Звереныш

– Светик… – начал Анатолий и осекся, – то есть я хотел сказать Святослав Меркулов.

Учительницца удивленно подняла брови.

– Честно говоря, я уже все рассказала его матери. И ничего нового прибавить не могу. Вы его отец?  Или кто?… Помнится,  мать говорила, что его родной отец умер.

– Или кто… – Разозлился Анатолий.

– И что вы хотите? Простите, не знаю вашего имени и отчества…

– Анатолий Петрович, – сердито ответил Анатолий. – Я знаю, что вы сказали его матери. И знаю, что вы думаете о нем самом. Так вот, это не совсем правильно.

– Не надо горячиться,  я не хотела вас обидеть, – Серафима Константиновна показала  на стулья, – сядем и спокойно поговорим. Что вас волнует?

– Понимаете, – Анатолий снова оробел, – понимаете, мальчик не обычный, сложный…

– Он интроверт, – вставила учительница. – Такие дети не бывают простыми. Ему будет сложно в жизни. Он сам в себе, а сейчас такое время…

– Он маленьий взрослый, – перебил ее Анатолий. – Понимаете, маленький взрослый! Ему скучно с детьми, он перерос свой возраст. Он требует гораздо больше, чем вы можете дать ему в школе. Да, он уважает одиночество и даже намеренно провоцирует его, но… – Анатолий внимательно посмотрел учительнице в глаза, – он ощущает этот мир гораздо тоньше, чем многие из нас…

– Кто вы по профессии? – Спросила Серафима Константиновна.

– Я врач, – ответил Анатолий. – И уверяю вас, интроверт – это не болезнь, это состояние души, когда человек не находит отклика на свой внутренний мир, когда вокруг него более толстокожие, чем он. От этого непонимание, неприятие и даже враждебность. Детям трудно это понять, но вы… вы же педагог! Вам не жаловаться надо на мальчишку, а помогать ему войти в контакт с этим миром. Вы понимаете о чем я?

– Да , конечно, – дрогнувшим голосом ответила Серафима Константиновна. – У меня мало опыта. Это мой первый класс. Но я согласна с вами. Но помочь, как?

– Не нужно жаловаться матери, ей нелегко, поверьте, – продолжал Анатолий, как будто не слышал ответа учительницы. – И потом… Анатолий на минуту задумался. – По-моему, у него не очень хорошие отношния с матерью.Не нужно обострять их…

– Простите  за бестактность, – глухим, но решительным голосом проговорила Серафима Константиновна, – вы ее любовник?

– Нет, я друг Светика, – отчеканил Анатолий и с удовольствием увидел, как учительница смутилась. – Я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне, – она покраснела. Ей стало так неудобно за свою бестактность, что она отвела глаза в сторону и залилась густым румянцем. – Так что вы от меня хотите?

– Помощи, – ответил Анатолий. _ Не мне, мальчику. Приглядитесь к нему внимательнее, не давите на него. А лучше всего оставьте его хотя бы на время в покое. Давайте посмотрим, как он сам будет справляться со своим окружением. А мы … мы будем наблюдать и помогать друг другу. Только пусть об этом никто кроме нас не знает. Вы согласны?

– Согласна, – кивнула она, – только я не знаю… смогу ли я вам помочь…

– Пока сделайте то, о чем я вас прошу, – сказал Анатолий, – а там посмотрим.

Они обменялись номерами телефонов и рспрощиалсь.

«Не педагог, а девчонка, – насмешливо подумал Анатолий.–  Ее саму еще учить да учить, а она…»

– Ну, как?  – Голос охранника вывел Анатолия из задумчивости.

– Что как? А-а-а… – проятнул он и махнул рукой. – Молодая, конечно…

-То-то и оно, – улсшыла он за спиной. – Молодая…

Анатолий никак не мог понять, понравилась она ему или нет. По сравнению с Дашкой учительница была просто серой мышкой. Рядом с такой пройдешь – и не заметишь. Он бы и внимания на нее при других обстоятельствах не обратил, а теперь телефон дал, ее номер взял… Общаться придется. Он был доволен, что теперь учительница не будет жаловаться на Светика матери, будет меньше довлеть над Светиком и держать его в курсе дел.  Светик будет ему благодарен. А Татьяна… ей ничего  этого не нужно знать.

Анатолия распирало от гордости, словно он сделал нетто такое, чо не под силу кому-нибудь другому. Он почти оущал себя героем. По лицу его блуждала самодовольная улыбка, и он совсем забыл про «больной зуб».

– Не болит больше? – Спросили его сослуживцы, увидев его расплывшуюся физиономию.

– Что не болит? – Удивился Анатолий.

– Так зуб же!

– А, да… не болит уже, – спохватился Анатолий. – Вырвали зуб!– И он притворно дотронулся до щеки.

Больше всех его визитом остался доволен Светик. Татьяне ничего не сказали, и она постепенно успокоилась: сын учился не хуже других, а забот и хлопот с двумя ребятишками у нее хватало.

– Не пристает теперь, – довольно сообщил Светик, – и мать не вызывает.

«Она теперь ко мне пристает, – подумал Анатолий, вспомнив, что учительница частенько позванивает ему и сообщает во всех подробностях, как дела его воспитанника. Она не оказала на него никакого впечатления и даже стала надоедать ему своей педагогической помощью, но урезонить ее у него не хватало смелости. И она продолжала звонить ему по нескольку раз в неделю. – Серая мышка, констатировал он, а еще и зануда!».

Анатолий же Серафиме Константиновне понравился. Она сразу же подметила его спортивную фигуру, темную шевелюру и приятный баритон. Здесь, среди женского коллектива, найти поклонника, а тем более мужа, ей не представлялось возможным. И она, никогда не пользовавшаяся успехом у мужчин, сразу прониклась к нему симпатией. Другие учителя, которым она рассказала о визите Анатолия, только разводили руками.

– Надо же, – удивлялись они, – бывает же такое! Тут своих то и дело бросают, а он с чужим нанчится! Не перевелись, значит, настоящие мужики еще! И не теряйся, Серафима, приглядись к нему, принарядись, чем черт не шутит. Может, это судьба твоя. У нас здесь ловить нечего!

Серафима краснела, но в душе соглашалась со своими коллегами и к каждому приходу Анатолия наряжалась, как на праздник.

Приходил он нечасто, но в каждый свой приход  отмечал Серафимины изменения. Пытался делать ей неуклюжие комплименты, от которых краснела не только она, но и он сам. Как-то незаметно они перешли на «ты» . И к удивлению Анатолия, он  понемногу стал забывать свою красавицу Дашу.

С Татьяной же он старался и вовсе не встречаться. Он жалел и боялся ее. Жалел, потому что ей было трудно и одиноко, и он видел это. А боялся, потому что знал, что понравился ей, и мог из жалости нечаянно уступить ей и дать повод к чему-то серьезному. Сашкину мораль он не признавал, и потому никакие уговоры Светика не имели успеха.

Несколько раз Татьяна,  крадучись,  подходила к их скамейке, прислушивалась к разговору, но ни разу не услышала, чтоб Анатолий упомянул ее хотя бы лучайно. Ночью она бессильно плакала в подушку и никак не могла придумать способа заманить его к себе. Положительное влияние Анатолия сказывалось во всем. Светик учился хорошо, стал более общительным и учительница уже не вызывала ее в школу и не склоняла Светика на родительских собраниях. Но как только Татьяна начинала расспрашивать сына о том, что они говорили на своей секретной лавочке, он вновь замыкался и убегал, не желая матери врать и сказать правду.

Первый год учебы пролетел для Светика незаметно. В каникулы они с Анатолием хоили по музеям и театрам, и Светик был переполнен впечатлениями и валом информации, обрушившейся на него за этот год. Иногда он рассказывал Кешке  и матери про то, что он видел, и тогда в Татьяне поднималась новая буря чувств, которые она всеми силами старалась скрыть.

Подросший Кешка частенько не давал брату покоя, увязывался за ним и начинал громко реветь, когда Светик давал от него деру. Брать в свою компанию этого малыша не входило в планы ни Анатоли, ни самого Светика.

– Ничего, – утешала Татьяна младшего, – скоро каникулы. Оба на дачу поедите, там он у меня не отвертится. Как миленьий будет с тобой сидеть. Тут Анатолий с ним, а там его не будет. Так что…

Угроза матери подействовала на Светика удручающе. Его отношения с младшим братом так и не сложились,и стать на даче его нянькой совсем не входило в его планы. О том же, чтобы расстаться с Анатолием на все лето,  не могло быть и речи.

– А я его попрошу, и он приедет к нам на дачу, – с вызовом крикнул Светик. – Сама сиди со своим Кешкой! Не буду нянькой, смеяться станут!..

– Ишь ты, – голос матери не сулил ничего хорошего, – наньякой он не хочет быть! А с тобой сопляком не нянчатся? Анатоия он попросит… Так он и поедет, делать ему нечего…

– А вот и поедет, – уверенно сказал Светик, – я попрошу и поедет!

Голос сына был таким уверенным, что Татьяна замолчала. Ей вспомнилась ее подмосковная дачка, которая досталась ей от свекров и первого мужа, не ухоженная, запущенная, который год стоящая без хозяйского пригляда и мужских рук, и вздохнула.

– Да пусть приезжает, – с какой-то безысходностью сказал она, – может, что поможет и на даче… Мне-то сейчас не до нее…

Приглашение не заставило долго ждать.

– Анатолий, миленький, – увещевал его Светик, – ты к нам на дачу приезжай. От Москвы недалеко, у нас там домик есть, огород… – он запнулся, – был…– добавил он, подумав. – А то мамка с Кешкой заставит сидеть – и пропало лето!

– А при мне что, не заставит? Я ж работаю, не смогу там часто быть.

– А ты там поживи. На работу с дачи будешь ездить. Нелалеко же…

– Неловко мне, неудобно, понимаешь? Кто я там буду… Нехорошо как-то…

– Ты мой друг, – выпалил Светик. – И даже больше!..Ты сам не хочешь, чтобы больше… А если бы захотел…

– Мал ты еще, – возразил Анатолий, – не все тебе понять можно, не все рассказать… Жизнь штука сложная..

– Чего сложная, – насупился Светик, – да понятно все – тебе мамка не нравится!

Этот правильный и обескураживающий вывод  ребенка поверг Анатолия в шок. Он испугался, по-настоящему  от этой откровенной  и  страшной в своей обнаженной правде сути их сложных с Татьяной отношений, которые так просто были выражены мальчишкой.

Впервые за все время знакомства с ним Анатолий решил посоветоваться с Сашкой.

У Сашки все получалось легко. Он с усмешкой выслушал Анатолия и назидательно, как профессор ученику, произнес:

– Не вижу проблем! Ты, Толян, всегда сам все себе усложняешь. Вот если бы я был на твоем месте, я вообще бы ни о  чем не думал, давно бы делал свое дело. Посуди сам, если она не дура, то ей самой понятно, что жениться на ней нет у тебя никаког резона. Да пусть она тебе спасибо скажет за то, что ты возишься с ее пацаном. Не то… И за это она, конечно, должна быть тебе благодарна. А то, что ты бабе нравишься, так это только тебе плюс. Она и тому будет рада, что возле нее мужик. Пусть на час, а все-таки возле… Вот с пацаном… – Сашка на секунду заумался. – Я тебе говорил, да тебе что горох об стену. Зря ты его к себе привадил. Детишки липучие, прилипнут, так потом отдирать с мясом приходится. А зачем? Тут ты, Толян, ошибку сделал. А с бабой даже голову не морочь! Осчастливь на сколько-то, а потом тихо-тихо так бочком и в сторонку. Она тебе и за это по гроб жизни будет благодарна…

Анатолий слушал молча и опять саднило в его душе.

– Так ведь это называется использовать человека… – начал он, но Сашка резко его оборвал.

– А она, что, не использует тебя? Впрягла в свои обязанности и нате вам с кисточкой. – Он покрутил у виска. – Дурак ты, Толян!И надо же! Есть у человека возможность пожить по-человечески, не в общаге нашей. Так нет, думу думает! юБаба, кажись, на все готова, а он думает!..Тут главное – вовремя смыться, понял? – Заклчил Сашка и замолчал.

– Так она мне совсем не нравится, – робко сказал Анатолий. – Она вот такая, – он развел руки во все стороны, – не обоймешь! Ну, деревенская баба!..

– А тебе такую, как Дашка подавай? – Сашка заржал. – Так она тебя в два счета послала, забыл что ли? Ты ж не профессорский сынок, и не генеральский. Так что по себе сук руби. Для кое-чего и толстая сойдет. А ты тем временем либо с Дашкой помиришься, либо еще какую отхватишь. И тютю ей! – Век сейчас такой – «лови момент!» называется! – Анатолий недовольно закашлялся. – Ну, как знаешь, – махнул Сашка рукой, – твое дело!

В Сашкиных словах не было ни  смущения, ни сомнения. Он говорил с твердой уверенностью в правоте своих слов и взглядов. И Анатолий подумал, что, может быть, и впрямь нужно так жить. А там, в его  захолустье, оставалось еще много того, чего уже не было в этом большом шумной городе, куда сливались все потоки и перемешивались в один, бурный, клокочущий, где перемалывалось всё и вся и  где вчера еще, считавшееся постыдным и подлым, сегодня уже было нормальным и не вызывало стыда и презрения.

Анатолия не покидало ощущение расставленного капкана. Закончится учебный год. Лето  принесет свои проблемы. А он останется один на один со всем, что будет так и не так.

Ему вспомнилось, , как его учили выслушивать разные точки зрения, и решил спросить совета у Серафимы Константиновны.

– Я не знаю, – дрогнувшим голосом ответила она на его вопрос. – Простите, не знаю… Я б не поехала, – добавила она, – а  Светик… Что с ним случится? Он же с матерью… Иногда разлука бывает полезной, – голос ее становился тверже, как будто она всеми силами пыталась убедить Анатолия не принимать этого приглашения. –  Вам бы тоже не мешало отдохнуть друг от друга… Не вечно же тебе быть возле него, – Анатолий  уловил в ее словах плохо скрытое раздражение. – В конце концов, у тебя должна быть своя жизнь – Она испугалась, понимая, что выдает этими словами себя, и Анатолий может понять их, как намек. – А вообще, решайте сами…

Лето приближалось стремительно. Яркий солнечный май с его теплыми днями и дождями заключил всех в праздничный водоворот предстоящих каникул и отпусков. Даже противный ковид с его масками и ограничениями не смог смыть весенние краски, переходящие в еще более яркие летние. Всюду чувствовался дачный ажиотаж, отпускное легкомыслие, безудержное веселье школяров, не терпевших поскорее забросить учебники и тетрадки и предаться приятным удовольствиям лета.

Татьяна готовилась солидно. С первых чисел июня начинался ее отпуск, и она без устали вязала узлы и баулы для предстоящего выезда. В другой раз она непременно отправила б детей к матери, но из-за ковида поездку пришлось отложить. Да и мать,обремененная местными внуками, не горела желанием принять еще двоих. Светик отучился хорошо, за год подрос, но по-прежнему не был с матерю ни откровенен, ни словоохотлив. Кешка готов был повсюду следовать за старшим братом. Но встречал решительный отпор. Становиться нянькой ему Светик никак не желал, и на все материнские просьбы отвечал упорным молчанием или убегал на свою лавочку. Татьяна злилась, но поделать ничего не могла. Все свои надежды возлагала она на Анатолия, которому, как она считала, и эта проблема будет по плечу.

– Чудной малый, – выговаривала ей мать после ее рассказов. – я сразу заметила. Не от мира сего… Да и второй, кто его знает, какой будет… Ох, Танька, намыкаешься ты с ними! От разных отцов, а они-то не сахар оба были…

Танька молчала. Материны слова били наотмашь.

Глядя на себя в зеркало, она с горечью отмечала, что стареет. По волосам проступила первая седина, еще робкая, как утренний осенний иней, что стаивает  от прикосновения еще теплого солнца, но среди ее пшеничных волос все больше становилось блеклых , как будто выгоревших до белизны. Ее крупное упругое тело еще было полно соками и желаниями, но  и оно незаметно увядало, источая себя в пустоту невостребованности. Танька редко улыбалась. Серые будни высасывали из нее силы, оставляя на лбу глубокие морщины. И не было возле нее человека, который бы пожалел ее и принял такой, какая она есть, и повел бы ее за руку, как она видела у других с жадной бабьей завистью. Но оба ее мужа не были обучены таким тонкостям, и ее, простую деревенскую бабу,  не баловали своей нежностью и вниманием. И сама она, выросшая на суровых буднях деревенского быта, никогда не могла выразить того, что чувствовала, теми трепетными словами,о которых мечтала сама.

В Анатолии она видела то другое, чего не было в обоих ее мужиках. Она почти физически ощущала шедшее от него тепло и завидовала сыну, который так легко сошелся с ним и даже сроднился, мечтая , что Анатолий станет его отцом. Она тянулась к нему и боялась одновременно. Отчаявшись, она со свойственной бабам наглой простотой уже хотела предложить себя ему сама, но вновь испуг удерживал ее от последнего шага. И она останавливалась, как у самого края обрыва, куда могла гибельно упасть без спасения. Подруг у нее не было, и клокочущее напряжение, не могущее облегчиться хотя бы словами, проявлялось в ней озлобленностью и желчью.

– Э, девка, –  как-то отчитывала ее соседка, вперив в нее свои выцветшие от старости глаза, – что-то с тобой неладно… сама не своя ходишь. Не захворала ли?

– Устаю очень, – испуганно ответила Танька, отводя в сторону свои глаза. – На работе да с двумя… замоталась…

– Замоталась, – повторила соседка. – Может, оно и так. А может, еще что… Ты, Татьяна, не дури и голову себе ничем не забивай. Живи, как живешь… – Она взяла Татьяну за руку и осторожно добавила, – а этого, твоего, который со Светиком, ты не превечай. Не твой это мужик. Ты на меня старую не обижайся, но не твой… Не для тебя он…Ежели б он сам, тогда другое дело, а так… не лезь сама…

Из Татьяниных глаз засочились слезы, крупные,  обильные, как грозовые дождинки. Что-то крепко закрученное в ней вдруг раздалось и ударило под напором старухиных слов и неудержимо хлынуло по ее толстым щекам, освобождая и облегчая ее.

– А ты поплачь, поплачь, – утешала ее старуха.– Наше дело бабье такое  -слезами облегчаться. В себе держать – плохо, а и сказать, кто пожалеет, кто осудит. На чужой роток не накинешь платок. А поревешь от сердца, так и обегчишь его…

– Пойду я, – сказала Татьяна, вытирая не перестающие литься слезы. – Обидно мне, за что меня так – не знаю…

– Судьба такая, – вздохнула соседка, не понимая, как еще можно утешить Татьяну. – Если что, я всегда помогу, ты не стесняйся, обращайся… А парня этого с пути не сбивай…

Татьяна не ответила. Ей было досадно, обидно и больно. Жалость к самой себе переполняла ее. Она винила сейчас и мать с отцом, уродившую ее такой здоровенной и неотесанной, и мужей, оставивших  ее с двумя детьми на руках, и родню, которой она была не нужна. Но больше всех она винила Анатолия, который не видел в ней того женского начала, какое было в ней в избытке. Ей казалось, что он пренебрегает ею, стесняется, а может быть, и брезгает – и оттого она злилась и винила его больше всех.

Она вспомнила слова старухи: «Судьба такая… Парня с пути не сбивай», – и внезапная удушливая злоба перехватила ей горло. «Видать, есть у  него кто-то, – подумалось ей. – Что не мужик он что ли? Упустил бы своего разве? Все они,  муужики, одним миром мазаны. И он не святой! Завлечь бы его на дачу, а там…». Внутри ее что-то дернулось и заныло. Она уже ненавидела свою соперницу и завидовала ей. Впервые сердце и разум брали свое и раздирали ее на части, и эта внутренняя борьба с самой собой обескровливала и обессиливала ее.

Несколько раз она приступала к  Светику с расспросами об Анатолии. Но мальчишка сразу замыкался, и на все ее вопросы отвечал «не знаю». Татьяна чувствовала, что он намеренно не рассказывает всего, о чем знает, и злилась на сына.

– Ты с другими бы хитрил,  упрекала она его, – а с матерью зачем? Он же тебе чужой совсем, а я роднее всех. Знать мне нужно, что он за человек, что у него на уме. Понял ты, наконец или нет?

– Не чужой он вовсе! – Сердито кричал Светик. – Анатлий хороший. А ты…

Сама знаешь…

– Чего я знаю? – Подступалась Татьяна. – Что ты еще выдумываешь?

– А то, – выпалил Светик,  – влюбилась в него, а он нет… Не в его ты, мамка, вкусе… А про другое ничего не знаю…

Щеки Татьяны горели, как от пощечины.

Она и не предполагала тогда, в каких сомнениях пребывает Анатолий. А он после долгих , наконец, решил ни при каких обстоятельствах не  появлться на даче у Татьяны.

Со Светиком можно было поддерживать отношения по телефону или по скайпу, и его присутствие не было уже такой необходимостью.  Кроме того, рядом всегда  должна была быть мать, а следовательно, Светик был под ее неусыпным оком.

Не терпелось Анатолию увидеться и с Дашкой. Он знал, что она меняет кавалеров, как перчатки, то ли из забавы то ли назло ему, и пора уже было выяснить их отношения до конца и помириться или разойтись. Дашка на поклон к нему не шла, но изредка  все же справлялась у Сашки о нем. Сам же Анатолий менять своего решения не хотел и держался изо всех сил, делая вид, что ему все равно, с кем она.  Разрешилось все, как всегда, неожиданно.

Летняя отпускная пора закружила всех, как новогодняя метель. Сослуживцы разъезжались кто куда, бегали по магазинам и делали бесконечные покупки, заказывали билеты на поезда, самолеты и пароходы –  и все вокруг Анатолия жужжало и звенело, как в жаркий июльский день. Один Анатолий еще не знал, как будет проводить отпуск – поедет к родителям или, помирившись с Дашкой, махнет куда-нибудь на юг.

Вездесущий Сашка почти совсем не появлялся в их комнате и неделями пропадал у своей красотки. Случайно сталкиваясь с ним в двдерях или на службе, Анатолий едва успевал услышать от него «Привет!», как Сашка исчезал за чьими-то спинами, отмахиваясь от него рукой, словно говоря «Некогда!».

В одну из таких встреч, Сашка внезапно остановился, как  будто что-то вспомнил, и, вернувшись, тронул Анатолия за плечо.

– Новости слыхал? –Спросил он и прищурился. – Про Дашку?..

– Какие еще новости, – недовольно пробурчал Анатолий, думая, что Сашка сейчас начнет рассказывать про очередного пассию Дашки.

– А такую, – с вызовом начал Сашка, – Дашка твоя замуж выходит! Во как! И не за кого-нибудь, брат, а за дипломата. За границу собирается. Это не мы с тобой – тюфяки деревенские, это другое совсем, элита называется! Вот так…

Огорошенный Анатолий молчал. Сердце его то билось, как бешеное, то вдруг замолкало и проваливалось куда-то в бездну, из которой его не было слышно.

– Да ты не расстраивайся так, – глядя на побледневего Анатолия, сказал Сашка. – Не нашего она поля. Я же тебе говорил ищи, что попроще. А такие, братан, девки для других…

Сашка говорил еще что-то, но Анатолий не слышал его. Он вдруг почувствовал в себе такую пустоту, словно  внутри его не было ничего, кроме разъедающей,  все пожирающей пустоты, и сам он был для нее только оболочкой .

Он не помнил, как добрел до заветной лавочки Светика, как набрал его номер и сказал только два слова: «Я приеду!»,  как он купил по дороге вина и водки  с закуской и, не заходя в общежитие, сел в электричку. Двухчасовая дорога показалась ему вечностью. Ему хотелось скорее добратся до места и напиться до одури, до блевотины, чтобы забыться и выплеснуть из себя эту разъедавшую его пустоту. Он не мог и не хотел сейчас быть один, и радовался, что сейчас увидит Светика, который обнимет его за шею и, быть может,освободит от этого удушливого состояния, с которым он один был бессилен.

Он быстро нашел дачное товарищество и побрел вдоль домиков, ища домик Татьяны. Мужики охотно растолковали ему, как пройти,  и с любопытством разглядывали, сразу признавая в нем чужака.

Домик Татьяны стоял за сиротливо покосившейся рабицей среди заросшей травой поляны. Не было там ни огородика,  ни грядок с цветочками, лишь из высокой травы по периметру ограды торчали несколько кустов черной смородины и пара яблонь.

Анатолий сразу понял, что его ждали. Светик выскочил из калитки и понесся ему навстречу, широко расставив руки. Он  сразу повис на нем и орал, как скаженный, захлебываясь от восторга.

– Приеал, приехал! – Вопил он, не разжимая своих ручонок. Поодаль стояла Татьяна с Кешкой на руках и улыбалась довольной счастливой улыбкой.

– Приехал приехал, – стараясь освободиться от малчишеских объятий повторял вслед за ним Анатолий. – Ну, пойдем что ли, мать заждалась… -

Анатолий поздровался.

– Хорошо, что приехали, к ужину прямо, – сказала она, сияя от удовольствия. – Светик заждался прямо, и мы тоже… – тихонько добавил она и посмотрела на Анатолия. Анатолий кивнул, не поднимая на нее глаз, и показал на сумки.

– Вот, привез кое-что… Вы там посмотрите, что надо…

– Да есть у нас все, – скала Татьяна, – зря вы хлопотали… Магазин тут местный недалеко, мы ходим… Не Москва. конечно, а необходимое все есть.

-Лишним не будет, – буркнул Анатолий, не зная, как дальше продолжать разговор.

Татьяна спустила Кешку с рук, и он сразу заковылял к брату. Светик недовольно отманулсяот него.

– Опять нянчиться с ним… .Анатолий же приехал! Мешает он!

– Да я скоро, только на стол соберу, – затараторила Татьяна,–  потерпи чуть…

Татьяна старалась изо всех сил. Старенькая клеенка была накрыта белой льняной новой скатертью , и на столе появились тарелки и столовые приборы, миски и блюда, на которых лежали горкой малосольные огурчики и помидоры, а в блюде дымилась молодая картошка , посыпанная укропом и политая сливочным растопленным маслом. Толстыми кусками она резала привезенную  Анатолием ветчину и колбасу. Руки у нее дрожали от волнения, и куски получались неровными и некрасивыми.

– Вот, – наконец сказала она, ставя на стол салатник с наструганной редиской, луком и яйцами, – чем богаты… – Она покосилась на бутылку вина и водку, не решаясь выставить их на стол без разрешения хозяина.

– Нечего стесняться, – сказал Анатолий и решительно поставил бутылки на стол. – Для того и куплены. В отпуск собираюсь, отметить надо…

Он по-прежнему не поднимал на нее глаз, потому что не хотел видеть ее большую грузную фигуру и даже не заметил, как она похорошела к его приезду. Ее пшеничные волосы были собраны в тугой узел и чуть приначесаны надо лбом. Она подчернила свои белесые брови и подвела глаза. Пылные, чуть тронутые розовой помадой губы, придавали ее лицу нежность, и вся она светилась от счастья. Даже платье ее было надето сегодня в первый раз и ловко подчеркивало все выпуклости ее тела.

– К себе в отпуск поедете или как? – Спросила Татьяна и придвинула Анатолию стопки. – Я вот тоже подумывала, да что с дачей делать? Дети опять же…

– К себе, -кивнул Анатолий. – не виделись давно и вообще… – Он решително отодвинул стопку. – Побольше ничего нет? – Спросил он и впервые посмотрел на Татьяну.

Она залилась ярким румяфнцем и поставила перед ним стакан. Анатолий налил себе водки, и придвинул Татьяне стопку с вином.

– Ну, что, за отпуск? – Чокаясь с Анатолием, спросила Татьяна.

Анатолий кивнул и залпом выпил весь стакан.

Светик, сидевший с ним рядом, дернул его за рукав.

– У вас тоже побуду, – пообещал Анатолий и почувствовал, как хмель начал туманить его мозг.

– А вы закусывайте, закусывайте, – подкладывала на тарелку Анатолия Татьяна, – подкладывала на тарелку Анатолия Татьяна, –  картошечки вот, пока телплая…

Анатолий налил второй стакан.

– Чтоб у вас все было хорошо, – сдавленным голосом произнес он и залпом осушил его. – За себя тоже выпейте, – сказал он, наливая Татьяне еще одну стопку.

На голодный желудок хмель дурманил быстро и  крепко. Анатолий прежде пивший редко  сейчас словно гнал сам себя в пьяное безрассудство и, чуть поковыряв вилкой картошку, налил третий стакан.

Он уже не ощущал, как Светик дергает его за рукав, лицо Татьяны расплывалось перед ним в бесформенный блин и порой ему казалось, что не она, а луна смотрит на него с противоположного конца стола.

Его подсознание еще прорывалось сквозь пьяную муть, стыдя его за малодушие и глупость, и до него еще долетали, как гулкое эхо, тревожные слова Светика; «Зачем, зачем?» . Нгустая вязкая пелена  смывала все своим тяжелым накатом, вымывая из его памяти происходящее.

Как карусель,  кружились в его сознании лица Светика, Татьяны и Кешки, жаркая душная постель и розовые мокрые губы, целовавшие его тело и еще то, что он делал с остервенением  и чувством мести себе, Татьяне и Дашке.

Мутное похмельное утро отдавалось в душе Анатолия чувством брезгливости, стыда и отвращения к самому себе, к Татьяне и всему, что теперь напоминало ему о прошедшей ночи. Он смутно вспоминал все происшедшее, и никак не мог понять, как все произошло. Он мельком взглянул на Татьяну и ужаснулся. Ее блестящие счастливые глаза были полны нежности, которую он ненавидел. Ее воркующий голос казался ему приторно-сладким и липким, и вся она, колыхающаяся по комнате пухлым рыхлым телом, напоминала ему болотную трясину, которая по его глупости неотвратимо засосала его в свое зловонное чрево.

– Замолчи,  – процедил он сквозь зубы и почувствовал, как откуда-то изнутри в нем поднимается срашная всепоглощающая ярость. – Уйди, – совсем тихо, но так, что Татьяна вздрогнула, произнес он. – Это все не по правде, поняла, не по правде!

Глаза Татьяны мгновенно потухли, а по щекам пошли красные нервные пятна.

– Я, мы… – пыталась она что-то сказать ему, но губы ее трслись и выдавали что-то несвязное , как лепет ребенка.

– По пьянке это,  не по правде, – повторил Анатолий, – поняла? Я не хотел, я никогда не хотел, – он начал кричать на нее, – я не хотел ехать, я никогда не любил тебя, я…

Татьяна закрыла лицо руками и опрометью выбежала из комнаты. Она еще слышала бросаемые ей  вдогонку обидные слова, но душившие ее рыдания мешали понять их смысл. Те малые часы ее бабьего воровского счастья обернулись ненавистью, мужским презрением и ужасной оголенной правдой, которую она так боялась.

Анатолий, спешно одеваясь на ходу, боясь даже коснуться ее большого тела,  прошел мимо, проскрипев бледными губами только одно слово: «Стерва!».  Ей было понятно, что он бежит из ее дома, бежит от нее, от Светика, от всего того, чо было немым свидетелем его падения, трусости и  непорядочности. Когда за Анатолием жалобно пискнула калитка, она словно очнулась, подошла к висевшему у рукомойника зеркалу и посмотрела на свое опухшее оплывшее лицо.

– Счастья захотела, – спросила она сама  себя, – ну как, получила? – Татьяна с рахмаху ударила в зеркало кулаком. Оно сухо треснуло и расползлось паутиной трещин. – Вот твое счастье, – выкрикнула Татьяна в осколки  и швырнула зеркало об пол.

Множество стеклянных брызг, словно ее невидимых слез, разлетелось по полу. Они были острые, колкие, как то, что резало и жгло сейчас ее сердце. И она впервые за много лет не жалела себя, а радовалась этому истязанию, приговаривая, как заведенная:

– Так тебе и надо, так и надо!

Проснувшийся Светик недоуменно смотрел на мать, не понимая, что произошло. Следом за ним приковылял Кешка и начал подбирать блестящие у его ног осколки.

– Марш отсюда оба, – гаркнула Татьяна, наступая на сыновей, – оба! – Она вырвала у Кешки два осколка, а когда он заревел, дала ему подзатыльник. – Оба, я сказала! – Уставившись немигающим взглядом на Светика рявкнула она снова. – Ты все, ты… – прошипела она. – Если бы не ты…