Гарету это почему-то не понравилось. Ему вообще всё здесь не нравилось; на самом деле он не хотел связываться с Ингрид так тесно, как практически сделал это, объявив во всеуслышание о своих намерениях, но не хотел сознаваться в этом даже самому себе и отыгрывался на окружающих. Гэбриэл, чувствуя, что брат злится на себя, а срывается на него, разозлился тоже, и в итоге братья серьёзно разругались ещё по пути в места, где, по словам лесничего, было выслежено небольшое стадо зубров. Гэбриэл, не долго думая, развернул коня и поехал прочь. Гора он оставил запертым в доме, так как охотничьи собаки лесничего просто в бешенство впадали от его присутствия, и Гэбриэл поехал наедине с конем, приказав Кайрону оставаться с охотниками. Гарет тут же раскаялся, но за братом не поехал, чувствуя, что надо остыть и прийти в себя, а уж потом мириться. Да и Гэбриэлу надо было дать время… Решив, что тот всегда найдёт дорогу обратно, герцог поехал дальше, по дороге продолжая злиться про себя. Пускай возвращается в эту вонючую псарню, и нянчится с Ингрид! Не зря она ему сразу понравилась… и вообще, он маленьких любит… Эти мысли вдруг вызвали у Гарета дикий страх пополам с ревностью. Нет, Гэбриэл так с ним не поступит! А если поступит? Выпьет от злости, а тут Ингрид, а у него уже давно никого не было… Убьёт потом шалаву! А брата… брату… Даже в ярости Гарет понимал, что брату ничего не сделает. Но почувствовать собственную подлость и ответить за неё заставит!!!
Гэбриэл в охотничий замок не поехал. Не велико удовольствие, а в таком лесу в одиночку он ещё никогда не был, и ему было интересно. Охотиться ему не хотелось. Вчера вечером лесничий рассказывал им про зубров и их привычки и особенности, и Гэбриэл проникся уважением к этим животным, так что убивать их у него охоты не возникло. Он с удовольствием ехал медленным шагом по лесу, наслаждаясь одиночеством и красотой окружающего мира. Эльфы иначе чувствуют мир; Гэбриэл был в достаточной степени эльф, чтобы наслаждаться почти так же. Лес здесь был не такой, как в сердце Элодиса, не такой густой и сумрачный, не такой влажный. Много полян, солнечных и весёлых, много обрывов, с которых открывался захватывающий вид на лесные дали, сосновые боры, просторные, солнечные и звонкие, в которых было необыкновенно легко дышать. Чем-то эти места напоминали ему ферму, на которой он вырос, и хотя Гэбриэл чувствовал, что это не здесь, всё-таки ему мечталось, что он набредёт на эту ферму, посмотрит в глаза Мамаше, и скажет: «Я женюсь на Алисе, старая сука, так что хреновая ты гадалка!». С этих мыслей он вернулся к Алисе, о которой забывал, может быть, минут на двадцать в сутки, не более того, и стал мечтать о том, как бы ей здесь понравилось… Лесной народ, от самых маленьких мышек до огромного лося, лишь слегка настораживался при виде Гэбриэла. Чувствуя в нём эльфийскую кровь, они не боялись его и, присмотревшись, вновь возвращались к своим делам. Несколько минут Гэбриэл, остановив коня, любовался играми трёх лисят, самозабвенно резвившихся на залитом солнцем пригорке, а их мать, матёрая ярко-рыжая лисица, вывалив язык, поглядывала на Гэбриэла, словно гордясь своими детьми и довольная тем, что он ими любуется. Улыбнувшись им напоследок, Гэбриэл поехал дальше, отпустив поводья и позволив коню самому выбирать дорогу. Почувствовав настроение всадника, конь шёл небыстрым спокойным шагом, иногда пофыркивая и прядая ушами, а Гэбриэл дышал, смотрел, слушал… Пела в чаще иволга: красиво и нежно, словно кто-то начинал наигрывать на дудочке и не заканчивал музыкальную фразу. Лёгкий ветерок порой перебирал в вышине листву, и тогда лес словно бы испускал могучий вздох, пуская мурашки по коже. Множество самых разных птиц пело, свистело, щебетало вокруг, перепархивало с ветки на ветку над всадником; трескотня дятлов, стрекотание кузнечиков, звонкое кукование, мычание оленей… Гэбриэл запрокинул голову, раскинул руки, выпустив поводья, и закрыл глаза, растворяясь в бесконечном течении жизни, таком могучем и насыщенном! Солнечные лучи то и дело начинали греть его кожу и исчезали, за закрытыми веками то пылало алым, то становилось темно… Гэбриэл был абсолютно счастлив, находясь в эти минуты в абсолютной гармонии с собой и окружающим миром.
Иво первым заметил на следующий день отсутствие Гаги и сразу же поспешил к Алисе. Та сделала большие успехи в изучении итальянского языка, и в этот момент как раз читала итальянскую новеллу, переводя её вслух для Розы и Тильды. Близилось обеденное время, когда она шла к принцу, чтобы пообедать с ним и попеть для него, и остальные друзья уже её оставили. Тильда и Роза вежливо приветствовали Иво, причём последняя даже более чем вежливо, но ему было не до церемоний.
– Алиса… Госпожа Тильда… – Иво выглядел больным, – я вас очень прошу, выясните, куда делась служанка принцессы, глухонемая… Гага, кажется?
– Я слышала, – Тильда всегда всё слышала, – что она слегла в горячке. А что случилось?
– Вы её видели?
– Нет. Я только слышала, как поварихи утром обсуждали это.
– Подождите. – Алиса отложила рукоделие, встала, подошла к Иво, внимательно вглядываясь в его лицо. – Почему тебе так страшно?
– Не спрашивай. – Попросил Иво. – Прошу тебя, не спрашивай ни о чём! Просто мне станет спокойнее, если ты увидишь её и скажешь, что с нею всё в порядке.
– Я могу сбегать, посмотреть! – Встрепенулась Роза. Иво ей безумно нравился, и она была только рада услужить ему.
– Так чего ты боишься? – Спросила Алиса, когда Роза убежала. Иво покачал головой:
– Я молюсь, чтобы я был не прав.
– Ты уже давно не ходишь на исповедь. Отец Марк спрашивал о тебе. Он ведь твой друг, такой же, как мы с Гэбриэлом. Он беспокоится о тебе, и я беспокоюсь! – Алиса взяла его за руку. – Что происходит? Что будет, если ты прав?
– Я не знаю.
– Но ведь я ничем тебе не смогу помочь, если не буду знать ничего, Иво!
– Не надо меня пытать. – Попросил Иво. – Я сам не понимаю, что творится. Даст Бог, сейчас придёт Роза и скажет, что всё в порядке… А пока спой мне, Алиса, ладно?
Алиса не стала ломаться. Она успела спеть две красивые и грустные баллады, пока не вернулась Роза. И уронила лютню: служанка была бледной, заплаканной и вся дрожала. Села на лавочку и разревелась. Иво встал, страшно побледнев и почти утратив способность дышать.
– Что случилось, Роза?! – Вскричала Алиса, тоже побледнев.
– Эта девочка, Гага, она повесила-ась! – Прорыдала Роза. – Я вошла, а она виси-и-т! А когда её сняли, оказалось, что у неё ТАМ кровь и синяки – она изнасилованная была-а-а!!! – Девушка заревела в голос. Тильда и Алиса в ужасе повернулись к Иво – а тот вдруг рухнул в обморок.
Над бесчувственным Иво между Тильдой и Алисой разгорелся яростный спор.
– Да это же он! – Убеждённо воскликнула Тильда. – Изнасиловал её, подлец, а потом встревожился… Надо принцу сказать!
– Нет! – Алиса даже заслонила Иво собой. – Он не мог! Не мог! Это не он!
– Как же не он?.. О нём чего только не говорят! Девочка худенькая была, он как раз таких любит, это же весь замок знает! Надо звать стражу…
– Не смей! – В глазах Алисы заполыхало золото. – Сначала он очнётся, я с ним поговорю, а потом сама решу!
– Воля твоя, девочка, а это страшный грех: обидеть убогую… И защищать такого – грех тоже!
– Он не такой! – Стояла на своём Алиса. – Я не верю, что он такое мог! И не смей никому говорить, скоро мы всё узнаем.
– Как скажешь, девочка. – Тильда обиделась и демонстративно ушла в сад. А Алиса склонилась над Иво, пытаясь привести его в чувство.
Он не смог отпираться. Юноша был так потрясён, что сразу всё рассказал Алисе, и та всплеснула руками:
– Ну почему ты сразу мне всё не рассказал?! Мы бы спасли эту девочку, если бы знали, что ей грозит!
– Я не верил… Не хотел верить… Я любил её, Алиса, я и сейчас её люблю!
– Иво, как ты можешь?! – Поразилась Алиса. – Она же вздорная, наглая, не умная, злая… да ещё и развратная! Нет, я не верю, что ты её любишь, не верю! Ты же добрый, чуткий, утончённый… Ты Фанна! Как?!
– Я не знаю… – Простонал Иво. – Может, это какое-то колдовство?.. Может, её заколдовали?..
– Ничего подобного! – Вспыхнула Алиса. – Такую ленивую, злую, глупую… не хорошую девушку не нужно заколдовывать, она сама на всё способна! А теперь что? Тильда думает, что это ты!
– Мне всё равно. ЕЁ я не выдам. – Обречённо покачал головой Иво. – Никогда.
– А Гэбриэл? Если тебя обвинят в таком ужасном поступке – что будет с ним? Не-ет! Если тебя попытаются обвинить в этом ужасном поступке, я сама пойду к батюшке и всё расскажу ему про… эту!
– Алиса, если ты это сделаешь, я пойду и брошусь со стены! Клянусь!
Алиса притихла – знала, что он это может. Всхлипнула:
– И что теперь делать?
– Я не знаю. – Иво закрыл лицо руками. – Я на исповедь не могу идти – не могу подставить ЕЁ. Я не знаю, как мне дальше жить… Встречаться с нею я тоже больше не могу… И не могу смотреть на других женщин, все они – ничто по сравнению с НЕЮ! Я не знаю, как мне дальше жить!
– Вот несчастье! – Вздохнула Алиса, привлекла к себе его голову, уложила к себе на колени, гладя по волосам. – И если подумать, то и батюшке этого рассказывать нельзя, он ведь её тоже любит… Ах, я совершенно не знаю, что делать!
Тильда, без зазрения совести подслушивающая под окном, тяжко вздохнула: она тоже не знала.
Глава третья: Любовь девы
К моменту возвращения своего возлюбленного дева Элоиза выспалась, опохмелилась, разозлилась, устроила домашним профилактическую взбучку – было бы, за что, вообще бы убила, – и стала маяться от скуки. Страсть ее была под стать ей самой: бешеная и бескомпромиссная. То, что вызвало в ней такие чувства, должно было постоянно находиться в зоне ее досягаемости, будь то вещь, конь или мужчина; она не отпускала от себя предмет своей привязанности ни на минуту, а если это было невозможно, она становилась невыносимой и опасной для окружающих. То, что она захотела, должно было принадлежать ей немедленно и целиком, отсрочек Элоиза не терпела. Поэтому бесилась, дергалась, разогнала всех домочадцев по углам и заставила своего несчастного кузена спрятаться от себя в кретчатне. Элоиза это помещение ненавидела, ей не нравился запах птичьего помета, и там номинальный Сван повадился скрываться от двоюродной сестрички. Тронуть она его не тронет, но крови выпьет столько, что потом литрами можжевеловки не заглушишь! Язык у Элоизы был таким же безжалостным, как и остальное ее оружие. И все ждали возвращения Смайли, при котором Элоиза становилась веселой, благосклонной, а главное – ей становилось ни до кого. Как говорится: пусть весь мир подождет!
Так что возвращению Смайли обрадовались все в Блэксване, от Элоизы и ее кузена до последней служанки.
Смайли кружил по широкому двору Блэксвана, горяча своего роскошного гнедого мерина-олджернона, подарок Элоизы. Он был, как обычно, слегка пьян, зол и весел – а вот весел прямо-таки через чур, как никогда еще. Элоиза, выскочившая встречать господина своего сердца во двор, сама разулыбалась при виде его радости, приписав ее окончанию тягостной разлуки. Но у Смайли был и другой повод для веселья.
– Иза! – Он единственный называл ее так, и женщине очень это имя нравилось. – Ты смотри-ка, с каким я презентом! Смотри-смотри! Сам младший Хлоринг, собственной потрепанной персоной, один и без охраны!
– Смайли, ты что, дурной?! – Элоиза увидела, что высокий гость пожаловал к ней не добровольно: оба глаза Гэбриэла украшали синяки, какие бывают при ударе по переносице, губа разбита, руки связаны и крепко привязаны к луке собственного седла. – Это же Хлоринг! Ты что, совсем ничего не понимаешь?!
– Не-ет, Иза, я не дурной. – Смайли спешился, подошел к ней и смачно поцеловал. – Он сам мне под ноги свалился, ехал, придурок, по тропе, глаза закрыв, и лбом о ветку и хряпнулся. Один ехал, даже без собаки! Дурной я был бы, если б не воспользовался случаем чудесным!
Он был счастлив до того, что хотелось приплясывать и расхвалять себя: «Ай, да Иеремия, ай, да сукин ты везунчик!». О том, что Гэбриэла нужно любой ценой и как можно скорее уничтожить, он думал неустанно с той самой минуты, как узнал о его побеге. В отличие от других своих подельников, Смайли не верил ни в то, что Гэбриэл не помнит, кто издевался над ним, ни в то, что он предпочтет забыть и затаиться. Щенок даже тогда, связанный и истерзанный, истекающий кровью, огрызался, сопротивлялся и отказывался покориться и просить пощады. И Смайли твердо знал, как только услышал, что тот жив и свободен, что Гэбриэл им отомстит. Все было просто: или он их, или они его. В сущности, как только барон увидел его на тропе, потерявшего сознание от удара о дубовый сук, он тут же подумал, что нужно его прирезать. Прямо так, бессознательного, и бросить на тропе, обобрав. Тогда его смерть спишут на грабителей, тех же Птиц, к примеру – уж Смайли бы позаботился о свидетелях, которые видели Птиц именно в этом месте и в это время! Это был отличный шанс и отличный план. Но не та была натура у садиста-Смайли, чтобы отказаться от возможности потешить свои самые сильные страстишки, коли уж подвернулся такой случай! Чтобы не покуражиться над бывшей своей жертвой, посмевшей вообразить себя свободной и сильной. Доказать этому спесивому щенку, что он по-прежнему никто перед ним, Иеремией, по-прежнему его удел – стонать, терпеть и бессильно яриться. Именно предвкушение этого развлечения горячило его кровь и заставляло аж искриться от шального веселья. От Элоизы он ждал полнейшей поддержки и горячего участия – знал, что его дорогая подруга в жестокости не уступает ему самому. Смайли намеревался как следует унизить Гэбриэла, и прежде, чем убить, поиздеваться над ним всласть!
– Никто точно не знает, что это ты его подобрал? – нахмурилась Элоиза.
– Никто, только мои люди, они народ проверенный! – Похлопал ее по заднице Смайли. – Не боись! Карл! – Он махнул рыцарю, которого мгновенно узнал бы Вепрь, и которого так же быстро опознал и Гэбриэл. – Нашего дорогого гостя нужно устроить со всем почетом! Приготовь его к нашей с ним пирушке, хорошо приготовь! Где бы нам с ним устроиться, Иза? – Он вновь жарко поцеловал свою любовницу. – Ты же выдумщица у меня, и озорница! Тебе понравится наше веселье, обещаю!
Элоиза все еще хмурилась, но распоряжения отдала. Мельком окинула взглядом спешившегося Гэбриэла, которого тут же скрутили несколько человек во главе с Брэгэнном, чуть прикусила губу… Красивый.
Гэбриэл все еще пребывал в легком тумане. Удар он сам себе обеспечил такой, что в голове до сих пор царил хаос. Виной всему его рост: другие всадники проезжали по этой тропе без малейшего ущерба для своей головушки. Связывая, люди барона Смайли его еще хорошенько помяли, когда он попытался сопротивляться, и по голове ему еще пару раз прилетело, и теперь, сквозь звон в ушах и сильную головную боль Гэбриэл воспринимал все слегка заторможено и нечетко. Прежде всего, ему не верилось, что все это наяву. Время, что он прожил с братом и отцом, метаморфоза, которая с ним произошла за это время, позволили ему верить, что прошлое ушло навеки, что он уже никогда не станет жертвой, не будет вынужден терпеть унижения и боль. Гэбриэл поверил в свою силу и власть своей семьи абсолютно… И вдруг все вернулось в каком-то дурном сне – он связан, и вокруг знакомые ненавистные рожи…
– Помнишь меня, чельфяк? – Сэр Карл Брэгэнн подошел к нему, накрепко привязанному к решетке в каком-то просторном подвальном помещении. Приблизил свое лицо к его вплотную. – Вспомни-ка, регулярно, одну затраханную чуху, которую ты отказался мне дать. Я обещал тебе, что мы еще это обсудим? Я держу. Свои. Обещания.
– Хорошо, что напомнил. – Тихо ответил Гэбриэл, глядя ему прямо в глаза. – Теперь не забуду, и обязательно тебя убью. После Смайли.
Ноздри Брэгэнна раздулись. Он помедлил, закипая от бешенства, потом обманчиво-спокойным тоном пригрозил:
– Я обязательно попрошу моего барона, чтобы он оставил мне тебя живым. Напоследок. – Ножом вспорол камзол на груди Гэбриэла и содрал с него, потом пришел черед рубашки. Гэбриэл рванулся, стиснув зубы от бессильной ярости, напряг руки, пытаясь освободить. Брэгэнн рассматривал его кольцо с печатью, его рыцарскую цепь и другие кольца, кроме кольца Мириэль – то он снять не смог, и пригрозил, что отрежет палец:
– Какой, однако, регулярный подарок судьбы! – Произнес насмешливо. – Какие приятные сюрпризы в придачу к главному блюду! Думаю, – он потер о рукав перстень с топазом, подарок Гарета, полюбовался игрой света в камне, – я возьму это себе. В память о нашей незабываемой встрече.
– Крысячишь, холуй? – Ощерился Гэбриэл. – Господин-то не против будет? Может, ему самому сгодится?
– Заткнись! – Не выдержал Брэгэнн, наотмашь ударил его по лицу и тут же нанес удар под дых, и еще один, схватил за волосы и ударил лицом о поднятое колено:
– Заткнись, заткнись! Забыл, кто ты?! – Задышал яростно, запрокинув голову Гэбриэла, скривившегося от боли, – забыл, кто ты есть, кто ты был, и чем занимался?! Возомнил себя графом и крутым, ты, жалкое ничтожное дерьмо, ты, сраный траханый щенок?!
– Карл! – В помещение, гремя шпорами, вошел Смайли, с ним оруженосец, Элоиза и несколько ее людей. – Я тебе сколько раз говорил: ты второй после меня! Не забывайся.
Элоиза остановилась позади него, прямо-таки пожирая Гэбриэла глазами. Не смотря на шрамы и ожоги, тело полукровки оставалось красивым до умопомрачения. Смайли был здоровяк, что есть, то есть, но Гэбриэл, стройнее и суше него, был куда совершеннее. Элоиза ощупывала глазами его обнаженный торс, и в теле ее возникала сладкая истома, а из сердца со стремительностью сквозняка испарялась любовь к Смайли. Увы! Такой уж она была – ее страсти исчезали так же стремительно и бескомпромиссно, как и возникали.
Брэгэнн, все еще тяжело дыша, бледный от злости, отошел от Гэбриэла к длинному дубовому столу, с которого уже невозможно было ни смыть, ни соскоблить следы крови, и совсем старые, и почти свежие. Сейчас на этом столе стоял поднос с кувшином можжевеловки и несколькими бокалами. Можжевеловки Брэгэнн и выпил, смиряя гнев и страстное желание расправиться с Гэбриэлом немедленно.
Смайли, куражась, встал перед Гэбриэлом и обнажил Виндсвааль, любуясь им:
– Поверить не могу: знаменитый меч, подарок какого-то там языческого божка, а?.. Хорош! Я его припрячу, пока не сгинет вся твоя семейка, а это вопрос не такого уж и далекого времени, парень. А потом сделаю его своим. И жеребца твоего тоже пока припрячу – приметный жеребец, но шикарный. Кто бы мог подумать, когда ты на соломе сидел и жопу салом смазывал, что у тебя будут такие шикарные игрушки?.. Увы, Хлоринг. От судьбы не уйдешь. Вот она, петля судьбы: откуда ушел, туда и пришел: подвал, цепь, ошейник и кусок сала для жопы… Ты какое предпочитаешь: свиное или гусиное? – Смайли заржал своей остроте.
– А может, как мужик, поступишь? – Хрипло спросил Гэбриэл, глядя на него исподлобья. – Освободишь меня и будешь биться? Не ссы, Смайли, я безоружный буду. Если так хочешь, даже голый. Против тебя во всей броне.
– Легкой смерти ищешь?! – Воскликнул Смайли, но тут произошло то, чего он не ждал никак.
– Парень прав, Смайли. – Раздался холодный голос Элоизы. – Дерись, как мужик!
– Чего?! – Он резко обернулся. И словно споткнулся о взгляд Элоизы и взгляды ее людей, которые отметил краем глаза. В запале, в своей эйфории он забыл один нюанс: отношение непосвященных к содомии и содомитам. Даже Элоиза, не брезговавшая забавами с женщинами и девицами, испытала шок и легкую дрожь отвращения при словах своего бывшего – уже – кумира. И уж тем более, не понравилось это ее бандюганам, которые насупились, помрачнели и поглядывали на Смайли угрожающе. Запоздало сообразив, что увлекся и спалился, выдал себя, барон понял и то, что есть только один способ исправить ситуацию. Скривившись, сказал:
– Хорошо, Хлоринг, без оружия, так без оружия! Карл! Освободи его! – И пошел по периметру, в раздражении пиная скамейки и все, что попадалось по пути, расчищая себе пространство. Оруженосец, Майкл, принес щит, а меч Смайли, все так же куражась, взял своего врага. И сразу почувствовал, что оружие не по его руке – как говорил Гарет, Виндсвааль словно сковывал запястье и предплечье, тормозил о воздух. Барон повернулся к Гэбриэлу, растирающему запястья, занемевшие еще во время скачки к Блэксвану, и, поколебавшись, все-таки подумал, что это не важно – безоружного и хорошо стукнутого по башке щенка он одолеет и так. Очень будет поучительно: убить Хлоринга их фамильным священным мечом!
– Держи, полукровка! – Неожиданно воскликнула Элоиза и бросила Гэбриэлу охотничий нож. – Уравняем шансы!
– Да что ж ты, с-с-с…сударыня, творишь-то?! – Еле сдержался Смайли. – Это наше дело с ним!
– Неужто ты ножичка против меча испугался, Смайли? – Насмешливо прищурилась Элоиза, и ее люди слитно загудели, ухмыляясь. – Не, не верю! Ты ж, вроде… мужик? Нет? Может, лучше я с ним схлестнусь? – Тут ее и вовсе поддержал дружный гогот. – Дам ему меч, и того… один на один?
Гэбриэл утер кровь с лица, ловко перехватил в правой руке пойманный нож. Как всегда, охваченный боевой яростью, боли и дискомфорта он больше не чувствовал. И никого, кроме своего врага, не видел. Он до того их всех ненавидел, что не нуждался даже в ноже. Смайли, Кенка, Бергстрем, Гестен… Все эти упыри, издевавшиеся над ним, унижавшие, кромсавшие и калечившие его, были сейчас здесь в лице одного Смайли, и ярость его была такова, что одного меча против нее было слишком мало. Молча он двинулся в сторону своего врага, следя за каждым его вздохом, как когда-то следил за ощерившимися псами, и Смайли с его мечом и щитом сейчас был для него не страшнее оскаленных зубов и не опаснее разъяренного пса. Стремительно ушел от выпада и удара, извернулся и пнул противника в спину. Смайли покачнулся вперед, но на ногах устоял и меч не выпустил, ловко развернулся и атаковал умело и зло. Гэбриэл присел так быстро и так низко, как никто не ожидал от бойца его роста. Меч просвистел над затылком, и потянул руку Смайли за собой, заставив на секунду даже потерять равновесие и сделать маленький шажок вперед, чтобы устоять. Гэбриэл в этот миг пнул его под колено, одновременно уворачиваясь и выпрямляясь в стремительном винте. Удар был так силен, что барон упал на одно колено, и тут же получил по хребту сцепленными вместе кулаками так, что рухнул на вытянутые руки. Элоиза азартно закричала:
– Ножом, ножом его в спину, парень! – Но Гэбриэл отступил, поигрывая ножом, перекидывая его из одной руки в другую. Глаза его горели золотисто-алыми огонечками расширившихся на всю радужку, как у кота, зрачков, и выглядели нечеловечески-бешеными. Смайли взвился, ревя от злости, бросился на Гэбриэла. И вновь его подвел проклятый меч: непонятно, каким образом, но неудобно вывернулся в руке, уйдя совсем не так и не туда, куда направлял его умелый мечник. Подумав, что нужно перехватить его двумя руками – слишком, зараза, тяжелый, – Смайли заслонился от Гэбриэла щитом, и тот вмазал в щит кулаком так, что тот хрустнул, а рука, державшая этот щит, на какие-то мгновения отнялась. Зрители слитно охнули, кто выругался, кто зашипел, не веря своим глазам: Гэбриэл вырвал из онемевшей руки барона щит, и этим же щитом плашмя огрел Смайли по голове. Здоровый и сильный, тот устоял на ногах, правда, глаза осовели, он даже пошатнулся, повел головой, как оглушенный бык. И получил второй удар, уже кулаком, в челюсть. Теперь он рухнул бы, если б Гэбриэл не поймал его за грудки и, придерживая одной рукой за волосы, другой не принялся бить кулаком в лицо изо всех своих нечеловеческих сил. Очевидцы явственно слышали противный хруст, когда ломались нос и лицевые кости, зубы и челюсть. Смайли давно не подавал признаков жизни, а Гэбриэл бил и бил, превращая его лицо в кровавую мешанину костей и зубов. Лопнули и вытекли даже глаза.
– Стоять! – После первого же удара крикнула Элоиза, когда Брэгэнн и Майкл дернулись на помощь своему господину. Ее люди схватились за оружие, раздался слитный звук вынимаемых из ножен клинков, и те были вынуждены в ужасе и недоумении созерцать, как голова их господина превращается в мясо-костное пюре. Гэбриэл остановился сам, отшвырнул от себя бездыханное тело, обернулся, нашел глазами Брэгэнна. Его красивое лицо в этот миг, искаженное, в брызгах крови, с оскаленными по-волчьи зубами и полыхающими глазами было так жутко, что все, кто был ближе всего к нему, подались назад, ощетинившись оружием, а Брэгэнн, на котором остановился взгляд красных глаз, чуть не поседел от ужаса.
Но Элоиза испытывала совсем другие чувства. Полукровка в единый миг стал ее кумиром. Вот, какого мужчину она ждала всю свою жизнь! Смелый, прекрасный, как бог, жестокий, сильный, как дракон! Ее охватило такое вожделение, что она без колебаний отдалась бы ему прямо сейчас, прямо так, потному, окровавленному, бешеному после расправы… Она прямо-таки видела, прямо-таки физически ощущала, как он рвет на ней кожаную броню голыми руками, как овладевает ею прямо на столе для пыток, с рычанием, как дикий зверь! И ее тело плавилось и корчилось в экстазе.
Гэбриэл же, не видя по-прежнему никого, кроме очередного своего врага, поднял с плит пола Виндсвааль, крепко сжал его рукоять в левой руке – правая, хоть боли он по-прежнему и не чувствовал, почему-то отказывалась повиноваться. И пошел на Брэгэнна, который побелел, как мел, пятясь и пытаясь заслониться от него другими людьми, закричал не своим голосом:
– Убейте его, убейте черта бешеного, стреляйте в него! – И, не выдержав, ринулся к выходу.
– Не сметь! – Заорала Элоиза, когда кто-то из ее людей и в самом деле поднял арбалет. – Бой честный был, вашу мать! Хлоринг! – Она бесстрашно выступила ему навстречу, и Гэбриэл очнулся, увидев перед собой ее лицо и горящий взгляд. – Очнись, слышал?! Я Элоиза Сван, хозяйка этого замка, мы верные вассалы Хлорингов! Да стой же ты! Тебе никто здесь не угрожает! Ты ранен… Я позабочусь о тебе и дам знать твоему брату… Стой!
– Я должен его убить. – Хрипло сказал Гэбриэл, и в самом деле, чувствуя вдруг, как устал, и как ему больно. – У него мои вещи…
– Не уйдет далеко, не волнуйся. – Элоиза, поддерживая его, только что не терлась о него, как влюбленная кошка, и не облизывала. Вывела его из подвала во двор, и Гэбриэл зажмурился от яркого света. Покачнулся. Руки со сбитыми костяшками распухали чуть ли не на глазах, особенно правая, на которой он ухитрился вывихнуть пальцы. Рыцари и оруженосцы Элоизы спокойно созерцали, как их госпожа обхаживает очередного возлюбленного. Большое дело! Сколько у нее их было, и каждый плохо кончил – надоев Элоизе, почти все они теперь либо червей кормили в каком-нибудь лесном овраге, либо раков в Зеркальном. По-настоящему Элоиза принадлежала только им, своим преданным бойцам, почти каждый из которых был с нею не меньше одного раза. И все, в отличие от официальных амантов, живы, нужны ей и имеют шанс в любой момент вновь обладать ее великолепным умелым телом.
Сван, кузен Элоизы, услышав, что даже его чокнутая сестрица сообразила, что убивать Хлоринга или участвовать в расправе над ним нельзя, возрадовался. Но смерть проклятого Смайли обрадовала его куда сильнее. Что не помешало ему помочь побегу Брэгэнна. Дав ему коня и выпроводив, он отправился к себе: праздновать. Хлоринг-то уж точно на Элоизе не женится ни при каком раскладе, а значит, его положению и жизни пока что ничего не угрожает.
Поначалу охота протекала так, как и положено, то есть, очень азартно и весьма приятно. Дитишем оказался отличным лесником, досконально знал повадки лесных обитателей, любил их, и умел организовать охотничью забаву идеально. Гарет даже затосковал, думая о том, какого великолепного профессионала губит пьянство! И с юношеским максимализмом считал, что сможет справиться с этим, призвав лесника к порядку. Молодой бычок был отделен от стада и загнан, пока остальные ревом и мычанием звали его, стремясь и не смея броситься на помощь.
– Было б нас поменьше, – увлеченно говорил Дитишем, в азарте протрезвев и как-то даже помолодев и расправив плечи, – ей-Богу, кинулись бы и отбили! Такой зверь это, зубр, ваше высочество, великий зверь! Они и волкам отпор дают, а как! Телят и молодняк в центр сгоняют, а по периметру только взрослые быки и коровы, и никакая стая им не страшна! – Говоря, он ловко помогал свежевать тушу. – Королевский зверь, истинно, королевский!
– Браконьеров много? – Спросил Гарет.
– Нет… Не много. – Помявшись, сказал лесничий. – Зверь опасный, малым числом и плохо вооруженным на него не пойдешь. И собаки нужны особые, которые его не побоятся. Птицы разве…
– Птицы? – Удивился Гарет, в первый миг подумав о реальных пернатых.
– Банда Птиц. – Пояснил лесничий. – Бьют, кого хотят, и оленей, и зубра, и лосей. Наглые, до изумления полнейшего. Под носом у барона Смайли орудуют, коров, овец из его стада крадут, лошадей угоняют. Посевы травят. Возьмут, и загонят стадо зубров на выпасы или на поля. И гоняют их там. Или стадо свиней на зеленя запустят. Говорят, подруга их атамана, Ворона, девка по имени Сова, сильно барона ненавидит. Ну, а он, соответственно, их.
– А что… – Гарет запнулся. На миг потемнело в глазах, в ушах поднялся такой звон, что он света невзвидел, пошатнулся, схватившись рукой за переносицу.
– Младший… – выдохнул, бросая нож для свежевания.
Примчавшись в охотничий дом, и узнав, что Гэбриэл там не появлялся, Гарет словно обезумел. Он чувствовал, что брат в опасности, что ему плохо, и с трудом сдерживался. Ему необходимо было мчаться на помощь, рвать и метать, пока брат жив, – а этой жизни грозила реальная опасность, и Гарет ощущал ее холодное дыхание всем своим существом.
– Ваше… ваше высочество… ваше вы… – трогал его за рукав лесничий, но Гарету было не до него, он метался, не зная, куда кинуться, и чувствуя, как нарастает опасность. «Я не вынесу, не вынесу этого опять! – Кричало все внутри. – Да где же эльф-то этот теперь?!!».
– Ваше высочество! – Почти повис на нем Дитишем, и Гарет заорал на него:
– Чего тебе?!!
– По следу пустить надо волкособа-то его. – Сказал лесник, и Гарет, обнадеженный, выдохнул:
– Точно… Гор! – заорал громко, и тот ответил басовитым лаем из комнаты, где был заперт.
– Где эльф?! – Спросил Гарет, заметив испуганную Ингрид. Та заломила руки:
– Он умчался полчаса назад, ничего никому не сказал… Боже мой, что случилось?! – Но ответа не услышала. Гарет взял Гора на поводок, и с лесничим и своими людьми помчался на то место, где поругался с братом – как он проклинал сейчас себя за это!.. Гор мгновенно взял след и побежал по тропе, натягивая поводок и хрипя от усердия. «Сам убью. – Бесился Гарет, яростью пытаясь изгнать из сердца дикий страх. – Сначала спасу придурка, а потом сам убью, чтобы не мучиться!».