Глава 28
Подобно старой глупой школьной шутке, когда незадачливому ученику клеят на спину бумажку с надписью «пни меня», все окружение заметив это, норовят толкнуть, ударить и пнуть с улыбкой на губах, до того момента пока правда не вскроется, так и окружение Зум-Зум выстроилось в широкий круг, чтобы выяснить с ней отношения, только вместо бумажки к ней прицепилась странная хворь, которая заставляла ее грубить и ругаться. Сама Зум-Зум возвращалась из школы совершенно изнеможённая непрерывными спорами, ее пустая голова падала на подушку и не поднималась до позднего вечера, уроки ей приходилось делать ночью из последних сил, что конечно же не могло сказаться на утреннем самочувствии. Вскоре она приобрела в школе славу склочной бабы, и, когда узнала об этом, искренне удивилась.
Сара же по началу пыталась ставить дочь на место, но сдалась первой, так как была не в силах слышать бесконечные упреки своего изменившегося ребенка, отец перестал разговаривать с дочерью совсем, изредка кидая взгляд полный разочарования. В один из вечеров матери позвонил отец одной из одноклассниц, чтобы выяснить несколько моментов. Оказалось, что Зум-Зум довела его дочь до слез сегодня после уроков. Повесив трубку мать озадачено таращилась в пустой угол комнаты, пытаясь унять бурю чувств, ей показались клеветой подобные обвиняя, и, не успев позвать к себе Зум-Зум для разговора, ее телефон снова зазвонил. Это была еще одна родительница, которая тоже пожаловалась на поведение Зум-Зум. А когда позвонили снова, Сара просто побоялась поднимать трубку.
– Овца драная! – Зум-Зум крикнула напоследок своей однокласснице. Уроки еще не успели начаться, а претензии уже были готовы. Внутренний голос правильно подсказывал Зум-Зум, что скоро это не прекратиться.
И следующий день выдался напряженней, чем обычно. К концу уроков Зум-Зум сумела поссориться не только со своими одноклассницами, но и со всеми девчонками параллели. Прозвенел звонок на урок, коридор опустел, из-за угла показался учитель математики.
– Полин, почему не заходишь?
– Здравствуйте, ваше математейшество. Разрешите мне на урок не ходить. – она качалась с носка на пятку и смотрела в сторону.
– Что? Почему? – преподаватель развел руками.
– Что тут сказать – не хочу. – покачала головой Полин.
– Подожди тут. – бросил он коротко.
Он зашел в класс, быстро отметил собравшихся, раздал задания и вернулся в коридор. Жестом он пригласил Зум-Зум пройти с ним. Молча они спустились на первый этаж в комнату собраний, здесь стояли мягкие диваны и кресла, кофейные столики и шкафчики с книгами, по углам по во всю высоту помещения крепились подставки под цветы, которых надо сказать здесь было просто бессчётное количество, широкие окна пускали сюда много зимнего света, от чего комната казалась еще больше. Ученики и даже учителя любили заходить сюда, к слову сказать, то, что сейчас здесь было пусто – большая редкость.
Халил Исмаил, а именно так звали учителя математики, происходил из семьи выходцев из Иордании, всегда был аккуратен в одежде и в словах, работу он свою любил и надеялся проработать в школе до пенсии, которая уже махала ему из-за горизонта. На его загорелом лице неизменно белели седые короткие усы, впрочем, голова его тоже давно стала седой, впалые темные глаза имели то чудесное свойство – быть грустными, даже когда человек смеется.
Профессор оправил свой темно-синий пуловер и присел на диван, Зум-Зум села напротив.
– Мне посчастливилось быть классным руководителем для трех выпускных классов. Я многое видел, много знаю, и, кстати сказать, много НЕ знаю. Дети всегда разные, каждый особенный. Я дожил до преклонных лет и убедил себя, что уже никто не сможет меня удивить…
– И вот появляюсь я? – трагично вставила Зум-Зум.
– И вот появляешься ты. Хотя нельзя сказать, что ты появилась ниоткуда. Ты всегда была здесь, все это прекрасно видели…
– С моими габаритами меня сложно не заметить. – ухмыльнулась Зум-Зум.
– Ах, одно дело, если тебя замечают за твои старания, за успехи. И совсем другое дело, когда тебя вспоминают, говоря о бандитах и преступниках!
– И совсем уж другое дело, когда тебя знают только как «та, жирная». Вам знакомо такое, профессор?
Он помолчал.
– За последнее время ты сильно изменилась, Полин. Стала агрессивная, напряженная. Тебя словно вывернули наизнанку. Такие перемены не происходят на пустом месте, для этого должно случится нечто нехорошее. Я прав?
– Правы. – Зум-Зум растирала свои похолодевшие ладони.
– Полин, ты не беспокойся, я в душу тебе лезть не собираюсь. Вряд ли ты захочешь мне все рассказать, однако попрошу тебя подумать вот о чем. Вчера ты испортила отношения с коллективом, сегодня ты не можешь зайти в класс, завтра ты не захочешь идти в школу. На носу выпуск и экзамены.
– Да сдам я ваши экзамены, профессор.
– А ты уверенна? Промежуточные еле-еле, проекты пропускаешь, уроки прогуливаешь. И ты не думай, что я умаляю твои проблемы, если ты так кипишь внутри, значит на то есть причина. Но это сейчас. Когда ты решишь свои проблемы и вернешься в ровное русло, не получится ли так, что за учебу будет браться слишком поздно?
Зум-Зум скривилась. Она понимала, о чем говорит ей старый учитель, и даже была с ним согласна.
– Да, логарифмы – не твой конек. Допускаю, что ты выберешь стезю, не связанную с вычислениями. Будешь блогером? Как хочешь. На эту тему твою кровь будут пить родители, а не я. Ты только иногда вспоминай, что после выпуска с тебя будут спрашивать бумажку об образовании, подумай, что ты им покажешь.
Зум-Зум апатично кивнула.
– И вот еще что. Мне звонят родители учеников, и не только нашего класса. Наводят о тебе справки, интересуются, жалуются. На этой неделе я был погребен под лавиной жалоб на тебя. Просят мня перевести тебя на домашнее обучение. Ты постаралась за эту неделю и обидела всех, кто рядом проходил.
– Вот как? – улыбнулась Зум-Зум. – А мою точку зрения вы выслушать не хотите? Если я не бегу к вам с жалобами, так значит я со всем этим дерьмом согласна?
– Не кипятись, я тебе рассказываю, как обстоят дела.
– А не надо меня успокаивать. Вы теперь мне скажите, ваше математейшество, с вашим великим многолетним опытом, почему вы не спросили меня о причинах этих ссор? Раз они нажаловались первые, значит они жертвы, а я злодей? Так?
– Как же по-твоему обстоят дела? Кто виноват?
– А знаете, переводите меня на домашнее обучение. Я согласна. Только чур с моими родителями объяснятся будете сами! Идет?
– Ты так сразу сдаешься?
– С таким судейством эту войну не выиграть. – со злостью она схватила сумку.
– Погоди, же! Расскажи, что за войну ты ведешь? – Профессор Исмаил попытался преградить ей путь, но Зум-Зум с грацией рыси увернулась и выскочила из комнаты прочь.
Глава 29
По городу бродил многоуважаемый господин февраль. Пришел он в плохом настроении, как и ожидалось от зимнего месяца. Первые дни долго кружили колючие метели, так как после неожиданной оттепели сразу ударили морозы, весь снежный покров превратился в непробиваемую ледяную корку, словно нарост на болячке, по которой ветер гонял неприкаянные снежные хлопья.
По обоюдному и не совсем добровольному согласию, Зум-Зум все же перевели на домашнее обучение – ей не удалось повлиять на ситуацию, общественный бойкот загнал ее в угол, откуда выхода уже не нашлось. График ее жизни кардинально стремился вниз по всем показателям: мать с отцом вели себя словно чужие люди, друзей не осталось, на школьной успеваемости Зум-Зум поставила жирный крест, единственное занятие – спорт – было заброшено напрочь. Зум-Зум не мог затащить в спортзал даже тот факт, что бесплатное время абонемента истекает. Ее любимые кроссовки валялись в углу прихожей, как потерявшиеся ягнята, чья мать была растерзана волками.
Три раза в день по видеосвязи Зум-Зум занималась с учителями, основные предметы, по которым ей придется сдавать экзамены, она кое-как переносила, а вот дополнительные общеобразовательные курсы доводили ее до болезненного состояния, так после занятия химией изнеможённая Зум-Зум падала на кровать и походила на обреченного дельфина, выброшенного океаном.
– Что ж, на сегодня все. – Сказала учитель истории с экрана монитора. – В следующий раз мы встретимся с тобой через неделю, материал для домашнего изучения я вышлю тебе позже. Там довольно много, не откладывай на последний день, как в прошлый раз. Договорились?
– Хорошо. – буркнула Зум-Зум.
Как только эфир прекратился, она нетерпеливо достала из-под стола припрятанный шоколадный батончик и жадно засунула его в рот, батончик был большой, в рот полностью не помещался, поэтому вскоре меж губ просочились шоколадно-ореховые слюни, которые потекли по подбородку.
– Ты жалкая. Мерзкая свинья! – сказала она себе, утирая лицо воротом футболки.
Не смотря на загруженный учебный план, свободного времени у Зум-Зум стало гораздо больше, и, чем бы она не занималась, ее мысли все время возвращались к Глену. Вернулся ли он в школу? Как прошел его подготовительный балетный курс? Взяли ли его в основной состав? Рассказал ли он Патриции о них? …
– Конечно не рассказал! Что за глупость!? – засмеялась она в потолок. – Расскажи он ей, она бы тотчас примчалась меня убивать! Как выяснилось, я – вселенское зло. Плохая Полина! Ужасная!
Зум-Зум плюхнулась на кровать. Она уже не замечала, насколько часто она давала себе поваляться. Казалось бы, если ты сидишь дома целый день, немудрено проводить столько времени в кровати, однако, пребывая на домашнем обучении, она не была заключенной, и могла бы выходить из дома, гулять и заниматься бегом. Будто магическое заклятие или повышенная гравитация вокруг ее спального места, всякий раз тянули ее к себе, не давая выйти из дому и даже из комнаты.
Нужно ли говорить, что заветные ее 75 килограмм давно превратились в 85, ее ушитые рубашки и брюки больше не сходились на ней, глаза снова стали заплывать, а на шее занял свое почетное место второй подбородок. Заметила ли все это Зум-Зум? Конечно заметила, но ей было настолько плевать, что она стала носить джинсы, не застегивая ширинки. И не только объёмы тела изменились у Зум-Зум, ее стали преследовать необъяснимые страхи, она подскакивала от любого шороха, иногда на нее наваливалась такая усталость, что трудно было вздохнуть. А по ночам приходила дурная, отупляющая бессонница.
Однажды вечером, когда ничего не предвещало беды, у Зум-Зум зазвонил телефон.
– Привет. – тихо сказал Глен.
– Привет. – Зум-Зум подскочила с кровати.
– Можем увидеться? Сегодня? Сейчас?
– Да, что-то случилось? – Зум-Зум не узнавала свой голос, он вдруг стал мягкий, как мед.
– Смешная ты, разве должно что-то случиться, чтобы увидеться?
Сегодня Глен ждал ее не у дверей подъезда, как это обычно бывало, а в стороне, почти у парковочных мест, сюда не попадал фонарный свет, отчего Глен выглядел немного зловеще, если не сказать враждебно. Зум-Зум приближалась к ему медленно, надеялась, что подготовленная ею карательная речь пронзит его холодное сердце, застыдит его, как будут сейчас его бить ее хлесткие упреки, и вот она открыла рот, чтобы начать, как он повернулся к ней…
– Что у тебя с лицом?! – Зум-Зум таращилась с ужасом на его лиловый синяк под левым глазом.
– Не нашли компромисс, – развел он руками.
– С кем? С Конором МакГрегором?
– С родителями. – Глен тяжело выдохнул. – Пройдемся?
Они медленно двинулись к набережной. На первой же обледенелой ступени она чуть не свалилась, он аккуратно подхватил ее, поставил на ноги, своей же рукой сунул ее ладонь себе за локоть и велел держаться крепче. Все эти быстрые телодвижения были так естественны, что у нее и мысли не возникло одернуть руку. Он начал свой печальный рассказ, она слушала, и будто не было этих недель разлуки, будто расстались они вчера в самых приятельских отношениях.
–… я возьми и не сдержись, как заору: «ты всю жизнь мне загубила этим сраным балетом!», тут он как подскочит и давай меня лупить. – рассказывал это Глен смеясь, однако же Зум-Зум видела, как нервно вздрагивает его подбородок, как в глазах блестят слезы.
– Не понимаю, ты, кажется, говорил, что отец против балета, вроде радоваться должен, что ты его не выносишь. Так почему же он не поддержал тебя?
– У него самого на работе дела идут плохо. Приходит злой, как черт, все время орет на кого-то в телефоне, по кабинету топает, дверями хлопает… И к тому же, он мне надавал потому, что я на мать голос повысил. У нас это делать запрещено.
– Так вы ругаетесь… без криков? – нахмурилась Зум-Зум.
– Ох, если бы ты знала, как я устал жить в этом зверинце! – заголосил Глен. Он поднял свое бледное лицо к черному зимнему небу. – Силы мои на исходе. Я вымотан и истощен. У меня нет радости в жизни! Никакой отдушины! – Он вдруг опустил голову к ней на плечо, и с жаром зашептал. – Я ничего не контролирую сам, все за меня делает мать. Она решает, какую рубашку мне надеть, какие перчатки с собой брать, собирает мне сумку в дорогу, просит, чтобы я звонил ей каждые два часа, и нет, сообщения не подходят, нужно непременно звонить! А когда разговариваешь, будь добр, выбери другой тон, потому что с матерью ТАКИМ тоном не разговаривают! Сок не пей – там сахар! Колбасу не ешь – там жиры! В душевую ходи первым, чтобы не собирать заразную пену после людей! Не бери! Не дыши! Не думай! Я так устал!
– Так было всегда? Или она лютует только в последнее время? – Зум-Зум поглаживала его по спине.
– О! Об этом… С первого раза в основной состав я не попал. Меня определили в массовку. Сначала она до хрипоты орала на меня три дня, а потом поехала разбираться. Не могу даже представить, какой разнос она там устроила, но после этого, скрипя сердцем, режиссер взял меня в основной состав.
– Получается, ты все же попал в Герцогский балет? – Зум-Зум аккуратно отодвинула его от себя, отерла пальцами его мокрое лицо.
– Попал. Так попал! Она теперь следит, чтобы я не ходил по гололеду. Боится, что я ногу сломаю. Как за младенцем смотрит за мной.
– Бедный! Бедный Глен…
Она хотела сказать ему слова утешения, но у него вдруг зазвонил телефон.
– Это мать. Наверно с собаками идет по следу. Извини, мне надо бежать.
Он, не глядя, махнул ей рукой, и широкими быстрыми шагами направился к станции. Он оставил ее одну на пустой темной дорожке, где она простояла с минуту в растерянности, покрутилась на месте, словно потерянная собачонка, и пошла к дому. Когда до дверей оставалось совсем немного ее окликнул другой мужской голос. В молодом человеке она не сразу признала Патрика.
– Привет. Ты откуда идешь? – он говорил сквозь высокий шарф, поэтому голос его звучал искаженно.
– С набережной.
– Неужели занималась?
– Ой, нет! Сейчас уже поздновато. Гуляла. – оп поправила свое черное пальто.
– Одной в такое время гулять не безопасно.
– Я не одна была. – Зум-Зум отвела взгляд, только сейчас она вспомнила про его признание, и про тот неловкий поцелуй, и про ее обещание. Ей стало невыносимо стыдно, что к его горячим чувствам она отнеслась так наплевательски.
– С кем? Снова с ним? С этим… Гленом?
– Да. – коротко ответила она.
– Надеюсь, ты его хорошенько отлупила? Вы не подрались случайно? – Патрик ударил кулаком о свою раскрытую ладонь. Зум-Зум пожала плечами и мотнула головой. По ее недоумевающему виду он понял, что Зум-Зум еще не в курсе. – Вот черт! – вдруг выпалил Патрик. – У вас с ним… какого хрена! Почему?
– Что? Не поняла. Почему мы должны драться? Нам нечего делить.
– Почему ты с ним? Ты его простила? Не говори, что простила! Он же из себя ничего не представляет! Высокомерный, циничный сноб! Я, знаешь ли, имел радость провести с ним время в школе, так, ради интереса, и я просто не понимаю, что ты в нем нашла. Он несет ахинею в разговоре о самых простых вещах, а если чего у него спросишь, так он, козлина, отмалчивается…
– Не надо так говорить о моих друзьях! – вступилась Зум-Зум. Она не совсем понимала, о чем говорил Патрик, о каком прощении шла речь, ведь не могло же так случиться, что Глен всем растрепал про них. – Ты наговариваешь. Глен никому никогда грубого слова не говорил!
– О! Так ты добряком его считаешь?
– Считаю! – сказала Зум-Зум.
– Думаешь, он на твоей стороне?
– Думаю! – крикнула Зум-Зум.
– Что ж. – Патрик помялся на месте, поежился от ледяного порыва ветра. – Ты мне обещала подумать. Две недели давно прошли, а ты так ничего мне не сказала. Да, я знаю, ты теперь на домашнем. Увидеться не так просто, я все понимаю. Но что-то мне подсказывает, что ты забыла про меня сразу, как я ушел тогда.
Зум-Зум бросило в дрожь от такой проницательности и прямоты.
– Не стану скрывать, это больно. – Продолжал Патрик. – И обидно. А еще немного несправедливо. Возможно, я допускаю, что мне будет не просто влезть на пьедестал, когда тот уже давно занят… С моей стороны будет гадко портить тебе настроение, все же у тебя сейчас не простой период в жизни… Черт.
– Ты о чем?
– Я немного не понимаю, а вернее совершенно не врубаюсь, что у вас там за отношения… Поверить не могу, что ты одобрила бы такое. Поэтому запутался.
– Ты говоришь сумбурно. Объясни нормально! – не утерпела Зум-Зум.
– Я шел сюда, думал ты сидишь расстроенная, снова рыдаешь одна после таких кадров. Как оказалось, вы еще и гуляете вместе… Наверно у тебя особая толстокожесть к таким шуткам.
– Кадры? Что? Какие шутки?
– Так ты не видела? – Патрик сначала пристально уставился на нее, потом с тяжелым вздохом натянул на лицо шапку. – Какого хрена я… Не надо было идти сюда! Теперь я гонец, принесший плохие вести.
– Чувствую себя глупо! Говори уже! – Дурное предчувствие появилось у Зум-Зум. Ее бросило в жар, когда Патрик достал телефон.
– На неделе в школе был праздник. Ты наверно не в курсе, потому как дома сидишь. Учителя из нас всю душу высосали с этими приготовлениями. Короче, в кладовке мы искали декорации, там оставался снеговик с новогоднего бала… Зум-Зум, то есть Полин, извини.
Патрик передал ей свой телефон, там была открыта видеозапись. Зум-Зум нажала на кнопку воспроизведения. Из фигур, что были на видео, она узнала нескольких: пара девчонок-одноклассниц, трое ребят из параллельного класса, Шелл, Патриция и Глен. Все они дружно вытаскивали из кладовки различный реквизит от старой театральной постановки. С визгливым криком Шелл выкатил в коридор большого снеговика из пенопласта почти в человеческий рост.
– Угадайте, кого он мне напоминает? – спросил один из ребят.
– Что? Напоминает? Ах, да. Точно! Мадам, одолжите мне свой жакет? – Шелл потянулся к Патриции.
– Не делай с ним ничего противоестественного, извращенец! – Патриция отдала свой синий школьный жакет Шеллу, тот накинул его на снеговика.
– А теперь добавим это! Как вам пропорции? – парни добавили лоскут ткани в качестве юбки и на голову водрузили половую швабру. – Ну, догадались? Неужели нет? Вылитая же!
– Я кажется догадалась. – сказала Патриция. Она взяла красный маркер и грубо заштриховала белое лицо. – Вылитая!
– Кто это? – Глен стоял в недоумении.
– Кажется, он еще не понял. Тогда так! – подхватили девчонки. Одна встала за спину пенопластовой кукле, взяла рукава в свои руки и стала ими махать вверх и вниз. Вторая озвучивала движения. – Раз-два! Раз-два! Прыгайте так тысячу лет, и вы похудеете, как я!
– Нет! – прошептала Зум-Зум, глядя в телефон.
– Так это Зум-Зум?! – воскликнул Глен на видео. – Черт вас разберет! Надо прояснять ситуацию для всех сразу! – Он взял другой маркер, написал на груди снеговика «Зум-Зум». – А теперь фото на память с этой красоткой! – кричал Глен.
– Дальше они фотографируются с ней, и подрисовывают всякие части тела. Тебе лучше не смотреть. – Патрик вернул себе телефон из ослабевшей руки Зум-Зум. – Я поэтому удивился, когда вы…
– Да, я поняла. А точнее я ничего не понимаю. – она закрыла ладонями глаза. – Он позвал меня гулять, пришел, как обычно, много говорил… И ни слова об этом…
– Я заметил, что он только о себе и говорит. – вставил Патрик.
– Почему? Для чего он пришел? Узнать в каком я состоянии? – словно в бреду зашептала Зум-Зум. – Проверить, видела ли я эту запись? Неужели он такой? Нет. А вдруг он просто поддался дурному влиянию Шелла?
– Боже! Полин, ты его оправдываешь?! Хоть капля самоуважения у тебя осталась? Не будь такой дурой! – Патрик почти кричал. – Они с грязью тебя смешают, а ты им спасибо скажешь!
– А тебе какое есть до меня дело!? – вдруг топнула Зум-Зум.
– Представь себе, есть! По крайней мере было, когда шел сюда.
– Да? И что же поменялось?
– Я однажды познакомился с интересной, красивой девушкой. Она впечатлила меня своей волей, своей силой. Казалось, что она смеется в лицо неудачам. Почему-то я решил, что смогу у нее чему-то научиться. Подумал: «вот этот человек точно знает, как надо жить, как двигаться к цели!». А теперь я вижу, что ни хрена она не знает. Что все ее достоинство – это жир! Что она так сильно хочет быть удобной для мужиков, что стала для них тряпкой!
– Прекрати! Ты ничего обо мне не знаешь! – крикнула Зум-Зум в лицо Патрику и побежала прочь.
– И знать не хочу! – орал он ей вдогонку. – Я в тебе так ошибся! Так ошибся!
Добежав до своей комнаты Зум-Зум кинулась к себе на кровать и ревела в голос, пока не охрипла. Ее мать до глубокой ночи бегала вокруг дочери в бессильной суматохе, предлагала воды, еды, уговаривала поспать. Даже всегда отстраненный отец в замешательстве долго топтался в ее комнате, каждую минуту поглаживая усы. Никакие уговоры, разумеется, не помогали.