Пора было отвечать и, Анна, сделала то, что она так хорошо умела – сощурила глаза, натянула улыбку и сказала почти фальцетом «уже бегу».
–Я выпью кофе внизу и покурю. Жду тебя, – сказал Георг и удалился.
Они были близки, но поведать ему об этой перемене ей казалось запредельным. И к тому же, перемена эта, может и не перемена вовсе, а только легкий шум в ее голове, который ничего не значит. Ведь у нее легко получалось быстро переубеждать себя в вещах, в которых еще минуту назад она была твердо уверена.
Анечка перевела свой взгляд вдаль зрительного зала, где обитые красным велюром сидения слегка светились от отражения со сцены.
Зачем же я так нервничаю, если все идет хорошо? – снова думалось актрисе.
Надо сказать, что Анечка была настолько умна, на сколько позволялось быть умной девушкой ее возраста. Где было необходимо она гордо молчала, понимая, что тяжелые мысли (тем более не свои) окружающие не любят, и стало быть, лучше казаться легкой цветущей ромашкой, чем темно-бордовой пышной розой, до которой, все же, еще нужно дорасти. Потому она четко следовала своему типажу и вполне в этом преуспевала. Вероятно, в этом и крылась причина того, что она не могла доверить Георгию своих мыслей. Он бы даже не понял, кто с ним говорит в этот момент. Его Анечка? Нет, это был бы уже кто-то другой.
Девушке хотелось измениться и дело касалось не только сцены. Самой ей, именно как Анечке, хотелось стать Анной Сергеевной, которая может значительно кивнуть головой с глазами полными мысли, и тут не ожидающие этого окружающие торжественно бы заключили «Да, вот это ум!». После этого изменилась бы ее подборка ролей, и она раскрылась бы наконец в чем-то серьезном, но пока об этом приходилось только молчать.