В этой бурлящей массе редко, но встречались, и более благообразные особи, видимо, вполне приличные горожане, с печатью интеллекта на закопченных лицах и нездоровым блеском в глазах. Они молодцевато хорохорились перед крестьянами, размахивали руками, вдохновенно проповедовали, на что те презрительно сплевывали и отводили глаза.
«Не любит провинция зажравшуюся столицу, – думал я, протискиваясь за Маричкой тесными тропинками между палаток. – Не любит и завидует. Мечтает выправить такую несправедливость, передушить дармоедов, и занять их места на Печерских Липках».
Отдельную касту среди разношерстного населения городка составляли зомбаки-активисты, командиры и провокаторы. Они находились в каждой стайке, были в курсе творимых дел, и потому не строили романтических иллюзий. Они отличались уверенностью и нахальством, но особенно – превосходством над серым неведающим восторженным быдлом.
***
Узкими тропинками между палаток мы пробирались к Дому Профсоюзов, где должна была совершиться казнь.
Я хмуро шел за Маричкой и думал, что ни при каких обстоятельствах не загадаю ЖЕЛАНИЯ, поскольку мой убогий сельский покой меня вполне устраивал.
«И ничего менять не собираюсь… Даже из самых гуманных соображений».
А еще я искал способ выскользнуть из вонючего тела десятника Кутницы, и возвратиться в свое, к Вере. Искал и не находил, поскольку не знал рецепта нашего перемещения.
Он был иным, чем мои вылазки в астрал, и больше походил на путешествие с Велиалом в хрустальном шаре.
***
Шли долго, поскольку уступали дорогу разнообразным нагруженным добытчикам.
Кто-то нес доски, ветки и небольшие деревья, посаженные прошлым летом вдоль Крещатика, а теперь спиленные для обогрева. Большинство же тащили в руках, в пластиковых корзинах и тележках из супермаркетов разнообразный скарб, изъятый на нужды революции в магазинах.
Я не раз был свидетелем, как ценное и мелкое, вроде наполнения ювелирок, оседало в карманах членов реквизиционных бригад, состоявших, как правило, из зомбаков, остальное же отдавалось на нужды революции. Все оставались довольны.
Магазинов на Крещатике было много, потому «Остров сокровищ» обещал иссякнуть не скоро.
***
По пути меня окликали от костров, уважительно здоровались, обнимали за плечи, жали руку.
«Василь Кутница на Майдане в авторитете…».
Следовавшую же впереди Маричку тоже приветствовали, но не почтительно, а игриво, отпуская липкие шуточки, пробуя обнять и хлопнуть по толстой заднице. При этом, наличие меня, как «мужа», их явно не смущало.
Мы обошли сцену, на которой выступали майданные проповедники.
Из прошлого я знал, что гипнотикам, сочувствующим, и прочей серой массе, на сцену вход заказан. Там выступали чины не ниже зомбаков, но, как правило, полубесы и бесы, а то и обладатели цветных плащей. Однажды, даже сам Люцифер посетил эти подмостки в сопровождении главного кукловода нынешней пьесы – титулованного беса Буткявичюса, ученика самого Джина Шарпа.
***
Мы подобрались к Дому Профсоюзов.
Возле входа человеческая масса пребывала в броуновском движении, бурлила, испускала миазмы, смердела дымом, немытостью, перегаром. Запах, который смутил меня при воплощении в тело Василя Кутницы, здесь был привычным явлением.
Тоже самое – и «прекрасная половина» революционной массы: встреченные женщины, а их здесь была добрая четверть, мало отличались от Марички. Наяву проявился естественный отбор.
«Мою маленькую Веру сложно представить в этом бедламе…».
***
Присмотревшись к бурлящей толпе, я заметил, что она разделяется на два потока: один вливался в стеклянные двери, второй, пожиже, выплескивался.
Мы с Маричкой пристроились в конец очереди на вход.
Глава девятнадцатая
Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года
(продолжение)
***
– Нужны большие пластиковые мешки…
Я оглянулся: вертлявый мужичок в запачканной куртке, со злыми колючими глазами, ухватил меня за рукав. По ощущению – зомбак.
– …для трупов.
– Для чего? – Я выдернул руку.
– У тебя голова в порядке? – удивленно спросил вертлявый. – Сам вчера обещал. Сорок мешков для утилизации. Можно большие мусорные, но те протекают…
«Это Иван Бубенчик – их палач» – беззвучно подсказал Ангел.
– Дорогу! – сзади раздался зычный рев. Огромный детина тащил на аркане невысокого паренька в обгоревшей форме внутренних войск. Тот был без шапки, спотыкался, в ужасе вращал заплывшими кровавыми глазами. Руки его были связаны за спиной.
Вестибюль одобрительно загудел. Мы посторонились, давая пройти.
– Еще один! – прорычал верзила и дернул за веревку.
Солдатик не удержался на ногах, упал на колени.
Мужичок, который спрашивал меня про мешки, бросился к пареньку, ухватил за волосы, развернул лицом к себе:
– Я отрежу тебе яйца… И тебе же скормлю.
Он с силой оттолкнул пленного. Тот не удержался на коленях, завалился на бок, тихонько завыл.
Верзила лишь крякнул, незлобиво засадил пареньку сапогом под ребра. Не поднимая, как мешок, потащил на аркане по направлению к подвалу. За ними остался мокрый след.
– Ссыкун! – сказал Бубенчик и сплюнул на пол. – Нужно их уничтожать, как бешеных псов. Они – враги. Их жалеть нельзя. На них держится вся банда.
Я кивнул. Маричка молчала, поглядывая то на меня, то на мужичка.
«И что я здесь делаю?..»
***
– Так насчет мешков… – опять напомнил Иван, когда мы прошли вестибюль и стали подниматься по лестнице на второй этаж. – Если потеплеет, то падаль смердеть начнет – на восьмой этаж не зайдешь. А так: засунул «мусора» в мешок, известью засыпал, водой полил, и в канализацию. Одни ошметки остаются – я проверял. Мне нужно минимум сорок. Как раз в пору, если с сегодняшними. Но лучше запастись.
– Угу, – ответил я.
«Быстрее бы закончился этот цирк…».
– Какой-то ты чудной сегодня… – Бубенчик посмотрел с прищуром, будто пытаясь разгадать причину моей необычности. – Пошли, покажу свое хозяйство.
– Нет уж! – я отстранился, чтобы не коснуться этой мрази.
– У меня все аккуратно: мертвяки в подсобке на восьмом этаже штабелями лежат, как минтай мороженный. Ровно тридцать восемь штук. Окна открыты. Пока морозы – и так сойдет, а потеплеет… Нужны мешки.
***
Мы поднялись на площадку второго этажа, где располагался «майдановский» пресс-центр, штаб и VIP-зона для вожаков революции и особо уважаемых гостей.
Открылась дверь. На площадку вышел нескладный лысый мужчина, одетый в новый добротный камуфляж. За ним семенила худая маленькая женщина, с крысиным лицом.
Мужчина что-то втолковывал спутнице, но речь его воспринималась, как бессвязное бульканье.
– Вашиль Федоович! – окликнул меня мужчина.
На Маричку даже не взглянул.
Лысый протянул мне руку – я пожал. Затем он кивнул Бубенчику. Видно, в майданной иерархии я стоял выше штатного палача.
Мужчина опять затараторил, обращаясь то ко мне, то кивал на спутницу с бегающими косыми глазами, которые смотрели в разные стороны. Единственное, что я понял в той тарабарщине, что ложь во благо «великой идеи» – ложью не является.
– …ось людына, яка ообить еволюцию. Вин скаже…
Мужчина хлопнул меня по плечу, легонько оттолкнул от себя, и, казалось, утратил всякий интерес. Они со спутницей пошли вниз по лестнице.
«Типажи!..».
Я вспомнил, что видел того шепелявого на собрании у Сатаны, в первых рядах, в зеленом плаще.
«Тот самый!».
«Комендант Майдана и один из его организаторов, – проявились в голове ангельские слова, подтвердившие мою догадку. – Кличка «Логопед». С ним корреспондент одного из интернет-сайтов, которые поддерживают шабаш. Между собой они зовут ее Танькой-Кикиморой.
***
– Так тебя, Васька, по отчеству – Федорович? Как того кровососа? – спросил Бубенчик, когда мы поднялись к нему в комнату на седьмом этаже.
Я опять не ответил – вопрос был глупый.
«Нужно выбираться. Все равно, ЖЕЛАНИЯ не загадаю».
Бубенчик предложил нам садиться, нажал кнопку электрочайника, стоявшего на тумбочке.
Я огляделся. Комната небольшая – видимо, бывший кабинет: офисный стол, кресло, панцирная койка в углу – такие стоят в общагах.
Между койкой и тумбочкой был втиснут венский стул с гобеленовой спинкой, на вычурных массивных ножках – брат-близнец страдальца, который тлел в нашем с Маричкой в костре.
На стенах кабинета висели полупустые книжные полки, красно-черный флаг, лозунги, плакаты, прочая революционная муть, которой сейчас завалены улицы.
Вдоль стены стояли убогие фанерные стулья, скрепленные между собой в единый блок, которыми при Союзе оснащались дешевые кинотеатры и актовые залы в школах. Туда мы с Маричкой и присели.
– Сейчас чаю выпьем, а затем пойдем на «площадь», – сказал радушный хозяин. – Площадью мы называем холл на восьмом этаже, где казним мусоров.
***
Бубенчик кивнул на книжную полку за нашими спинами.
Мы с Маричкой оглянулись.
Псевдо-девушка даже ахнула от изумления, прикрыла пухлой ладошкой рот.
На полке, между двух штырей был закреплен человеческий череп. На черепе висел краповый берет с эмблемой «Беркута».
– Только выскоблил. Правда, занимательно? И поучительно… Могу тебе сделать. За сто баксов. Внукам будешь рассказывать, как эту мразь давил!
Я брезгливо скривил губы, непроизвольно замотал головой.
– Чудной ты стал. Видно, переработался, – сказал Бубенчик. – Потерпи, вот передушим мусоров, комуняк, жидов, москалей и ляхов – поедем в Монте-Карло. За всю грязь и всю кровь оторвемся. Тех денег, что обещали лабусы, должно хватить на пару месяцев забойного куража.
Закипел чайник. Хозяин выставил из тумбочки три разнокалиберные чашки, картонную коробку с пакетированным чаем, и такую же коробку с рафинадом. Кинул пакетики в чашки, залил кипятком. Придвинул чашки мне и Маричке.
– Сахар берите по вкусу, – сказал Бубенчик.
***
Он сел в кресло, звучно постучал в фанерную стенку.
Через минуту приоткрылась дверь, в проем уставилась толстая заспанная рожа.
– Ты, Гришка, не спи, – сказал Бубенчик, – а сбегай в лазарет на третий, принеси несколько инструментов пострашнее. Можешь те, что прошлый раз.
– Угу, – кивнул Гриша.
Взгляд Бубенчика зацепился за венский стул.
– Подожди-ка. Мы сегодня разнообразим гулянку. Бери вон тот стул, – он кивнул на раритет с выгнутыми массивными ножками. – И вот, – полез в ящик стола, достал длинное шило. Воткнул в гобеленовую обивку. – Занеси на «Площадь», и поставь возле виселицы.
Глава двадцатая
Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года
(продолжение)
***
– Пора, – сказал Бубенчик. Отставил чашку и поднялся из-за стола.
Мы с Маричкой тоже встали со скрипучих стульев.
Настенные часы показывали полночь – время поэтов, воров и любовников. А еще – время мучений и смерти для двоих, неизвестных мне людей. Но живых, из плоти и крови, которым болит.
«А мне – безразлично! Почему я должен их спасать?».
Ведомые Бубенчиком мы прошли путаными коридорами и поднялись на восьмой этаж. Еще по пути к «Площади» я чувствовал в том месте галдеж, топот, грубый прокуренный мужской смех и визгливый женский.
Я не ошибся – народу набралось человек пятьдесят: в большинстве – мужики, но были и женщины, и совсем девчонки, видимо студентки. Они жались у стен и по периметру лобного места – прямоугольной площадки, метров пять в длину, и три в ширину, застеленной рваным брезентом в бурых пятнах.
На брезенте стоял здоровенный деревянный чурбан с вонзенным в него топором – на таких в мясных отделах разделывают туши; рядом – большой металлический стол, опять же – для разделки мяса; за ним тумбочка, накрытая серой грязной тряпкой. К чурбану был прислонен венский стул, в спинке которого торчало огромное шило.
На одной из колонн, у края площадки, была смонтирована металлическая лесенка в человеческий рост, по типу шведской стенки, только в несколько раз шире.
Над площадкой висели три веревочные петли, закрепленные на потолочной балке. Под каждой петлей стояло по маленькому детскому стульчику с нарисованными веселыми зверюшками.
***
– Слава нации! – выкрикнул Бубенчик, ступив на середину площадки.
– Смерть ворогам! – откликнулась толпа. – Москаляку – на гилляку!
Собравшиеся заулюлюкали, завизжали.
Бубенчик подошел к металлическому столу, присел.
Мы с Маричкой примостились с краю площадки, за спинами первых рядов, в тени одной из колонн.
Бубенчик нашел меня глазами, кивнул, чтобы подходил ближе. Я отмахнулся. Он недоуменно снизал плечами.
«Не знаю (и знать не хочу!), каким был сотник Кутница раньше, но сейчас его – то есть меня – явно подозревают.
Надеюсь, до разборов не дойдет… Нужно уходить, пока не поздно!».
– Куда? – Маричка-ангел цапнула меня за рукав. – Ты не забыл, что без меня в свое тело вернуться не сможешь?
– Не забыл.
– Тогда жди. Сейчас приведут. Мы им поможем. И домой.
***
Толпа зашумела, расступилась. Огромный мужик, недавно встреченный в фойе, втянул на веревке давешнего солдатика внутренних войск. Подвел его к металлической лесенке, пристегнул наручниками.
Бубенчик оживился, плотоядно улыбнулся, радостно потер ладони.
Следующей привели девушку, или женщину – возраст определить было трудно, поскольку лицо ее превратилось в огромный синяк. Глаза потухшие, безразличные, длинные волосы сбиты в грязные колтуны. Одета в растерзанную милицейскую рубашку без погон. И все! От пояса она была голой. Полы рубашки едва прикрывали бедра, до конца не пряча рыжеватую промежность. Ноги в ссадинах и кровавых подтеках. Она едва переставляла ноги за звероподобным дядькой, тащившим ее на аркане.
Под всеобщее ликование и задорный свист, тот подтянул женщину к решетке, закрепил руки над головой; затем пристегнул ноги, каждую по отдельности, предварительно раздвинув на максимальную ширину.
Дядька отошел, полюбовался на распятую, а затем наотмашь шлепнул ее ладонью в промежность. Пленница взвизгнула, попробовала свести колени, но наручники, охватившие тонкие лодыжки, не пускали. Так и повисла на руках, скуля, как побитая собака.
Толпа зашлась в экстазе.
– Что, больно, курва?! – зарычал Бубенчик. – Нашим побратимам тоже больно, когда мусора бьют их резиновыми дубинками, травят газом и раздевают на морозе.
Он перевел дыхание, окинул взглядом зрителей. Затем подошел к решетке, к которой были пришпилены солдатик и полусомлевшая женщина.
– Мы вас будем вешать. Но сначала – представление. Наши герои заслужили небольшой концерт.
Глава двадцать первая
Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года
(продолжение)
***
– Кто майоршу не ебал? – спросил Бубенчик, обводя глазами толпу, плотно обступившую брезентовую площадку.
«Если майор, то ей за тридцать…».
Народ опять загудел, заулюлюкал: «Я-я-курва – блядво – гыдко маратыся-хай мусора-на палю-а я в дупу…».
– Поздно! – гаркнул Бубенчик, обрывая галдеж. – Эта сука три дня лежала пришпиленной в комнате релаксации, на третьем этаже, у медиков. Кто хотел – тот ходил. И не один раз.
Он довольно ощерился.
– А откуда мы знали… – зашумели в толпе. – Никто не сказал… Штабные, как всегда, первые…
– Нужно следить за новостями! – возразил Бубенчик. – Или ты хочешь, чтобы мы афиши по Майдану расклеили? И так несознательные писаки и каналы много лишнего себе позволяют. Нужно бы им язык укоротить.
***
Бубенчик оглядел присутствующих, ища добровольцев для праведной мести.
Затем подошел к распятой женщине. Та, видимо, почувствовала, содрогнулась, ожидая очередной порции унижения и боли. Но палач почти ласково потрепал ее по щеке, погладил растрепанные грязные волосы.
– На передовой бабы – дефицит. Мусора их по штабам прячут. Мы, конечно, закажем, чтобы притянули парочку ментовок. Или киевских босявок. А то разнежились тут при бандитской власти, от нас носы воротят. Интеллигенты опущенные, мать их!
Бубенчик ухватил женщину за волосы, поднял ее опущенное лицо. Смачно в него плюнул.
– Эта курва, – уже отработанный материал. Она свое удовольствие от козакив получила.
Бубенчик размахнулся и хлестко ударил женщину ладонью по груди, затем по второй. Затем коленом в разъятую промежность.
Несчастная завыла, задергалась, пытаясь вырвать лодыжки из тесных оков.
– Молчи, товариСЧ майор. Самое веселое для тебя еще впереди. От козаков ты удовольствие получила. А теперь, напоследок, попробуй эту чудесную мебель.
Бубенчик показал на венский стул.
– Гриша, а ну отломай от него переднюю ножку. Ту, что в загогулинах.
Мордатый парень подошел к стулу, вынул со спинки шило, положил на брезент. Затем левой рукой поднял стул, как игрушку, второй ухватил за перекладину. Поднатужился, с треском разорвал.
Подал Бубенчику массивную резную ножку сантиметров пятидесяти в длину, с острыми деревянными иглами по краям разлома. Остальное бросил в сторону.
Палач покрутил деревяшку в руках, осмотрел со всех сторон, проверяя пальцем остроту шипов, с удовольствием зацокал языком.
– Смотри сюда, курва, – гаркнул Бубенчик женщине, толкая носком ботинка в голую лодыжку.
Та не сопротивлялась, подняла голову, разлепила заплывшие глаза. Видимо боялась, что ее опять начнут бить.
– Умница, – сказал Бубенчик, поднося ножку к лицу женщины. – Это, товариСЧ майор, последняя в твоей жизни гилда. А почему последняя? – спросишь ты. А потому последняя, – скажу я, – что если войдет она в тебя до конца, хоть в предназначенную дырку, хоть в непредназначенную, то ты молить станешь, чтобы тебя повесили вон в той, красивой красной петле. Она для девочек.
Я поднял глаза к балке: одна из петель была связана из красного каната толщиной в палец.
***
Горький ком подкатил под горло. От осознания того, что сейчас произойдет, мне стало гадко и страшно. Я почувствовал, как спазмы липким хватом стиснули желудок и меня сейчас вырвет.
«Не могу больше…».
Тело мое напряглось, я непроизвольно повернулся к выходу и встретился глазами с Маричкой.
Она ухватила меня за рукав.
«Спаси ее, – проявилось в моей голове, но не Маричкиным прокуренным голосом, а ангельским, малиновым. – Загадай ЖЕЛАНИЕ, чтобы женщину и солдатика сейчас же отвязали, вывели на улицу, за баррикады, и отпустили. Их ждет страшная смерть! Неужели ты не понимаешь?..».
Я замер в полудвижении, обессилено прислонился спиной к колоне.
А тем временем страшный спектакль продолжался.
***
– …бабу оставим на закуску, – орал Бубенчик, доводя толпу до истерики. – Его давай! – указал на солдатика.
Гриша и верзила, который приволок пленницу, кинулись к солдатику, отстегнули его от решетки, и бросил на металлический стол. Растянули на столешнице животом вниз, руки и ноги по отдельности привязали к ножкам заранее притороченными ремнями – не в первый раз происходил такой спектакль.
Паренек не брыкался, лишь тихонько скулил.
– Ты – еще целка? – глумливо спросил у парня Бубенчик, срывая с него брюки до колен.
Тот нечленораздельно замычал, вертя костлявой запачканной задницей.
– Фу, засранец! – брезгливо скривился Бубенчик и с оттяжкой ударил паренька ногой в промежность.
От удара стол со скрежетом отъехал. Паренек заверещал страшным голосом, задрыгал ногами, пытаясь разорвать путы.
– Болит, сволочь! – оскалился Бубенчик. – Моим побратимам тоже болело, когда вы их резиновыми дубинками по ребрам и с водометов в мороз!
– Я не бил… – визгливо простонал парень. – Мама!..
– Сука – твоя мама. А ты – высерок суки!.. Гриша, дай швайку!
Мордатый увалень наклонился, подал Бубенчику огромное шило.
Толпа замерла, онемела в предвкушении. Было слышно, как беспокойно шумит людской муравейник на Майдане за окнами, как на столе хрипит паренек да шепотом молится распятая женщина.
Бубенчик взял шило: глаза его светились, губы тронула блаженная улыбка.
Он примерился и штрикнул паренька между ног, целясь в мошонку. Раз, и второй, и третий вошла стальная игла в живую плоть по рукоять, оставляя за собою темные набухавшие точки.
Толпа зашлась в экстазе! Особенно визжали девочки-студентки в первом ряду, синхронно размахивая шарфами, как на футбольном матче:
– Але-але-але-але… Хто не скаче, той москаль… На гилляку!..
Паренек на столе отчаянно дернулся, захрипел и обмяк, теряя сознание.
– Гриша, воды! – крикнул Бубенчик. – Не дай ему подохнуть раньше времени… И нашатыря!
Подсобник мигом подхватил стоявшее за колонной ведро с водой, вылил ее на сомлевшего солдатика. Затем взял пузырек темного стекла, плеснул на ватку, сунул тому под нос.
Солдатик трепыхнулся, крутанул головой, засучил ногами. И заплакал.
Глава двадцать вторая
Ночь с 6 на 7 февраля 2014 года
(продолжение)
***
Больше вынести этого я не мог.
Я не слушал, что орал мне Ангел в обличии шлюхи. Не чувствовал, что он телепортировал мне в сознание.
Я кинулся к выходу, сметая зрителей, стоявших за мной.
Болела правая нога.
– Держи его! – донеслось рычание Бубенчика. – Он…
За мною метнулись две громадные тени и одна поменьше. Третьей, видимо, была Маричка, но я не оглядывался.
Я добежал к лестничной площадке, кинулся вниз через три ступеньки.
Первая тень настигла этажом ниже.
Краем глаза заметил, что это был мордатый Гриша.
Он попытался схватить меня за плечо, но я привычно ухватил кастет в правую руку и, не останавливаясь, с разворота, засадил Грише между глаз. Тот спотыкнулся, кубарем полетел в стену.
«Моторная память… Я бы сам так не смог. Видимо Василь Кутница был хорошим бойцом».
Второй громила догнал меня внизу, в вестибюле. Я проделал с ним тоже самое, что и с Гришей, но для надежности еще саданул ногой под ребра.
Охранники, стоявшие у входа, разинув рты, смотрели, как я расправляюсь с преследователем, но даже не пытались прийти ему на помощь. Также безропотно они выпустили меня на улицу.
В который раз убедился, что Василь Кутница не последний человек в этом дурдоме.
***
Оказавшись на улице, я с наслаждением вдохнул ночной февральский воздух, наполненный гарью и прочими ароматами большого скопления людей. По сравнению с запахами пыточной площади на восьмом этаже, этот воздух был альпийским.
Голова щемила от посторонних мыслей. Но на ангельские призывы «остановиться и спасти», которые горячими молоточками стучали в мозгу, я не обращал внимания – Маричка безнадежно отстала.
«Не загадал! Все-таки смог. Выдержал…».
Меня не покидало ощущение, что моя подруга – никакой не ангел Хамуил, а бес-искуситель, посланный Велиалом, чтобы я нарушил обещание.
«Да пошли они все!.. Я и сам смогу возвратиться».
***
Петляя по узким улочкам между палаток, я пробрался к пограничной баррикаде на Крещатике. Правая нога болела все больше.
– Кто у вас здесь старший? – спросил у первого встреченного дозорного, пользуясь репутацией своего тела.
«Если меня так легко выпустили из Дома Профсоюзов, то и здесь…».
– У нас немае, – прогундосил дозорный, недоуменно глядя на меня. – Мабуть, пан Мыкола…
«По всему выходило, что я задал глупый вопрос. Да только мне сейчас плевать!».
– Проведи к нему, – скомандовал я.
Тот еще более удивился, развел руками.
– Я тут, – отозвался невидимый Мыкола. Выходя из-за пирамиды автомобильных покрышек. – Вам чого?..
– Мне нужно на ту сторону!
Не было времени объясняться: я не исключал, что Бубенчик послал за мною погоню.