем родном русском языке, что я – дочь Эммы Григорьевны Ломовской, у которой он учился в 50-х годах несколько лет в Московском университете и даже делал у нее дипломную работу. Он прекрасно говорил по-русски, хотя покинул Россию, наверное, больше тридцати лет тому назад. Тяжелые годы репрессий в Китае ему удалось пережить, так как он уехал в очень отдаленный от центра район. Работал там над выведением новых сортов риса, которые уже в то время широко использовались и давали высокие урожаи.
Он стал видным ученым, профессором. Мою маму он вспоминал с уважением и любовью, передал ей письмо и сувениры. Когда я вернулась в Москву, мама сказала, что это был ее лучший ученик за все годы ее педагогической деятельности, и она была несказанно рада, что он жив, что помнит ее и что она получила от него такую теплую весточку.
Оставалось два дня до окончания конгресса. И вдруг ко мне подошел незнакомый участник конгресса и сказал, что Дэвид и Джойс по пути в какой-то крупный научный центр на легковой машине попали в ужасную автомобильную катастрофу. Больше всех пострадала Джойс, которая после этого инцидента долгое время находилась в Дели в Британском госпитале. Дэвид отделался переломами. Я послала им свои соболезнования с надеждой на их скорое выздоровление. В последний день конгресса перед его участниками с большим, почти профессиональным докладом-приветствием выступила премьер министр Индии Индира Ганди. Кто мог предположить, что через короткое время она станет жертвой убийцы. Улетали мы в Москву на следующий день вечером. С борта самолета, когда он взлетел, видны были бесконечные костры на улицах Дели, у которых ночевали и грелись бездомные в уже холодные сентябрьские ночи.
Наша дочка Оля в 1983 году завершила учебу в МГУ на кафедре молекулярной биологии. Молодые специалисты, окончившие эту кафедру, получали прекрасное образование и высоко ценились, как потом выяснилось, за рубежом. После окончания Университета Оля поступила в аспирантуру в лабораторию Романа Бениаминовича Хейсина в Институт молекулярной генетики АН СССР и была его последней аспиранткой, проводила на работе массу времени. Женщины, сотрудники лаборатории Романа Бениаминовича, по-моему, сокрушались, что по характеру Оля не похожа на свою маму.
Роман Бениаминович безвременно, в 63 года, скончался летом все того же 1985 года, унесшего жизни стольких близких или тесно связанных с нашей жизнью людей.
Наша внучка Анечка все первые классы ездила в школу на метро, пристраиваясь к какой-нибудь тёте. Я не помню, знали ли мы о том, что родители не провожали её в школу.
В 1984 году совершенно неожиданно, я получила приглашение от Виктора Николаевича Крылова, заведующего лабораторией бактериофагов в нашем институте, сделать доклад на секции бактериофагов на Вирусологическом конгрессе в г. Синдае, Япония.
В. Н. Крылову был предложен пост председателя этой секции с привилегией составить ее программу, и он включил в программу мой доклад по генетике и молекулярной биологии актинофагов. Я всегда относилась с большим уважением к научным достижениям Виктора Николаевича и особенно к тому, сколько новых феноменов ему и его сотрудникам удавалось открыть в области, в которой трудилось так много выдающихся бактериофагистов. С ним лично у меня не было тесного научного общения, но работали мы значительную часть нашей жизни в одних и тех же научных учреждениях. Я была польщена его выбором, т. к. давно известно, как трудно быть пророком в своем отечестве.
Как представляется, г. Синдай был выбран для проведения в нем Вирусологического конгресса в честь названия именем этого города вируса, изолированного в 1952 г. японским вирусологом Н. Курога. В. Японию мы летели втроем: академик Виктор Михайлович Жданов, директор Института вирусологии АМН СССР, Виктор Николаевич Крылов и я. Первый раз за рубежом у меня оказалось много свободного времени. Работа секции закончилась в первые дни, и я посещала только общие обзорные доклады по животным и растительным вирусам. Город на берегу океана был очень живописным, правда, расположенном в дождливом и влажном районе Японии.
Такого оригинального, но такого трудоёмкого спопоба ходить сухим целый день под дождем я еще не встречала. Весь центр, а может быть и значительную часть города покрывала стеклянная крыша.
На нашей секции было много докладов по вирусам сбраживающих микроорганизмов, вообще направленность секции была прикладная. Докладчики приехали из многих стран. У меня даже сохранилась фотография всех докладчиков нашей секции, но фамилий я вспомнить не могу. В честь окончания секции нас пригласили в ресторан, где стол был уставлен разнообразными блюдами, приготовленными из сырой рыбы. В этот день почти ничего попробовать не удалось, хотя есть очень хотелось, но потом нам привил вкус к сырой рыбе сотрудник советского посольства, который по долгу службы сопровождал нашего академика Виктора Михайловича Жданова. Он же и упомянул, что сырая рыба составляет значительную часть рациона сотрудников советского посольства.
Послушать мой доклад пришла Джейн Вестфелинг – американский генетик актиномицетов, с которой мы познакомились во время моего визита в лабораторию Д. Хопвуда в 1980 году. Ей мой доклад понравился. Она тогда еще не работала с актинофагами, и ей было интересно узнать сразу всю сумму данных, полученных за последние годы в нашей лаборатории по изучению актинофага phiC31. Джейн была красивая, очень коммуникабельная, она недавно вышла замуж и приехала на конгресс с мужем. Пара очень хорошо смотрелась. В тот же вечер они пригласили меня в ресторан вместе с Ральфом Кёрби, тоже нашим коллегой-актиномицетчиком. В то время он работал в Кейптауне в Южно-африканской республике. В. Синдае он глотнул настоящей японской экзотики, поселившись в отеле, который снимали японцы. К тому же это было и дешевле. В ресторане мы сидели на подушках за очень низким столом, а в соседнем зале японцы сидели за обычными столами. Это, конечно, удобнее. Ели здоровую пищу, обмакивая на очень короткое время тонкие куски сырого мяса и овощей в чан с кипящей водой. На следующий день улетали в Токио. Оба Виктора с удовольствием переложили на меня все переговоры о нашем дальнейшем пребывании в Токио. По прибытии нашего такси к отелю его очень долго осматривали на предмет наличия в нем бомбы.
Организаторы конгресса не поскупились на деньги для докладчиков, и я купила двухкассетный магнитофон очень хорошего качества. Тогда в Москве все пользовались кассетами, о дисках еще и не помышляли, хотя вскоре они появились неожиданно быстро. Магнитофон честно служил нам и нашим знакомым, любителям качественных записей. Не исключено, что там было и место для прослушивания дисков.
В конце лета 1985 года я участвовала в симпозиуме по биологии актиномицетов (ISBA) состоявшемся в Венгрии. О своей юбилейной дате (50-летии) по секрету сказала только Киту Четеру. Конечно, я свой доклад подготовила, но когда мы обсудили наши и его данные, то решили сделать один доклад на двоих и его, конечно, сделал Кит Четер. После доклада ко мне подошла одна участница симпозиума и поинтересовалась, как это мы, работая в разных странах, можем так координировать наши исследования.
В последний день симпозиума всех актиномицетных генетиков пригласил к себе Ш. Биро, который какое-то время был на стажировке в отделе Д. Хопвуда, а недавно продолжительное время работал в лаборатории Ричарда Хатчинсона в Виснонсинском университете. Я ему завидовала белой завистью, потому что он, работая в Америке, освоил метод определения нуклеотидных последовательностей актиномицетных генов и очень этим гордился.
Международный симпозиум по генетике промышленных микроорганизмов, Киото, Япония, июнь 1982 г. Слева направо сидят Н. Д. Ломовская, В. Г. Дебабов и С. М. Навашин. Все довольны.
Торжественный приём по случаю избрания новых членов в орг. Комитет Международного Симпозиума по генетике промышленных микроорганизмов, 1982 год. Слева Хильда Шремп, ФРГ, справа Наташа Ломовская, СССР. Фамилию мужчины в центре вспомнить не могу.
Международный вирусологический конгресс, секция бактериофагов, докладчики на секции. Во главе секции В. Н. Крылов, пятый справа. Крайняя справа Н. Д. Ломовская.
Академик Медицинской Академии Наук СССР. Жданов, профессора Н. Д. Ломовская и В. Н. Крылов. Справа сотрудник Советского посольства, который научил нас есть сырую рыбу. Всё Советское посольство увлекалось этой полезной едой. Академиков полагалось сопровождать сотрудниками посольства.
Глава 23
Ох, уж эта вторая половина 80-х! Дома и на работе
По возвращении из Венгрии отметили дома мое 50-летие сначала с друзьями, а потом пригласили к нам домой сотрудников моей лаборатории. Они подарили красивый батик, который до сих пор на протяжении стольких лет и перемещений еще висит у нас дома, но уже в Америке. В это время в СССР уже началась вовсю антиалкогольная компания. Гости что-то пили, но совсем немного. Позже пришел муж Норы Мкртумян Мурад с бутылкой коньяка и устыдил нас всех. Как мне говорили мои сотрудники, в каждой лаборатории института обязательно имелся осведомитель, но я до сих пор так и не знаю, кто же это был. Не помню также, кто мне рассказал, что и кабинет директора нашего института тоже всегда прослушивался. Сидя вместе в моём кабинете на работе мы с Норой Мкртумян уже давно привыкли обсуждать мировые проблемы вне его стен. В общем, уже в середине 80-х, когда казалось, что наступает время перемен, большинство жителей нашей страны продолжали, как и прежде, как овцы, послушно выполнять решения властей. Так в это время была выкорчевана по указке сверху виноградная лоза ценнейших сортов крымских вин, вино вообще исчезло с прилавков магазинов, за водкой выстраивались гигантские очереди, пока на нее не ввели талоны. О жизни по талонам чуть попозже. Вообще постепенно из магазинов все стало исчезать, начался период товарообмена. Т. к. у нас в руках никакого товара не было, то мы раньше других стали ощущать наступающий дефицит, несмотря на высокие зарплаты, которые мы еще продолжали получать. Мы с Лёней нарисовали кривую, которая должна была указать, когда же исчезнут все продукты из магазинов. Вышло все точно по этой кривой. А власть провозглашала необходимость построения социализма с человеческим лицом.
В начале 80-х мы перестали снимать подмосковные дачи. В последнее подмосковное лето еле унесли ноги с дачи, хозяином которой оказался наркоман. Дачу сдала его жена, которая потом исчезла. Уехали с дачи, прихватив бедную, не кормленную хозяином маленькую собачку. Ее взяла к себе Анина няня. Все последующие годы Анечку летом попеременно пасли в Прибалтике – Эстонии или Литве. Жили обычно около озер, в красивых местах, хорошо питались и даже кое-что покупали из того, что уже давно нельзя было купить в Москве. Пару раз в 80-е по 10–12 дней отдыхали зимой по блату (путёвки туда нам доставала подруга Миры, Лёниной сестры) в доме отдыха санаторного типа, принадлежащего крупному авиазаводу. Рабочих и нас вместе с ними еще хорошо кормили. Мы (особенно, конечно, я) наслаждались лыжными прогулками, ходили по темному лесу в кино в соседний санаторий. Каждую субботу и воскресенье в нашем доме отдыха в отдельном корпусе отдыхало заводское начальство, а мы пользовались буфетом, который приезжал вместе с ними, покупая там, главным образом, уж самый дефицит, банки с консервированными ананасами.
В 1987 году я поехала вместе с Олей, Анечкой и Мишей на горнолыжную станцию в Карпатах. Только там я почувствовала, что отношения между Олей и Мишей стали портиться. Мы всегда относились к Мише хорошо. И вдруг я неожиданно увидела, как плохо он стал относиться к Оле, и ее многочисленные усилия сглаживать конфликты ни к чему не приводили. И действительно, после почти десяти лет совместной жизни они разошлись по Мишиной инициативе. Он не претендовал на их квартиру, и она впоследствии по сложному обмену досталась папиному внуку Володе, сыну старшей Наташи.
Оля с Анечкой переехали в квартиру моего папы, а папа после первого инсульта переехал жить к нам. Мы, фактически, вдвоем в нашей последней московской квартире и не жили. Сначала несколько лет жили с молодой семьей, потом даже с Аниной няней, а потом много лет с нами жила моя родная тетя Валя, сестра моей мамы, когда она ушла на пенсию. Папа прожил у нас недолго, и опять приехала к нам совсем одинокая тётя Валя, которая жила у нас до нашего отъезда в Америку. Ее родная дочь, моя двоюродная сестра Галя, уже очень давно жила с сыном в Швеции, переехав туда из Израиля. Один раз Валя ездила в Швецию уже в 80-х. Связь с дочерью поддерживалась в письмах и небольших посылках. С разрывом менее чем в два года (в 1986 и 1988 годах) мы с Лёней оперировались в онкоцентре, сначала я, а потом и он. Оба раза нас туда мгновенно устраивал Николай Павлович Бочков. Он в течение многих лет был директором Института медицинской генетики и занимал различные высокие административные посты в президиуме АМН СССР.
Я с Николаем Павловичем Бочковым познакомилась в далеком 1965 году на симпозиуме в Чехословакии, посвященном столетию со дня открытия законов Менделя. Потом периодически виделись уже в Москве на разных научных конференциях, встречались, как старые знакомые. С Лёней и в 70-е, и в 80-е годы у Н. П. Бочкова были частые деловые контакты и очень непростые рабочие взаимоотношения.
После моей операции в онкоцентре в 1986 году я на какое-то время впала в глубокую депрессию и уж не знаю как, но вывел меня из нее Миша, забежав на минуточку к нам домой. Я была ему очень благодарна. Когда мы неожиданно узнали в 1988 году, что и Лёне предстоит онкологическая операция, мы просто не могли поверить, что на нас опять свалилось такое несчастье. Но хирурги в обоих случаях вернули нас к жизни.
Оля защитила кандидатскую диссертацию в 1988 году и, наверное, впервые в жизни надела на банкет в честь защиты юбку, которую Лёня привез ей из Чехословакии. Банкет, конечно, был у нас дома. Мужчины, присутствующие на банкете, были в шоке, т. к. были приятно удивлены, увидев Олю в совершенно новом обличье. Лёня в это время был в очередной командировке, т. к. курировал одну из научных программ по взаимодействию со странами СЭВ. Оля тогда уже в течение многих лет была исполнительницей бардовских песен. Она знала их бесчисленное множество и производила на аудиторию сильное впечатление своим прекрасным исполнением. Пели на банкете по очереди с Сережей Миркиным, который долгие годы работал в лаборатории Р. Б. Хейсина, и Оля дружила с ним и его женой Леной. Вскоре Оля поступила на работу в институт микробиологии АН СССР, правда, там не было абсолютно никаких условий для работы молекулярного биолога.
Ситуация в стране стала молниеносно меняться и неожиданно стал приоткрываться железный занавес. Оля сразу, ничего нам не говоря, послала свое резюме в разные страны и готова была ехать даже в Австралию, куда её немедленно пригласили.
А научная жизнь в мире, в том числе и в области микробной генетики, продолжала интенсивно развиваться. Как всегда, функционировал Международный симпозиум по биологии актиномицетов (ISBA). Сначала на этих ISBA симпозиумах превалировали доклады по актиномицетам рода Streptomyces, которые образовывали большинство используемых в медицине антибиотиков. Поэтому на обоих симпозиумах присутствовала практически одна и та же стрептомицетная публика. Я участвовала в работе 4-х симпозиумов по биологии актиномицетов в 1985 году (Венгрия), в 1989 году и в 1991 году (США, Денвер и Мадисон) и в 2001 году (Канада).
В 1994 году ISBA должна была состояться в Москве, и я была выбрана председателем московского симпозиума. На последнем заседании симпозиума в Мэдисоне в 1991 году мне пришлось выступить и пригласить всех присутствующих принять участие в московском симпозиуме. В момент, когда раздались аплодисменты, я как-то вдруг почувствовала, что это мой звездный час. Но это состояние продолжалось совсем недолго. Так случилось, что в 1992 году я уже приехала работать в Америку, и мы с профессором Ричардом Хатчинсоном, который пригласил меня к себе в лабораторию в качестве приглашённого профессора вместе с супругом, приготовили и отправили в Москву несколько сот экземпляров первого информационного письма. Но я уже не смогла участвовать в этом московском симпозиуме из-за сложности оформления документов для выезда из Америки в Москву.
Теперь тематика этих симпозиумов резко изменилась и доклады, в основном, посвящены актиномицетам других родов. На последнем таком симпозиуме в 2012 году выступал с докладом Сергей Зотчев, мой молодой коллега еще по Московскому институту, наш коллега и близкий друг по работе в Мадисоне. Несколько лет после работы в лаборатории Р. Хатчинсона он стал заведующим лабораторией в Транхейме (Норвегия), а теперь с семьей живет и работает в Германии, и мы при оказии видимся с ним, его женой Ольгой и дочерьми Катей и Наташей.
Да, как-то стало труднее писать. Наверное, потому, что не просто выкроить время, чтобы продолжить эти воспоминания. И еще давит груз того, что надо это все отредактировать. Тревожат мысли, надо ли было вообще за все это браться. Хотя представляется, что в данный момент, как это ни удивительно, для меня сейчас это самое интересное занятие. И совершенно невозможно представить, как сложится судьба этих воспоминаний и найдутся ли вообще хоть какие-нибудь читатели. Да, и еще я всегда очень сожалею, что не обладаю зорким зрением, поэтому отношусь с большим пиететом к людям, которые все вокруг замечают. Кумиром в этом отношении у меня всегда был писатель Иван Бунин. К ним относится и Дэвид Хопвуд, выдающийся ученый и человек. Но если бы я обладала этим даром, то воспоминания сильно бы увеличились в объеме.
Моя зоркость, как мне кажется, распространилась исключительно только на мою научную работу и только в период моей активной научной деятельности. Ладно, все равно, отступать некуда.
В 1986 году осенью состоялся очередной международный симпозиум GIM86 в г. Сплит в Югославии. Меня пригласил сделать доклад на своей секции Джузеппе Сермонти. Я уже упоминала о нем как об одном из двух родоначальников генетики актиномицетов. Он дружил с С. И. Алиханяном, приезжал в его лаборатория вместе со своей женой и коллегой Изабеллой Спада-Сермонти еще в 60-х годах, посылал ему и мутанты модельного штамма S.coelicolor A(3)2.
В день приезда в Сплит было жарко, и я неосторожно выпила залпом стакан холодной воды и совершенно охрипла. Ни искупаться в роскошном море, которое плескалось в нескольких метрах от отеля, ни пообщаться толком. Правда, на следующий день после нашего приезда ко мне подошел Гриша Ениколопов из Московского института молекулярной биологии и заметил, что он еще никогда не видел советского ученого, который бы пользовался такой популярностью на зарубежном симпозиуме. Конечно, он преувеличивал. Помню, что Дэвид Хопвуд познакомил меня со знаменитым Стэнли Коэном из Стэнфордского университета, рядом с которым мы сейчас живем. Он мельком скользнул по мне взглядом, хотя уже несколько лет работал с актиномицетами. В этот вечер все долго веселились и танцевали под зажигательную музыку югославского оркестра.
На следующий день я все-таки искупалась. К докладу голос почти восстановился. В докладе, где моими соавторами были старожилы нашей лаборатории Нора Мкртумян, Таня Воейкова и Лида Емельянова, были представлены данные конструирования фаговых векторов с использованием и без использования методов генной инженерии. Разнообразные варианты последних были отобраны в фаговом потомстве лизогенных штаммов, содержащих в своей хромосоме два профага. Эти векторы, образованные в результате рекомбинации между двумя профагами, в дальнейшем были нами широко использованы для изучения взаимодействия фага phiC31 с продуцентами антибиотиков. Эти исследования заложили основу для использования в наших с Лёней работах уже в Америке фаговых векторов, сконструированных на основе фага phiC31 в качестве переносчика клонированных актиномицетных генов не только в модельные актиномицетные штаммы, но и в продуценты антибиотиков, используемые в медицине. Это имело большое значение для идентификации генов антибиотикообразования в актиномицетных хромосомах и для последующего изучения функций этих генов, чем мы и стали активно заниматься, уже приехав в Америку.
Много общались на этом симпозиуме с югославскими коллегами, которые многие годы очень успешно работали с актиномицетами Марией Алачевич, Владимиром Деличем, Ясенкой Пигач, с которой мы подружились и переписывались. Югославская фармакологическая компания Плива была одной из ведущих в Европе в области селекции высокоактивных продуцентов антибиотиков. Улетала я в Москву из аэропорта в Дубровнике. Дорога из Сплита вилась вдоль моря. Автобус выехал рано, хотелось спать. Но невозможно было оторвать глаз и пропустить красоты моря и многочисленных островов на всем протяжении пути. Живописным был и город Дубровник. Во время симпозиума я спросила у Дэвида Хопвуда, не хочет ли он все-таки когда-нибудь приехать в Москву, и вдруг он сказал, что хочет. Вернувшись домой, я написала директору нашего института В. Г. Дебабову, как и полагалось, бюрократическим стилем, докладную о большой целесообразности приглашения для посещения института с докладами двух крупных английских генетиков Д. А. Хопвуда и К. Ф. Четера с супругами. В министерстве согласились и выделили деньги для их визита.
Визит Джойс и Дэвида Хопвудов и Джейн и Кита Четеров состоялся в 1988 году. Сначала поехали впятером на несколько дней в Ленинград. На кафедре генетики ЛГУ нас встретил ее заведующий Сергей Георгиевич Инге-Вечтомов, которого я хорошо знала долгие годы просто как Серёжу. Ленинград – отдельная вотчина, что сразу почувствовалась в том, как откровенно Сергей Георгиевич стал рассказывать нашим гостям о положении в стране. Я бы в то время еще не решилась. Попросил он сопровождать нас Никиту Николаевича Хромова-Борисова (наверное, потому, что он тоже имел двойную фамилию), одного из ведущих сотрудников кафедры. Мы об этом ни разу не пожалели. Для нас, конечно, он все время был просто Никитой. Дэвид сразу оценил его достоинства. Поселили нас в роскошном отеле для иностранцев с видом на Финский залив. Меня, правда, запихнули в комнату рангом ниже, но я не стала качать права.
Кормили по буфетной системе, очень вкусно. Каждая еда стоила только один рубль, т. е. ничего не стоила. Как же мы много увидели в Ленинграде за этот короткий визит! Никите помогали сотрудницы кафедры. Побывали во всех пригородах. Помимо дворцов и музеев, открытых для публики, проникли во дворцы, которые обычной публике еще не были доступны. В одном из дворцов, по-моему, Шереметьевском, который давно уже был превращен в учреждение и весь был перегорожен на комнатушки, началась реставрация и уже был реставрирован прекрасный концертный зал, и нам разрешили остаться в нем на симфонический концерт. Дэвид абсолютно уверовал, что Никита может все устроить. Попали благодаря Никитиным стараниям в Мариинский оперный театр в царскую ложу. Билеты он достал только для нас, но Дэвид сказал, что он бьется об заклад, что мы увидим Никиту, сидящего в паркете. Так и случилось. Какой балет смотрели, не помню. Помню только, что хороший. Вернулись в отель, и Джойс с Дэвидом признались, что сегодня годовщина их серебряной свадьбы. Скоро в Никитиных руках возникла бутылка шампанского, и мы уселись в каком-то уютном уголке и ее распили. Было очень весело, каждый блистал юмором. Пожалуй, квинтэссенцией был рассказ Хопвудов о том, что познакомились они в кинотеатре, по-моему, в Ливерпуле, при просмотре картины С. Эйзенштейна «Александр Невский». Парадоксы жизни и пример взаимопроникновения культур, несмотря ни на какие преграды. Еще же был такой плотный железный занавес в 60-ые! И все-таки картина гениального русского режиссера, безвременно ушедшего из жизни, – в Англии! Правда, в Москве в 1961 году состоялся Международный биохимический конгресс и Джойс принимала в нем участие как биохимик по образованию. Там она познакомилась с известным ученым Рудольфом Салгаником и удивилась, как свободно они с ним говорили на некоторые политические темы. Когда она его об этом спросила он ответил со смехом, что он уже живет в Сибири. Единственное, что не удалось организовать в Ленинграде, так это собрать публику на доклад Д. Хопвуда. Но он сделал доклад в полном объеме. Больше всех информации досталось, конечно, мне. Возвращались в Москву в вагоне с двухместными купе. Моим соседом был молодой мужчина, священник высокого сана. Мы с ним проговорили почти всю ночь. Он работал по международным связям Московской патриархии и чувствовалось, что будет подниматься по служебной лестнице. Мне казалось, что я запомнила его имя, но сейчас в этом не уверена. Киту Четеру, на удивление, больше нравилась Москва, может быть, потому, что она уже была ему больше знакома. В. Москве и Кит, и Дэвид уже выступали перед полной аудиторией в нашем институте, посмотрели несколько лабораторий. Кстати, в своей недавно опубликованной книге «Streptomyces in Nature and Medicine: The antibiotic Makers» Oxford University Press, 2007, Дэвид Хопвуд описал почти детективную, по тогдашним советским меркам, историю. Им для определения нуклеотидной последовательности актиномицетной ДНК был необходим фермент рестриктаза, расщепляющий специфическую последовательность актиномицетной ДНК, который они не могли найти в фирмах, специализирующихся на синтезе и продаже этих ферментов. И вдруг в разговоре с одним из сотрудников нашего института выясняется, что в нашей лаборатории имеется микроорганизм, образующий эту рестриктазу и сама рестриктаза.
Дэвиду, конечно, очень хотелось сразу просто попробовать, подходит ли этот фермент для их целей. Конечно, на передачу даже просто рестриктазы без ее продуцента требовалось разрешение. Гости какое-то время оставались в холле института, хотя на них уже подозрительно поглядывал представитель спецслужбы. Наконец, появился сотрудник, обладатель фермента, попрощался с гостями и мы уехали в другой институт. При рукопожатии маленькая пробирочка с нужным ферментом оказалась между пальцами Кита Четера. Полученная таким способом рестриктаза действительно расщепляла необходимую специфическую последовательность в актиномицетной ДНК. Это позволило провести все предварительные эксперименты. Через некоторое время американская фирма выделила и стала продавать аналогичный фермент, который и использовали в дальнейшей работе.
В этот же день наши гости побывали в институте биоорганической химии АН СССР им. М. М. Шемякина, теперь имени Шемякина и Овчинникова. Не могу вспомнить ни одного примера, когда бы институт или другое учреждение было имени сразу двух людей. Я могу ошибаться, но, по-моему, наши гости восприняли этот институт как потемкинские деревни и сразу оценили, какие громадные деньги были вложены в его оборудование и другое оснащение. Потом все вместе поехали в Институт антибиотиков АМН СССР, где директором был С. М. Навашин, долгие годы работал С. И. Алиханян и куда я пришла на работу после окончания университета. В памяти, к сожалению, ничего не сохранилось об этом визите, зато есть две единственные фотографии в память о визите Хопвудов и Четеров в Москву, сделанные в кабинете директора и у входа в институт антибиотиков. Джойс и Дэвид Хопвуды писали, что они послали письмо с московскими фотографиями из Англии в Москву, но оно где-то осело и до меня не дошло. В. Н. Даниленко организовал поездку в Суздаль, достал где-то большую машину, и мы все в ней поместились. И дорога на Суздаль, и сам город произвели большое впечатление. Мне казалось, что в Суздале очень много сохранилось церквей и других очень старинных построек и активно велись реставрационные работы. В магазинах было много красивых русских сувениров, рассчитанных уже на иностранцев. И, конечно, в те годы на них еще не было написано, что они сделаны в Китае. Русские сувениры из Москвы сейчас сплошь имеют эту отметочку «Made in China». Когда мы в 2013 году году побывали на Аляске, то абсолютно все многочисленные сувениры с символикой Аляски были сделаны в Китае.