Глава 10
От нервного напряжения у Глена к ночи начал дергаться левый глаз. Он не однократно пытался дозвониться Зум-Зум, и каждый раз его отправляли на голосовую почту. Глен принял взвешенное решение, что в школе он поговорит с ней и попытается все уладить. Он осознал масштаб проблемы, когда на следующий день Зум-Зум в школу не пришла. На занятиях он был рассеян, не слышал слов преподавателей, переменны провел на своем месте, не вставая со стула. Ежеминутно перед глазами появлялось заплаканное лицо Зум-Зум. В таком расшатанном состоянии он еле высидел до последнего урока, силясь не сорваться, чтобы не отправиться к ней домой.
Он очнулся от легкого прикосновения к его плечу, у его парты стояла Патриция:
– Глен, я по поводу Зум-Зум.
– А? Да, это я во всем виноват. Надо же было ляпнут такое! Я пошутить хотел, и так глупо вышло! – Глен тараторил, не давал Патриции вставить и слова, она, как рыба, открывала и закрывала рот. – Я так сожалею! Я хотел извиниться по-человечески. Почему она трубку не берет? Сильно обиделась, да?
– Вообще не поняла, о чем ты. Мне только что мать ее написала. Зум-Зум в больнице. Она вчера вечером домой возвращалась, к ней хулиганы во дворе пристали, и ограбили.
Земля ушла из-под ног Глена. Если бы они мирно закончили посиделки в кафе, вместе бы отправились домой, он бы добросовестно ее проводил, то она благополучно добралась бы до дома, и ни с кем не случилось бы никаких несчастий. А как иначе? Чувств вины огромное, как гора, упало ему на плечи.
Как только их отпустили, ноги сами несли Глена в ближайшую городскую больницу, в беспамятстве он позабыл переодеть вторую обувь, и теперь прыгал через сугробы в туфлях, чуть не сбил людей на повороте, несколько раз поскользнулся на замершей луже, и чуть сам не расшиб голову о тротуар. Преодолев десяток улиц, миллион светофоров, он наконец, добрался до больницы, у центрального входа дежурные упаковали его в маски и бахилы, и, когда до ее палаты оставалось пара метров, он замер.
Через дверное вертикальное окошко Глен увидел сидящую в кровати Зум-Зум в белом больничном халате, волосы ее были распущены, под подбородком на пластыре держался ватный компресс, она держала в руках закрытую книгу, глядя куда-то в сторону.
– Ты откуда тут? – Зум-Зум смотрела на растрепанного вспотевшего Глена не моргая, когда он появился в палате.
– Привет. Я… Я… Это из-за меня ты здесь, если бы я тогда тебя не обидел, этого бы не произошло. Я тебя не проводил… Это я виноват в том, что ты здесь! – Приблизившись, Глен увидел перебинтованное плечо, а на шее болтающуюся повязку для подвешивания руки. – Что с тобой сделали? Тебя били?
– Ничего серьёзного. Я уже так устала, если честно, рассказывать эту глупую историю. Если вкратце, один подошел сбоку, толкнул меня, я улетела в лево, ударилась о забор… Там недалеко стройка идет… Потом, когда поднялась на ноги, второй пихнул меня сзади, я повалилась вперед и разбила колени и подбородок, ладони ободрала. Радует, что зубы целы остались. Повезло, скажи? – Пока Зум-Зум говорила, Глен внимательно осматривал ее. – Сумку отобрали, телефона теперь у меня нет.
Глен сел на край кровати:
– Теперь понятно, почему ты на звонки не отвечала… Тебя не тронули? Ну, не… не надругались?
– Ты в смысле изнасилования? – Зум-Зум грустно посмеялась, ее нижняя губа пожалась и задрожала. – Они называли меня и тюленем, и моржом, даже холодильником… Ты спросил за что меня можно полюбить, так вот тебе ответ: нет во мне ничего такого, теплых чувств я не вызываю. Никаких чувств я не вызываю, кроме брезгливости. Наверно люди думают, что раз я толстая, то и толстокожая, за человека меня не принимают. Правильно, зачем жалеть толстуху? Ведь она пойдет, сожрет вагон булок и все у нее наладится! Все, что я заслуживаю, это залезть в какую-нибудь нору, уплетать пончики и выть в одиночестве. Я настолько большая и уродливая, что даже у самого гадкого подонка не встанет на меня!
Последние слова она не проговаривала, а провыла.
– Хорошо, что они не… Ты так говоришь, будто сожалеешь, что тебя не изнасиловали! Зум-Зум, ты похудеешь! Я обещаю! Я все сделаю! – Глен позабыл о всяком смущении, схватил Зум-Зум за руку. – Что я могу сделать для тебя? Прямо сейчас!
– Ничего не надо. Мне очень приятно, что ты пришел меня навестить. Сегодня еще никого не было. – ее раненую руку будто охватило огнем, когда Глен в горячке стал сжимать ее, но она терпела боль и даже виду не подала.
– Наверно страшно было?
– Ты не представляешь насколько, – кивнула Зум-Зум.
– Ты здесь надолго? – Глен отвернулся, чтобы скрыть увлажненные глаза. Он не выдерживал женских слез, а теперь сам был готов разрыдаться.
– Результаты придут и меня отпустят. Не переживай, все наладится. Мне придется провести недельку дома, и тренировки, разумеется, придется отодвинуть. Заниматься с привязанной рукой травмоопасно, знаешь ли.
– Конечно. Конечно. – Глен прикрыл глаза ладонью.
– Все равно чувствуешь вину? – Зум-Зум погладила его по плечу.
Глен подсел ближе, руки его приподнялись, Зум-Зум протянула ему навстречу единственную подвижную руку, и они обнялись. Ее нос уткнулся в ключицу Глена, его шелковая рубашка тихо шуршала, кожа источала аромат, от которого у нее закружилась голова, было видно, как сильно пульсирует вена на его шее, Зум-Зум погладила его по спине так, будто это было самое хрупкое существо на свете.
На следующий день ее выписали. Отдохнувшая и довольная Зум-Зум без зазрения совести умяла два мятных эклера в вестибюле больницы. Долгое время она настолько серьезно относилась к своей диете, что не позволяла себе отступить от нее ни на шаг, все бакалейные лавки и фастфуды обходила стороной, и, если мать покупала сладости домой, велела их прятать и не доставать при ней. Весы показывали замечательное число – 79. В этих двух цифрах заключалась вся ее жизнь: и страдания, и радости, ее ненавистные не снашивающиеся кеды, потеря контакта с Патрицией, время, проведенное с Гленом, успехи в учебе, которые достигнуть ей стоило такого же труда, как и отказаться от шоколада. Что тут сказать, если платье, которое дожидалось ее в шкафу, почти застегнулось.
По возвращении домой Зум-Зум села за учебники, чтобы не отстать по программе. Родителей, разумеется, обрадовал такой подход, они одобрительно кивали всякий раз, когда видели дочь за книжками, вели себя тихо, меньше ругались, убавляли звук телевизора. Зум-Зум пользовалась положением потерпевшей – она позволяла себе капризничать, чего раньше за ней не замечали, составляла отдельное меню, и наконец-то добилась разрешения закрывать дверь в свою комнату.
И учеба давала бы и дальше свои плоды, если бы ее голова была забита алгеброй или общественным правом… Тот короткий волшебный момент объятий в больнице будоражил воображение Зум-Зум всю следующую неделю. Стоило ей только прикрыть глаза, как она снова сидела с Гленом на больничной белой койке в пустой палате, снова он гладил ее по волосам, а она жадно втягивала возбуждающий нервы запах. Зум-Зум не могла подобрать слов, чтобы как-то назвать этот момент, эта была магия, возвышенная, легкая, сказочно простая магия, которая проникла ей глубоко в сердце, и, кажется, пустила корни.
Чехарда из последних событий немного сбила ее с намеченного пути, так как тренировки прекратились на неопределенный срок, цифры на весах с каждым взвешиванием показывали все большие значения. Больничный подходил к концу, по недельному итогу домашнее обучение с треском провалилось, в голове метались мысли, о чем угодно, только не об экзаменах. Внезапно появившееся свободное время она заполняла долгими раздумьями о своей жизни, о друзьях, об отношениях с родителями, об окончании школы, и о том, что ее ожидало после выпуска, но раздумья эти были пустые, в них не было ни цели, ни смысла, как блуждающий по пустыне скиталец ищет путь среди барханов, Зум-Зум утопала в мечтах о том, что все наладится само собой.
Иногда Зум-Зум бросала смущенный взгляд в окно, за которым находилась заметенная снегом набережная, тогда ее накрывала волна страха и неприятное предчувствие скорых перемен. Зум-Зум не раз прикладывала руку к груди, чтобы унять беспричинную тревогу.
Поглощенные пончики, кстати, хорошо справлялись с этой тревогой, как маленькие пестрые солдаты она бросались в бой, как только к Зум-Зум приближался приступ паники. При этом ход ее мыслей каждый раз был одинаков: я долго тренировалась и многое пережила, а значит заслужила послабления и награды. Все ее существо соглашалось с этим. И вот она снова шла с набитым ртом по улице, выискивая глазами урну, куда можно было сбросить улику в виде коробки из-под сладких колечек. Ближайшая оказалась около здания через перекресток.
Когда коробка-улика была сброшена, и теперь никто не смог бы ее уличить в бесхребетности, Зум-Зум расслабилась. По этой части улицы ей ходить не приходилось, чтобы направиться к дому нужно было идти в противоположную сторону, и это объясняло то, что Зум-Зум никогда не бывала здесь раньше. Она обратила внимание на блестящую перед ней витрину здания, у которого она очутилась. Это оказался спортивный комплекс для молодежи, яркие плакаты призывали вступить в группу аэробики, пилатес, йоги, атлетики, плаванья и других секций. Зум-Зум достала телефон, чтобы сфотографировать указанные контакты, как услышала неподалеку знакомый голос. По лестнице поднимался Глен, он болтал по телефону и поэтому не заметил ее.
«Сейчас то самое время дня, которое Глен проводит в тайне ото всех!» – подумала Зум-Зум.
До сих пор непонятно, почему она не окликнула его тогда. Ноги сами понесли ее внутрь здания. За широкими дверями располагался двухсекционный холл, здесь посетители меняли уличную обувь на спортивную, рядом располагался гардероб, сбоку стоял смузибар и стойка ресепшена, два окна кассы, а за ними две лестницы вели наверх. Глен выбрал правую. Зум-Зум прокралась за ним на пятый этаж, народу здесь заметно поубавилось, да и обстановка была другой. Если внизу все было яркое и ляпистое, то здесь стены пастельного цвета освещали ажурные светильники, мраморный бежевый пол отражал белый потолок.
Глен вошел в ближайшие на этаже двери. Ни секунды не сомневаясь, она проследовала за ним, и оказалась в светлом фойе, где толпились… балерины! Из короткого коридорчика открывался просторный холл с коричневыми диванами, на стенах между окон висели черно-белые фотографии с балеринами в полный рост, в углах стояли раскидистые темно-зеленые монстеры в глиняных горшках. Рядом кружили тончайшие прелестнейшие девушки, одетые кто в купальники и лосины, кто в трико и пачки, они обвязывали пуанты атласными лентами, переговаривались почти шепотом, жестикулировали и беззвучно смеялись. Заметная Зум-Зум в своем длинном сером пальто и черном шарфе казалась старой черной вороной, залетевшей в садок с канарейками.
Медленно протиснувшись дальше по коридору, перепугав не одну барышню, Зум-Зум подошла к стеклянному окну – это был просторный танцевальный класс с зеркалами во всю стену, черный рояль стоял в стороне у окна. У дверей кучковались молодые люди совершенно особого вида, таких Зум-Зум не видала никогда. Широкоплечие, высокие, стройные, как кипарисы, умопомрачительно длинноногие, их крепкие вытянутые шеи держали аккуратные маленькие головы. Каждый из них мог бы легко заменить статую в музее только замерев на минуту. Был среди них и Глен. Он уже успел переодеться в черное трико и черную майку, голени спрятал в белые гетры, свои пуанты держал в руке. Теперь он выглядел совершенно нереалистично. Сердце Зум-Зум пропустило удар, а затем ускорилось.
«Глен в трико! Глен в трико! Мать моя булочка! Он танцует в балете!» – колотилось у Зум-Зум в голове.
Пока Зум-Зум отходила от шока, в класс вошла очень худая женщина, будто иссушенная, в широкой черной юбке, и начала раздавать указания умопомрачительно визгливым голосом. Мальчишки разбежались по углам, принялись разминаться. Зум-Зум решила удалиться в этот момент, пока ее не заметили.
Всю дорогу она шла с выпученными рыбьими глазами, прошла два раза на красный свет светофора, все думала, и думала, и думала. Тайна раскрылась – Глен не хотел афишировать свои увлечения балетом. Его можно понять – дети бывают такими злыми, расскажи он всем, что носит пуанты три раза в неделю, мало кто смог бы удержаться от шуток. Она сама себе объяснила все его ужимки и уловки, эти неловкие молчания, не сложно было представить какое колоссальное напряжение выдерживает Глен, чтобы удержать все в тайне.
На следующее утро Зум-Зум снова пропустила утреннюю тренировку, для себя она объяснила это болью в ушибленном колене. Давая себе подобные поблажки, она и не заметила, что не надевала на этой неделе спортивные штанишки ни разу. До школы она добралась на автобусе, где у ворот ее встречали друзья.
– Как же я рада видеть вас, пусеньки мои! – Зум-Зум распахнула объятья, Глен и Патриция снисходительно похлопали ее по спине.
– Выглядишь довольной. – спокойно сказала Патриция.
– Полезная еда и полное отсутствие карманных денег дало свои результаты – на весах 82! – Соврала Зум-Зум, уже этим утром ее весы показывали гораздо больше.
– Ого! Это здорово! Продолжать будешь? – Глен был серьезен, как всегда. – Как себя чувствуешь?
– Хорошо, голодно, но хорошо. – Снова соврала она. На завтрак она умяла кусок пиццы с беконом, и, разумеется, Зум-Зум не стала признаваться в своих маленьких прегрешениях. – Ну, так какие дела? Бегаем в мороз? Прыгаем в сугроб? О чем шепчутся в классе? Расскажите мне все! – Зум-Зум возбуждённо жестикулировала, и почти попала Патриции в глаз.
– О каких пробежках ты говоришь? У тебя появилась подходящая обувь? – удивился Глен.
– Кроссовки! НА МЕ-ХУ! – улыбалась Зум-Зум.
– Что ж, здорово. Но сегодня беги без меня. Я занят, – ответил Глен спокойно.
– А что такое? Занят чем-то особенным? – Зум-Зум посмотрела своим самым многозначительным заискивающим взглядом. Теперь, когда она узнала его секрет, держать язык за зубами стало очень непросто.
– Я Патрицию в кино пригласил, и она, вроде как, согласилась. – Глен подмигнул Патриции. – Чего вылупилась, Зум-Зум? Не слышала эти новости? Довольно странно, что вы это еще не обсудили.
Зум-Зум оторопела. Ее ноги словно вросли в землю, на долю секунды ей показалось, что на плечи ей рухнул с неба тяжелый мешок.
– Прости, Зум-Зум, я как-то забылась. – Патриция грациозно встряхнула волосами. – Мы с Гленом сходим прогуляться разок, а потом можете возобновлять ваши истязания. Ты выглядишь как-то бледно. Тебе плохо?
– Эм… Тогда давайте только разок, у меня тут наметился прорыв. Не лишайте меня тренера!
Шагая втроем под ручку до своего класса, они отпустили сотню издевок по поводу ее затерявшихся тренировок, Глен ворчал о предстоящей контрольной, Патриция чрезмерно часто приглаживала свои волосы и поправляла макияж. Не смеялась и Зум-Зум. Ее друг и ее подруга, наконец-то, поладили, ситуация диктовала ей, что надо радоваться, однако, внутри нее бушевала буря ярости, возможно от того, что важные моменты жизни произошли без ее участия, а возможно потому, что никто из них не оповестил Зум-Зум о своем невероятном решении – ее проигнорировали.
Объяснить разрывающее ее грудь негодование можно было и другим способом – ревность! Страшное костлявое чудище дотянулось до нее своим ледяным выдохом – оно заставило сердце сжаться в горошину, прогоняя из него все накопленное тепло, саван ревности застилал ей глаза – ослепленная Зум-Зум растерялась, перестала понимать, чему ей верить, а чему нет. И в эту самую секунду мир будто вывернулся наизнанку.
Глава 11
Сегодня произошло много интересных событий.
Учитель по французскому языку весь урок ругала кого-то по телефону, от злости ее ноздри раздулись до невероятных размеров, брови скакали, как загнанные кони на скачках, казалось, она забрызжет слюной весь подоконник; притихшие ученики наблюдали за ней, прикрывшись учебниками и тетрадями. Разговор ее никак не заканчивался. Учительница вышла в коридор, и оттуда раздался ее ор из далеко не иностранных слов.
Одна из подгрупп после обеда отправилась на урок изобразительного искусства, сегодня проходили новую тему – «Ожившие картины. Импрессионисты и модернисты». Перед учениками были представлены лучшие репродукции известных картин, но никто из учеников не обращал на них внимания: на кудрявой пушистой каштановой шевелюре преподавателя от макушки по спины растеклись птичьи белые испражнения. Сидящий в классе народ сильно потрясывало от попыток сдержать смех.
После уроков у школьных ворот состоялась небывалая драка. Печально известный Люк бодался с пареньком из параллельного класса. Они здорово помесили друг другу бока, размяли скулы и пустили кровь. Никто не пытался их разнять, кроме визжащей Сидни, которую в скором времени отволокли от схватки подальше, чтобы не мешала.
Ничего этого Зум-Зум не заметила. Словно подыхающая в аквариуме рыба, она смотрела на перевернутый мир вокруг выпученными глазами, пространство между людьми словно заполнил тягучий мутный эфир, он заполнил лёгкие, вытеснил оттуда чистый воздух, не давал сделать вдох. Внутри все клокотало. На несколько минут ей удавалось очнуться, выползти из этой удушающей пучины, как сразу накидывались на нее боль и обида.
– Зум-Зум, пока! Нам в другую сторону. – сказал Глен, аккуратно приобнимая Патрицию за талию.
– Ага, – отозвалась Зум-Зум, ощущая, как немеют ее конечности.
Время замедлилось. Казалось, что планета начала вращение в другую сторону.
Находиться здесь стало невыносимо.
Наконец-то приполз декабрь. Набережная обросла круглыми стенами сугробов, дорогу за станцией, по ту сторону железнодорожного моста засыпали горой снега, который свозили со всего района. При беге Зум-Зум пыталась сфокусироваться на оранжевой лампе фонаря, который светил в зазоре между снежной горой и перекрытиями моста, при ее неторопливом беге оранжевый свет мерцал, как проблесковый маячок аварийной службы.
– Ты как, держишься? – спросил Глен.
– Что? Ты о чем? – Зум-Зум вздрогнула. – Ах, это… Да, держусь.
– Диета трудно дается? – Глен сегодня был особенно разговорчивым.
– Да. Сейчас такое время, когда мне хочется все это бросить, отжать у прохожих кошельки, спрятаться в пекарне, забаррикадировавшись там на недели две, и обожраться до смерти! И последними моими словами будет: «Глен, придурок, ты был не прав! Пирожки – это круто!». А потом сдохнуть с такими габаритами, при которых придется сносить стену здания, чтобы вынести мой труп. Странно, что ты до сих пор об этом не спрашивал. Дома я пытаюсь загрузить себя делами по полной, чтобы руки не тянулись к еде, чтобы меньше отвлекаться на… разное.
Глен кивнул, но ничего не ответил.
– Как у вас дела с Патрицией? – невнятно буркнула она.
– Норм.
Такого отвела Зум-Зум было явно недостаточно. Сама Патриция так же отписывалась очень кратко: «в кино», «гуляем» или «зашли в магазин». Все вокруг искренне удивлялись, когда слышали, что эти двое начали встречаться, не менее ошарашенной была и Зум-Зум, но вслух произносила: «вы такие молодцы!». Каждый день она вставала с кровати с искренней надеждой, что все это ей лишь приснилось, и каждый день, увидев милующихся в углу друзей, тонула в зыбучих песках непонимания.
– И все? Это весь ответ? Норм. Что ж, наверно дела действительно идут хорошо, Патриция на тебя ни разу не пожаловалась. Хороший знак.
– Знак? В смысле «зеленый свет» для меня? Пэйт часто меня критикует, я решил, что случай безнадежный. Но раз ты так говоришь…
– Пэйт? С каких пор она Пэйт? – Зум-Зум прекратила бег.
– Мы размышляли на эту тему недавно. Она одобрила три варианта –Триш, Пэйт и Пат. Делаем выпады, три по десять! Тянись Лучше. – Глен навалился на левое колено, правую ногу выпрямил.
– Ты редко даешь оценки, Глен, поэтому я не понимаю, устраивает тебя что-то или нет. Ты рад?
– Да, я рад. – Не меняя выражение лица, сказал Глен. – И буду рад больше, если ты начнешь делать упражнения, как полагается, а не сплетничать.
Они помолчали. Глен наблюдал, как не просто дается Зум-Зум растяжка, ее коротенькие ножки в скользких кроссовках разъезжались в стороны и не могли удержать тело. Ему не хотелось говорить о своих догадках напрямую, однако его не покидала мысль, что Зум-Зум привирает о своих результатах. Ее старый спортивный костюм сидел на ней так же, как и раньше – облегая фигуру, и внешне она выглядела по-прежнему. Возможно ее щеки стали меньше, хотя это могло показаться из-за массивного снуда.
– Я рад, конечно. Она милая. Привлекательная. – говоря это, Глен смотрел под ноги. – Привлекательна на столько, что парни провожают ее взглядом даже, если я иду рядом.
– Ха-ха! Милая? Значит ты ее еще ни разу не злил по-настоящему. Нильский крокодил в дни голодовки более милый, чем она. Ты попробуй тронуть ее телефон без разрешения – она тебе руку по локоть отгрызет.
– Телефон? А что за тайны Пэт хранит в телефоне?
– Кто ж знает? У меня нет запасной руки. И потом у каждого есть право на секреты. Да, Глен?
Зум-Зум тяжело выдохнула, клубы пара закрутились в белое облако. Ей оказалось тяжело хранить знания о его балетном классе. Еще тяжелее было переносить то недоверие, из-за которого Глен по-прежнему ничего о себе ей не рассказывал.
– Я подыскиваю себе спортзал. – Зум-Зум начала издалека.
– О! Здорово… Бежим. – скомандовал он. Она двинулась за ним. – Какие варианты?
– Я нашла один, наверно ты его знаешь, недалеко от общественной библиотеки на перекрестке стеклянное синее здание…
– Плохое место. Ищи другой! – отрезал Глен.
– Почему? От дома не так далеко, и не очень дорого, кстати…
– Нет! Ты меня не слышишь?
Она не утерпела:
– Какая категоричность! Не потому ли, что ты ходишь туда на балет?
Глен резко развернулся, своей широченной рукой он схватил Зум-Зум за шею и потянул на себя, от неожиданности ее колени согнулись, она рухнула на землю. Он придавил ее бок коленом, второй рукой прижал ее руку к земле. Вдохнуть не получалось, она дрыгалась от боли и ужаса. Глен склонился над ней:
– Откуда? Что ты об этом знаешь? – по-змеиному прошипел он сквозь зубы. Из его рта текла слюна, а таких страшных глаз, как у него в тот момент, Зум-Зум не видела даже в тот вечер, когда нее напали хулиганы. Он действительно ее душил!
– Я увидела тебя там случайно. Пошла за тобой… Больно! Глен! – скулила Зум-Зум.
– И с чего, ваше свинское величество решило, что тебя там ждали? – Он закричал на нее так отчаянно, что его зубы клацали перед ее носом. – Если я говорю, что не хочу об этом рассказывать, значит надо верить! Вот свернуть бы тебе твою сальную шею!..
Она толкнула его ногой в бок, он пошатнулся и ослабил хватку, Зум-Зум уловила момент и вырвалась. Ватные ноги ее не слушались, голова кружилась, ее повело в сугроб. Глен направился в ее строну.
– Не подходи, псих! – визжала она.
– Кому ты рассказала об этом? – шипел он.
– Ты понимаешь, что творишь?! Глен! – визжала она, пятясь.
– Ненавижу! – его рука тянулась к ней.
– Никому я не говорила! Никому, даже Патриции! Что ты творишь, придурок?! Не подходи ко мне больше! Никогда!
Зум-Зум побежала прочь. Во снах, когда мы пытаемся убежать от монстра, пространство вокруг нас становится топким и вязким, и, несмотря на то, что все вокруг перемещается, сами мы сдвинуться с места не в состоянии. Зум-Зум так же, как и во сне, бежала и словно бы оставалась на месте. От перепуга она не узнавала давно знакомые окрестности, в голове билась мысль: «бежать! Бежать подальше!». Но Глен не гнался за ней, он застегнул ворот своей спортивной куртки, поправил шапку и спокойно отправился домой.