Солнечные часы с кукушкой

Чудо в перьях

«Мне сегодня приснилось, что зима наступила…»

 
Мне сегодня приснилось, что зима наступила:
обжигающий лёд, ядовитый туман…
И ворота скрипят. И свеча зачадила
в католическом храме, где играет орган.
 
 
Мне приснился сквозняк, суета и безверие.
(Третью ночь уже снится несусветная чушь!)
И приснилось ещё, будто выдраны перья
и обломаны крылья у спасителя душ.
 
 
Не назло небесам – просто ради потехи.
Ангел, старый вояка, посидит у костра
смажет раны зелёнкой, залатает доспехи,
крылья воском заклеит – и на службу с утра.
 

Чудо в перьях

 
Зимний вечер сгорит, как факел.
Хмарь душевная сдавит грудь.
На карнизе – знакомый ангел
расположится отдохнуть.
 
 
Может быть, у него в кошёлке
есть гостинчик для божьих чад:
зайцы в шубах, смешные волки,
апельсинки и шоколад?
 
 
Я рукой помашу в окошко,
улыбаясь во всё лицо.
Он во тьме повисит немножко
и опустится на крыльцо,
 
 
скинет старенькие галоши,
с крыльев звёздную пыль стряхнет.
Я берёзовых дров подброшу,
из буфета достану мед,
 
 
ближе к печке подвину кресло,
карамельки на стол метну.
Он расскажет про рай небесный.
Я в жилетку ему всплакну.
 
 
А потом он, такой крылатый,
приносящий Благую Весть,
скажет что-нибудь виновато
и внезапно растает весь.
 
 
И, когда в ледяном проёме
встанет солнце, растопит мглу,
обнаружу, что пусто в доме —
только фантики на полу…
 

Ангел с фонарём

 
И вечный бой! Покой нам… – ну никак!
И мрак такой – заходит ум за разум.
Но там, во тьме спасительный маяк —
горит фонарь. У ангела под глазом.
 
 
Мой ангел – он пощады не просил.
Он защищал меня по мере сил,
готовый умереть в неравной драке.
И крылья – в пух. И зубы – в порошок.
А он шептал: «Всё будет хорошо!»
И мастерил мне парус из бумаги.
 
 
Сжигая и мосты, и корабли,
я зло смеялась, что не та эпоха!
Он, весь в ожогах, в саже и в пыли,
молчал и понимал: мне очень плохо…
 
 
Он мне дарил цветы и леденцы.
Он рисовал воздушные дворцы.
И облака. И радугу над морем.
Я, медный крест держа, как пистолет,
кричала: «Никакого Бога нет!
Всё – фарс и фарисейство!» Он в ответ
кивал и обещал: «А мы поспорим!»
 
 
Но у судьбы короткий разговор
и собственный расклад по всем вопросам:
то в стену – лбом, то мордой – об забор,
то гирей – по башке, то в лужу – носом…
 
 
А он читал молитвы наизусть
и ждал, что я чему-то научусь —
не вдруг, но постепенно, раз за разом:
держать ладонь подальше от огня,
не гнать телегу впереди коня…
 
 
…Уходит солнце на закате дня,
но ты… Но ты не покидай меня,
мой Светлый Ангел с фонарём под глазом!
 

Явление следующее

Влетел… Присел на табуретку…

Смахнул слезу, ругнул погоду…

Татьяна Хлебцевич

 
Душевной ржавчиной отмеченный,
как боцман затонувшей лодки,
опять знакомый ангел вечером
в дверь постучит, попросит водки…
 
 
В варенье стряхивая пепел,
закурит зло и неуклюже.
А взгляд сухой, как будто не пил.
А за окном всё глубже лужи.
 
 
Так несмешно и одиноко
летает лист по ветру плавно.
Всё тяжелее верить в Бога.
А в самого себя – подавно.
 
 
Стихи про дождь, про ветку клёна
начнёт читать. А голос тонок.
И вдруг заплачет обречённо,
как потерявшийся ребенок.
 
 
Как ёжик, выпустит колючки.
Хотя в душе не возражает,
чтоб кто-то взял его на ручки
и подарил воздушный шарик,
 
 
чтоб улететь…
Но это вовсе
неразрешимая задача.
Он «Тоника» налить попросит,
под стол стыдливо крылья пряча.
 
 
Вздохнет: мол, курица не птица!
Потом, не веруя в спасенье,
шагнет в окно и растворится
в рассоле полночи осенней.
 

«У ангела нелётная погода…»

 
У ангела нелётная погода.
С утра знобит. И крылья – словно плети.
И календарик будущего года
закапан воском прошлого столетья.
 
 
Он истину, затёртую до фальши,
устал держать за чистую монету!
Засунуть бы её куда подальше.
Напиться с горя.
Да здоровья нету.
 
 
Под тяжестью глобального вопроса
устал, как бобик. И не верит в чудо.
Дождаться бы хорошего прогноза,
да улететь ко всем чертям отсюда!
 

Весенняя молитва

 
Когда же кончится зима?
Что за стихия, в самом деле:
заносы снежные в апреле
такие, что сойдёшь с ума.
 
 
Достать бы с антресолей валенки!
Неделю – снегопад, как бешеный.
Как будто тюлем накрахмаленным
слепые окна занавешены.
 
 
Соседка прячется в доху.
На катерах не видно палубы.
Народ ночами пишет жалобы
Тому, Который Наверху,
 
 
что выше крыш и снежной гущи,
и президента вместе с Думой.
Куда глядит, о чём он думает,
Всевидящий и Вездесущий?
 
 
Грехи ли? Души ли больные?
Век зол. А время бессердечно.
У Бога нервы не стальные,
да и терпение не вечно,
 
 
глядеть, как мир от жиру бесится:
чем больше благ – тем меньше счастья.
И вот Он снегом занавесился,
ушёл в глобальное ненастье.
 
 
Мы так Ему осточертели.
Он видеть нас уже не может.
А мы до слёз… до нервной дрожи
ждём божьей милости капели!
 
 
А вот нам этого не светит?
Пришла пора за все делишки
уже платить?
А мы, как дети,
отважно писаем в штанишки,
 
 
смешно размазываем сопли
и обещаем быть послушными…
А вдруг никто уже не слушает
и нашу ложь, и наши вопли?
 
 
Ах, наши души из материи
нежнее пластика и стали.
И мы устали. Так устали
от суеты и от безверия.
 
 
О, Господи, хотя бы лето
оставь! Ладошки, как ледышки.
Дай радости. Тепла и света.
И праздника. И передышки.
 

11 апреля 2005 года

Пасхальная молитва

 
Шурша и копая словесную груду,
навзрыд ненавидя и слёзно любя,
я верую, Господи, всякому Чуду,
в котором Ты щедро являешь Себя!
 
 
Я верую в Солнце. Я верую в Ветер.
В Траву на Поляне. В Пчелу на Цветке.
В Прозрачность Ручья. В Тишину на Рассвете.
И в Жёлтый Песок, где копаются Дети.
И в Вечность. И в Букву на Белом Листе.
 
 
Я верую, Господи, верую свято
в Твоё Воскресенье и Тяжесть Креста.
Так верит страна в Непродажность Солдата.
Грешна, уходящая в ночь без возврата,
так верит Душа, что с рожденья Крылата,
Свободна, Бессмертна, Светла и Чиста…
 

Часы с кукушкой

«Я хочу тишины. Чтоб часы неназойливо тикали…»

 
Я хочу тишины. Чтоб часы неназойливо тикали.
Чтоб сияла луна за окном, как начищенный таз.
Чтобы новый журнал… двадцать раз перечтённая книга ли
шелестела в руках, засыпающий радуя глаз.
 
 
Чтоб цветной абажур. А внутри пожелтевшая лампочка.
И, как в детстве когда-то, неслышно, тишайшая чтоб
в спальню полночь вошла, будто бабушка в фетровых тапочках,
и ладошкою мягкой и тёплой потрогала лоб.
 
 
И не надо кривляться. Не надо словами жонглировать,
как ежом и гранатой в каком-то нервозном бреду.
Я закрою глаза, запахну свой халат кашемировый,
и на дно тишины, как подводная лодка, уйду.
 

Сбивчивый такой полёт мечты

 
Сложилось что-то там, на небесах
издалека похожее на фигу…
 
 
Моей судьбы почитаную книгу
листает ветер. В солнечных часах
сломались стрелки. И кукушка голос
утратила. Возможно, навсегда.
И как теперь определить, когда
ложиться спать?
 
 
Ночами иногда
мне снится, будто небо раскололось.
И я пытаюсь половинки сферы
слепить. (Потом чернилами замажу!)
И вот в зенит, сквозь облачную кашу
летит мой самолётик из фанеры.
И я лечу. И оставляю след.
И ангелам машу: «Привет, привет!»
 
 
Такой вот сон. Поэт я или нет?
Поэты, мы, ни в чём не знаем меры.
 
 
Да вот беда: в какую из сторон
ни поверну – налево ли, направо —
повсюду только полчища ворон
советы мне дают поостеречься.
Их дело – о моём здоровье печься
и о душе (что трогает вдвойне!)
 
 
И, чтоб с таких высот не сковырнуться,
не загреметь, не лучше ли проснуться?
Трёхсложная фигура в вышине
определит доходчиво вполне
откуда мне грозит земная слава.
(У нас, кто жив, тот и имеет право
на недопонимание извне!)
 
 
Вполне возможно, что не нам решать:
кому-то предназначено идти
(дай бог ему счастливого пути!),
но кто-то должен и подножки ставить.
Какая польза спорить с небесами?
Уж лучше мы учиться будем сами
всё понимать. И фигу принимать
в определённом философском смысле!
 
 
А книгу жизни мыши ли погрызли,
или по ней прошлась иная рать?
но трудно стало буквы разбирать.
 

Кукушка

 
А кукушка сказала «ку-ку» и куда-то исчезла.
Может, просто в дыму сигаретном не видно ни зги?
Впрочем, я полагаю: колёсики крутятся честно,
и прилежные стрелки усердно рисуют круги.
 
 
И всё ближе… всё ближе пора подводить и итожить:
нажитое богатство хранить или бросить в огонь?
И на что мне потратить остаток шагреневой кожи —
лоскуток драгоценного дара размером с ладонь?
 
 
И не тратить бы сил, предаваясь учёному спору,
если даже коню, извините, понятно давно:
каждый тащит свой крест, как телегу груженную, в гору.
Ни другого пути, ни другого креста не дано…
 
 
Но скажите, зачем нам корячиться с чёртовой ношей
в неподъёмный крутяк? Объясните за-ради Христа.
Если всё суета: хоть тащу эту тяжесть, хоть брошу.
Хоть и вовсе с копыт… Всё равно – суета, суета!
 
 
Слишком жизнь коротка: отведённое нам не измерить
ни в веках, ни в секундах. Считаются только шаги
босиком по росе. Не спеша. Из распахнутой двери.
В листопад. И в капель. И в жару. И под всхлипы пурги.
 
 
А кукушка сказала «ку-ку» и захлопнула дверцу
перед носом у Вечности: ей-то какая беда,
что мгновенья бегут больно-больно… как бритвой по сердцу…
И мы тоже бежим. Чтоб уже не успеть никуда.
 
 
Никуда. Никуда! Ибо финиш вульгарно фатален.
Но бежим и бежим, будто воду несём в решете.
Мимо летних лугов. Мимо первых весенних проталин.
И теряем себя, как следы на осеннем дожде.
 
 
И жалеем себя: мол, Судьбу изменить невозможно.
Этот бешеный бег до изжоги, до рези в боку —
он спланирован свыше, учтён и просчитан дотошно
от простого «тик-так» до последнего в жизни «ку-ку!».
 
 
Воду в ступке привычно толчём, изнывая от жажды.
Нашей жизни река всё стремительней. Будто назло…
 
 
А кукушка захлопнула дверцу. Без вызова даже.
Просто чтобы потоком не смыло и не унесло.
 

Песочные ходики

(или глубоко философские размышления на фоне осы о Вечности, бесконечности и о том, как хорошо бывает там, где нас почему-то нет…)

 
Лежащие песочные часы,
я думаю – обозначают Вечность…
(бесчисленность минут!) А бесконечность
соотнесу с явлением осы,
что без конца, весь день, опять и снова
(возможно, сдуру или мне назло!)
влетает в форточку, стучится о стекло.
И я уже убить её готова,
однако терпеливо, раз за разом,
ругаясь нецензурным грубым словом,
ловлю пустою банкою литровой
(не укусила чтоб!) —
и в форточку, заразу!
 
 
Я чувствую: жужжание осы
сознание уводит в бесконечность.
 
 
А на шкафу показывают Вечность
упавшие песочные часы.
И очень вероятно, что они
стоят. Вот так своеобразно. Лёжа.
И тьфу на них совсем…
А я, похоже,
устала от своей же болтовни.
 
 
Но жаль, как с не доломанной игрушкой,
расстаться с бесконечною осой!
Прямая мысль уходит по косой
и прячется, как пряник, под подушкой.
 
 
Песочные часы с кукушкой
показывают ровно два часа
без стрелок и без циферблата.
А вдруг они с утра спешат куда-то?
Туда, где затихают голоса.
И Вечность смотрит пристально в глаза.
И облаков растрёпанная вата.
Там – хорошо…
 
 
Но я не виновата,
что стёрся час и потерялась дата.
Осталась форточка.
Усталость.
И оса.
 

С тенью

 
А в ночной тишине будто ангелов хоры слышны.
Или, пива хлебнув, по бульвару гуляют матросы?
Это в той стороне, где вдоль берега – след от луны,
и куда в сентябре переспелые падают звезды.
 
 
Дай мне, Господи, час, чтоб успеть оглядеться вокруг!
Нам так мало дано.
И уже половина второго!
Эта тень на асфальте – мой спутник и преданный друг,
мне кивает во всём, понимая меня с полуслова.
 
 
Не спеши, моя тень. Я прошу: никуда не спеши.
Или жизнь пролетит, и на небо взглянуть не успеем.
Нам гулять так гулять по капризу бессмертной души,
будто ветер листву понесёт по осенним аллеям.
 
 
А какая луна! – даже солнце тусклее на треть.
И туман над водой. И последний гудок парохода.
Не спеши, моя тень. Всё равно ничего не успеть:
нам так мало дано.
Но какая сегодня погода!
 

«Нам времени нет посидеть, поскучать у окна…»

 
Нам времени нет посидеть, поскучать у окна,
без всякого смысла на дождь надоедливый глядя,
на голые ветки, на мокрые доски в ограде,
пытаясь понять любопытства природного ради:
уходит ли осень? а может – приходит весна?
 
 
Мы вечно спешим и не очень уверенно шутим,
что, мол, отдохнём, как ногами вперёд понесут…
И в праздничный час, и в невнятной сумятице буден
куда мы бежим и какие колёсики крутим?
Какие часы нам суровое «амен!» пробьют?
 

Осенний блюз

 
Вроде, розданы долги. Полегчало на душе,
                         и в кармане тоже пусто.
Мимо окон дождь прошёл. Он прошлёпал и пропал…
                         завернул за дом кирпичный.
Ветер ёжится и зябнет, весь всклокоченный и мокрый,
                         по дороге бродит грустно.
А в окне напротив – поп к телевизору прилип,
                         смотрит триллер заграничный.
 
 
Может, осень на меня так подействовала вдруг?
                         Я – как Ной перед потопом.
Птицы в стаи собрались. Суетятся и галдят…
                         Только что мне толку в этом?
Вот и прыть уже не та, чтоб с окошка – в стремена,
                         и над пропастью – галопом!
Мне давно смертельно лень и куда-нибудь лететь,
                         и скандалить с белым светом
 
 
Капли падают с карниза, будто кто-то на рояле
                         по складам играет марши…
У меня беда со слухом. Я почти не слышу фальши:
                         где-то брякает – и ладно!
Лето, хмурое, уходит, не оглядываясь, будто
                         вслед ему никто не машет…
И само не знает толком: на кого оно в обиде,
                         и вернётся ли обратно?