***
В расстроенных чувствах упал на диван, сунул голову под подушку.
Я опять жалел, что ЕЕ встретил.
Я ностальгировал о душевном покое среди однообразных дней и верных книг, которые не тревожили сердце, не смущал ум.
«Если бы не Вера…».
Здравомыслящей своей частицей я убеждал себя, что в моих размышлениях больше надуманных страхов, чем реальных. Потому как посмертное воздаяние – бабка надвое сказала, а Вера – она реальная, даже мысли о ней наполняют тело сладким трепетом.
«Завтра мы встретимся, и многое прояснится».
Глава двадцать третья
Утро, 17 октября 2013 года, четверг
***
Утром я смело пошел на троллейбусную остановку – закончилось время трусливых перебежек за домами. Мне было чем ответить девушке.
Издали увидел Веру. Она стояла под навесом, листала бумажный том.
Почувствовала мой взгляд, обернулась. Сунула книжку в сумочку, пошла навстречу.
– Доброе утро, Игорь… Владимирович.
– Здравствуй, Вера! – ответил я, переходя на «ты».
Сердце сладко екнуло: она хотела назвать меня по имени. Не решилась.
– Два дня вас ждала, – сказала Вера, смущенно зыркнула из-под растрепанной челки. – Уже звонить хотела. Где вы, думаю, пропали.
– Разница во времени. Как у Рождественского. Пришлось раньше из дому выбираться, на работе проблемы, – соврал я.
Замолк на полуслове: страх, как не хотелось ее обманывать.
Вера тоже молчала, разглядывая запачканные осенней слякотью туфли. О книге не спрашивала.
***
– Если получиться, то сегодня вечером книга будет готова, – торжественно сказал я.
Вера улыбнулась, подняла счастливые глаза:
– Вот спасибочки! А то Женька уже о ней спрашивал. Почему, мол, с читалки не читаю, а опять бумажные.
– Какой Женька? – равнодушно спросил я. Горло сдавило колючей ревностью!
– А… просто знакомый, – отмахнулась Вера. – Мы в одной группе. Он богатенький Буратино: «Mercedes», при деньгах. Заметил, что бумажные читаю, и предложил свой букридер; мол, ему больше планшет нравится: фильмы, игрушки и все такое, а читалку он купил по приколу. Дать то, он – дал, но возвращать придется. И если бы не вы…
Вера горестно, по-детски вздохнула.
– Сегодня вечером, целая и невредимая, книга будет у меня. Вот, в этом самом портфеле, – уверенно сказал я. – И если…
***
На проезжей части заскрипело – подкатил троллейбус.
«Как некстати!».
Вера обернулись, нетерпеливо кивнула на сгущенную массу, которая толпилась у дверей.
– Пошли, а то не поместимся. Как в прошлый раз. Мне сегодня нельзя опоздать.
Не дожидаясь, она кинулась в толпу.
Я шагнул за Верой: несчастный, в один миг поверженный троллейбусным богом.
– Сегодня вечером мы можем встретиться!.. – отчаянно крикнул в розовую болоньевую спинку.
Не знаю, слышала ли меня Вера. Бурлящий поток подхватил ее маленькое тело, поволок в салон, заслонил серыми спинами.
***
Я решительно – нахально! – шагнул следом.
Мне хотелось распихать равнодушных пассажиров, притиснуться к девушке, договориться о вечернем свидании.
Не решился – еще заметит, как толкаюсь. В ее глазах мне хотелось быть лучше, чем на самом деле. Я хотел ей понравиться.
Клокоча от нетерпения, я пропустил бабушку, затем девочку, затем еще одну. Еле успел втиснуться сам.
Когда створки дверей натужно сошлись, прихватив полу моего плаща, то к Вере было уже не пробраться.
Я даже не смог поймать ее взгляд, поскольку стояла она спиной ко мне, зажатая между поручнем и насупленным юношей в огромных бухающих наушниках.
Двадцать давких минут я ревниво поглядывал на юношу, питаясь заметить его УМЫШЛЕННЫЕ касания к МОЕЙ принцессе. Юноша на Веру не посягал; он блаженно щурился от какофонии в голове, которую слушало полсалона.
***
Я поймал себя на мысли, что ревную Веру и не хочу, чтобы РАЗНЫЕ к ней прикасались.
«И еще этот Женя… Евгений.
Дорогущую книгу дал. На “мерсе” ездит.
Должно быть, приглашал кататься.
Я бы точно пригласил. Но у меня, в его годы, не было “мерса”.
У меня даже “жигуля” не было.
И сейчас нет.
У меня есть лишь любовь. И надежда.
И ревность!
Вот уж не думал, что ревновать ее буду…».
***
У станции метро перехватить Веру не удалось: напористый поток хлынул из троллейбусных дверей, подхватил розовую пушинку и понес к стеклянному аквариуму, растворил в водовороте серых спин.
Горькая обида уколола сердце!
«Ну и что? – думал я по дороге на работу. – Вечером созвонимся. Встретимся. Отдам книгу. Поговорим…
Я не могу ждать до завтра!
У меня от нее какая-то необъяснимая наркотическая зависимость.
Я хочу ее видеть сегодня!».
Глава двадцать четвертая
День, 17 октября 2013 года, четверг
***
На работе о вчерашнем моем подвиге уже никто и не вспоминал.
Коллеги все так же недобро косились, ревниво заглядывали в монитор, пытаясь высмотреть, над каким гениальным слоганом работаю в этот раз.
Я не работал. Притворялся.
Открыл прошлогодние наброски, делал вид, что читаю, правлю, а сам придумывал слова, которые скажу Вере сегодня вечером.
«Начну, пожалуй, с Рождественского, с той самой “Разницы во времени”, а потом из его же поэмы “До твоего прихода”, там, где: богово – богу, а женское – женщине…
Да, именно с этого начну.
А еще расскажу о заветной вырезке из журнала, и о том, как поразился, когда встретил оригинал.
А еще нужен подарок. Кроме книги.
Что сейчас дарят девчонкам в ее возрасте?
Я тысячу лет не дарил подарки девчонкам.
Она – барышня умная – конфетами или духами не обойдешься.
Пожалуй, сегодня ничего, кроме книги, дарить не стану – уж очень навязчиво выглядит. Зато потом…
Я смогу подарить ей ВСЕ, что пожелает!».
***
Вспомнил Велиала, его рассказы о цене, которую приходится платить за всесилие.
Настроение испортилось.
«Ну почему нельзя тоже самое, но без Велиаловых штучек?
Потому что НЕЛЬЗЯ! – скажет Демон.
Унылый мир, унылые его законы: все приятное – вредно, а вредное – приятно. Выбирай».
Чтобы не поддаться унынию, принялся за работу.
Кое-как состряпал критический отзыв на продукцию конкурентов, написанный, якобы, от имени обиженного клиента. Отнес начальнице. Та просмотрела, сморщила напудренный носик. Приняла. Видимо не забыла еще о моей гениальности, которую может разглядеть лишь шеф.
***
До конца рабочего дня оставалось больше трех часов.
Страшно хотелось курить, но боялся выйти в коридор, чтобы случайно не встретить Ирку. Опасался, что та опять начнет глумиться над моей нечаянной радостью.
«Неужели так заметно?».
Поймал себя на подлой догадке, что теперь, когда у меня появилась Вера (ПОЯВИЛАСЬ – как самонадеянно!), то дружба с Иркой мне, вроде, ни к чему.
«Это раньше она меня спасала от тоски, а теперь лишь мешает и сунет нос, куда не надо.
Вот и получается, что скучивает людей одиночество, а счастье – оно личное, интимное, не терпит чужих глаз и советов.
Потому не любят несчастные счастливых, завидуют, желают гадостей и всячески пытаться затянуть предателя обратно, в свое унылое болото».
***
Улизнуть от Ирки не получилось. Она сама зашла ко мне в кабинет, царственно кивнула присутствующим, не обращая внимания на их брезгливо сжатые губы. Причалила у моего стола:
– Ты уже не куришь? – спросила насмешливо.
– Курю.
– А я подумала, что тебе запретили. В курилке не появляешься.
– Работы много, статью писал.
– Прям таки статью, – перебила Ирка. – А ты точно втрескался: выглядишь как придурок – глаза горят, руки дрожат. Но хоть сегодня-то пойдем в ресторан?
– Тише, – я опасливо шикнул на Ирку. – Не пойдем. Сегодня я тоже спешу.
– Ну и спеши, – огрызнулась Ирка. – Желаю счастья в личной жизни. Но, запомни! Когда малолетка тебя пошлет – ко мне не подходи. Не по пути нам, и жмут сандалии! Понял?
Ирка подмигнула, сунула руки в карманы и – по-пацански, в раскачку – вышла из кабинета.
Соседи переглянулись, Анфиска с интересом уставилась на меня:
– У вас появилась девушка?
– Ничего у меня не появилось! Вернее, никого, – пробормотал я, опустил голову.
Чувствовал, как горячая волна окатила лицо до кончиков ушей, как пунцовею от противной робости, от злости на Ирку, от пересудов, которые начнутся в нашем гадюшнике.
«Сглазят! Точно сглазят».
Глава двадцать пятая
Вечер, 17 октября 2013 года, четверг
***
Уже одетым дождался на офисных часах заветной восемнадцатки и двух нулей после точки.
В восемнадцать ноль-три был на улице, а около девятнадцати – в сервисном центре, где бережно сунул драгоценную серебряную дощечку в портфель.
Теперь осталось позвонить Вере и договориться о встрече.
Хотел тут же, с улицы. Но побоялся разбавлять сакральное общение какофонией суетливого мира. Ведь мне предстоял не ПРОСТОЙ обмен информацией, а событие, к которому шел семь долгих дней, губил невинные души.
Спешно возвратился домой, не экономя на маршрутках.
Можно было взять и такси, но я не взял.
«Не привык еще к барской жизни.
Это за ремонт отвалить двойную цену можно, потому что дело душевное, любовью освященное».
***
Дома лишь заскочил в туалет, даже не переоделся.
Сел на диван, нашел Верин номер.
Торжественно вдавил кнопочку вызова.
Она долго не отвечала.
Затем трубка отозвалась, но скомкано, раздраженно:
– Что? Какой Игорь? А… Нет, сегодня не могу… Книга? Да, спасибо… Потом.
Трубка завопила короткими гудками, которые прокололи мое замершее сердце.
«Злая, неблагодарная девчонка!».
***
Впервые за несколько лет я пожалел, что не пью водки: в холодильнике, кроме кефира да бутылки «Моршинской», ничего не оказалось.
После развода со второй женой, я зарекся от употребления спиртного, даже пива, оставив из мирских радостей лишь сигареты.
На то имелись свои причины, главной из которых была любовь к чтению, и нежелание расцвечивать вычитанные образы обманчивыми красками хмельной эйфории, а затем, в наступающем похмелье, разбавлять их серым и черным.
Моя тихая жизнь служила лучшей гарантией трезвости, поскольку в ней не существовало бурь и пожаров, которые необходимо было гасить спиртным.
Я втайне даже гордился этим, особенно по пятницам, наблюдая за коллегами, которые с нетерпением ожидали вечера. Но теперь…
Теперь буря давно забытых страстей пришла в мою тихую гавань, оборвала снасти, поломала мачты, и мне чертовски хотелось залить мозги вязким хмелем, обезболить разбитое сердце, пьяно пострадать и поплакать над своей дурной любовью.
***
Уже было собрался идти за водкой: накинул куртку, выключил свет. Но как представил, что нужно будет спускаться по вонючей лестнице, идти сырой улицей, которая пятнадцать минут назад была многообещающей и доброй. Желание мое моментально испарилось.
Не включая освещения, не раздеваясь, рухнул на диван.
Решил страдать на трезвую: тем заковыристей мучения; тем целебнее для дурной головы, надумавшей разнообразных утех с недозволенной девчонкой, которая знать не знает о моих страданиях.
«И не нужно ей знать!
Завтра утром отдам книгу…
И пусть уходит!
А я вернусь в свой безотрадный мир, из которого случайно, незаслуженно вырвался».
***
Заснул одетый и несчастный.
Мне снился сон. Не Велиал. Мне снилась Вера.
Снилось, что мы сидим на веранде нашего дома у пруда.
Мы пьем чай с вишневым вареньем. Вишни без косточек: упругие комочки в янтарном сиропе.
Конец мая или начало июня. В небе парят легчайшие перышки облаков.
Утро. Еще не жарко, но день обещает быть солнечным и счастливым, как и все дни в нашем доме у пруда.
Вера сидит чуть сбоку от меня, закинув ноги на соседний табурет, выбирает серебряной ложечкой целые ягодки из розетки.
Она рассказывает о дочитанной вчера книге, щурит глазки, хлопает ресничками и надувает губки, удивленная неожиданной развязкой. А я вкрадчиво поглядываю на ее ноги, на стройное бедро, над которым ветер-распутник приподнимает подол легонького летнего сарафана, открывая белые трусики в мелкий фиолетовый горошек, отороченные такой же фиолетовой тесемкой.
Я притворяюсь, что внимательно слушаю, даже, как полагается, что-то переспрашиваю, а сам думаю о серых тенях, которые преследуют меня, окружают, тискают, не дают продохнуть, особенно ночами, в бессонной деревенской тишине, наполненные сверчками и соловьиными трелями.
Они, эти бесплотные тени, невидимы для всех, кроме меня.
Это души загубленных мною людей, которых обменял на безмятежность, дом у пруда, и на Веру.
Они мучают меня, не дают насладиться безмятежностью и счастьем, ради которого я убил их тела, загадав такие естественные заветные ЖЕЛАНИЯ.
Я машу руками, пытаюсь разогнать серые сгустки, чем вызываю удивление на Верином безмятежном личике, измазанном вишневым соком.
Я хватаю газету, машу газетой, но тени не отстают, разрастаются, заполняя солнечный день черным смогом от горелой резины, растворяя в нем Веру, дом, окружающий безмятежный мир.
И вот уже я не в зеленом раю, а на мерзлой брусчатке среди беснующейся толпы. Я среди них, но, одновременно – над ними. Я ими управляю, будто куклами, пытаюсь внушить страх и ненависть к тем, кто по другую сторону баррикады.
Я черпаю эту ненависть из темно-синего облака, нависшего над людским копошением, черпаю и рассеиваю в пространстве.
Я хочу к Вере, в наш дом у пруда, где майское утро и вишневое варенье!
Я презираю подвластных мне марионеток, но оставить их не могу, поскольку Черные надзиратели, которые парят надо мною, заберут обратно подаренный дом и Веру.
Глава двадцать шестая
Утро, 18 октября 2013 года, пятница
***
Проснулся в холодном поту. Влажная майка закаталась, беспокоила дьявольское клеймо.
В утреннем сумраке ночной кошмар растаял, обнажив вчерашнее отчаянье.
«Встретимся на остановке, отдам книгу.
Даже не спрошу про вчера.
Затем троллейбус нас разъединит.
Мой бестолковый роман (повесть? рассказ? абзац? глупое словосочетание?) закончится, так и не начавшись.
Зря погибли невинные люди, благодаря которым…
Все зря!
А если Веры на остановке не будет?
Тогда хуже. Тогда – неопределенность.
Сколько? День? Два?
Я с ума сойду! Но не позвоню…
А, может, что-то случилось? Вчера так бессвязно отвечала по телефону».
От страшной догадки сонливость мигом прошла.
Сорвал запрелую от ночного пота одежду, кинулся в ванную.
«Только бы ничего плохого! Пусть я ей не нужен, но лишь бы ничего…».
После душа наскоро собрался. Даже чаю не пил.
Выскочил из дому, быстрым шагом пошел к остановке.
Серое утро. Серые прохожие. Серые зеркала луж на сером асфальте. Серая стайка унылых горожан, ожидающая троллейбус…
Розовая курточка!
***
Вера стояла у навеса. Глядела в мою сторону.
«Ждала?».
Наши глаза встретились. Девушка смущенно улыбнулась, пошла навстречу.
«У нее все в порядке. Вот и ладно…
Отдам книгу, перекинемся парой слов».
– Доброе утро, Игорь Владимирович, – сказала Вера, подняла глаза.
– Привет! А я книгу принес.
– Вот спасибо… – защебетала девушка. – Вы уж извините за вчерашнее: я с подругой в театр ходила. Случайные билеты, не могла отказаться… А телефон как запиликает на весь зал! Так неудобно… Я даже поначалу не поняла, что это вы звоните.
– Не страшно. – Я достал из портфеля книгу, протянул Вере. – Возьми.
Девушка бережно приняла обеими руками, рассмотрела, погладила пальчиком матовый экран.
– Будто новая.
– Читай на здоровье, – сказал я, искоса поглядывая на дорогу: не едет ли троллейбус.
Я ОЧЕНЬ не хотел, чтобы троллейбус приезжал!
***
Мне так хорошо было стоять возле Веры, слушать ее голос, чувствовать ее радость.
Я уже не хотел ПРОСТО отдать книгу и распрощаться, как думал вчера, обижаясь на Веру. Как думал сегодня утром.
Я уже прикидывал, как пригласить девушку вечером на свидание (невообразимая глупость!). Какими словами пригласить, и по какому поводу, поскольку главный повод только что перекочевал из моего портфеля в ее тоненькие пальчики.
***
– Да ну ее, эту книгу! – отмахнулась Вера, пряча сокровище в сумку. – Я столько напереживалась, что больше читать ее не могу. Сегодня отдам Женьке. Мне бумажных хватит.
Вера опустила глаза:
– Сколько я вам должна?
– Ничего. Говорил же.
– Так не бывает.
«Нужно сказать прямо сейчас. Потом не смогу…».
– Бывает. Вот только, ну… я хочу пригласить тебя прогуляться вечером. В кафе. Сегодня пятница.
Вера потупилась, молчала. Щечки заалели.
Я чувствовал, как она огорчилась моим словам.
– Ты ничего плохого не думай… – принялся оправдываться, уже жалея, что затеял этот разговор. – У нас есть повод. Тем более, я один. Совершенно. У меня даже друзей нет. Кроме полоумного соседа. Дома сидеть не охота. А тут такой повод – освятить воскрешенную книгу. И хоть она без бумажной души, но все равно – книга.
Я еще надеялся, что Вера не откажет; пробовал шутить. Но ее молчание отвечало лучше всяких слов.
«Нужно было сразу уйти.
Что она, бедная, подумала?
Похотливый старик – подумала.
Права Ирка: нужно мне чаще в зеркало смотреть, чтобы оценивать себя объективно. И в паспорт смотреть – на год рождения».
***
– Я не могу сегодня вечером, – тихонько сказала Вера, подняла виноватые глаза.
Чувствовал, как ей неудобно.
– А не сегодня?
– Я вообще не могу. Вы мне очень помогли, но… Я не могу с вами встречаться. У меня есть парень. У нас серьезно. И если он узнает, что я встречаюсь. Тем более, узнает – с КЕМ!.. Вы понимаете? Я лучше деньги отдам.
Горькая обида уколола мое разбитое сердце!
Особо задело ее брезгливое: «с КЕМ…».
«Нужно смотреть в зеркало и в паспорт. В паспорт и в зеркало. Три раза в день! Чтобы не строить воздушных замков, не придумывать глупости!».
***
Мысли, как черные слепни носились в голове, жалили тело.
Уже хотел повернуться и уйти, не прощаясь.
«Глупо вышло. Как же глупо!..».
– Только вы не обижайтесь, пожалуйста, – залепетала Вера. – Вы хороший человек. Но я, вправду, не могу. Лучше отдам деньги.
– Да ладно, – вымученно улыбнулся я.
«Хороший ЧЕЛОВЕК…».
***
Вера молчала. Я тоже.
Ми оба нетерпеливо поглядывали на дорогу, ждали троллейбус.
«Хоть бы ехал быстрее!».
Нужно было что-то говорить. Кислое молчание лишь усугубляло пропасть между нами.
– Не надо денег, – выдавил я, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
***
Кряхтя изношенным телом, подкатил троллейбус.
Вера облегченно вздохнула.
– Еще раз спасибо! – пролепетала она и кинулась в людскую гущу.
Я не пошел за нею. Я вообще не сдвинулся с места.
Внутри кипело белым ключом. Сдави меня сейчас равнодушная толпа, которой нет дела до моей несчастной любви, – взорвусь, разнесу замызганную жестяную коробку, вместе с нахальными пассажирами, вместе с Верой.
«Надо же – имя, какое подходящее!
Вера ушла вместе с Верой. Вместе со своей мифической сестрой – Надеждой, оставив у разбитого корыта младшенькую страдалицу – Любовь».
Глава двадцать седьмая
18 – 19 октября 2013, пятница – суббота
***
Перекошенный троллейбус уехал.
Я сел на опустевшую скамейку. Неспешно закурил.
По всему выходило, что опаздывал на работу. Сейчас это казалось сущей ерундой по сравнению с моим горем.
Злорадно для себя решил: если начнут пенять на опоздание, на разгильдяйство – уволюсь к чертям!
«Теперь точно уволюсь.
Мне незачем больше находиться в этом городе – вонючем муравейнике, которому нет дела до страдающей пылинки.
Главная причина, которая здесь держала, растворилась в серой массе, умчалась на визгливой тарантайке, с наклеенной на борту нахальной девахой, рекламирующей электронасосы.
Интересно, на кого рассчитана эта реклама?
Какой идиот купит насос из рук страхолюдины с четвертым размером силиконового студня под тесным бюстгальтером.
Грудь – это то, что можно охватить ладошкой, остальное – вымя.
Кому могут нравиться такие коровы?..
Боже, о чем я думаю!
Уже о боге вспомнил…
Тут, в пору, всех Печерских святых помянуть, потому что…»
***
Я горестно хмыкнул, стараясь оборвать поток щемящего сознания, которое ломилось из меня и ломилось, и болело…
«…потому, что я никогда не узнаю, чем пахнет неприкрытое маленькое Верино тело.
Не коснусь губами ее грудок.
Не трону шелкового пуха между ее ног.
Нет, я, конечно, могу коснуться – загадать ЖЕЛАНИЕ.
Сама придет.
Не придет!
Потому, что не загадаю.
Я больше НИКОГДА не стану ЭТИМ пользоваться…
Сегодня же уволюсь и уеду в деревню, чтобы стать ближе к земле. Я открою свойства растений и трав…».
***
В офис добрался в половину одиннадцатого. Начальницы не было, соседки-Анфиски тоже, Ирка в командировке – тем более, мы с нею, вроде, поссорились. Остальным моя насупленная персона была без разницы.
Коллеги в офисе суетились пятничной суетой, хорохорились перед Настенькой, ждали вечера, чтобы упиться и по-быстрому совокупиться в туалете ночного клуба или на скамейке, набраться позитива, а затем вспоминать следующие пять кислых дней, до очередной пятницы.
Мне их радость была недоступна. Когда умирает последняя надежда – остается НИЧТО.
***
Я тупо уставился в монитор и ждал, чтобы закончился этот страшный день, который назову в дневнике…
«Как назову, еще не решил, но нехорошо назову, безрадостно.
Что-нибудь из греческой посмертной мифологии, или древнеегипетской…».
Зато я передумал увольняться. Поскольку с опозданием обошлось, то можно еще покоптить небо, создавая видимость работы.
«Не нужно забывать о хлебе насущном, который необходим моему постаревшему телу, даже если оно молодится и желает студентку.
В деревне пропитание дается тяжело – там нужно вкалывать, а не создавать видимость. А я ленивый.
Это для кого-то я мог бы постараться, а для себя – ни за что!».
Под словом «кого-то» разбитое сердце подразумевало Веру.
Я понимал, что не смогу ее забыть даже у черта на куличках, не смогу кем-то заменить. Это было еще одной причиной, почему мне не стоило увольняться и уезжать из Киева.
Я боялся остаться наедине со своим горем.
***
Мои страхи подтвердились в субботу, когда уныние накатило с новой силой. Не то, что читать – усидеть не мог в замкнутом пространстве, в четырех стенах.
Я вышел в парк, бродил аллеями, слушал в плеере какофонии Шнитке, которые размягчили обиженное сердце и напели, что горе мое, не такое уж горе, а густоты черной краске придало лишь ущемленное самолюбие.
«Вера же не сказала, что она НЕ ХОЧЕТ прийти ко мне – она сказала, что НЕ МОЖЕТ.
Да, пусть у нее есть парень – но в таком возрасте у всех нормальных девчонок есть парень.
Да, у них все серьезно – но в такие годы у многих «серьезно» и «на всю жизнь». А через месяц-два рассорятся-разойдутся. Недельку пострадают, и появится новый парень, с которым «все серьезно», и опять разойдутся.
Потому, ничего не потеряно!
А, значит…
Я позвоню Вере!
Мы поболтаем.
Я расспрошу о делах и наплету ерунды, которую называют «лапшой», но которая есть незаменимым элементом ухаживаний, и в мастерском исполнении требует не дюжих способностей.
Благо, соединять слова и составлять из них узоры, я умею – всю сознательную жизнь этим занимаюсь».
Несмелый лучик надежды пробился сквозь закопченные окна безверия…
«Без Веры я!..».
***
Нарезая круги по парковым аллеям, я продумывал наш будущий телефонный разговор, выискивал слова, которые нужно сказать.
«Главное – даже не пригласить ее на свидание (какое сладкое и недоступное слово!) – а убедиться, что она на меня не обиделась за несвоевременное предложение. Что мы будем каждое утро встречаться на остановке, а потом, когда ни будь…».
Что будет потом, я старался не думать.
«Главное – завтра позвонить…
Завтра!
Потому что субботним вечером она может встречаться с парнем. Не взять трубки. Или отмахнуться. Как в прошлый раз.
Еще одного равнодушия я не переживу!
Главное – позвонить.
Не передумать.
Трусливо не отступить, сославшись на заведомую глупость».
Глава двадцать восьмая
20 октября 2013 года, воскресенье
***
Разлепил глаза: в комнате темно.
На часах — половина седьмого утра.
Между штор едва различимо пробивался серый октябрьский рассвет.
«Нужно звонить Вере…».
Поежился!
«Всегдашний страх мужчины получить отказ.
И не так страшны последствия отказа, как сам его факт: я весь ТАКОЙ, а мне отказали!».
С возрастом у меня острота этого страха притупилась, поскольку отказывали чаще. А после сорока, путем эмпирическим, начал понимать, что нет ничего нового под Солнцем, и если отказали, то невелика потеря…
«Но МОЯ Вера (как самонадеянно!) – единственная и неповторимая. Потому нужно звонить!».
***
Опять глянул на часы, будто выпрашивал отсрочку:
«Семь утра – рано еще по всем правилам. Хоть бы в девять».
Боясь растерять вчерашнюю решительность, пробовал заснуть, раствориться в сонном забытьи, не допустить сомнений, которые разумно нашептывали не заниматься ерундой и оставить девушку в покое.
«Тем более – ей двадцати нет».
***
После рассуждений о недоступных Вериных прелестях, спать перехотелось окончательно.
Раздразненная похоть принялась навевать заманчивые образы наших ВОЗМОЖНЫХ отношений.
Борясь с искушением распустить руки, провалялся в постели до девяти.
Опять же, звонить было рано, но дальше кутаться в одеяло – опасно: в утреннем свете мои глупые надежды начали таять церковной свечкой, которую ставят для исполнения желаний, но в итоге остается лишь горстка оплывшего бесформенного воска.
***
Решительно поднялся, запрыгнул в душ.
Отвинтил синий вентиль до упора, нырнул под холодные иглы.
Загадал: если устою, пока досчитаю до ста – позвоню, если нет – пусть идет само собою.
Последнюю четверть пекущей сотни пролепетал на одном дыхании: числа галопом наскакивали, смазывались, а после девяноста сплелись в один невнятный клубок, который выдавил из себя дрожащим рычанием.
Я устоял.
Мне ОЧЕНЬ хотелось услышать ее голос.
***
После криокамеры долго грелся горячим чаем. Поглядывал на часы.
Опять загадал: позвоню не раньше одиннадцати. А лучше – в полдень. Если хочу это сделать, то должен вытерпеть. Я терпел.
После половины двенадцатого заколдованная минутная стрелка замедлила ход, еле ползла, и даже секундная стала нерасторопной: дергалась, отступала перед очередным шажком, нехотя роняла песчинки времени в чашу моего безрассудства.
Наконец-то все три стрелки-сестры совпали, на мгновение устремили навершия к Богу, будто сложили ладони для предсмертной молитвы. Секундная, не мешкая, пустилась по своему вечному кругу, но я-то знал, что откладывать больше не стану.
Я в ужасе посмотрел на трубку мобильного телефона, которая последние два часа лежала передо мной на столе, притягивала, возбуждала и казнила.
«Если разрядилась батарея? Или деньги на счету кончились? Тогда не позвоню», – мелькнула трусливая спасительная догадка.
Взял трубку: батарея в порядке.
Набрал звездочку, три единицы, решетку: на счету семь гривен – больше, чем достаточно.
Все мои условия соблюдены, все зароки исполнены…
«Нужно звонить».
Открыл «Контакты». Нашел Верин номер. Вдавил кнопочку вызова.
***
Вера ответила сразу!
Я даже не успел сесть поудобнее на расшатанном кухонном табурете – замер полусогнутым, со скрюченными ногами и бухающим сердцем.
– Алло, – проявился Верин голос.
– Доброе утро… – Все приготовленные слова напрочь забылись.
– Доброе. Это вы?
Почувствовал, что она НЕ РАДА моему звонку, и сейчас ЖАЛЕЕТ, что неосмотрительно, не глянув на экран, ответила.
– Вчера так получилось… не правильно.
– Так и должно быть, – холодно сказала Вера.
– Не должно.
– Я принесу деньги.
– Да что ты заладила!.. Извини, я уже перешел на «ты».
– Ничего страшного. Вы еще вчера перешли.
– Надо же. Я и не заметил.
Вера дышала в трубку. Я боялся, чтобы не отключилась.
– Я тебе уже сто раз повторял: МНЕ НЕ НУЖНЫ ДЕНЬГИ! У меня может быть ОЧЕНЬ много денег. Если захочу. Но я НЕ ХОЧУ. Они – пыль! Давай, лучше стихи почитаю…
– Я не люблю стихов, – отмахнулась Вера
– А еще я хочу рассказать, почему ты мне понравилась.
– Я вам понравилась?.. – не то, спрашивая, не то, признавая, сказала Вера. – Не нужно. Я же объясняла. Поймите… Я не хочу знать, потому что… могу согласиться. Могу пожалеть вас, и потом…
– А ты пожалей! – отчаянно крикнул я, понимая, что она опять ускользает. После этого разговора – возможно навсегда.
– Я не могу!.. Хоть, если по правде: ваше признание меня ошеломило, – сказала Вера, уже теплее. – Но я, пока, не способна вам ответить. Только не настаивайте! Оставьте меня в покое. Пока оставьте.
Вера замолчала.
Я тоже молчал.
Я не знал, что говорить и отключил трубку. Меня знобило.
«Вот и ВСЕ!».
***
Швырнул трубку на стол. Та отрикошетила, обиженно грохнулась об пол.
Закрыл глаза, пытался убить Верин образ.
Неизлечимой болезнью, незримым вирусом она жила во мне, и я знал, что не излечусь от наваждения НИКОГДА. И тем страшнее бездна, которая минуту назад разверзлась между нами.
Я чувствовал, как она не хотела меня обидеть, но ее «ПОКА» было твердым «НЕТ» самой высокой пробы – с микроскопической звездочкой и циферками, как на обручальном колечке моей матери, которое я хранил.
«Я мог бы его подарить Вере, но это не случится».
Глава двадцать девятая
21 – 24 октября 2013 года, понедельник – четверг
***
Следующую неделю привыкал жить без Веры. Это была страшная сказка.
По утрам, опасаясь встретить ее у троллейбуса, я опять пробирался через пустырь в соседний переулок, к трамвайному маршруту.
После нашего телефонного разговора – когда Вера окончательно убедилась в моих желаниях – было страшно смотреть ей в глаза. Не говоря уже о том, чтобы беззаботно произнести что-либо вразумительное.
***
Утром на улице, или днем, в офисной суете, была лишь присказка. Вечная людская трескотня обезболивала, не давала рассуждать о собственном горе.
Страшная сказка начиналась вечером, когда город утихал, и я запирался в пустой квартире.
Прокуренный сумрак заполнял Ее размытый образ.
Она сидела в кресле, читала книгу (настоящую – бумажную), смущенно поднимала на меня глаза и поправляла короткую юбку, заметив мои голодные очи.
Или стояла у окна, которое в ее сиянии превращалось в панораму летящего над холодными волнами «Титаника». Я подходил к ней сзади, брал ее руки, расправлял в крылья.
Мы парили над айсбергами под тягучую балладу Селин Дион.
Порою я не удерживался, начинал приставать, дотрагивался к чему нельзя, и тогда Вера обиженно надувала губки и растворялась в сгустившейся темноте.
Не включая освещения, страдая от своей невоздержанности и глупости, я садился в кресло, до вязкой горечи курил и ждал ее возвращения.
Малейший шелест занавески, скрип половиц, ворчание водопроводных труб, казались мне ее шагами.
Мне чудилось, что Вера возвращается, идет по лестнице, смущенно топчется у моих дверей, робея нажать кнопку звонка.
Я знал, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, но порою, подходил к дверям, приоткрывал, заглядывал в сырое нутро лестничной площадки. Веры не было.
Однако страшнее вечернего бреда был бред ночной, на зыбкой границе сна и яви, когда Вера ныряла ко мне под нагретое одеяло.
Теплая, пахнущая ландышем, она прижималась, шептала что-то глупое, девичье, пока я выцеловывал ямочки под ключицами, пупырчатые ореолки маленьких грудей, камешки сосков.