Моя Дорога Ветров, или Всё хорошее начинается с «сайн»

Передней стороной у монголов, в отличие от европейцев, считается не северная сторона и не восточная, как у многих тюркских народов, а южная. Поэтому южное направление – переднее («убур»), отсюда и название аймака – Убурхангайский. Северная сторона – задняя («ар», то есть «спина»), отсюда название другого аймака – Архангайский. Первая территория находится южнее Хангайского хребта, а вторая, соответственно, севернее.

Восток – «дорно», отсюда и « Дорноговь» – Восточно-Гобийский аймак, в котором я работаю. Запад – «барун», отсюда – Барунурт. Средний – «дунд», поэтому Дундговь – это Средне-Гобийский аймак.

Название Сайн-Шанд, ранее я уже сказала, переводится как «хороший источник». Это показательный по двум моментам пример. Во-первых, подавляющее большинство монгольских топонимов – сложные слова, состоящие из двух и более компонентов. Во-вторых, как огромное количество названий, содержит восхваляющий эпитет – «сайн», что является пережитком древних верований монголов, стремящихся успокоить злых духов. Слово «шанд» («шанда») может иметь и несколько иное, более конкретное значение – «мелкий колодец, вода в котором близка к поверхности земли, копань». В условиях суровой Гоби это более соответствует действительности. Но всё равно «сайн»!

Приведу несколько примеров наиболее встречающихся восхваляющих эпитетов: «сайхан» («прекрасный»), «баян» («богатый»), «мунх» («вечный»), «дулан» («тёплый»), «нарын» («солнечный»), «эрдэнэ» («драгоценный), «алтан» («золотой»).

И вспоминаются мне наши хрестоматийные «счастливые» названия: «Горелово, Неелово, Неурожайка тож». А ещё теперешние, настоящие селения: Блудово, Недомерки, Лохово, Сучкино, Дно, Язвищи. Какие больше нравятся? Как вам перспектива стать блудовцем или (ещё лучше) блудовчанкой? Как девушки, имея такую прописку в паспорте, в глаза мужу или своей свекрови смотреть станут? Тут даже Салтыков-Щедрин со своим городом Глуповом и глуповцами отдыхает.

А как вам реки Гнилая, Гнилушка, Бухловка, Моча? В какую из них тебе, читатель, захотелось окунуться, уже не спрашиваю: от купания в водоёмах с такими говорящими названиями любой воздержится. Это уже не названия, а настоящее предостережение: «Не влезай – убьёт!»

Поэтому название «Сайн-Шанд» – это просто песня! Это помощь, это обещание жизни в далёких пустынных краях. Воистину всё хорошее начинается с «сайн»!

Русский язык в Монголии

Ничего этого, приехав в Монголию я, конечно, не знала. Никого особенно не удивлял сам факт поездки: наверное, от военкомата в советскую школу. В те годы это было достаточно распространено. Глаза собеседников начинали округляться, когда я называла монгольскую школу: «Ты знаешь монгольский?» «Нет, – отвечала я, – это необязательно. Я преподаю русский язык как иностранный». «Не зная монгольского? – не унимались любопытные. – Как ты их понимаешь?»

Но немного истории. Статус русского языка в Монголии на тот момент был особым. Это единственный изучаемый иностранный язык с ежегодными переводными и выпускным экзаменами в школе и государственным в вузе. Владение им рассматривалось как трамплин для карьерного взлёта, как залог политического и профессионального успеха.

Так, благодаря знанию русского, в далёком 1952 году МНРП возглавил именно Ю.Цэдэндал, с руководством которого совпала моя командировка. Он же связал и кровными узами два народа. Его жена, А.И.Цеденбал-Филатова, женщина энергичная, с напористым характером, особенно на фоне по-монгольски уравновешенного, спокойного супруга, была русской и принимала весьма активное участие в делах мужа, главным образом в укреплении статуса русского языка. Причём ещё до появления на политическом горизонте Раисы Максимовны Горбачёвой. Русским женщинам, нравится это кому-то или нет, свойственно желание подставить плечо мужу во всём, даже в делах государственных.

Все руководители высокого ранга получили высшее образование в СССР и свободно владели русским языком. Монголия опередила все страны соцлагеря по масштабам его изучения и импорту печатной продукции на русском. Объяснения не требуются: активно учат язык сильных и авторитетных!

Однако распад Советского Союза приведёт к вполне закономерному изменению политического курса и, как следствие, ослаблению интереса к изучению языка. А это, как известно, один из основных индикаторов интереса к стране в целом.

К счастью, я эту ситуацию не застала: моя командировка совпала с пиковым интересом к овладению русским. И если наши европейские братья по соцлагерю, ещё вчера охотно говорившие по-русски (я это наблюдала во время поездок), в девяностые стремительно, даже демонстративно, «забыли» наш язык (это я, к сожалению, тоже отмечала), то в Монголии искренне переживали происходящее.

Даже в наши дни, заслышав русскую речь, здесь вам улыбнутся, охотно воспользуются возможностью поговорить по-русски и с ностальгической грустью вспомнят старые добрые времена. Но этим монголам уже хорошо за сорок.

Однако не забудем, что к началу девяностых, согласно исследованиям МАПРЯЛ (Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы), 67,5% жителей Монголии читали и понимали по-русски, 45% писали, 44,8 понимали, 33,7 говорили на русском. На вопрос: «Используете ли Вы русский?» – утвердительно ответило 74% населения. Из них ежедневно использовало 20%, 22% – несколько раз в неделю, 17,2% – несколько раз в месяц.

И это в стране, которая несколько десятилетий назад ещё только боролась с безграмотностью! Цифры впечатляют! И в этом немалая заслуга моих коллег, советских учителей русского языка, скромных, самоотверженных тружеников, укреплявших международный авторитет своей страны за рубежом. И действительно, тогда был повод для ликования:

Сбылись мечтанья Гоголя:

Везде дана дорога нам!

Над всеми странами, над океанами

Звучит свободный наш язык!

Перезагрузка словесника

К работе словесника меня готовили в институте четыре года. Это слишком мало, чтобы освоить премудрости одного из богатейших языков мира и постичь глубину и масштаб русской литературы. К преподаванию же русского языка как иностранного подготовили всего лишь за один день. Фантастика, не правда ли? Считалось, что этого вполне достаточно? Или, может быть, советские словесники той поры обладали невероятными способностями?

Каким бы ни был ответ, в любом случае оставались в стороне античные Менандр и Эврипид. Притихли доселе не умолкающие трубадуры, отважные борцы на поле брани и в сражениях за женские сердца – Бертран де Борн и Джауфре Рюдель. «Вот имечки у ребят! Не выговорить!» – усмехнётся неосведомлённый читатель. «Погодите, то ли ещё будет», – отвечу им я.

Оскорбившись, отвернулся с язвительной усмешкой Эразм Роттердамский: «Знать, не зря пропел своё «Похвальное слово Глупости»!»

Умолк, чувствуя свою невостребованность, Бодуэн де Куртенэ. Между прочим, Иван Александрович! Как вам такое сочетаньице? Почувствовал себя одиноким и ненужным лингвист Фердинанд де Соссюр. «Тоже из наших?» – вновь встревожится читатель и с облегчением выдохнет, услышав моё «нет».

Затаил глубокую обиду Щерба. За измену себе и ещё более за свою «глокую куздру», которая, как известно любому студенту-троечнику, «штеко бодланула бокра» и (негодяйка такая!) без зазрения совести «кудрячит бокрёнка»!

Многим всё это может показаться абсолютным бредом и бессмыслицей. Любому, но не окончившему литфак! Это я обязана была знать, ибо всё перечисленное не что иное, как вопросы, на которые я давала обстоятельные ответы на экзаменах, обучаясь на первом курсе.

А великие русские классики? Да! И те остались в тени. Лучше сказать: исчезли из поля зрения! Наши пути надолго разошлись! Этому не рады ни они, ни я.

– С милого Севера, стало быть, в сторону южную? – кидает едко и не без сарказма Михаил Юрьевич. – Прощай, значит, немытая Россия?

– Оставьте, сударь, Ваши штучки!– слышу я чей-то примиряющий голос. – Пред Вами, однако ж, дама, любезный!

И сам Александр Сергеевич, обращаясь ко мне:

– Сударыня, куда изволите путь держать? Уж не во глубину ли сибирских руд? Не сочтёте ли за труд передать весточку моему другу – Ивану Пущину? Вы, надеюсь, с ним знакомы?

– Знакома, однако ж, мне не по пути. Самую малость не доезжаю, а потом уж мне надобно свернуть направо. В дикие, пустынные края…

– Тоже на каторгу?! – не скрывая восторга, вопрошает Фёдор Михайлович. – Вот это по-русски!

– Не декабристка, часом? – хором интересуются Николай Алексеевич и Лев Николаевич.

– Вынуждена разочаровать Вас, господа! Не совсем…

И им ничего не остаётся, как дружно разочароваться и разом помрачнеть:

– Какой же тогда в этом странствии смысл?

А у любопытного от природы, хитровато улыбающегося Николая Васильевича свой интерес. Руки от удовольствия потирает, рад до смерти, что такую же бродягу повстречал:

– На бричке али на тройке изволите?

– По железной дороге, милостивый государь!

Бледно-жёлтый Николай Алексеевич, иссохший из солидарности с русским мужиком и, по причине всё той же солидарности, успевший изрядно принять на грудь, не без значительности воздевает кверху свой тощий перст и вещает заунывно и глухо, как осенний ветер за окном:

Ещё народу русскому пределы не поставлены.

Пред ним широкий…

Но на слове «путь» прерывается потемневшим мрачнее тучи Фёдором Михайловичем:

– Ах, перестаньте! Очень уж широк русский человек! – и так хрустнул крепко сжатыми пальцами, что Антон Павлович, не спавший всю ночь по причине сложных родов у крестьянки из соседней деревни, от неожиданности роняет пенсне.

Оно болтается у него на шнурке. Подслеповато прищуриваясь, доктор удивлённо восклицает:

– Ба! Да это же одна из трёх сестёр! Узнаю, узнаю! А как же Москва? Не Вы ли твердили про неё, словно заведённая? Похвально, что избавились от своей навязчивой идеи столичной жизни. Однако, сударыня, осмелюсь заметить: тот край, куда изволите свой путь держать, отнюдь не вишнёвый сад. И даже не остров Сахалин! Там хоть каторжный народ, однако ж свой! Оспа, чума и опять же сифилис, знаете ли… Не страшно, голубушка?

И насухо вытирает тщательно вымытые руки. При слове «сифилис» Лев Николаевич брезгливо морщится. А Фёдору Михайловичу, видно, житейская грязь нипочём. Глаза словно бесовским светом чужих грехов озаряются:

– Осмелюсь спросить Вас, сударыня, за духовным подвигом? Али по зову любящего сердца? Чтоб, так сказать, воскресить любовью? Али чужие муки на свою душу грешную принять и грехи какие искупить собственным страданием-с?

И уже он шарит, чёрт эдакий, записную книжку в кармане сюртука. Сюжет для нового романа у него мигом вырисовывается!

– Трудиться надобно! Вот что! – вскричал Лев Николаевич, утирая пот с морщинистого лба. – Косить, за плугом ходить, как я! Уж сколько мастер-классов было! А вы все, господа, всё в толк никак не возьмёте!

– Так и я ж тоже на ниве… Народного просвещения…

– Учительша, стало быть? Весьма похвально! – и, подобрев лицом, приветливо, как добрый дедушка, спрашивает: – Сказочки-то мои ребятишкам будешь читать?

– Вот это вряд ли.

– И про Филипка не станешь?!

Старик багровеет лицом и вновь мрачнеет. Теперь я вижу перед собой не седого старца, преданного анафеме, однако по-прежнему непреклонного, а раненного в грудь свирепого медведя. Но и под страхом страшного проклятия (уже в свой адрес) я продолжаю говорить лишь правду:

– Нет, Лев Николаевич. Рада бы, но боюсь, что не поймут меня!

Тот хмурится пуще прежнего и в припадке гнева что есть силы топает ногой так, что крепкая дратва трещит и отваливается подошва у собственноручно пошитого сапога. Выходит, зря обулся перед приходом гостей? Швырнул что есть силы в сторону. Прошёлся. А что? Босиком-то, пожалуй, и гораздо сподручнее будет! И опять же к народу ближе!

– Не поймут? Так кого же ты учить собралась, заблудшая душа? Не быть воскресению! Вот весь мой сказ!

И чей-то голос друга, душевный и взволнованный:

Погибнешь, милая! Но прежде

Ты в ослепительной надежде…

Стоп! Где-то я уже это слышала! Где же? Ведь прежде я, помнится, ещё и не такое знавала! Но в голове пусто, как в огромном котле, из которого вылили без остатка всё содержимое. Меня обдаёт холодом отчаянья. Напрягаюсь изо всех сил. Но что-то мешает собраться с мыслями.

Это … звенит будильник. Его противный, пронзительный звук возвращает меня в реальность, такую же безотрадную и непонятную. Зовёт меня в бой. На уроки! В школу!

Заходя, не бойся – выходя, не плачь! На сегодня у меня такая внутренняя установка.

Орос хэлний багш

Итак, начала я свой трудовой путь как учитель иностранного языка.

И вновь позволю себе заметить как бы невзначай для не особенно понятливых: преподавание родного языка и иностранного – это не одно и то же. А, напротив, практически ничего общего! К этому на разных факультетах готовят.

Как сказали бы в подобной ситуации остроумные, за словом в карман не лезущие одесситы, это две большие разницы. И ещё бы поинтересовались: «И как это Вас угораздило, деточка?»

Дорогие институтские подруги! У вас директор Мария Ивановна? А у меня Жанлав! Зато мужчина! У вас завуч Людмила Петровна? А у меня … Опять мужчина! Но имя вслух при русских лучше не произносить. У вас коллеги Галина Ивановна, Нина Петровна и ещё несколько изрядно уставших человек? А у меня только Хухнэ и Данцэцэг! Ещё более многострадальные женщины. Продолжить?

Первая в жизни запись темы урока, сделанная мною, была в монгольском журнале. Первая оценка выставлена в дневник монгольского подростка. Мне бы для начала со своими детьми разобраться, освоить неисчерпаемые премудрости родного языка. По сути, я молодой, начинающий специалист. Ко мне в родной стране полагалось прикрепить в помощь опытного наставника и помогать, помогать в течение трёх лет. А если ты бестолков, то и более.

У меня в Монголии всё иначе: не рассчитывая ни на чью поддержку, с первого и до самого последнего дня я сама прихожу на помощь. И на меня монгольские коллеги смотрят с такой верой и такой надеждой, в которой порой читается настоящая мольба о спасении.

Как можно подвести или даже разочаровать людей, дать малейший повод усомниться в собственной учительской компетентности? А трудности? Как у всех без исключения советских преподавателей. Но о них монгольская сторона не должна даже догадываться!

– Дратвуйте, Надежьда! – то ли с осторожностью, то ли с особой почтительностью приблизившись, говорит женщина маленького росточка, робко и смущённо заглядывая мне в лицо, будто в чём-то виновата, но осознаёт свою ошибку и больше так не будет. Весь вид её говорит: «Да, понимаю: я виновата. Но что же делать? Будьте так великодушны! Простите меня!»

Это Хухнэ – женщина лет… Действительно, сколько ей лет? Климат Гоби старит женщин безо времени. Думаю, давно за тридцать. Внешне неубедительна, неприметна и неказиста, что не прибавляет самоуверенности. Однако добродушна и по-монгольски приветлива.

Не имея собственной семьи, что у монголов случается нечасто, Хухнэ посвящает свою жизнь племянникам, о чем узнаю не из первого источника, ведь расспрашивать здесь как-то не принято, если сам человек не изволит рассказать. Беспомощность и неуверенность Хухнэ, сочетающаяся с робостью, делают своё нехорошее дело и осложняют её и без того непростое учительское существование.

А наиболее часто повторяемый ею на уроке пример «Мама купила продукты», произносимый с особенной выразительностью и значительностью, вдобавок только укрепляет мои подозрения о наличии ещё серьёзных бытовых проблем. Это Монголия, детка! Однако надо отдать должное: просьбами сопроводить в военторг не одолевает. А о проблемах с русским (вот это куда страшнее!) любой догадается с первой минуты общения.

Данцэцэг – женщина за тридцать, в недалёком прошлом, без сомнения, ещё оправдывавшая своё звучное многообещающее имя – «постоянный, вечный цветок» или «постоянное цветение»! А теперь, увы, лишь со следами былой красоты, угадываемой в приятных чертах усталого лица. Какое уж тут цветение! Не до того! Мы в Гоби, детка!

Красота вообще невечна, а в Гоби она скоротечна, как яркий солнечный свет зимним днём. Да и как остаться цветущей красоткой, если ты мать уже четверых детей? И ещё не вечер. Простите, не предел!

Появятся новые продолжатели рода. А силы и здоровье уже не те! Данцэцэг частенько на больничном и просит помочь с приобретением лекарств. Невесёлая, доложу вам, картина. И она ничуть не изменится в лучшую сторону. И, как и в случае с Хухнэ, очень, просто очень слабое знание русского.

Убедившись в этой схожести, я приуныла: вот такие у меня «помощники». Нетрудно понять: кто кому станет помогать?

В моём лексиконе, как и у всех коллег, несколько монгольских слов. Плюс никаких методических пособий и разработок. Никаких исследований о различиях грамматик русского и монгольского.

Ау, преподаватели высшей школы! Привет вам от коллег по цеху! Чем вы занимались долгие годы работы в Улан-Баторском университете? Труды-то есть! Но где они? Как объяснить, например, детям хотя бы категорию падежей? В монгольском всё по-другому! Нет и не будет нам ответа.

Ни одно министерство или ведомство не занималось проблемой адаптации своих специалистов. А зря! У нас же была одна встреча с руководителем группы в Москве.

«Ваша задача не говорить по-монгольски. Это для вас будет не самым трудным. Ученики могут хитрить: им очень удобно, если вы сами пол-урока проговорите по-монгольски. Важно, чтобы они заговорили по-русски, – напутствовал новобранцев Козлов Юрий Яковлевич – руководитель советских словесников – и добавлял: – И не забывайте: самое главное в уроке – коммуникативность. Используйте любую возможность говорить!»

Об этом человеке я вспоминаю с особой теплотой. Нас, работавших в Гоби, связывали с ним особые взаимоотношения. Почему, расскажу позже.

По наследству от предшественников, как эстафетная палочка, достался изрядно потрёпанный русско-монгольский словарь. У учеников были учебники. Правда, несовершенные, требующие больших доработок. И тех на всех не хватало. А в классах, между прочим, бывало и по 44(!) человека! Даже стульев на всех не хватало! И деление на подгруппы не предполагалось. И коррекционных учебных заведений в помине нет. А это значит: учим всех! И администрация моей школы не говорит по-русски: директор Жанлав смотрит удивлённо-восторженно и испуганно произносит что-то часто-часто. И учительский коллектив, и (даже страшно сказать!) учителя русского – Данцэцэг и Хухнэ – плохо говорят и, стесняясь, при мне стараются испуганно помалкивать, чтобы не допустить очередную ошибку. И расписание хуже некуда. И… Можно продолжать до бесконечности. Однако будь любезен успешно подготовить всех к ежегодному экзамену.

Но были «лишения», которые мы почитали за благо: отсутствие и закрытых, и открытых (чем особенно грешила советская школа) ревсомольских, партийных, профсоюзных, родительских и прочих собраний. Никаких производственных и иных совещаний и пятиминуток! Никаких политинформаций!

Ни тебе сбора макулатуры и металлолома по причине их полного отсутствия в природе. Ни ремонта кабинетов, потому что со строительными материалами хуже некуда. Ни субботников по уборке территории: кругом один песок, листве и траве в пустыне взяться неоткуда. Ни уборки урожая: всё по той же уважительной причине мы не сеем и не пашем!

Но даже если бы это и практиковалось… « Даже не думайте этим заниматься! Вы не для этого прибыли в Монголию. Ваша задача – учить» – напутствие незабвенного Юрия Яковлевича.

И что остаётся «бедным» учителям? Только учить, и всего-то! Как-то прожить без всего этого «волшебного» арсенала мероприятий!

Но должны же быть, как нас учили, трудности для их мужественного преодоления! Считалось, что именно в них закаляется характер. Чтобы потом, спустя годы, можно было с гордым спокойствием на лице поведать о некоторых из них изумлённым молодым продолжателям дела: «Да, были люди в наше время». Поэтому…

Две смены? Хорошо, что не три! В классе по 44 человека? Веселее будет! Нет деления на подгруппы? Не надо разлучать друзей! Нет кабинетной системы? Прогуляешься по школе! Не хватает учебников? А ты на что? Нет методичек? Напиши сама! Не горит половина лампочек? Интимнее обстановка! Не хватает стульев? Отдай свой! Всё равно сидят по двое и по трое? Пусть меняются с теми, кто сидит по-царски! Нет мела? Добудь свой! Холодно? У тебя есть пальто! Не звенит звонок? Посмотри на часы! Учителя русского не говорят по-русски? Не всем же иметь диплом с отличием! Вся школа не говорит по-русски? А ты здесь на что? А ты сам не понимаешь по-монгольски? Недели на всё про всё тебе хватит?

Кстати, не подумайте ничего плохого. Это мой диалог с собой, а не со школьными руководителями. А так хотелось дружеского диалога с коллегами без языкового барьера. Но я и была здесь для того, чтобы у тех, кто приедет после меня, этого барьера не существовало.

Пройдёт немного времени, и мои монгольские коллеги удивлённо-радостно заметят: «Русская учительница хорошо понимает по-монгольски». Я же буду скромно ответствовать: «О, жахен жахен». Что означает «чуть-чуть». Для меня главное, чтобы заговорили они.

Цветы в Гоби

Цветы, как известно, в чём-то подобны людям. Без заботы и внимания им худо. И красоту несут в мир исключительно для того, чтобы кому-то доставить радость. И тоже, как люди, могут говорить на своём, «цветочном» языке. О внимании и любви, об уважении – одним словом, могут о многом хорошем поведать лучше и красноречивее самого человека-дарителя.

Ты молча подарил, а тебя безо всяких слов и объяснений поняли, причём правильно. Цветами невозможно обидеть или оскорбить. Лично я только в кино видела роскошные цветы, летящие в мусорное ведро. В этот момент жизненная правда, на мой взгляд, заканчивается. Не верю, и всё тут! Умный человек в жизни так не поступит. К чему это я?

Моих коллег, идущих в России с торжественной сентябрьской линейки, за цветочными букетами не разглядеть: самодвижущаяся пёстрая клумба.

В Гоби нет и намёка на их существование: на сотни и сотни километров ни одного цветка, даже дикорастущего. Так что никаких привычных сентябрьских разноцветных георгинов, подобных сабле гладиолусов и даже садовых скромниц – астр, которые и дарить-то по такому поводу считалось не вполне приличным, и тех в помине нет. Непривычно возвращаться без цветов после первой в своей жизни торжественной линейки. Но ничего не поделаешь. Ты в Гоби, детка!

Но однажды, на второй год работы, и в моей учительской жизни произойдёт маленькое чудо, которое не забудется и не обесценится с годами! Вечером первого сентября на пороге квартиры неожиданно появится знакомый монгол – Болдбатор – с букетом южной ромашки. Помните такой цветок на клумбах нашего детства? Самое неприхотливое, не требующее особых усилий при выращивании растение с лепестками белого, розового и малинового оттенка, оно никогда бы не привлекло моего особого внимания дома. Растёт практически как сорняк! Но здесь…

– Но как? Откуда? – я развожу руками и не в состоянии скрыть своего изумления.

Ваза в нашей квартире за ненадобностью отсутствовала, так что её вполне успешно заменила трёхлитровая банка, приютившая разноцветное чудо.

Болдбатор, довольный произведённым эффектом, предпочёл сохранить в тайне историю приобретения букета, только загадочно улыбнулся. Южная ромашка в пустыне Гоби как хрестоматийные подснежники в самый разгар зимней стужи! Так же невероятно.

И второй букет, уже по случаю окончания учебного года, тоже ни за что не забыть. То были белые хризантемы, чьи чудные лепестки успели на кончиках самую малость пожелтеть, а бархатистая зелень слегка подрастерять свою сочность. А что вы хотите? Успели постоять в магазине, пересечь государственную границу. Спрятанными или нет – то мне неведомо. В Улан-Баторе перенестись в другой поезд. Прибыть в Сайн-Шанд, чтобы там, в конечной точке своего долгого путешествия, быть подаренными. И кое-кому подавай свежесть в конце такого пути!

Это были цветы-путешественники, привезённые незнакомым мне человеком то ли из Улан-Удэ, то ли из Читы и эффектно подаренные жене – нашей соотечественнице, жившей в Южном. По такому случаю даже ваза нашлась: самая бесполезная в тех краях посуда дождалась-таки своего законного выхода в свет.

Но при чём здесь, спрашивается, я? А история эта, уже сама по себе удивительная и трогательная, на том не заканчивается. Момент кульминации поджидает впереди.

«Полюбовались, и хватит с вас! Красота должна принадлежать как можно большему количеству людей!» – приблизительно так решил сосед, он же по совместительству мой знакомый, и … не менее эффектно подарил тот же самый букет уже мне. Нет, не похитил, не вырвал в жестокой схватке с соперником с применением запрещённых приёмов. Обошлось без пролития крови. Оказалось достаточно очень тихо и прочувствованно сказать:

– Отдадите? Очень надо. Правда.

– Сильно-сильно? – на всякий случай для верности переспросил законный даритель, недолго наслаждавшийся произведённым эффектом.

Другой в ответ лишь кивнул. Но жена… Самым странным показалось её добровольное расставание с букетом. А разгадка проста: однажды мы оказались попутчицами в поезде, следующем в Улан-Батор. Представились, разговорились…

– Наде? Учительнице в монгольской школе? – уточнила она, вспомнив нашу дорожную беседу.

А дальше вы и так уже всё знаете. Настал черёд и мне что-то вроде вазы искать. Как вы находите такие человеческие отношения? По мне, так они просто прекрасные!

Учиться… коммунизму?

«Фу! А про это зачем? Как романтично звучал рассказ о цветах. И вот.. Может, пропустить его? Поискать что-нибудь поинтереснее? Например, про любовь. Это было бы после цветов куда логичнее», – возможно, именно так решит кто-то из читателей.

Не стоит! Времена политинформаций остались в далёком прошлом. О любви – обязательно, но только к работе. А что вы хотите: Сайн-Шанд – место самых разных суровых контрастов. И слово «резко», встретившееся в названии климата, не раз встретится и в связи с иными жизненными моментами.

В Гоби не просто живут – там выживают. Цветы недолго – люди подольше, и то самые стойкие. И должна же я как-то подготовить вас к встрече с гобийскими специалистами.

Постараюсь покороче. Знакомые даже любому монгольскому ребёнку ленинские слова о необходимости учиться (трижды человек сказал, чтобы обязательно дошло до всех!) имеют, как известно уже немногим, продолжение: «коммунизму». Выходит, надо не просто учиться, а прицельно. Этому самому коммунизму. А как учиться тому, чего никто не видел?

Обещанный Никитой Сергеевичем коммунизм обязан был восторжествовать уже в восьмидесятые. Это подтверждал мой школьный учебник истории. Чем ближе становилась заветная дата, тем сложнее было делать очередные прогнозы.

И вот на дворе уже восьмидесятые, а мы с упорством, достойным лучшего применения, продолжаем строить светлое коммунистическое будущее, а наши монгольские товарищи – не менее светлое и привлекательное социалистическое.

Надо признать, что к моменту моего появления в Гоби время романтиков, шестидесятников, по зову сердца устремляющихся в иные страны, увы, уже прошло. На дворе восьмидесятые – предвестники грядущих перемен. Какой-то десяток разделяющих лет до зубодробильных девяностых – времени, когда фиговый листочек стыдливости будет окончательно сброшен.

У кого не получалось, тот страдал. Пришло время прагматиков, умеющих считать и свои, и чужие деньги и умело продавать на рынке труда свой талант. То, что считалось верхом цинизма, постепенно трансформируется в общепринятую норму. Кто сказал, что « не продаётся вдохновенье»? Купить и продать можно всё что угодно, торг уместен! Последняя фраза особенно часто мелькала в многочисленных объявлениях.

А пока строили коммунизм – общество без денег – и всеми силами старались заработать эти самые деньги, потому что их отсутствие в кармане живущего при социализме ничего хорошего не предвещало. Во всяком случае, к коммунизму надо приближаться как-то иначе. Так что не будем даже пробовать в порядке эксперимента, который, кстати, уже не за горами. Но на вопрос: «Почему Вы хотите поехать в Монголию?» – категорически не рекомендовалось давать наивно-простодушный ответ: «Хочу заработать денег». Стоило непременно отвечать: «Хочу помочь братскому монгольскому народу строить светлое будущее!» Ведь первый вариант мог восприниматься верхом цинизма. А оно нам надо? Вот и я про то же. А тогдашний верный ответ в нынешнее время уже рассматривается как верх лицемерия.

Резко повернув руль корабля, очередной кормчий изменит курс, круто взяв на … капитализм. Не готовы к такому повороту? Ваши трудности. Мы во власти разбушевавшейся стихии. А её наступление всегда неожиданно.

Кто-то в надежде спастись карабкается вверх по мачте. Кто-то беспомощно барахтается в воде, истошно вопя и взывая о помощи. Самим бы спастись! Избавившись от балласта ненужного (или всё-таки нужного?), корабль ещё держится. Переводим дух, обсыхаем, рукавом рубахи утираем опухшую от слёз физиономию. Через силу пытаемся даже улыбнуться. Только как-то уж неестественно, по-американски. И, опомнившись, стыдливо прикрываем ладошкой недостаток зубов, выбитых шоковой терапией безжалостного врача-садиста.

К чему я веду? Многие мои друзья, в одночасье лишившись всего заработанного, всё равно не пропали в лихолетье: бесценный опыт Монголии выручил, привычка находиться в особой ситуации.

Всматриваясь в девяностые, я вижу знакомые картины монгольской жизни – трансформацию людей, приехавших зарабатывать в тяжёлых условиях. И ничего плохого в том желании не было. Хуже, когда лишь это ставилось во главу угла. В Гоби открывался весь человек: и хорошими, и непривлекательными сторонами. Но целомудренные фиговые листочки ещё при нас.

Сюда ехали не за романтикой, не за яркими впечатлениями, не ради встреч с интересными людьми или обретения верных друзей – всё куда прозаичнее. Но мне в этом повезёт, хотя и не сразу. Я встречу близких по духу людей, одной со мной душевной химии.

О спецах

На момент моего появления в Сайн-Шанде работало совсем немного контрактованных. Так именовались специалисты, трудившиеся в иностранных организациях по контракту от самых разных советских министерств. Людьми семейными он заключался на обязательные три года и один год продления по желанию самого специалиста. Не связанными узами брака, соответственно, на два плюс один. Из чего можно сделать вывод: либо условия существования последних рассматривались как психологически более трудные, либо советским чиновникам свыше плохо верилось в моральную устойчивость этой группы трудящихся. Лично нам была ближе первая версия.