Часть вторая
Глава 9
Главная встреча моей жизни
Должна попросить прощения у читателей, которые читали написанную мной недавно книгу «Биолог Леонид Фонштейн» за повторения, которые будут встречаться в этой книге. Не повторяясь, трудно пропустить очень длительный период знакомства и нашей совместной жизни с моим мужем Леонидом Максовичем Фонштейном.
День 7 ноября 1957 года мы с папой отпраздновали, выпив вдвоем целую бутылку шампанского. Не помню, где была в это время мама. Часов в 8 вечера позвонила старшая Наташа (повторюсь: дочь моего приемного отца Д. В. Шаскольского) и стала меня приглашать в компанию своих бывших однокурсников по Тимирязевской Академии. Компания уже собралась в доме на Арбате. Я засомневалась, как я смогу туда дойти пешком после выпитого, но она меня уговорила. Компания была веселая и стала потом моей на все последующие годы. Квартира была коммунальной, на наружной двери висела старая медная табличка «Адвокат Сибор». В большой комнате этой квартиры, где все и собрались, жил Юра Дьяков со своей мамой Любовь Иосифовной. Он только что вернулся после многолетней работы по распределению в Таджикистане.
Пришли к Юре и два его ближайших друга, которые учились вместе с ним в школе с четвёртого или пятого класса, а потом и в Тимирязевке. Лёня Фонштейн приехал в отпуск с целины, где он работал после распределения заведующим сортоучастком Госсортоиспытательной сети, а Феликс Янишевский никуда не уезжал из Москвы и учился, наверное, в это время в аспирантуре. Отсутствовал их четвертый друг и одноклассник, главный возмутитель спокойствия, Витя Рошаль.
Витя в это время работал после окончания Менделеевки (Московского химико-технологического института имени Д. И. Менделеева) на химическом предприятии в Эстонии. Тимирязевку представляли также Наташа старшая, она же меня и пригласила, и две женатые пары Дима Вахмистров и его жена Инна Вахмистрова и Боря Ребентиш со своей первой женой Валерией. Пили, ели, пели под гитару, шутили, и мне было совсем не скучно. Дима Вахмистров сварил большую кастрюлю глинтвейна по очень сложной рецептуре. В конце вечеринки Лёня сидел на полу и допивал глинтвейн половником из кастрюли. Но все же ему удалось сконцентрироваться, и он пошел провожать меня домой, так как больше было некому. Прошлись по Патриаршим. Оказалось, что он живет совсем рядом, в Конюшковском переулке у площади Восстания. Я потом подозревала, что одной из причин продолжения нашего знакомства было то, что мы жили рядом. Не надо было провожать девушку на другой конец Москвы, а потом еще и возвращаться домой. На следующий день мне позвонила Наташа и сказала, что она не советует мне встречаться с Лёней, потому что он большой ловелас. А он и не звонил. Он был высокий, красивый, взрослый, по моим меркам, и мне понравился. Где-то через месяц позвонил и пригласил в кино на «Летят журавли». Потом пригласил меня встречать Новый 1958 год в доме композиторов. Организатором таких светских встреч был Лёнин двоюродный брат Эдик Гойзман, с которым Леня дружил, можно сказать, с самого рождения. Слушали выступления знаменитостей (помню только И. Козловского и С. Мартинсона). Встречу закончили в доме знаменитого композитора Тихона Хренникова, который жил в этом же доме. Лёня, уходя, забыл свой шарф и потом окружающие очень любили вспоминать, как сам Тихон Хренников спустился на несколько лестничных пролетов, чтобы отдать шарф Лёне.
Лёня был в Москве в довольно длительном зимнем отпуске. Дело в том, что на целине в это время уже существовала целая сеть сортоучастков, занимающихся районированием зерновых сортов на целинных землях. Возглавляли эти участки опытные селекционеры, и Лёня был среди них самым молодым. В конце года надо было представлять годовые отчеты. Анализ результатов работы и написание отчетов было для селекционеров делом нелегким. Оказалось, что Лёня делает это быстро и грамотно, виртуозно суммируя результаты на простых, но используемых десятилетиями счетах. Поэтому осенью, когда снимали урожай, Лёня приезжал в Петропавловск, областной центр Кокчетавской области, и в течение месяца писал отчеты по результатам, присылаемым с сортоиспытательных станций области. В благодарность, его отпускали в Москву в довольно длительный отпуск до начала подготовки к следующей посевной. В начале февраля Лёня пригласил меня на свой день рождения. Его мама удивилась и шепнула ему, зачем он привёл с собой школьницу. Но он ее заверил, что школьница уже кончает Московский университет. В гостях была вся честная компания, пели под аккомпанемент Инны Вахмистровой. Витя Рошаль умудрился в споре уколоть кого-то вилкой и пролить кровь. Когда расходились по домам, запахло дымом: кто-то случайно опустил в карман пальто горящую сигарету.
После дня рождения Лёня на несколько месяцев возвращался на целину. Его отпускали в Москву после более чем трехлетней работы на целине учиться в аспирантуре, и он должен был сдавать дела своему заместителю. Тем временем я делала и писала дипломную работу, сдавала государственные экзамены. Лёня вернулся с целины и стал готовиться к экзаменам в аспирантуру. В это время вернулся в Москву и Витя Рошаль, успев жениться. Он был очень грамотным химиком, но устроиться в Москве на работу не мог, так как во время работы по распределению в Эстонии потерял московскую прописку.
Я прочитала объявление на биофаке о том, что на кафедру высшей нервной деятельности объявлен набор добровольцев для снятия параметров вхождения человека в сон и посоветовала Вите хоть немного подзаработать. Он пошел на кафедру и стал всем сообщать, что он теперь торгует своим телом. Правда, это занятие продолжалось недолго, т. к. будучи человеком эмоциональным, заснуть он никогда не мог, несмотря на тишину и уговоры сотрудников кафедры. После его увольнения пошли втроем в магазин «Диета» у Калужской заставы, и Витя с Лёней там поспорили, кто быстрей съест порцию купленных сырных палочек. Витя сразу набил палочками рот и стал ими давиться, а Лёня быстро съедал каждую палочку по отдельности и победил.
После окончания Университета в 1958 году до начала работы, о которой я расскажу в следующей главе, я поехала отдыхать в дом отдыха рядом с городом Плёсом на Волге. Волга тогда еще, как мне вспоминается, была почти в своей первозданной красе. Приплыла я в Плёс из Москвы на пароходе. В купе вместе со мной ехала пара, муж с женой, недавно вернувшиеся из лагеря. Они рассказывали мне о лагерной жизни. Женщины оказались более выносливыми, чем мужчины, и процент женщин, умирающих от голода и лишений, был ниже. Их рассказы врезались в мою память навсегда. С тех пор, отдавая дань памяти миллионов невинно осужденных, я старалась читать всю литературу о лагерях ГУЛАГА.
В доме отдыха кормили кое-как, в городских магазинах было абсолютно пусто. Вокруг была природа, воспетая Левитаном. Я описывала свое житье в письмах к Лёне, но в ответ не получила от него ни одного письма. Волновалась и расстраивалась по этому поводу. Правда, когда приехала на пароходе в Москву, он встречал меня на Речном вокзале в Химках и не мог дать вразумительного объяснения, почему он не отвечал на мои письма. Пошли в ресторан Речного вокзала и заказали роскошный ужин с вином, черной икрой, другими закусками и горячим блюдом. С этого времени стали встречаться часто. Чувствовалась, что нравились друг другу.
Я начала узнавать о Лёниной жизни до его знакомства со мной. Он был долгожданным ребенком своих родителей Анны Абрамовны Фонштейн (урожденной Ерусалимской) и Макса Наумовича Фонштейна. Бабушку Лёни по материнской линии Геню выдали замуж 18-ти лет за вдовца с двумя детьми, владельца большой мельницы. Во время революции мельницу отобрали. Её муж Абрам Ерусалимский вскоре умер. Она осталась с двумя его детьми от первого брака Лёвой и Борей (Лёва был ненамного моложе ее самой) и с тремя маленькими детьми, рожденными в браке с Абрамом, – Анной, Моисеем и Цецилией, без всяких средств к существованию. Переехали в Киев и стали жить на первом этаже двуххэтажного деревянного дома по Малой Васильковской. Чтобы прокормиться, Геня жарила пирожки с разной начинкой и продавала их на Бессарабском рынке. В доме все обращались к ней «мадам Ерусалимская». На втором этаже этого дома жила семья Фонштейнов, Наума и Нины с детьми Абрамом, Максом, Моисеем, Софьей, Базалией и Фрумой. Наум Фонштейн еще в 19 веке эмигрировал в Америку, там женился и в семье родилась дочь Кэролайн.
Через несколько лет Наум, оставив семью в Америке, вернулся на Украину и женился вторично. Кажется, Наум и его вторая жена Нина работали обивщиками мебели. Шло время и Анна Ерусалимская, окончив гимназию, вышла замуж за Макса Фонштейна, а Боря Ерусалимский женился на Базалии (Басе) Фонштейн. Их дети стали двоюродными с двух сторон. Макс и Анна переехали жить в Москву.
Макса в начале 30-х годов послали полпредом (так тогда называли послов) в Туркмению, и Анна с долгожданным сыном, маленьким Лёней, отправилась вместе с ним. Через год Макс заболел тяжелой формой туберкулеза, и семья вернулась в Москву. Макс Наумович Фонштейн провел последние годы своей жизни в санаториях в Крыму и скончался в 1936 году в возрасте 36 лет и тем самым, наверное, избежал возможного ареста. Был похоронен на Новодевичьем кладбище. О нем осталась только память его жены, его братьев и сестер, несколько фотографий и нежные письма сыну Лёне из Крыма.
Лёня рос болезненным ребенком, и бабушка Геня переехала к дочери в Москву. Лето они с Лёней до войны проводили в Киеве, где в той же квартире жил ее сын Моисей, Лёнин родной дядя, с женой Верой и дочерью Неллой. Дядя был военным. Бабушка Геня с Лёней приезжали в Киев и брали на вокзале извозчика, чтобы доехать до дома. Вещей, кроме двух маленьких чемоданчиков, не было. Во дворе их дома жила еврейская семья с маленьким мальчиком, которого мать называла по имени и отчеству. Так, во дворе раздавалось: «Изеле Моисеевич, вы будете пить чай с клубничкой или без никому?» Мальчик отвечал: «Я хочу хлеб поверх масла, поверх варенья.» Вся эта семья погибла в Бабьем Яру.
Когда началась война бабушка Геня и Лёня уже были в Киеве. 22 июня ждали открытия рядом с их домом спортивного стадиона им. Н. С. Хрущева. В. Киеве оказался в командировке дядя Лёва, приемный сын бабушки Гени. Он работал в Москве хозяйственным директором ЦАГИ. Во второй день войны он смог вернуться в Москву по бронированному билету, и ему удалось увезти с собой Лёню. Бабушка осталась с семьей сына, который уже вернулся в свою воинскую часть. Анна Абрамовна, Лёнина мама перед самой войной вторично вышла замуж за Израиля Иосифовича Семеновского, который впоследствии всю жизнь обожал свою жену и ее сына.
В эвакуацию Анна Абрамовна с сыном поехали во Фрунзе, где уже много лет жили их дальние родственники. Израиля Иосифовича мобилизовали в армию. Туда же во Фрунзе приехала и бабушка Геня с семьей сына. Лёня в эвакуации серьезно болел, и его спасла встреча с доктором Харлампием Харлампиевичем Владосом, который лечил его ещё в Москве. Ходил в школу, и ему там дали характеристику, что ребенок резко отличается по своему умственному развитию из среды своих сверстников. Это в будущем дало повод к насмешкам со стороны его новых друзей-одноклассников уже в Москве, так как в характеристике не было указано, в какую же сторону он выделяется.
Анна Абрамовна, работавшая до войны в издательстве «Искусство», во Фрунзе устроилась на работу в институт генетики АН СССР, одновременно выполняя функции секретаря, кадровика и бухгалтера. Часть института во главе с новым директором, Т. Д. Лысенко, возглавлявшим лженаучное направление мичуринской биологии, оставалась в Москве. Из эвакуации возвращались в одном купе с А. А. Прокофьевой-Бельговской и ее сыном. Она, классический генетик, еще в те времена продолжала работать в институте генетики. Ее муж Марк Леонидович Бельговский был на фронте. Оставшийся институтский спирт по пути из эвакуации меняли в городе Аральске на соль, а соль по мере приближения к Москве – на топленое масло и сахар. Соль была в цене.
После возвращения в Москву Лёня продолжал болеть и встретил день победы в Филатовской больнице. Его продолжал спасать все тот же врач Х. Х. Владос, который в критический момент не разрешил удалить у ребенка селезенку. Болезнь постепенно отступала, но приступы болей в печени, требующие приезда неотложной помощи с уколами, продолжались до самого окончания Тимирязевки. Решение ехать на целину было смертельно опасным. Единственный фельдшерский пункт находился в 50 км. от совхоза, в котором он жил. Парадоксально, но когда он приехал на целину, приступы прекратились и печень его больше не беспокоила. Преимуществом, которое дала болезнь, была выдача ему белого билета, освобождения от воинской повинности. Отсутствие необходимости регистрироваться в военкомате по месту жительства помогло сохранить московскую прописку в течение всех лет работы на целине.
Вернусь в Лёнины школьные годы. Пропуски занятий по болезни оставляли много времени для чтения, слушания радио (знал наизусть много оперных арий и целые отрывки из опер) и пластинок довоенной поры. Они послужили начальным этапом записей городских романсов, которые мы осуществили уже в нашей другой жизни в двухтысячных годах в Калифорнии. На Конюшках, где в крошечной комнате небольшого дома ютилась семья Лёни, было много шпаны в послевоенные годы. Парни потом попали в тюрьмы. По своей улице Лёне ходить было относительно безопасно, т. к. соседи-хулиганы считали его своим. Бабушка носила ему в школу горячие завтраки, что являлось предметом насмешек, и в школе его третировали.
Тогда он перестал туда ходить до тех пор, пока его не перевели с 5-ого класса в другую школу. На этом он потерял год, но приобрел много. В новой школе были прекрасные учителя и совсем другие ученики. Вскоре особенно подружился с Феликсом Янишевским, Виктором Рошалем и Юрием Дьяковым. В школьные годы Лёня был постоянным посетителем читальных залов библиотек, включая Ленинку, где ему иногда давали книги даже из закрытых фондов. Посматривал на девочек. Дружил со своим двоюродным братом Эдиком. Мама Эдика, Софья Наумовна Гойзман, урожденная Фонштейн, родная сестра Макса, привечала Лёню как родного сына. Как уже упоминалось, Юра Дьяков жил в квартире на Арбате. В этой же квартире жила известная пианистка Надежда Львовна Сибор, дочь знаменитого скрипача и педагога Л. С. Ауэра, который в начале революции эмигрировал из Советской России. Баба Надя, как ее уже тогда называли, рассказывала Юре и Лёне, как она играла вместе с Гольденвейзером Льву Николаевичу Толстому в Ясной Поляне. Как же часто, уже давно живя в Америке, я слышу упоминания о знаменитом скрипаче и педагоге Л. С. Ауэре в 21-ом веке в самых разных контекстах! И сразу вспоминаю рассказы Лёни и его друзей о его дочери Надежде Сибор.
Лёня, будучи серьезным библиофилом, в юношеские годы, прочел всю библиотеку бабы Нади, где были книги, уже давно не издававшиеся в СССР. Квартира была пятикомнатной, и в каждой из остальных комнат жили отдельные семьи. Как я вскоре поняла, квартира была точной копией той квартиры, где жила семья Шаскольских. Юра с мамой занимали такую же комнату, в которой последние годы жила папина мама Мария Николаевна Шаскольская. Невольные соседи в квартире, где жил Юра Дьяков, как ни странно, жили дружно, помогали бабе Наде, раз в неделю играли в преферанс. Мальчики у них быстро научились этой игре и были целые периоды повального увлечения преферансом. Уже в другой школьной компании Лёня весь десятый класс после уроков бежал играть в покер. Баба Надя до самых преклонных лет играла на пианино, и к ней в гости приходили знаменитые певцы и музыканты. В школе увлекались физикой, которую преподавал в институтском объеме Эвель Михайлович Варшавер. Конечно, давали прозвища учителям. Петр Савельевич, учитель по математике, был Пипин Короткий, а учительница по биологии – Сосущая Сила. Лёня отличался абсолютной грамотностью. Помнит, что только один раз сделал ошибку в слове «опасность». У его родителей не было возможности да и необходимости интересоваться его учебой. Чтение было основой его самообразования.
Соревновались друг с другом в знании деталей из прочитанных книг. Даже сейчас помнит фамилии героев из книг, прочитанных в детстве. Хорошо играл во многие игры, карточные, шахматы, волейбол. Правда, один раз, когда мы уже поженились, сел играть с двумя пожилыми людьми в академическом доме отдыха в Мозжинке под Звенигородом. Они его быстро обыграли, и ему стоило больших трудов на следующий день немного отыграться. Оказалось, что они играли в преферанс еще в компании с Маяковским. С деньгами в Лёниной семье было туго. До рождения его младшей сестры Миры (Леня был на 14 лет ее старше) семья ютилась в 11–метровой комнате, бабушка Геня спала на столе, который раскладывали каждый день. При этом приходили родственники и другие гости, и весь широкий подоконник был уставлен тарелками с холодцом и пирогами. Потом удалось с доплатой поменять эту комнатушку на большую в бывшем старом купеческом доме на Конюшковской улице. В доме не было центрального отопления. Первое время готовили на примусе и керосинке. Дрова держали в сараях во дворе. Лёню невзлюбил петух, который разгуливал по двору и норовил его клюнуть, когда его руки были заняты дровами. Однажды Лёня, изловчившись, огрел его поленом. Больше петух к нему не приставал.
Юра, Феля и Лёня посещали зоологический кружок в Зоомузее и собирались поступать на биофак МГУ. Всех троих в МГУ не приняли по разным причинам. Даже не хочется перечислять по каким. В этом же году они поступили в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию, впоследствии стали докторами биологических наук: Юра – известным фитопатологом и микологом и многолетним (более 30 лет) заведующим кафедрой биофака МГУ, куда его не приняли; Феля – агрохимиком, членом-корреспондентом ВАСХНИЛ; Лёня – генетиком, доктором биологических наук и многие годы заведующим крупным отделом безопасности лекарств.
Учеба в Тимирязевке сопровождалась длинными летними практиками. Копнили сено, осваивали сельскохозяйственную технику. Одно лето Лёня работал помощником агронома в нищей деревне средней полосы. Там были бескрайние поля льна с синими цветами, похожие на море при легком бризе. Пожилой хозяйке, куда Лёню определили на постой, колхоз выделял крынку молока в день, солонину и муку. Она была счастлива. На главный престольный праздник этой деревни отряжали колхозников за продуктами в Москву. Копили деньги целый год.
Агроном советовал Лёне не выходить на гульбище, чтобы не попасть под горячую руку дерущихся. Последнюю практику провели в Одессе. Всю рабочую неделю питались халвой с молоком, а в воскресенье ходили на пляж и в ресторан.
В. Тимирязевку от дома Лёня ездил больше часа на трамвае в любую погоду в легких туфлях и носках и, конечно, без кальсон. Зимних ботинок не было.
Пожилые люди иногда ходили в фетровых ботах. Часто оставался ночевать в общежитии. Однокурсники из селекционной группы встречались и после окончания Тимирязевки. Академия, в частности, готовила и партийные кадры. В их группе учился Виктор Шевелуха, очень способный студент, впоследствии ставший на какое-то время зам. министра сельского хозяйства; несколько будущих секретарей обкомов, Володя Савицкий стал впоследствии секретарем М. С. Горбачева. Группа после окончания института регулярно собиралась. Володя помогал периодически устраиваться на работу двум евреям из группы. Как я уже упоминала, после окончания Тимирязевки Лёню направили работать в Северный Казахстан на целину, где началась кампания по ее освоению. Выехал на работу 4 августа 1955 года, в первый год освоения целины. Ехал в поезде вместе со своей однокурсницей Наташей Флоровой. Ее направили в другой район, но до Петропавловска ехали вместе. Наташа ехала с бабушкой и огромным доберманом-пинчером Зитой. Ей тоже купили билет. Она наводила ужас на всех пассажиров вагона. Зита очень не любила громких разговоров и один раз даже укусила Юру Дьякова, который что-то возбужденно рассказывал. Расстались в Петропавловске.
Через полгода Лёню назначили заведующим сортоучастком Госсортоиспытательной сети, в задачи которой входило районирование сортов зерновых, наиболее приспособленных к условиям выращивания на целинных землях. Сортоучасток должен был быть расположен на землях крупного совхоза (45 тысяч га пахотной земли) в 300 км к северо-востоку от Петропавловска и от железной дороги. Начали с полного нуля. Практически вдвоем со своим заместителем Марьяном Карловичем Кустовским построили дом, в котором разместилась лаборатория и комнаты для жилья. Строили с учетом сильных зимних морозов. Западная Сибирь! Первые полгода жили впроголодь. В магазине пусто.
Работники совхоза ничего продавать не могли, да и на деньги купить было нечего. Все деньги оставались на руках. Жизнь немного наладилась, когда приехала жена Марьяна Маруся с маленькой дочкой и завела большое подсобное хозяйство: гусей, кур, свиней и даже корову. В совхоз из Петропавловска, областного центра, Лёня прилетел зимой на двухместном самолете, дороги просто не было. Один раз добирался из Петропавловска несколько суток в финском домике, поставленном на сани, которые тащил трактор. Внутри топилась печка.
Потом уже построили грейдерную дорогу и стали ездить на грузовиках. В соседних деревнях жили немцы Поволжья, выселенные Сталиным с насиженных мест. Жили в добротно построенных, чистых домах, сохраняя традиции. У Лёни первое время работали и чеченцы, которым в это время было разрешено вернуться в Чечню, и они уехали. Готовились к первой посевной. В работе были сорта яровой пшеницы, ячменя, овса и других зерновых культур. Сорта зерновых высевались на большие делянки и сравнивались по большому числу показателей: продуктивности, скороспелости, из-за короткого вегетационного периода, засухоустойчивости, устойчивости к болезням, качеству зерна. На основе такого комплексного анализа должны были быть даны предложения по их районированию. Рабочих нанимали в совхозе. В случае необходимости совхоз предоставлял сортоучастку крупные сельхозмашины. Сортоучасткок, в отличие от совхоза, располагал малой техникой, конными сенокосилками, небольшими машинами для очистки зерна, которые совхозу покупать не разрешали, и Лёня делился ими с совхозом для обработки приусадебных участков. Кроме того, сортоучасток снабжал совхоз отборным проверенным элитным зерном в качестве посевного материала. Конечно, ни о каких удобрениях или севооборотах на таких гигантских площадях не было и речи в этой зоне рискованного земледелия. Часть земель держали под паром. Первые два года были неурожайными. Зато на третий год потери от предыдущих лет были компенсированы громадным урожаем. Не успевали собирать и вывозить зерно. Всё было в зерне. Совхоз стоял на широкой реке Ишим, притоке Иртыша, одной из главных рек Западной Сибири. Кругом только степь. Ни одного дерева вокруг на сотни километров. Вдоль реки рос кустарник талл. Топили зимой не дровами, а саманом – смесью сухого навоза с соломой. Свои владения Лёня летом объезжал на ходке с запряженным в него мерином Августом. Зимой Кара, конюх и бригадир сортоучастка, запрягал Августа в сани. Часто длинные вечера коротали у Лёни: только у него была своя жилплощадь при конторе. Все остальные жили на съемной жилплощади. Собиралась местная интеллигенция. Главный агроном совхоза, Николай Капитонович, был из ссыльных, о прошлом не распространялся, где-то в 1930-ые годы окончил Тимирязевку. Приходили также главный механик совхоза Лёня, главный зоотехник Юрий Назарович Булыга, главный ветеринар Хамид Аминов. Все они были ещё молодыми, чуть постарше Лёни. Самым главным, конечно, был главный ветеринар, у него был спирт, но в ограниченном количестве. За все время работы Лёни на целине водку не завозили ни разу. В совхозный магазин раз в несколько месяцев привозили партию одного и того же напитка: или шампанского или ликера, почему-то Бенедектина. Работа в дни завоза спиртного прерывалась полностью. От шампанского вздувались животы, а от сладкого ликера сахар начинал выделяться через кожные поры. С целины Лёня привез купленную у кого-то по случаю теплую андатровую шапку-ушанку и долгие годы носил ее в Москве до тех пор, пока она совсем не износилась. Когда Лёня уезжал с целины, его заместитель Марьян подарил ему карточку, где он был сфотографирован вместе со своей женой Марусей. Карточку я видела среди наших фотографий, но до сих пор найти её не могу. Привожу только надпись на обороте этой фотографии, которую я успела списать: «На память Леониду Максовичу Фонштейну от Кустовского Марьяна Карловича и его жены Маруси Александровой. Посмотришь и вспомнишь нашу совместную работу в Северном Казахстане. 29/I – 1958 года». Совсем недавно я Лёню спросила, не жалеет ли он о годах, проведенных на целине, и он очень серьёзно ответил мне, что нет. Текст этой главы, практически целиком опубликован в моей предыдущей книге «Биолог Леонид Фонштейн». Но мне ничего не остаётся, как повторить его и в этих воспоминаниях. Заранее прошу прощения у читателей за ряд повторов в обоих книгах, которые мне ну никак не удаётся избежать.
Макс Наумович и Анна Абрамовна Фонштейны – родители моего мужа Леонида Максовича Фонштейна. На обратной стороне фотографии подпись: «Дорогим родителям на память от Ани и Макса. 14-VII-1924. Киев».
Лёня Фонштейн, Наташа Ломовская, Юра Дьяков и Инна Вахмистрова, 1958 г. До нашей женитьбы ещё больше года.