В нос проникает отнюдь не аромат древесного парфюма, отголоски которого еле уловимо тонко присутствуют, но превалирующим является запах горячего тела, овечьей шерсти, бинтов и металлический запах крови. Это на столько дикое сочетание, что я теряюсь. Оно не отталкивает меня. Напротив, мне хочется прижаться к Владимиру. Да что там, повиснуть на нём, обвив руками крепкую шею.

Сумасшедшая…

– М-м-м… – выдыхает он.

Видимо, я всё-таки надавила на больное место.

– Прости… Я рану задела, да? – растерянно спрашиваю я.

– Всё нормально, Ди, – криво улыбается мужчина. – Я даже готов потерпеть, если ты прижмешься ко мне сильнее.

– Ну тебя!

Краска заливает щёки.

Какой позор!

– Диан, можно тебя ещё кое о чём попросить? – слышу его голос над макушкой, словно под водой нахожусь.

– О чём? – отмираю.

– Помоги сменить повязку, пожалуйста. Надеюсь, ты не боишься вида крови, – просит он.

Мотаю отрицательно головой.

– Хм… твоё «нет» значит, что ты не боишься или то, что не станешь мне помогать? – ухмыляется Владимир.

– Я не боюсь крови, – говорю твёрдо, скинув с себя оцепенение. Задираю подбородок выше, чтобы посмотреть ему в глаза. – Где можно помыть руки?

– Проходи, пожалуйста, вперёд. В ванной как раз есть всё необходимое, – говорит он, кивнув вглубь коридора.

– Я не знаю куда. Веди…

Едва дёрнув могучими плечами, Владимир разворачивается и отправляется вперёд, а я замирающим сердцем иду за ним следом.

Боже, какая у него широкая спина!

Великан щёлкает выключателем и открывает дверь в достаточно просторную ванную. Стены и пол в ней выложены чёрной плиткой. Натяжной чёрный глянцевый потолок, с врезанными в него светодиодными светильниками. Вместо привычного эмалированного «корыта» со смесителем установлена душевая кабинка с хромированными деталями. Раковина и стиральная машина также чёрные. Ощущение такое, что мы находимся в космосе.

Он достаёт из шкафчика целый пакет с медикаментами и кладет его в раковину, а сам садится на край душевой кабинки.

– Если чего-то будет не хватать, то принесу аптечку, – говорит Владимир.

– Хорошо, – тихо отвечаю я, роясь в содержимом пакета. – Так, ножницы есть, бинты есть… Перекись водорода? Угу… Вижу… Пластырь для стягивания глубоких ран… есть.

– Всё на месте? – спрашивает он, оказавшись за моей спиной.

Когда он успел встать? Я даже не заметила.

Едва коснувшись ладонями моей талии, Владимир кладёт их на раковину по обе стороны от меня. А я завороженно наблюдаю за колышущимися от его горячего дыхания фиолетовыми волосками на своём виске, когда он заглядывает через плечо.

Киваю и разворачиваюсь.

– Садиться? – спрашивает он, опережая событие.

– Садись, – киваю я. – Хотя… нет. Постой. Ты высокий и мне будет неудобно снимать старые бинты.

– Я вижу, ты не первый раз это делаешь. Я прав?

– С чего ты так решил? – выгибаю бровь, и улыбнувшись уголком губ, беру в руку ножницы.

Догадливый какой…

– Ты слишком безжалостно режешь на мне бинты, – ухмыляется он.

– Ты прав. У меня есть фельдшерское образование.

– Хм… а почему не пошла учиться дальше?

– Зачем? – равнодушно спрашиваю я. – Я выбрала для себя более творческий путь.

– И какой же, если не секрет? – прищуривается мужчина.

– Грубая работа, – говорю я, проводя пальцами по его левому плечу с изображением парашюта и надписью «НИКТО КРОМЕ НАС».

– И как это понимать? – хмыкает Владимир.

– Я тату-мастер, – гордо отвечаю я.

– А-а-а, – выдыхает, – Это у меня с армейки ещё… Прапор тот ещё тату-мастер был, – посмеивается он.

– А это откуда? – задумчиво провожу линию вдоль зажившего шва на правой руке, идущего от кисти до самого локтя.

Мужчина чуть заметно вздрагивает, когда я всё-таки касаюсь подушечками пальцев участка кожи на его запястье.

– Хорошо, что не оторвало, – хмыкает он. – Отделался лёгким испугом и почти ничего не чувствующим мизинцем, – крутит он перед собой раскрытую ладонь. Пустяки…

– Ты воевал? – тихо спрашиваю я, а у самой сердце кровью обливается. Мой брат погиб на войне.

– Я служил в спецназе… Давай не будем сейчас об этом… Ладно? – выдыхает он, сживая в кулак поврежденную правую руку. – Лучше скажи, что там? – кивает на свою рану, когда я, размочив перекисью присохший к ней бинт, снимаю повязку.

И я только сейчас замечаю огромную гематому на его левом боку и…

– Шов немного разошёлся. Кровь остановилась. А рану я сейчас стяну пластырем.

– Ты моя спасительница, – улыбается Владимир.

Кажется, его действительно порадовала новость, что не придётся ничего снова зашивать.

– Присядь, пожалуйста, – прошу я, чтобы перекинуть бинт через его плечо и сделать еще несколько витков вокруг торса.

– Да, моя фиолетоволосая нимфа! – улыбается Владимир.

– Не поняла… Что за сарказм, м? Тебя не устраивает цвет моих волос?

– Нет, что ты? – ухмыляется здоровяк. – Мне очень нравится. Он такой… такой необычный.

– То-то же! – победоносно выдаю я. – Теперь готово… Ай!

Мужчина обхватывает мою талию руками и приживает к себе.

– Спасибо! – выдыхает он в мои губы перед тем, как накрыть их своими.

От его поцелуя кружится голова. Чувствую себя пушинкой в его руках, когда он подхватывает меня, несёт, а затем усаживает на что-то твёрдое.

Распахиваю глаза.

Стиральная машинка.

– Что ты… – только и всего успеваю сказать я перед тем, как мои мысли разлетаются перепуганными птицами.

Мозг говорит: «Пока!», отпуская тело в свободное плавание, когда его большие ладони начинают терзать мои соски под тонким вязаным джемпером, когда сжимают ягодицы до сладкой боли, когда в мою промежность упирается отнюдь не ствол крупнокалиберного оружия. Его алчные губы исследуют изгиб моей шеи, а зубы царапают нежную кожу и даже слегка прикусывают.

Осознание, что всё происходящее неправильно, что так быть не должно, выстреливает в мозг запоздалой пулей.

Я разрываю поцелуй и мотаю головой:

– Нет, Вов, не надо… – выдаю тихо, будто сама не верю в то, что говорю.

Мужчина целует меня снова и снова. Он не слышит или просто не хочет слышать меня. Его руки на миг застывшие, вновь оживают. Они поглаживают, мнут, подталкивают так близко к краю, что я вот-вот сорвусь в эту бездну и растворюсь в ощущениях, наплевав на остатки гордости.

– Шарапов, остановись! – на этот раз более громко и уверенно говорю я. – Стой! Отпусти меня!

Сосед отпускает, отступает на шаг и смотрит на меня в упор, тяжело дыша.

– Уходи! – хрипит он. – Живо!

Я на миг замираю, пораженная таким резким ответом, но быстро взяв себя в руки, заставляю свою размякшую тушку стечь на пол.

– Прости! – голос мой шелестит будто опавшая листва на ветру.

Я выбегаю из ванной, даже не посмотрев на него. Боюсь. Не знаю, его или себя. Или того, что, увидев его мощную сгорбленную фигуру, а именно таким он мне сейчас представляется, не смогу уйти.

Пока обуваюсь, краем глаза замечаю Зевса, который поднявшись со своей лежанки провожает меня взглядом и словно говорит: «Уже уходишь?»