29 марта 2099 года, Мирабилис
Пока иду по упругому покрытию непонятного сооружения к Миражу, распластавшемуся в позе морской звезды у самого края площадки, похожей на поле для какой-то спортивной игры, вынужден выслушивать:
«Я не смеялся над тобой, и никогда не смеюсь… А это, к слову, средневековый амфитеатр, мы его немного переосмыслили в архитектурном плане – и иногда здесь устраивают детские танцевальные фестивали».
Действует на нервы: старается успокоить, отвлекая от цели.
«Ваня, просто сделай то же, что и тогда…»
Какая всё-таки несуразица… Амфитеатр, орлы, мысленные разговоры… Хорошо хоть температура упала и я хотя бы не поджарюсь.
«Том, а вообще… ты мирабилианец? Эта планета на самом деле существует?»
«Ох, опять завёлся… Что толку от твоих вопросов? Если копнуть глубже, я не имею понятия, Ваня, существует эта планета или нет! Но ты – определённо существуешь, в моём представлении… И я рассчитываю, ты не перестанешь в обозримом будущем… Ясно?»
«Ладно-ладно… – Мой жгучий стыд за этот разговор наверняка уже явился Тому во всей красе. – …хватит, я сам ввязался».
Мираж тоже начинает раздражать… Разлёгся и не собирается проявлять учтивость. Но надо как-то приступать к делу:
– Просто хочу понять, чем вы заняты. Я землянин – значит, любопытный. В прошлый раз мы оказались в неприятной истории. Мирабилианцы утверждают, её сотворил я сам, но есть некоторые сомнения. Зачем вы это делаете?
Опасно стараться быть вежливым, когда тебя разрывает изнутри.
– Вы желаете снова увидеть. – Не меняет положения, только слегка выворачивается навстречу.
– Нет. Я желаю понять! – в сердцах восклицаю я громче.
– Вы желаете понять.
«Ваня! Ёлки-палки! Прерви его!»
– Нет! То есть… Я не желаю… Твою ж… Кто ты такой? Я хочу знать, кто ты такой и зачем всё это!
Блядь.
– Вы хотите увидеть, вы хотите знать… – нараспев тянет бесчеловечная оболочка, неотвратимо поднимаясь на ноги.
«Ваня, ты помнишь обо мне? Мы здесь с Леей. Помнишь птицу страшную? Попробуй сосредоточиться. Представь, что тебя окружало».
Оценил твои старания, Том, но сейчас меня окружает кое-что совсем иное. Проще всего будет сказать, что совсем ничего. Мне не привыкать. Очень весело. Конец всему.
«Просто помни обо мне. Какого цвета у меня глаза?»
«У тебя серые глаза, Том, эту подставу я никогда не забуду, но тут такое дело… Абсолютно всё не имеет смысла. Но раз уж ты настаиваешь. Да, я тебя помню… Забыть сложновато».
«И как тебя угораздило… Помнишь, как учил меня играть в шахматы?»
«Всё-таки… кто ты на самом деле?»
«Пожалуй что дурак дураком… но с высоким числом решений, имеющих благоприятные отдалённые последствия…»
«Некоторые из них при этом могут вовсе и не…»
«Просто иногда всё слегка… Как я выгляжу, Ваня?»
«Как суперзвезда, от которой сходят с ума толпы подростков».
«Ха-ха, верно».
«Серёжки нацепил ещё и побрякушки всякие… И… ты действительно так выглядишь?»
«Само собой да! Выдумаешь тоже! Что я сказал тебе, когда мы ехали сюда из космопорта?»
«Рассказал о Совете, о Лее…»
«Что ты подарил мне на Ёжике?»
«Господи, Том! Я ничего не забыл, успокойся!»
«Хорошо. Открой глаза».
«Они разве… Чёрт».
***
Лубочная картинка: растрёпанные патлы мирабилианского парламентария вызолочены полуденным солнцем.
– Ну? – подбадривает он лирической улыбкой. – Где мы?
– Уф… О… Ёлки, это же моя квартира… Мы на Земле.
Лежу на полу в гостиной, а Том взгромоздился на журнальный столик. Собственные привычки удивительно раздражают в исполнении кого-то другого…
Мимолётно порывается нахмуриться, но, чуть подавшись вперёд, только подтверждает:
– Да. Хорошо.
– Это… Я был без сознания или что-то вроде того? Когда ты успел отправить меня на Землю?
– Ваня… – Одним приёмом припечатывает мои плечи к полу, не давая возможности двинуться. – Пожалуйста, не паникуй. Ты не был без сознания… Это не…
Дёргаю кадыком, не в силах заставить себя моргнуть:
– Понимаю, что всё равно не услышу правды… Но… мы в самом деле сохранили связь или ты мне мерещишься?
– Дьявол… ты, надо думать, способен саму суть реальности уничтожить своими вопросами… Мы сохранили связь!
Твёрдо обещаю себе перекрасить унылые стены гостиной, когда… и если… И сильно беспокоит запах какой-то очень-очень знакомой выпечки, но методами расшифровки сигналов от воображаемого тела я пока владею нетвёрдо…
– У меня опять рыжие волосы?
– Боюсь, что да, – лучится теплом Том. – Пойдём, там твои друзья на кухне блины жарят! А над остальным я работаю, не беспокойся.
Блины! Ну конечно, как я мог не понять!
Но даются только два шага. Потому как есть же какой-то предел… Эта квартира, земное солнце, разграфившее тенями от ступеней сотворённой Тихорецким лестницы пол в моей собственной гостиной. Разогретое дрожжевое тесто. Опять увижу их обоих – и не представляю, куда самого себя деть.
– Том… скажи хотя бы, что там сейчас происходит.
Обессилев, настойчиво сползаю вниз, но он мешает, подхватив под мышки, – уж не знаю, какой в том сакральный смысл – чтобы я не уснул во сне или вроде того?..
– Мне лучше пока думать о происходящем здесь… Хорошо? – бормочет старательно болеутоляющим тоном.
– А вот мне… для меня, кажется, уже всё, совсем перебор… – жалобно признаюсь я.
– Ш-ш-ш… – увещевает точно так же, как недавно Лею. – Посмотри вокруг. Просто загляденье какое утро. Не похоже на порождение угасающего разума, да?
– Вы ведь хоть что-то выяснили за эти годы?! Больше чем полвека, так понимаю… Что им надо от нас?
– Ваня. Для начала – ты неправильно задаёшь вопрос, – подталкивает в сторону кухни. – И лучше всего нам будет поговорить обо всём потом.
***
– Невозможно вручную испечь идеальный блин! – декларирует Тихорецкий, остервенело размешивая тесто в пафосного вида тёмно-синей ёмкости.
В два прыжка оказавшись рядом, выхватываю у него половник:
– Конечно возможно!
Уже через миг слышу шипение на сковороде – и приглушенное хихиканье у себя за спиной. Сколько ж можно попадаться на эту уловку… да ещё и, получается, ловить на неё себя самого… Еле удаётся переложить готовый блин на тарелку: локти начинают подрагивать в тихой истерике.
– Так и знал: на самом деле ты умеешь готовить, – завладевая моим шедевром и запихивая его в рот, резюмирует Том.
– Такой вот парадокс: есть некий набор вещей, которые я до того ненавижу, что даже неплохо научился их делать.
– И какие ещё, например?
– Общаться с людьми, – выдаёт Ритка.
– Нет уж, пожалуйста, давайте не будем об этом! – разъяряюсь, демонстративно отставив сковородку на неактивную часть плиты: шиш вам, а не идеальные блины.
Тут же перехватив её и с любопытством повертев в руках, Том радостно предлагает:
– А что если наоборот – жарить их на нижней стороне?!
– Я тебе покажу наоборот! Забудь это слово вообще! У нас уже вся жизнь из-за тебя наизнанку!
– Напрасно ты… Очень красивое слово. Ёмкое. Всеохватное.
– Так. – Отстраняю его и возвращаюсь к делу (жарить блины вручную внутри своей головы, когда твоё физическое существование находится под большим вопросом, – довольно жизнеутверждающе, без шуток). – Какого хрена вы вообще тут затеяли приготовление пищи средневековым способом?
– Инопланетянчику твоему показать исконные русские традиции. – Ритка тянется на цыпочках, пытаясь достать из шкафа надо мной ещё несколько тарелок.
Заметивший её затруднения Тихорецкий одной левой решает задачу, ухватив клешнёй сразу штук шесть и перемещая их на стол по кратчайшей траектории, – похоже на действия промышленного робота-манипулятора.
– Значит, икра тоже есть? – Перевернув блин, отвлекаюсь от плиты, разглядывая суетящуюся вокруг уже устроившихся за столом гостей Риту.
– Джем точно есть! Том любит джем!
И тут же берёт и без стеснения гладит мирабилианца по макушке.
– Окей, – выдавливает Тихорецкий и сводит лопатки, приподняв подбородок и сжав левую руку в кулак.
У меня вытягивается лицо.
– Тебе всё же надо учиться управлять своими мыслями… – жмурится Том, сверкнув в мой адрес шикарными зубами.
– Да просто это у нас планета отсталая… – съезжаю с темы. – Конец XXI века, а толку? Никакой телепатии, никакой, в общем, осознанности… Ну что у нас изменилось по сравнению с прошлым?
– М… – Том обводит глазами всю компанию. – Из троих землян в комнате двое – киборги. Значительный результат.
– Зачем ты ему сказал! – вскрикивает Рита, угрожающе надвигаясь на меня.
– Ваня не говорил. Это ведь электронное устройство, я просто увидел его, когда сканировал обстановку.
– Хватит врать, вы оба! У меня включена маскировка!
– Солнышко… – Том нервно барабанит по столешнице (похоже, он не меньше моего погрузился в присутствие здесь!). – Я же мирабилианец… наши технологии и… мои шпионские штучки, если угодно… и… ты очаровательна.
Настоящий придурок… Конечно, не говорил я ему ничего…
…Машиной управлял я. Так и не смог с тех пор найти оправдания ни в том, что мне на тот момент едва исполнилось семнадцать, ни в том, что причиной аварии был водитель кара с неисправной системой автоматического предотвращения столкновений. В любом случае в те времена она была несовершенной… Наша защита просто физически не смогла среагировать на внезапность его манёвра. И я – не смог. Первым побуждением было снизиться, это почти удалось, но он нас всё-таки задел – и по касательной впечатал в опору многоярусной оранжереи Ботанического сада. Ещё чуть-чуть – и всё бы обошлось. Но ничего не обошлось… Ещё чуть-чуть – и я бы её убил. Никакой психотерапевт на свете не может ответить на вопрос, когда я перестану прокручивать в мыслях все эти варианты. Да… тот водитель был пьян. Поэтому… ещё как лукавлю, когда говорю, что мне просто не нравится алкоголь.
2 июля 2080 года, Земля
Как в замедленной съёмке – так говорят. Правду говорят: как в замедленной съёмке. Бесконечной и замедленной. Удар. Я теряю сознание, наверное, на пару секунд, а потом, едва рассеивается пелена в поле зрения, почему-то перестаю воспринимать звуки – только видеоряд: завалившаяся в странной позе Ритка, искорёженный люк с её стороны, кровь, много крови. Искусственный интеллект плавно опускает автомобиль на мостовую. Хорошо ещё, что мы просто не рухнули. Второй «компьютер» включается у меня в мозгу – отстранённо наблюдаю за его решениями: аптечка – жгут – попытка привести её в чувство.
Открывает глаза – не успеваю помешать ей посмотреть вниз – и спокойно так говорит:
– Я потеряю ногу. Не волнуйся, сейчас с этим умеют справляться. И, пожалуйста, не говори пока Алексу…
Вместе с её словами к моим ощущениям добавляется звук. Ещё мгновение – и он коробит: сирена скорой помощи, автоматически вызванной системой.
Спасатели разрезают обшивку кара, периодически отпихивая меня локтями и не давая помочь. Потом кто-то догадывается вкатить мне успокоительное, даже не спросив разрешения. Оно вообще не действует. Риту перекладывают на каталку – и мы вместе оказываемся в аэрокаре медицинской службы, где мне всю дорогу до больницы задают какие-то нелепые вопросы. В ответ я, кажется, совершенно непотребно матерюсь. Всё-таки выпытывать в такой момент, не употребляли ли мы какие-то вещества, – это уже чересчур. Уже примериваюсь, как бы половчее ухватить за шиворот обнаглевшего фельдшера, когда снова слышу её голос:
– Ваня, пожалуйста, успокойся, они спрашивают потому, что собираются делать мне операцию.
***
Её отвозят в хирургию. Это длится год, не иначе, – мерю шагами больничный коридор и успеваю передумать столько всего… Кто-то постоянно ходит туда-сюда, предлагает попить, поесть, наложить какие-то лонгеты, поискать у меня сотрясение мозга и хрен знает что ещё… Отмахиваюсь всеми силами. Соглашаюсь только попить: язык стало очень трудно отлеплять от нёба.
За окнами уже совсем темно, когда меня деликатно трогают за плечо – выходит, уснул на полу, притулившись к боковинке мягкого кресла. Перегнувшаяся через подлокотник шея зверски занемела. А казалось, ни на секунду не сомкнул глаз.
– Иван Демьянович, мы ввели пациентку в искусственную кому, это безопасно. Пока она будет восстанавливаться, вам лучше всего тоже пройти обследование, – сообщает мне, вылупившись огромными полусонными глазами, юная медсестра.
Кажется, меня впервые в жизни назвали по имени-отчеству…
Лонгет регенератора всё-таки приходится наложить: у меня трещина в лучевой кости (хотя мозг отказался принимать болевой отчёт от тела). Как получилось так травмировать руку, вспомнить не удаётся. Меня оставляют в больнице на ночь. Как будто я собираюсь куда-то уходить…
В девять утра звонит блюститель дорожного порядка и задаёт несколько десятков бессмысленных вопросов. Объявляю ему, что Рита будет ходить, любой ценой, а страховки добьюсь максимально возможной. Какое наказание ждёт уже задержанного пьяного кретина, мне неожиданно по барабану: природа и так его обделила, а виновником трагедии считаю исключительно себя.
***
У неё абсолютно бледное лицо – всё остальное наглухо укрыто светло-салатовым одеялом – и полные глаза слёз.
– Ваня… ну что мне теперь делать…
Голос слабый и охрипший одновременно.
– Не надо, пожалуйста… мы… тебе вырастят новую ногу, это ведь сейчас делают… – Мнусь в полуметре от кровати, не решаясь подойти ближе.
– Экспериментальная область… безумно дорого… крайне мало шансов на успех…
– Мы всё решим!
– У меня одна нога… – всхлипывает, – господи… я просто боюсь посмотреть…
Муторно. И готовности сжиться с этим нет. Сканер пищит, медсестра – уже другая, полная и немолодая, – влетает в палату, выталкивая меня наружу:
– Что творишь, парень, соображай: ей нельзя волноваться! Иди погуляй!
Из коридора сразу звоню Алексу – не планировал, но не могу больше держаться, – а как только слышу произнесённое обычным деловым тоном «алло», у меня начинается форменная истерика…
Молча послушав несколько минут, он спрашивает:
– Что сказали врачи? Какие риски?
– Она не умрёт… По крайней мере, так они мне… Ну она не умрёт!
– Обезболивание работает? Убедился?
– Ну… она не жалуется… я… спрошу сейчас пойду у хирурга…
– Вернись в палату.
– Я… не могу! Ал…
– Не хочешь быть мужчиной – ей придётся делать это самой. И того, что в ней тогда проявится, она никогда тебе не простит.
Каждый раз, когда Алекс составляет предложения больше чем из трёх слов – противоестественно редко, – чувствую себя навечным дураком… Ему удаётся теснить в них такую глубь… захлебнуться можно.
Мне семнадцать лет, какой к чёрту мужчина… С другой стороны, Сашке – девятнадцать, вряд ли такая уж большая разница…
Я не способен ничего ответить, давясь подступившим к горлу комом, и он добавляет только (по-прежнему обычным тоном, но до меня начинает доходить, чего это сейчас стоит):
– Продержись шесть часов, ближе нет рейса.
И обрывает разговор, а меня словно окатывает ледяной волной: «рейса»! Если он сейчас прервёт практику, может забыть о работе, на которую его почти уже готовы взять, – вторая по величине строительная организация страны. Порываюсь перезвонить и заставить его отменить полёт. Но тут же сбрасываю вызов, представив себя на его месте…
***
– Опять он… – ошпаривает медсестра.
В палате с ними худощавый седоватый мужчина средних лет – похоже, хирург.
– Пожалуйста, я должен здесь остаться, я не…
– Да, – позволяет он, исподлобья разложив меня на молекулы, – ординаторская – третья дверь направо. Буду там до конца смены.
– Обезболивание же… всё в порядке же… в смысле… спасибо вам!
– Операция прошла успешно. Обезболивание адекватное. Всё будет хорошо… – монотонно отчеканивает, скорчив неоднозначную гримасу, и, вытолкнув вперёд медсестру, уверенным шагом покидает палату.
Дверь тихо защёлкивается. На потолок транслируется якобы расслабляющая анимация с жующими коалами. Кривлюсь, но не решаюсь вмешаться: вдруг это важно.
– Выключи, – требует Рита, закашлявшись к концу слова. – Что у тебя с рукой?
Задом наперёд седлаю стул – полметра до кровати и преграда в виде куска пластика между нами. Слишком резко: колёсики не блокируются, укатывая меня ближе.
– Прекрати, ничего серьёзного. Какой у нас теперь план?
В мозгу с шипением проносятся ритмичные волны, а всё, что ниже шеи, будто заморозилось. Принуждаю себя подъехать вплотную к ней.
– Ну какой план… Господи, Ваня, какой план… Как я на каблуках теперь буду ходить?!
Кладу здоровую руку на одеяло и утыкаюсь лицом в свой лонгет, спрятавшись за спинкой стула: ещё чего доброго угораздит сейчас рассмеяться… Как раз на прошлой неделе на кафедре психологии нам рассказывали: немотивированное веселье – одна из типичных реакций на стресс. Но это же и вправду смешно!
– Не вздумай хихикать там! Ну кому я теперь могу понравиться…
– Как минимум мне.
– Ну… тебе…
– Ладно. Алексу. Алекс по уши в тебя влюблён! И кстати, прости меня… но он скоро приедет.
– Ну я же просила! Ваня! Ты хоть понимаешь, что теперь будет с его карьерой?! – выпалив, умолкает, жалобно глядя в опустевший потолок. И очевидно, грядёт новая волна рыданий…
Поглубже вдохнув, сползаю с кресла и отпихиваю его подальше, обхожу кровать, чтобы оказаться слева – со стороны уцелевшей ноги – и пренебрегаю всем на свете: ложусь с ней рядом, обнимая своей левой рукой, по глупому совпадению тоже как раз здоровой. И несколько часов слушаю сбивчивый поток страхов, смешанных с осознанием, отрицанием, снова со страхами, медицинскими теориями и много ещё чем. Поток постепенно иссякает, но, подозреваю, одного раза ему не хватит.
А мне – хватило: этого уже не боюсь. Жалею только, что всё-таки позвонил Алексу. Но если бы не он…
В какой-то момент сканер начинает пищать, обнаружив в зоне проверки не одного пациента. Отключаю прогоны совсем – легко: никакой защиты от постороннего вмешательства у новой, экспериментальной модели. А датчики у Риты на теле всё равно активны, да и я не слепой.
Задрёмывая, она бормочет:
– Прости… я могла бы на заднее сиденье успеть перескочить…
– Не выдумывай! Это я бы… я должен был… – Затыкаюсь в потрясении: «прости» заехало точно в воспалённую глыбу внутри – и я, кажется, могу попросту разрыдаться, если произнесу ещё хоть слово.
– Перестань, перестань, ты не виноват, ты же спас меня…
…
Заглянувший в конце смены хирург, имя которого я узна́ю только через неделю, качает головой, показывает жестом «ещё час – и включи обратно», кивает и бесшумно прикрывает за собой дверь.
На следующий день я впервые вижу Алекса с сигаретой.
30 (уже, кажется) марта 2099 года
Конечно, реальная Рита не могла предположить, что я всё это расскажу Тому. Тому нет никакой необходимости всё это рассказывать. Он и сам, не хуже семнадцатилетнего меня, только что сначала промахнулся на вираже, а теперь расхлёбывает внутренний поток человека, потерявшего почву под ногами, – только с 3D-эффектами.
Когда с Риткой случилась беда, биоинженерия не могла просто так помочь: вырастить новую голень было бы очень долго, дорого, без гарантии результата. А потом пришлось бы ещё и перенести многочасовую операцию по её пересадке. Сначала она всё равно планировала это сделать, но, пока собиралась, привыкла к протезу. Говорит, почти сто процентов времени воспринимает его как часть себя.
И если бы она ещё не игнорировала износ и не мешала мне или хотя бы Алексу проводить техобслуживание («отстаньте от меня со своими отвёртками, давайте не сегодня»)… Могла бы и вовсе сама: любой подручный сканер худо-бедно поможет. Но разве она станет… Вот и сейчас слегка подволакивает ногу, компенсируя проблему. И, хотя это заметно только мне, в протезе пора менять одну из искусственных мышц. Но ей, конечно, требуется не только игнорировать очевидное, но и упорно балансировать на каблучищах…
Не оборачиваюсь, дожаривая последний блин, когда Сашка роняет на пол вилку – не вижу, но знаю, что промахнулся именно он: Ритка отозвалась бы моментальной хаотичной вознёй, Том – быстро, бесшумно и с минимумом энергозатрат, и только Алекс – с секундной паузой, как будто решая, стоит ли это вообще того, а потом позволяя себе чрезмерно увесистый жест.
Никто не реагирует на звук. И странно, что единственный настоящий персонаж среди моих гостей так долго молчит.
Разворачиваюсь к столу:
– Том.
Невесело гладит двумя пальцами столешницу у себя перед носом. Его тарелка уже пустая, банка с джемом рядом – наполовину. Всё это ровным счётом ничего не значит.
Сзади с противным визгом отключается плита, вычислив пустую сковородку.
Подскакиваю к столу:
– Том, ты всё ещё здесь?
Глаза на меня поднимает с задержкой, но свет разума в них определённо присутствует:
– Да. И то, как ты хлопочешь из-за моей возможной иллюзорности, мешает мне кое-что закончить… там.
– Извини, просто…
– Что ещё ты себе втемяшил? Я в самом деле существую! Я не из расы двадцать шесть! Я – это не ты из будущего! Не порождение твоей фантазии, не археоптерикс под личиной гуманоида, не проекция из другого измерения и не собираюсь похищать полковника Гончара!
– О… последнее мне что-то в голову не приходило…
– Вот видишь!
– Откуда ты знаешь, кто такой археоптерикс? – Ритка задевает локтем стоящую на краю стола кружку и разбивает её вдребезги – выехавший из-за угла уборщик принимается со скрипом собирать с пола осколки.
– Баловался с латынью. Угомонитесь-ка сейчас…
– Это ведь твоя любимая была… зачем взяла её вообще, я куплю тебе точно такую же… – волнуется шёпотом мне на ухо, притягивая за рукав.
В самом деле моя любимая кружка – с рыцарями в отливающих золотом доспехах на фоне зелёного луга, средневекового замка в отдалении и лубочного ярко-голубого неба. Была.
Над головой что-то щёлкает.
– Ложись! – с нажимом распоряжается Алекс, подскакивая к нам и опрокидывая Ритку вместе со стулом.
Очень хочется оглянуться на Тома, но завалиться на пол рядом с ними получается только лицом вниз.
В тот же миг внешняя стена квартиры с грохотом разламывается и частично проваливается внутрь, по кухне начинает гулять ветер, всё вокруг пищит – мигает – посылает экстренные сигналы, заволакивается клубами пыли, а уборщик потерянно кружит на единственном свободном от крупных обломков пятачке у меня перед носом.
– Том, что за чертовщина?! – Пытаюсь подняться на колени, откашливаясь. Он, похоже, тоже успел пригнуться, но на плече порван пиджак и вроде бы оттуда течёт кровь. – Ты ранен? Как это возможно?
– Я сейчас посмотрю! – рвётся из хватки Алекса Рита.
– Ш-ш-ш! Со мной всё в порядке! – Том ловко перекатывется ближе к нам, игнорируя хаос вокруг. – Нет времени. Саша, быстро уходите отсюда. По лестнице!
– Ты что, – почему-то шёпотом офигеваю я, – мы на пятидесятом этаже!
– У него-то обе ноги на месте. Бегом отсюда, я сказал!
Встречаюсь глазами с Сашкой – в который уже раз с начала эпопеи. Содержание его специального траурного взгляда никак не меняется. Удивительно, насколько точно я запомнил: терпение, решительность и какое-то капитальное тепло. И всё это можно убрать за скобки, потому как за демонстрацией стоит главное – нехилая такая сила воли. Знаю точно. Мне уже не так мало лет и… я всё-таки проходил спецподготовку. В общем, он не такой, каким хочет казаться. Это не разочарование – потому что казаться ему удаётся (а значит, именно он – выше своей слабости). Мне вот – не удаётся: совершаю нелепое движение вслед за ними, когда Алекс, вскочив на ноги и потянув за собой Ритку, устремляется к пожарному выходу. Том предусмотрительно хватает меня за шиворот.
– Итак… – начинаю, грубо вывернувшись из захвата.
– Если коротко – они пытаются изменить твоё сознание.
– И что сейчас будет?
– Ума не приложу. Когда у тебя день рождения?
– Хватит, я ещё всё помню! Даже какое сегодня число! Но не по вашему грёбаному календарю друидов! Какого хрена ты ещё и смеёшься?
– Не знаю, кто такие друиды… звучит забавно.
– Да ладно? Посмотреть у меня в памяти не додумался?!
– Неделикатно. Так… Похоже, у нас гости…
Неописуемого оттенка пальто и красный галстук – да, теперь я понимаю, к чему всё было: на этот раз Мираж напялил ещё и котелок. Протиснувшись через трещину извне, он снимает и отряхивает убор, аккуратно выколачивая, а потом водружает обратно на голову. Ну ясно. Интересно, смогу ли я сотворить достаточно здоровое зелёное яблоко, чтобы, не нарушая заданной композиции, с чистой совестью зарядить ему в табло?
Том хватает мою ладонь и вцепляется в неё до боли – нетрудно догадаться, делает он это тоже… извне. Как минимум потому, что держит меня травмированной рукой, а не здоровой.
Самое жуткое – в такой момент ты вовсе не произносишь никаких сакральных слов. Тебе грозит что-то, чего даже и вообразить нельзя. Смерть или что-то хуже. И ты просто умираешь и всё. Но перед этим тебе вовсе не хочется говорить эпичных фраз. И жизнь не пробегает перед глазами. Просто крутится процессор, просчитывая варианты. Только бы Алекс сообразил взять Ритку на плечо. Учитывая её ногу, так будет быстрее. Для них главное – успеть выбраться из здания, пока всё не случилось. Почему – не успел понять.
– Вы хотите знать.
– Заткнись. Проваливай из моей головы.
– Вы хотите увидеть больше.
– Нет. Насмотрелся уже. Сворачивай балаган.
– Вам интересна информация.
– Мне…
«Не подскажешь квадратный корень из трёхсот двадцати четырёх?» – вклинивается Том.
«Восемнадцать», – машинально отвечаю я.
И это – помогает. Восемнадцать – оранжевые цифры на круглом бейджике. Болтался на ошейнике у Джека на фотографии с выставки собак, которую мне как-то показала Ритка. А где сам пёс, собственно говоря? Он же почти не расстаётся с хозяйкой, а вот я, кажется, слишком увлечён людьми…
– Джек!
Тишина. Рыпнуться поискать в комнатах Том не даёт, неподъёмным якорем оккупировав мою руку. Но корги же просто обязан сейчас дрыхнуть на кровати!
– Джек!
– Вавк…
Озираюсь на нерешительное осипшее тявканье – и вижу его: измазанного в пыли и сбитого с толку.
– Иди сюда. Я здесь…
Мираж плывёт ближе:
– Вы желаете понять.
– Неа! Хуй тебе. Джек, чужой! Голос!
Корги заговорщически щурится, считывая мои эмоции, а потом заливается звонким, от души, лаем. «Чужой» неожиданно делает два шага назад.
– Взять его!
Без разбега Джек подпрыгивает, вцепившись Миражу примерно в ключицу, и валит его на груду обломков моего любимого шкафчика для ненужных подарков и Сашкиных сигарет, о которых я изо всех сил не подозреваю…
– Вы ищете смысл, – по-прежнему монотонно выводит тот.
Том, кажется, только что вывихнул мне запястье… Оставшиеся целыми стены кухни начинают подозрительно подрагивать.
– Разбежался! Я его давно нашёл!
Вырываясь от собаки, «Сын человеческий» выскальзывает из своего немодного одеяния, но Джек не сдаётся: уже с явно недружелюбным рычанием вскакивает ему на грудь, не позволяя подняться.
– Желаете понять значение бытия.
Вокруг дребезжит уже всё, как в движущемся вагоне, в уцелевшем навесном шкафу звенят стаканы, пол ходит под ногами ходуном.
– Давай проваливай из моего дома и пальтухан свой прихвати!
Джек разевает пасть и с ошалевшим визгом вцепляется врагу в нос.
Мираж не истекает кровью и не сбрасывает с себя собаку – он просто начинает сдуваться, как проколотый воздушный шарик. Глаза у Джека округляются и наползают к ушам – брезгливо отскакивает, виновато оглядываясь на меня: мол, добыча обвела его вокруг пальца.
– Вот молодец, хороший пёс! Иди сюда, Риту мы сейчас найдём, – тянусь к нему, но Том опять не даёт сдвинуться с места.
– Что?! – Раздражённо поворачиваюсь, чувствуя, как пёс уткнулся носом мне в ногу.
– Наверх посмотри.
И что? Небо. Так… небо. Сумеречное. Не земное. Наверху. Слева – трибуны. Вид снизу. Я лежу. Так. Мирабилианский амфитеатр или как его. Неужели у меня… получилось? Похоже, Том не решился перенести меня в кар, чтобы ничего не испортить.
– Теперь на меня, – голос справа.
Ого, у него испарина на щеках и прядь волос прилипла ко лбу.
Так. Махом поднимаюсь на ноги, покачиваюсь, еле сохраняю равновесие и сдерживаю рвотные позывы.
– Где источник? Надо догнать его…
– Ш-ш-ш! Остановись. Вот он. – Разгибаясь, указывает на маленькую коробочку в примятой траве.
– Он же может…
– Не может. Сеть восстановили.
– Почему он?..
– Ты его… вроде как замкнул.
– Каким образом?!
– Спроси, Ваня, что-нибудь полегче. Таким же, надо думать, каким ты мне… мозг чуть не вынес. Много раз…
– Да конечно! А то ты мне нет!
– Вынес? – щурится, качнув шеей назад, будто хочет разглядеть меня сразу целиком.
– Нет, ну… ты мне его как охватил, что ли, окутал или… отуманил мой мозг…
– И это – совершенно противоположно, так?
– Так.
– А говоришь, плохое слово – наоборот… – и добавляет, будто пьянея от радости: – Шиворот-навыворот, да?
– Вот ты прямо сейчас…
– Всё, вставай. Отправим его в лабораторию и отдохнём.