7
Благодарность биопьего братства не имела предела. Потрясенный Шульц клялся в вечной любви и орал, что отныне весь спецназ Корпуса будет по гроб жизни ходить у Азерски в должниках.
По гроб жизни – это, возможно, было слишком громко сказано, но, по крайней мере, домой Рекса доставили с помпой на винтокрыле корпусного спецназа. Впервые в жизни он имел возможность лететь к своему шестому уровню по центральной шахте квартала и – право слово! – это было как познавательно, так и занимательно.
К происшествию с конвертором и всему, что за этим последовало, Шульц отнесся очень серьезно.
– Вот что, парень, – сказал он решительно, – Имей в виду, что одного тебя я в Город не пущу.
– Шульц, – рассмеялся Рекс. – Я и сам могу за себя постоять.
– Это верно, но кто-то уж очень хочет добраться до твоих потрохов. К чему искушать судьбу? Вернешься с задания – займешься этими мальчиками как следует. Меня, возможно, здесь уже не будет, но Ланс сделает все, что надо, не хуже, чем я.
– Я и не собираюсь заниматься ими сейчас. Мне некогда.
– Ну-ну, а то я тебя не знаю.
– Даю слово.
– И что ж тогда у тебя в Городе за неотложные дела?
– А дел у меня в городе два, и отложить их действительно сложно. Одно в жилой ячейке, другое в… другом месте. И оба связаны с комфортом, домашнее с телесным, а то, второе, с душевным. Я, видишь ли, люблю комфорт.
– Телесным займись в истинном теле, остряк, на то оно и телесное, а по душевной части пусти фантома.
– И то верно, – согласился Рекс.
– Вот и чудненько, – бормотал Щульц, запихивая Азерски в винтокрыл. – Сам потелепаешься телесно, фантом душевно, а мои мальчики покрутятся возле твоей ячейки. Присмотрятся, что к чему. Подстрахуют, если что. Ну а если они кого лишнего углядят, то тебе и заботиться больше уже ни о чем не придется. А в половине шестого мы снова прилетим. Заодно и оружие привезем. В лучшем виде, нечего хихикать. По официальным каналам Лина и игломет месяц будет оформлять, а тут еще тебе бластер, да напостоянно. Ну а мы все оформим мигом и в лучшем виде. К шести будешь на месте при полном параде.
Дела, которые предстояло сделать, гарантированно исключали одно другое при любом временном раскладе. Телесный дискомфорт был связан с тем, что Азерски, привыкший к жизни на поверхности, к открытым пространствам и просторным домам, здесь, в столице ютился в крохотной жилой ячейке шестого уровня, хотя его новым знакомцам, оконтакторенной паре с гидропонного, эта ячейка показалась бы верхом роскоши: двухсекционная, снабженная всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, она, кроме того, была так высока, что и. подняв вверх руки, человек высокого по городским понятиям роста не дотянулся бы до потолка.
Помимо стандартного инфора ячейка имела мощнейшую компьютерную систему, не учтенную ни в каких официальных регистрах, но, тем не менее, подключенную ко всем мыслимым информационным сетям, в том числе и секретным. Кроме того, ячейка была снабжена собственным санитарным блоком, в котором кроме ионного был и водяной душ – неслыханная роскошь даже по меркам восьмого уровня. Впрочем, об этом санитарном блоке ни строители, ни эксплуатационщики и не подозревали. Как уже говорилось, Азерски далеко не всегда следовал общепринятым нормам поведения, а магистральные энерго – и водоводы находились здесь, рядом, прямо за стенкой.
Никто в Корпусе не понимал, почему Азерски поселился не на восьмом, а на гораздо менее престижном шестом уровне. Но поскольку шестой занимали писатели, артисты, художники и прочая шоу- и рекламоделательная шушера, он считался богемным, так что коллеги, в конце концов, отнесли это на счет снобизма и всяческого аристократического выпендрежа.
Между тем, все объяснялось значительно проще и прозаичней. Ячейка Азерски примыкала вплотную к коммуникационным стволам квартала. От энерго – и водоводов, как уже говорилось, ее отделяла всего лишь бетонная стена. Сверху и сзади ее охватывал один из лепестков транспортной развязки, а снизу, отделяя элитные уровни от прочего Города, проходили трансгородские скоростные путепроводы и, так называемые, "шмон-тоннели" – магистрали быстрого реагирования, по которым подразделения санации могли быстро и беспрепятственно переместиться в любую точку города в случае народных волнений и массовых беспорядков. Все это дикое переплетение коммуникаций привело к тому, что одной из своих стен ячейка примыкала к замурованному со всех сторон отрезку шахты, огромной пустой полости, использовать которую для городских нужд не представлялось возможным. По крайней мере, по мнению проектировщиков.
Азерски давно уже обдумывал возможность соединить эту полость с ячейкой, кардинально улучшив, таким образом, свои "жилищные условия". И вот теперь, когда на вполне законном основании он мог не сдавать в хранилище свой конвертор, лелеемые им честолюбивые мечты были весьма близки к осуществлению.
С другой стороны, он наконец-то решился на болезненный и предельно откровенный разговор, от которого напрямую зависело его душевное спокойствие.
Это дело тоже вряд ли стоило откладывать надолго. Слава Звездам, Серж Кулакофф был не только знаменитым ученым и Главным корпусным врачом, но и, несмотря на разницу в возрасте, его лучшим другом.
Войдя в ячейку, Рекс положил конвертор на ложе и плюхнулся в кресло перед инфором. "Мне нужен Кулакофф",– сказал он компьютеру. Экран вспыхнул голубым светом и на нем тотчас возникла заросшая дикой седой щетиной одутловатая физиономия Сержа.
– А, это ты, – недовольно буркнул лучший друг. – Ну, у тебя просто талант появляться не вовремя.
– У тебя женщина? – Азерски с сомнением покосился на небритую физиономию друга.
– Какая к черту женщина! Весь мир будто бы сговорился не давать мне работать. Причем именно тогда, когда дело, вроде бы, наконец-то пошло на лад. В центре завалили всяческой дурью. Совершенно зубодробительная статистика, дыхнуть некогда, кому она только нужна? Правда, платят за нее неплохо. Я бы сказал, очень даже неплохо, но меньшей дурью она от этого не становится. А тему мою по математическим аспектам социально-психологической теории фантомизации зарезали, как надуманную и не имеющую научно-практического значения.
– А она не имеет? – удивился Азерски. – Мне всегда казалось… Конечно, я не теоретик и от всего этого весьма далек.
– Да? – как-то странно скривился лучший друг. – Вот как раз в отношении тебя я бы этого с такой категоричностью не утверждал. Есть тут некоторые аспекты рассмотрения, но их мы с тобою сейчас обсуждать не будем, особенно по инфору. Как-нибудь потом. При личной встрече. Говори скорее, что надо, и, извини, мне некогда.
– Я хочу просить тебя покопаться в моем фанте. Несмотря на все твои “некогда”. Во мне что-то происходит, и это что-то пугает меня до полусмерти. Что я инт, для тебя не новость. Но дело, видишь ли, в том, что эта способность, как бы это сказать…
– Непрерывно совершенствуется, знаю, все знаю, ближе к делу, пожалуйста.
– Не торопи меня. Мне, знаешь ли, надо с духом собраться, чтобы… Одним словом, мой интуитивизм сегодня не просто способность сознательно оценивать то, что у других людей в лучшем случае является смутным предчувствием. Это твердое знание, хотя будь я проклят, если понимаю, откуда оно берется.
Лицо друга исказилось непроизвольной гримасой.
– Я вовсе не сошел с ума, – запротестовал Азерски. – Конечно, это звучит дико, но как иначе объяснить все, что со мною в последнее время происходит? Хочешь доказательств? Пожалуйста.
– Стоп! – сказал Кулакофф напряженным голосом, – Ни слова больше. Пересылай сюда свой фант, и плевать я хотел на всю и всяческую статистику. Мне самому интересно, что это тебе такое вдруг привиделось.
– Мне не привиделось, – запротестовал Азерски. – Что я тебе псих? Как только я нацепил контакторы… ты только не смейся, мне и самому дико, но… ощущение было такое, что заболел он у меня, конвертор, ну, как нога, там, или голова…
– Не-ет, ты не псих, ты дурак! – перебил его Кулакофф все тем же напряженным голосом. – Я же тебе сказал, не теряй ни моего, ни своего времени, скидывай свой фант ко мне на компьютер. Я его сразу к себе в мозг запущу напрямую. Почему? Ну, скажем, для скорости. Тебя устроит такое объяснение? Не-ет, ты, кажется, действительно дурак. Где же твои пресловутые телепатические способности?
Друг получил фант и отключился, а Азерски еще некоторое время сидел и озадаченно пялился в экран. Какие такие телепатические способности? Ведь о Лининых проклятиях он так ничего Сержу и не рассказал?
Как бы то ни было, первая часть намеченного на сегодня плана была выполнена, и следовало приступать ко второй.
По его оценке, толщина скалы между ячейкой и каверной не должна была превышать полутора метров, так что работа, в сущности, предстояла пустяковая. Проломить конвертором проем в стене не составляло особых трудностей. Вот только куда девать неизбежный мусор? Проще всего было бы соединить стену с аннигилятором и постепенно выжечь проем нужной конфигурации, но при аннигиляции выделялось слишком уж много энергии.
После недолгих размышлений, он решил замкнуть конвертор на магистральный энерговод, чтобы избыток ее ушел в систему энергообеспечения. Пусть это будет его маленьким подарком Городу. Или, скажем, компенсацией за предыдущие заимствования.
Рекс тщательно настроил конвертор. Операция была отнюдь не безопасной, поскольку конвертирование такого рода никогда еще не проводилось внутри единой, но неоднородной материальной массы. Он еще раз проверил расчеты. Нет, взрыв исключался, прожигание будет идти на молекулярном уровне.
Рекс глубоко вздохнул и включил конвертор.
Всякий раз, делая это, он невольно ожидал увидеть, как исчезает пространство между совмещаемыми точками. Что вокруг него ничего подобного не происходило, всегда потрясало его. Возможно, на свете и были люди, которые понимали, как могут соприкоснуться точки пространства не пересекая и не совмещаясь с промежуточными точками, но он таких не знал. Даже Сергей говорил, что понимать это можно только на языке математики.
Поначалу казалось, что в ячейке ничего не происходит. Затем в глубине санитарной ниши на стене появилась какая-то тень. Тень начала углубляться, темнеть, постепенно приобретая очертания сводчатого проема. Наконец, послышался треск, шум падающих камней и в лицо Рекса пахнуло пыльным воздухом подземелья… правда, на удивление, воздух отнюдь не был затхлым. Во всяком случае, дело было сделано. Ход в заброшенную шахту был пробит.
Рекс достал из стенного шкафа мощный фонарь и направил его свет в проем. Дно шахты лежало метра на два-три ниже пола ячейки. Свод возвышался еще примерно метрах в трех-четырех над его головой. Ширина шахты составляла что-нибудь метров пятнадцать, а дальний конец ее терялся в темноте. Мощности фонаря не хватало, чтобы осветить его. С правой стены шахты, очевидно, из поврежденного водовода бил небольшой водопад, образовавший у стены что-то вроде озерца. Избыток воды куда-то уходил, что, естественно, не делало чести строителям и эксплуатационщикам… Впрочем, как и сам водопад.
Одной заботой меньше, сказал он себе. О воде можно было не беспокоиться. И потом, водопад в квартире, ах-ах, девушки будут в восторге.
Инфор взвыл диким голосом. Рекс взглянул на часы. Время. Винтокрыл спецназа вероятно уже дожидался его на ближайшей стоянке. Шульц, как всем известно, был чудовищно пунктуален.
Рекс уже направился к выходу, когда неожиданная мысль заставила его поспешно вернуться и сесть за компьютер. Посмотрим, посмотрим, лихорадочно бормотал он, набирая на клавиатуре координаты каких-то точек пространства.
Ответ компьютера, по-видимому, не был для него неожиданностью. Он покачал головой, сказал: "Ну-ну!" и выключил компьютер.
8
Вся жилая ячейка Сержа Кулакоффа была уставлена аппаратурой, повернуться, не ушибясь, в ней было невозможно. Не так давно для размещения пластиграфа Кулакофф даже демонтировал положенный ему по статусу водяной душ и обходился с тех пор только стандартным ионным.
Кулакофф вытянул затекшие ноги по обе стороны от субинфора и с хрустом потянулся. Наконец-то он мог со спокойной душой отложить в сторону опостылевшую статистику. Какого черта, официальное положение Главного врача медсанчасти Корпуса давало ему право расценивать звонок друга как обращение пациента.
Кулакофф изучал изменения, происходившие в Азерски, в течение нескольких лет. Он видел, как снижались и без того необычайно низкие пороги чувствительности его органов чувств. Иногда, казалось, он нащупывал в друге проявления неких сенсорных систем, неизвестных в антропологии, и имевших аналоги разве что в мире животных или, скорее, даже насекомых. Но наиболее наглядно аномалию в развитии Азерски демонстрировал стремительный рост доли сознательного в психике.
Проявлялось это, прежде всего, в увеличении объема фанта. Вот и сейчас, обнаружив, что фант Азерски занимает все ресурсы его сверхмощного компьютера, включая все три блока внешней памяти, Кулакофф недовольно поморщился и в который раз критически оглядел свой жилой рум. Нет, размещать дополнительные блоки памяти было негде. Похоже, скоро ему-таки придется перебираться работать в помещения клиникума.
Кулакофф отнюдь не был ни мизантропом, ни даже обычным нелюдимым человеком. Просто сама идея перемещения для работы в специальное помещение казалась ему верхом нелепости. Он любил свою работу, и работал всегда. Теснота ему не мешала.
Кулакофф родился на поверхности, но, сколько себя помнил, жил всегда в тесноте. Его отец, типичный представитель среднего класса, оказался достаточно умен, чтобы вовремя понять перспективы НБР. Он успел вживить сыну контакторы, пока цена на операцию еще не взлетела до небес. Родителям пришлось израсходовать на это все имевшиеся деньги, влезть в долги и даже эмигрировать со своей благополучной в экологическом смысле планеты в Столицу.
Отцу удалось устроиться на работу на обогатительное предприятие, выращивавшее монокристаллы инглания, что дало ему возможность благодаря существенным скидкам вживить сыну никелевые контакторы. Никель в имперском табеле о рангах был после золота и серебра третьим по ценности металлом. А это, в свою очередь, впоследствии способствовало успешной карьере Сержа чуть ли не в большей степени, чем его выдающиеся способности. Жили они в семейной ячейке нижних этажей третьего уровня вплоть до пенсионного возраста, когда большие заработки сына позволили отцу расплатиться с банком и снова перебраться на родную планету.
Карьера Кулакоффа в Корпусе Пространщиков была небывало стремительной даже для пионерских времен. По истечении двух лет после завершения образования он был уже одним из Главных специалистов Департамента научных исследований Корпуса и проживал с молодой женой в семейной ячейке восьмого уровня.
Семейная жизнь оказалась недолгой. Жена покинула его, не выдержав конкуренции с работой. К этому времени ячейка была настолько загромождена всякого рода научной аппаратурой, что в Управлении жилого фонда никому и в голову не пришло переселять его в ячейку для одиноких. Жилье доктора Кулакоффа было просто оформлено как лабораторный рум.
Входной люк его ячейки был снабжен стандартными замками, открывающимися по дактилоскопическим отпечаткам ладоней и рисунку сетчатки глаз. Управление клиникума неоднократно предлагало безалаберному сотруднику во избежание утечки информации сменить запоры. Но поскольку это потребовало бы прекращения исследований чуть ли не на – о, ужас! – целую неделю, Кулакофф неизменно отказывался, заявляя, что единственного человека, имеющего доступ в его жилье – бывшую жену – не заманить к нему даже натуральной морковкой.
Сколько времени он провел у компьютера, Кулакофф не знал. Работа захватила его полностью. Это было нечто запредельное даже для его феноменальной работоспособности.
Результаты исследований оказались поистине ошеломительными. И дело было вовсе не в том, что подтвердилась гипотеза о влиянии стрессов на рост способностей друга. И за собой, и за другими интуитивистами он знал нечто подобное: в минуту опасности или просто в процессе напряжения душевных сил в каждом из них происходило скачкообразное расширение области сознательного.
Однако изменения в фанте Азерски по сравнению с прошлым обследованием оказались просто чудовищными даже по интуитивистским масштабам. В нем появились целые области, причем, весьма внушительного размера, даже о назначении которых Кулакофф не имел представления, а пороги чувственного восприятия снизились настолько, что о них, как о порогах, просто не приходилось говорить. При прошлом обследовании Кулакофф обнаружил у друга зачатки телепатических способностей. Так вот теперь обнаружилось, что участок фанта, ответственный за телепатию, влился в одну из таких областей и вплотную примыкал еще к двум. Это открывало восхитительные перспективы для исследований и позволяло надеяться на решительное продвижение вперед. Азерски стремительно развивался и был близок к тому, чтобы – Кулакофф боялся признаться в этом даже самому себе – перевести в сознательное чуть ли не всю свою психическую деятельность.
Звук открывающегося замка вначале вызвал у Кулакоффа удивление, а потом острое раздражение. Жена? Но какого черта ей здесь нужно? Он резко повернулся. То, что он увидел, заставило его похолодеть. В открывшийся люк ячейки протиснулись одна за другой две крупные фигуры. Биопы. Кулакофф хотел встать, но первый огромной ладонью уперся ему в грудь и легким толчком заставил сесть на место.
– Не дергайся, – пробурчал он.
Второй извлек из одного кармана мятую грязную тряпку, из другого какой-то пузырек, и, поливая тряпку едкой пахучей жидкостью, издевательски покачал непропорционально маленькой белобрысой головой:
– Ай-яй-яй, какой непослушный ребенок. Ну же, деточка, давай сюда свой носик.
Дальше… дальше произошло нечто необъяснимое. Кулакофф вдруг раздвоился. Он точно знал, что является Сержем Кулакоффом, главным научным актуализатором Медицинского Центра Корпуса, который только что работал над фантом своего лучшего друга. Но в то же время он вдруг превратился в этого самого друга, в Рекса Азерски, то есть человека, который никому и никогда не позволял шутить с собою подобные шутки. Нога его неожиданно взметнулась вверх на немыслимую для Кулакоффа высоту и с удивительной точностью угодила биопу в весьма чувствительное место. Биоп согнулся. Второй удар опрокинул его под ноги напарника. Напарник от неожиданности уронил тряпку и пузырек и попятился. Не давая ему опомниться, Рекс… или Серж? – он уже и сам не понимал, кем сейчас является – высоко подпрыгнул, ударил биопа ботинками в лицо и, извернувшись, мягко приземлился на полусогнутые ноги.
Оба биопа лежали на полу. Один из них, тот, первый, шевелился еще, пытаясь подняться, и Рекс с силой несколько раз ударил его ногой в живот и в шею под подбородком. Второй лежал неподвижно, уткнувшись физиономией точнехонько в пахучую тряпку.
Неожиданно ноги перестали держать Сержа, и он шлепнулся на пол рядом со своими врагами. Каждый мускул его тела невероятно болел. Его сотрясала крупная дрожь. И что-то произошло с обоими голеностопными суставами. То ли он вывихнул их, то ли растянул связки.
Кулакофф с трудом заставил себя забраться в кресло, и некоторое время тупо смотрел на валяющихся биопов.
Да, сказал он себе, но что же с ними делать? Ведь, в конце концов, они все-таки очухаются.
Серж только сейчас осознал, что фант Рекса, который без сомнения управлял телом во время инцидента, покинул его, и он вновь стал сам собою. Он, конечно, понимал, что в принципе науке осталось сделать всего лишь один шаг, чтобы перейти от создания фантомов к инсталляции сознания в живое тело. Весь его опыт ученого, знания, полученные в бесчисленных экспериментах, убеждали его в своей правоте. Но что именно он, Серж Кулакофф, пусть даже невольно, окажется подопытным кроликом в первом такого рода удачном эксперименте, об этом он и помыслить не мог. Ему стало страшно.
Какое-то время назад все работы в области теории фантомизации вдруг оказались засекреченными. Из поля зрения Кулакоффа один за другим исчезло несколько коллег, успешно трудившихся в этом направлении науки. Причем, это были не только молодые люди. Точно так же исчезали и весьма почтенные ученые, пользовавшиеся вселенской известностью. Чего только стоило одно внезапное исчезновение крупнейшего психоматематика современности доктора Грота. А вот собственные работы Кулакоффа всячески тормозились и замалчивались. Короче говоря, налицо были все симптомы того, что проблему прибрал к своим рукам кто-то из властьимущих. С какой целью? Догадаться было совсем не трудно.
До сих пор Кулакофф полагал, что на пути реализации идеи инсталляции сознания, к счастью, стоят серьезнейшие чисто технические трудности, связанные с необходимостью удаления из донорского тела его собственного "Я". Но легкость, с которой фант Азерски подавил его личность и завладел телом, показала, как сильно он заблуждался. Оказывается, дело было лишь в степени развития фанта и в его психической силе. Серж с ужасом подумал, что фант Рекса мог с такой же легкостью разделаться с ним, с каким управляемое этим фантом тело Сержа разделалось с биопами. Да, черт возьми, принципиально такую возможность нельзя было отвергать. И Серж дал себе твердое слово никогда больше не работать с фантами напрямую в собственном мозге. А что касается биопов, то пока они не очухались, надо было вызвать санаторов. Пусть разбираются, что эти мерзавцы от него хотели.