Возвращение. Сага «Исповедь». Книга пятая

Часть 2. Глава 4

Это имя не давало мне покоя, днём оно заставляло моё сердце биться быстрее, ночью лишало сна. Я обратился к моему духовнику и всё рассказал ему.

– Может быть, какая-то заблудшая душа просит молитвы, и ты её услышал? Что же в этом странного, Эдуард? Если Бог дал тебе нечто подобное, значит можешь считать, что отметил. И ты не просто будущий священник, а Богом избранный. Помнишь, как голос, звавший Самуила, трижды обращался к нему, а мальчик думал, что это Илий кличет его. Вот и ты, если голос появится вновь, тихонько, а лучше мысленно скажи ему, что слышишь, и без страха, с верою внимай. Потом обязательно всё расскажи мне. Если эта душа не желает тебе зла, то и помолиться за неё не грех. Дьявол никогда не попросит молитвы. Иди, сынок, прочитай Розарий да попроси за ту Эделину, – священник перекрестился, словно от самого имени ему стало не по себе, – может, и перестанет она тревожить твой покой.

Отец Гийом был самым старым из всех наших семинарских священников. Его руки иногда сами по себе дрожали, но ясный взгляд отражал светлый ум, и сердце у него было доброе. Он всех называл не иначе как «сынок», а мне этого так не хватало в жизни.

Со всем своим усердием я прочёл Розарий от начала и до конца, все пятнадцать таинств. В этот день у меня не было дежурства в госпитале, я мог отдохнуть. Сначала думал отправиться в библиотеку и засесть где-нибудь в укромном месте с хорошей книжкой, но на улице было солнечно, а мы так мало бывали на свежем воздухе в последние дни, что я отправился на прогулку. Наш парк был всегда образцово-ухоженным, для этого держали своего садовника, который днями напролёт занимался только созданием красоты. Были у нас и кусты лаванды, но сейчас она не цвела. Проходя мимо неё, я всегда проводил рукой по тонким веточкам, словно здороваясь. Мне нравился покой и уединённость этого места. Наша школа-интернат и сама большая семинария были огорожены от городской суеты: территория обнесена высокой каменной стеной, которую так не любили старшие учащиеся, время от времени без разрешения покидавшие занятия. Теперь, кроме нас, в парке появились те, кто проходил лечение в госпитале, а также врачи и сёстры милосердия, кухарки и санитары. Работы садовнику прибавилось: содержать всё в чистоте, восстанавливать потоптанные цветники…

Какое-то движение за кустами заставило меня замереть. Я прислушался, там явно кто-то был. Странные звуки, то ли всхлипы, то ли стоны… Вдруг кому-то стало плохо?.. Каково же было моё изумление, когда я, приблизившись, увидел одного из старших учеников, занимающегося прямо на траве непотребством с полуобнажённой девицей. Увидев меня, мадемуазель вскрикнула и, на ходу поправляя платье, убежала.

– Ну-ка, постой, любезный! Тебе никто не говорил о том, что подглядывать за взрослыми нехорошо?

– Простите, я случайно. Подумал, возможно, кому-то стало плохо…

Он схватил меня за шиворот и слегка встряхнул:

– Если кому-нибудь расскажешь, сопляк, я тебя по стенке размажу!

– Я никому ничего не скажу.

– То-то же! – он отпустил меня и оглянулся вокруг, нет ли свидетелей происшедшего. – И вот надо было тебе явиться и всё испортить! – в его голосе звучала досада.

– Вы же будущий священник, как можно так?!

– А ты что, наивный, думаешь у священников своей личной жизни не бывает? – его громкий смех прозвенел у меня в ушах. – Глупый мальчишка, и откуда ты взялся такой?! Главное, не попасться! А девушек это ещё больше заводит, к тому же, ответственности никакой, у нас же целибат!

От его кощунственных слов мне стало дурно.

– А как же честь? Совесть, в конце-то концов?

– Не, ну посмотрите на этого святошу! Ухохотаться и не встать! Про честь и совесть, это ты в проповеди прихожанам своим расскажешь, деревенщина. А жизнь одна и у неё много своих радостей…

– Зачем же Вы тогда пошли в семинарию? – это не укладывалось в моей голове.

– Затем, чтобы не вкалывать, придурок! Уж куда легче молитвы читать, да песнопения петь! В общем, я тебя запомнил и предупредил! Если у меня будут неприятности, я тебя живьём закопаю вот под этим самым кустом. Уловил?!

Я был в шоке. Кивнув головой, я высвободился из его цепких рук и быстро ушёл, уже не замечая ни солнечного света, ни красоты старинного парка, ни осенних цветов. Чувство было такое, что меня вываляли в грязи и сделали соучастником преступления. Даже когда мальчишки избивали меня ногами, я не ощущал подобного унижения.

«Неужели весь мир так живёт? Как это может быть так? Крёстная, если бы ты была рядом!.. Но и в твоей жизни было разное…» Слёзы потекли сами собой, мне было стыдно за свою слабость, стыдно за того парня, стыдно за весь этот свет, хотелось спрятаться и больше никого не видеть. Я мог смириться со многим, но такое лицемерие и ложь были просто невыносимы.

Часть 2. Глава 5

И я никому ничего не сказал, потому что считаю доносы делом даже более постыдным, чем поступок этого парня. Но жизнь теперь нас постоянно сталкивала лбами: то мы встречались на лестнице, и он перегораживал мне дорогу с язвительной улыбочкой, то во время смены в госпитале мы попадали в одно время, в один и тот же зал. Я узнал, что имя этого семинариста – Лоран, учится он последний год, и уже будущей весной должен быть рукоположен в священники. Он не брезговал ни одной возможностью хоть как-то мне насолить исподтишка. Именно в его смену ко мне особенно придиралась старшая медсестра, комендант и даже больные. Он всё время что-то нашёптывал им, при этом сам выглядел наичистейшим и добрейшим из всех. На людях он всегда был расторопен, но стоило ему остаться одному, как он тут же принимал позу ленивца. Я не раз заставал его в каморке, где хранилось бельё, спящим во время смены, но, появляясь на людях, он снова создавал видимость активного участия и, главное, добросердечного человека. Наше немое противостояние забирало у меня немало сил и нервов.

Однажды этот человек просто облил меня испражнениями из судна, которое выносил, да причём так ловко, что брызги долетели даже до моего лица. Он тут же закричал, что это я сбил его с ног, и мне велели не только стирать свою испачканную одежду, но и мыть за него пол…

В тот день я пошёл на исповедь и признался духовнику в том, что ненавижу одного человека настолько, что готов его задушить. Но мудрый отец Гийом сумел убедить меня в том, что это искушения, дьявол ищет пути, как бы укоренить в моём сердце зло, что нужно простить и молиться за душу своего обидчика. Господи, как же это было трудно! Я буквально заставлял себя через все «не хочу» и «не могу». Со временем стало легче, но только до тех пор, пока он не подкладывал мне очередную «свинью», и тогда всё начиналось заново.

Я часто думал, за что мне это?! Чем я так разгневал Небеса, что меня с детства не любили в родной семье, Мерлен рано умерла, и даже здесь появился человек, который сумел отравить моё существование. Клеймо неудачника словно стояло на мне с момента появления на свет.

Однажды я понял, что должен дать ему отпор. Нет, не так низко и подло, как поступал мой противник, но его необходимо как следует проучить. Я ждал удобного момента, и он не повременил случиться. Зазнобой Лорана была одна из девушек, помогавших на кухне. И он частенько отлучался по поводу и без повода, чтобы спуститься в погреб, там она его подкармливала, и они предавались утехам. Погода этой зимой не располагала к прогулкам, и парочка нашла себе местечко поукромней. Однажды я проследил за ними. И в разгар их любовного свидания ворвался в тёмное помещение с зажжённой лампой, предварительно позвав наставника.

Картина предстала во всём своём постыдном откровении. Лорана повели к директору семинарии, я шёл вслед за ним. Он несколько раз оглянулся на меня, выражение его лица было таким, что если бы взглядом можно было убить, я бы уже был стёрт в порошок.

На разбирательстве у директора я сказал правду:

– Считаю, что такой человек не может быть священником, и дело здесь даже не в его аморальности, а в том, что он изначально неверно относится к будущему служению. Человек, не несущий ответственности за собственные поступки, не имеет права совершать таинства. Если я не прав, накажите меня.

Вскоре выяснилось, что любовница Лорана беременна. Он был отчислен из семинарии и вынужден жениться на этой девушке, как сложилась их дальнейшая судьба, мне было неизвестно. После скандального разоблачения старшие семинаристы устроили мне «тёмную». Думаю, не нужно объяснять, что это значит. Ногами не били, но я был весь в синяках, и мне объявили бойкот. Учителя, напротив, считали, что я пострадал за правду и относились ко мне с ещё большим уважением. Единственными друзьями моими, по-прежнему, оставались книги. Я без экзаменов был зачислен в семинарию, учился с удовольствием и без особых усилий.

В конце января 1871 года, втайне от народа, правительство подписало позорную капитуляцию. Было решено провести досрочные выборы в Национальное собрание, осаждённый оккупационными войсками Париж был лишён права голоса. В результате парламентским большинством вновь оказались монархисты. Главой исполнительной власти французской республики избрали Адольфа Тьера.

Приближалась весна. Стало чаще появляться солнце. Работы в госпитале становилось всё меньше, кто-то из пациентов умер, другие, поправив здоровье, разъезжались по домам. Интернат вновь начал заполняться учениками, не знавшими о нашумевшей истории с Лораном. У меня появились новые приятели. Старшие семинаристы были рукоположены в сан и покинули стены нашего учебного заведения.

Часть 2. Глава 6

Правительство Тьера поддерживало интересы крупной буржуазии и подписало тяжёлые для Франции условия капитуляции. Восемнадцатого марта в Париже вооружённая национальная гвардия (состоявшая в основном из рабочих и ремесленников) захватила правительственные учреждения. Основным требованием восставших было освобождение Франции от прусских оккупантов и создание народовластия. Центральный Комитет Национальной гвардии провозгласил себя временным органом управления страной до избрания Парижской коммуны и назначил своих комиссаров во все городские и государственные учреждения. Через десять дней была провозглашена Коммуна. Шестнадцатого апреля издан декрет о возобновлении работы заброшенных мастерских и передачи их в управление кооперативным ассоциациям рабочих для ликвидации безработицы. Отменены высокие оклады чиновникам (их ставки не должны превышать заработной платы квалифицированных рабочих). Армия упразднена вооружённым народом. Провозглашено отделение церкви от государства.

Для семинарий настали тяжкие времена, священники лишились оклада и были вынуждены существовать на добровольные пожертвования. У обедневшего и в общей массе агрессивно настроенного народа не хватало средств для собственных нужд. Вовсю пропагандировался атеизм. Церкви почти опустели. Многие семинаристы бросили учёбу.

– Вот так и происходит естественный отбор. Если вера твоя крепка лишь тем, что жить вольготно – то нет у тебя никакой веры! Первые христиане доказывали свою верность Христу под угрозой смерти. Посвятить свою жизнь Богу способны не все. Каждый из вас, вступая на этот жертвенный путь, должен понимать, что настали суровые времена для верующих. Достаточно вспомнить первую революцию: сколько священников было убито, монастыри разграблены и осквернены. Тех, кто не присягнул тогда новой власти и не согласился проповедовать еретические культы, казнили на площадях. Что ждёт вас, будущие духовники, в эпоху новой смуты? Знает только один Господь! Я не осуждаю покинувших нашу семинарию, не ощутивший в себе силу самопожертвования не должен вступать на эту священную стезю… – отец Гийом внезапно побледнел и схватился за сердце.

Его успели подхватить, не дав упасть. Случился инфаркт, после которого он слёг. Эти слова моего духовного наставника я запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Имущество семинарии начали понемногу распродавать, чтобы хоть как-то прокормить оставшихся учеников и преподавателей. Все ставки были сокращены до минимума. Больше не было садовника, рабочих кухни и уборщиков. Все эти обязанности исполняли теперь сами семинаристы. Рано утром посменно мы приступали к работе и продолжали после занятий до позднего вечера. Было трудно, питались плохо, спали мало, но я не променял бы свою жизнь ни на какую другую. Самое важное, что укрепляло и объединяло всех нас – это вера. От испытаний и притеснений она становилась только крепче, и каждый из оставшихся в семинарии, я в этом уверен, был готов на любые жертвы ради своего призвания.

Я часто и с удовольствием дежурил возле постели отца Гийома, мы много говорили, иногда он просил прочитать вслух для него какое-то произведение, а потом мы его с ним обсуждали.

– Сын мой, я счастлив, что у нас в это тяжёлое время есть такие преемники. Я спокоен, оставляя веру в надёжных руках. Встань, пожалуйста, на колени поближе ко мне, – я вплотную приблизился к его кровати, думая, что для молитвы, но отец Гийом положил ладони мне на голову и сказал, – Господи, в руки твои предаю это чадо и молю Тебя благословить Эдуарда, пусть его жизнь будет достаточно трудной, чтобы он заслужил Небесное блаженство, пусть его сердце полнится любовью и состраданием к ближним, пусть его молитвы будут услышаны, а заслуги учтены, да простятся ему все грехи его. Аминь.

Я поцеловал его холодную худую ладонь и почувствовал, как слёзы потекли по щекам. Сыновья любовь и благодарность переполняли меня.

В ту ночь душа священника покинула бренное тело.

«Почему, Господи, ответь мне, почему ты забираешь у меня самое дорогое?! Стоит мне всем сердцем полюбить кого-то, как смерть разлучает нас. Неужели тебе так не хватает ангелов, что ты забираешь моих близких?!»

Но в ответ тишина… Ни слова, ни шелеста, ни порыва ветра.

«Не будь так скуп, Отец, не будь так ревнив!» – мои рыдания сотрясали пустую шапеллу*. Тело отца Гийома покоилось на каменном постаменте, гроб ещё не был готов. Его бледное лицо было таким безмятежным и даже счастливым, казалось, он сейчас проснётся и снова заговорит со мной. Тихонько потрескивали зажжённые свечи, лучи уходящего солнца освещали витражные стёкла и разноцветными пятнами рассеивались по полу.

«Как мала вера твоя, сынок, что ты не видишь, какого блаженства удостоен дух мой!»

Я подскочил, как ужаленный. Клянусь, это был его голос. Но тело всё так же неподвижно и холодно.

«Ты обвиняешь Бога, даже не осознав, сколь сильна Его любовь к тебе. Самое дорогое в твоей жизни, – это Он. Он отдал тебе Себя.»

– Отец Гийом, это Вы?

– Я, мой мальчик. Смерть – это не конец, это только начало. Эделина твоя ждёт.

– Кто она?

– ПрОклятая ведьма, сожжённая на костре. Помни о ней.

Больше я ничего не слышал.

«Почему моя? Разве можно молиться за ведьму, да ещё и проклятую?..» – слёзы высохли, в душу сошёл покой. Я теперь точно знал, что отец Гийом существует и нет смысла убиваться, хоть мы и расстались, но, возможно, ещё встретимся… Теперь меня больше всего мучили неразрешённые вопросы: кто такая Эделина и как ей помочь, не сошёл ли я с ума и что с этим делать?..

*chapelle – (франц.) капелла

Часть 2. Глава 7

Революция, совершённая в Париже, не получила поддержки по всей стране. Уже в апреле коммуны в Тулузе, Лионе, Марселе и многих других крупных городах были уничтожены. Имперские войска подавили восстание крестьян. Немало усилий для этого приложили и клирики, проповедуя возвращение к монархизму, воссоединение Церкви и государства. К Парижу приближалась стотысячная армия контрреволюционеров, подкреплённая отпущенными прусским командованием французскими солдатами для поддержания версальского правительства. Париж тоже собирал свои резервы, уже к маю армия коммунаров насчитывала до девяноста тысяч добровольцев.

– Эдуард, Вы сегодня летаете где-то в облаках?!

– Простите, мсьё Маринье, я задумался.

– Напоминаю, тема сегодняшнего урока – философия эпохи Возрождения. Охарактеризовать это направление можно отказом от общепринятой идеологии католической религиозности и обращением к личности человека. Так называемый классический гуманизм, утверждение практического критерия истины. Вспоминаются такие имена, как Мишель Монтень (учитель скептицизма), Николай Кузанский, высказавший идею единства Бога и его проявления в природе (направление пантеизма) и, наконец, Джордано Бруно, известного всем нам не только своими философскими и научными трудами, но и своей трагической кончиной: он был заживо сожжён на костре…

Сильная боль пронзила сердце. Запах гари и обожжённой плоти заполнил ноздри, всё вокруг потемнело, и, последнее, что я услышал, это был звук упавшего на пол тела. Увидел себя со стороны, лежащего на полу, а дальше темнота. Замкнутое пространство и свист в ушах, словно падаю вниз с большой высоты внутри какого-то длинного туннеля или трубы, но не разбился, плавно «приземлившись».

Слабый огонь, ещё шедший от углей, шипит под струями холодного дождя. Человеческие останки, прилипшие к столбу, ещё дымятся. Вонь невыносима. Адская боль разрывает моё существо бессилием и удушающей ненавистью.

«Ещё несколько часов назад она была со мной… а теперь её больше нет!» – эта мысль пронзала копьём.

– Эделина-а-а!.. – от собственного душераздирающего крика я пришёл в себя. Этот белый кабинет был мне хорошо знаком.

– Слава Богу, Эдуард! Как Вы себя чувствуете? – обеспокоенное лицо сестры Жанны, за нею возвышается тёмная фигура аббата Маринье.

– Ну и напугали же Вы нас! Что произошло?

– Не знаю, – с трудом прохрипел я голосом, не желающим повиноваться, язык как ватный, а в носу всё ещё ощущался тошнотворный запах гари.

– Нам необходимо вызвать врача, я боюсь, что это начало падучей…

– Не дай Бог, только эпилептиков нам не хватало! Я уже отправил человека за доктором.

– Попейте воды! – она приподняла мне голову, помогая сделать несколько глотков.

– Сегодня я освобождаю Вас от работы, мсьё Боссе, полежите здесь, отдохните, как следует, – он благословил меня и обратился к фельдшерице, – сестра, позаботьтесь о больном, а я похлопочу о хорошем питании. Молодой человек очень бледен и измождён.

Когда учитель ушёл, Жаннет (как ласково мы её называли) взяла меня за руку.

– Вы кричали, Эдуард. Это был вопль отчаяния. Что Вы видели, будучи в забытье?

– Тело, сожжённое на костре, прикованное к столбу…

– О, Боже Милостивый! – она перекрестилась и промокнула мне намоченным в уксусе полотенцем лоб, – кажется, у Вас начался жар.

Меня, действительно, бил озноб, и в то же время всё горело внутри.

«Неужели эта женщина сгорела по моей вине? Или по вине моего предка? Как такое может быть? Я видел всё собственными глазами, я был там! Как возможно это? Господи, Боже мой! Неужели мы существовали прежде?!»

Не прошло и пяти минут, как прибыл врач, живший неподалёку: он обычно осматривал семинаристов и, в случае надобности, приезжал по вызову.

– Ну-с, молодой человек, откройте рот, вытяните язык и скажите: «А-а-а», – он ощупал мои гланды, посмотрел в глаза, оттянув нижнее веко, послушал дыхание, приложив к груди стетоскоп. – Картина ясная – tonsillae, проще говоря, острый тонзиллит. Где это вы так умудрились подхватить его, юноша? Выпишу Вам порошки и микстуру. Полоскать горло каждые два часа раствором нитрофурала. Жанна, проследите, чтобы больной ни с кем не контактировал до полного выздоровления. Завтра загляну снова, если случится резкое ухудшение, везите его сразу в больницу. Неплохо бы поставить спиртовой компресс на меду… и много, много пить, желательно, тёплой воды. А вот едой не мучайте, ему сейчас и проглотить что-то будет нелегко.

– Я заварю липовый чай с мёдом.

– Замечательно, только не горячий!

Доктор собрал свои инструменты и ещё раз заглянул мне в глаза:

– Сбивайте температуру уксусным обёртыванием! Желаю здравствовать! – он откланялся и ушёл.

– Мне нужно бежать за лекарствами, Эдуард, я скоро приду. Лежите, пожалуйста, не вставайте! Я Вас потеплее укутаю.

– Куда ж мне деваться-то?! – я улыбнулся.

Закрыл глаза, подавляя озноб, что-то ярко-красное снова показалось. «Это настоящая пытка, кошмар не уходит.»

– Эделина, – я произнёс это имя еле слышно, но тут же прозвучал ответ, словно она всё это время ждала меня.

– Я здесь, мой возлюбленный.

– Как это возможно?

– Душа бессмертна, ты же знаешь.

– Почему ты здесь?

– Ты сам просил найти тебя и помочь вспомнить…

– Это не сон?

– То, что ты видел, произошло на самом деле.

– За что они так с тобой?

– За нашу любовь… Всё в жизни должно быть оплачено.

Я осмотрелся по сторонам, внешне ничего не происходило. Я говорил сам с собой, потому что ответы звучали только в моей воспалённой голове.

– Кто тебя проклял?

– Священник.

Я вздрогнул.

– Чем я могу помочь?

– Снять проклятье может только равный проклявшему.

– Как это сделать?

– Не знаю…

Перевернулся на бок, лежанка была жёсткая, предназначенная для процедур, ломота в теле не проходила.

– Говоришь, что мы любили друг друга?

– Ты всегда был моим светом!

Голосом это трудно назвать, скорее я улавливал её мысли, но и они имели своё настроение и воздействовали на меня. Щемящая тоска наполнила сердце.

– И давно ты ждёшь?

– Очень, очень давно. Я долго тебя искала, потом ждала, пока ты вырастешь, чтобы смог понять… Не бойся, я никогда не причиню тебе зла.

– Я и не боюсь, мне просто холодно, поэтому зубы стучат.

– Если ты позволишь мне к тебе прикоснуться, станет тепло.

Я вскрикнул от неожиданной боли, словно меня окатили кипятком, но озноб и вправду прошёл, стало даже жарко. Закрыл глаза, снова – огонь. Только уже без останков, женский силуэт приобрёл очертания.

– Красивая… Ты очень красивая, Эделина.

Тихий смех прозвучал, как мелодичный перезвон колокольчиков.

Вернулась сестра Жанна и, взглянув на меня, запричитала:

– Бог мой, да Вы пылаете огнём! Сейчас, сейчас дам лекарства, Вам станет легче! Господи, помоги!