Жизнь номер семь. Семь лет; никогда такого не было и вот опять
Так получилось, что седьмая жизнь выпала на седьмой год. А хотя нет, я соврал немножко. До семи лет мне оставалось полгода, но в тот период мне казалось, что мои отведённые часы стали проноситься уж больно быстро. Только разок моргни – и дня как не бывало.
Прошлый год мне повезло провести без сильного приступа, лишавшего меня сил жить, не говоря уже о питье и приёме пищи. Это снова дало мне ложную надежду, что так будет всегда. Но жизнь – штука жестокая и склонная к розыгрышам, особенно если дело касалось таких глупцов, как я. Она всегда преподносит то, чего ты ожидаешь от неё меньше всего.
Снова сижу на миске, и каждый раз заканчивается оглушительным фиаско. Меня внутри распирает, как шар – воздух. Затем я иду и укладываюсь на свою лежанку, чтобы набраться энергии перед очередным походом «по-маленькому».
И так несколько дней. Оля не находила себе места от переживаний. Мне же становилось всё хуже и хуже. Давление внутри меня нарастало, а из мочевого пузыря ничего не выходило. Предыдущий раз был гораздо легче, и быстро закончился. Наверное, только это могло объяснить медлительность в действиях двуногих. Конечно, к докторам с железными руками я не рвался, но эта чертова болезнь похоже не собиралась так просто отступать.
Я уже ничего не замечал: ни вкусной колбасы, ни свежей воды, ни пролетающих чёрных птиц за окном. И я было решил, что меня никто никуда не понесёт. Жуткое дыхание смерти уже отдавало в затылок, ещё не совсем обезвоженного.
Однако у двуногих терпение кончилось. Или надежда на «самостоятельное исцеление» помахала ручкой. Меня всё-таки снова несут куда-то. Особенно почему-то всегда, когда на улице холод. Самодельная переноска, и я вытаскиваю наружу голову. От морозного воздуха мне немного полегчало. Но меня всячески пытаются загнать внутрь. Со стороны поди это казалось глупой игрой.
– Эй, а меня кто-то спрашивать будет? – с негодованием вопрошаю я, пытаясь поймать взгляд Оли. Ой, опять голова трещит… Вот теперь я проиграл, давая себя скрыть от глаз посторонних, которых было немеряно.
Но на этот раз были два существенных отличия: хозяйка потащилась со мной в нечто очень грохочущее, дурно пахнущее и шумное. А также – впервые меня несли ясным днём, ещё и снега полно под ногами. Всюду полно людей с хмурыми лицами и в тёмной одежде. Я опять то и дело высовываю морду наружу, но каждый раз меня ожидаемо упрашивают спрятаться. Ага, мне надо знать, куда меня везут! И что за странное место? Грохот, вибрация, сумасшедший шум от двуногих в тесном пространстве.
Не успел я привыкнуть к непривычной обстановке, как мы скоро покинули это невозможное сооружение. И снова холод, снег и люди в чёрном. Изредка попадаются неугомонные птицы в желании чего-нибудь да ухватить. Я даже им завидую.
Перед моими глазами предстал домик из красного кирпича. При входе я ощутил запах кормов и лекарств. Двуногие что-то обсудили с неизвестной за стойкой, говоря обо мне, и затем сели при входе, чтобы ожидать приёма. Мимо нас проходили огромные псы. Однако я выражал всем своими видом, что они меня совершенно не пугают. В этом не было чего-то сложного: моё самочувствие просто сводило меня с ума, лишая интереса к происходящему. Поэтому по большей части, мне было всё равно на всех и вся. Вот бы на улицу, где становилось чуточку легче.
Ой, мои худшие опасения по поводу этого места подтвердились: я оказался на столе в руках другого доктора, молодого, но не менее страшного двуногого. Он, как и тот, расспрашивает про жалобы, затем ощупывает меня, предварительно приказав Оле держать за холку, из-за чего я не могу пошевелиться. Только глаза таращатся на всё, что доступно в поле зрения; а это всего лишь коричневая дублёнка не Гале. Снова мне вставляют шприц кое-куда, и вытаскивают оттуда всё моё накопившееся добро. Как тут не вспомнить о тех мучениях, которые мне пришлось пережить в три года. Мои пятки холодели при мысли о том, что из меня снова сделают игрушку для битья. Но я не мог даже пошевелиться, чтобы приказать оставить в покое мою несчастную задницу. А на шипение и вопли всем было фиолетово.
Однако стоит признаться, что мне сразу стало легче, но бурный восторг не хотелось выражать. Вокруг меня царила какая-то гнетущая атмосфера. В нос бил аромат моей мочи, собравшейся за столько дней. Даже после быстрого приёма, но очень эффективного, из меня продолжало течь. Спустя всего каких пять минут коробка оказалась мокрой и неприятно пахнущей.
Домой меня увезли на той же штуке, только я уже был куда более бодрым. Голову я не прятал, и никто меня не просил скрыться. Вроде бы ничего занимательного, но мне многого и не требовалось. Мне не верилось, что я снова прихожу в себя. Этот визит принёс мне меньше моральных и физических страданий, и оттого он превращался в мираж. Вроде бы и доктор со шприцами, но так быстро и почти безболезненно. Должен быть какой-то подвох.
Дома я не пошёл спать, а первым делом бодро посеменил на кухню, будто ничего такого не было. Мне жутко хотелось есть. Ведь это святое дело, чего не мог позволить из-за затянувшего недомогания. Мне стало несколько веселее, хотя опасался, что меня и завтра могут отвезти к тому двуногому в синей одежде и запахом вонючих лекарств. Но на следующий день я прекрасно справился сам со своими туалетными делами. Хотя течь не прекращалась ещё пару дней подряд. Однако этого оказалось достаточно, чтобы тема похода к доктору не поднималась. Тот молодой мне нравился гораздо больше, но к нему возвращаться… Да ни за что в жизни!
***
Проходит год безо всяких неприятностей, хотя и приятностей не так много случалось. Я начинаю становиться очень сентиментальным созданием. Двуногие теперь для меня не просто странные существа, но полезные. Я оценил старания моих рабов дать мне всё самое лучшее.
Я годами развивал навык по выпрашиванию манящего кусочка чего-то мясного или рыбного из рук. Мне так казалось вкуснее. Хоть люди имели глупую привычку поглощать отвратительную пищу, но мне всегда почему-то кажется, что вот именно с мясом или рыбой не та ситуация. Вроде как полагал, что мне кладут куски похуже. Да и честно, в еде из миски не было ничего занимательного. Вот другое дело, когда Галя ест. Она отломает кусочек и помашет передо мной, а я готовлюсь атаковать. Пойманная в воздухе колбаса кажется гораздо вкуснее. Если не верите, то обязательно проверьте. Я не стану врать.
Вот взять ту же рыбу. Ей меня не часто баловали, так как считалось, что она мне только вредит. Это ещё тот первый доктор сказал, что она сведёт меня в могилу. Ага, так я и поверил этим бабушкиным сказкам! По моему авторитетному мнению – то, что вкусно – вредить не может! Галя как начнёт чистить рыбу или жарить – угадайте чей покой тут же нарушался? Это не в новинку, но раньше мне её давали до полного отвала, а теперь мне приходиться вымаливать хотя бы крошечный кусочек самыми разными способами. Они нехитрые: я хожу по пятам, кричу как резанный, а иногда – лезу к самой рыбе в умывальнике, пока никто не видит. Зачем только издеваться над таким уважаемым котофеем, как я? Меня ругают за проявленное желание отведать рыбки, будто в этом есть что-то неправильное..
И вот однажды я таки украл одну рыбку. Лежала она в куче в умывальнике, где таяла ото льда. Моё воспитание хоть и прекрасное, но надо родиться равнодушным к обитателям рек и морей, чтобы героически сидеть и терпеть. Этот запах, который слышен в каждом углу небольшой квартиры, соблазнительно щекотал мой чуткий нос. Голова шла кругом, а слюна предательски текла изо рта, который я открывал, чтобы выпросить желанный деликатес. Я тёрся о ноги, ножки стола и стульев, холодильник – и всё тщетно. «Нельзя», «Рыба размораживается», «Рыбка варится» – и всё в таком духе адресовалось в мой адрес. Да что мне эти пустые разговоры, когда мой желудок сворачивается от манящего запаха, лишавшего покоя?
И в один такой раз двуногие оставили меня одного со вселенским соблазном. Я был бы большим дураком, не решив взять дело в свои руки, ну, то есть, лапки, разумеется. Ничего сложного: прыгаешь на стол, затем пара шагов к умывальнику. Рыба и правда оказывается не готовой к употреблению, так как она была замороженной. Но мне повезло что-то найти и оторвать от кучи. С мелкой добычей в зубах я прыгнул на пол, где стал есть. Однако под столом мне не понравилось, и я отошёл с рыбой от стола на пару шагов. Но так и мне было не так. Теперь я уже перешёл под самую дверь… Вот теперь идеально. Только некстати в этот момент меня застали врасплох. Распахивается дверь, и раздаётся голос Оли
– Что, рыбку украл? Как тебе не стыдно!
Конечно, она это несерьёзно, однако, так себе удовольствие, когда тебе не дают спокойно насладиться добычей, добытой в тяжёлых полевых условиях. Я ей ничего не ответил, продолжая откусывать рыбку. Будь она полностью размороженной, то было бы классно. Но и со льдом тоже сойдёт, чтобы удовлетворить зов голодающего из Поволжья.
Крал я иногда и курочку, пока она так же размораживалась. И ничего не стоило устроить рейд по столам, где стояли беспечно оставленные тарелки со снедью. Из-за этого меня прозвали бандитом с большой дороги.
***
– Хватит портить дорожку! – по привычке мягко замечает Галя, смирившись с моей потребностью поработать коготками. Тот диван, на который я «сходил» в первый день уже давно не удовлетворял моим строгим требованиям. Обивка держится в буквальном смысле на добром слове. А мне надо что-то гораздо прочнее. Надо признать, что ковёр нисколько не портился от моих гигиенических процедур с когтями. Однако я мог не брезговать креслом, ковриком на пороге и прочим. Самая сказка, когда получалось «выйти» на свежий воздух, где меня сажали на невысокое дерево.
Но с годами меня стала одолевать такая страшная и практически непобедимая штука, как лень. Я точил когти на отвали, полагая что этого достаточно. И грызть зубами не хотелось.
В итоге случилось это: врос коготь в прямиком в одну из подушечек на передней лапе. Мой дискомфорт рос по нарастающей: сначала боль слабо ощущалась, и то при ходьбе. Но я старался ступать по-другому, и вылизывал воспалённое место, наивно полагая, что этого достаточно.
И вот наступил момент, когда стало совсем невмоготу. Я стал ходить так, словно у меня три лапы вместо полноценных четырёх. Очень болело и ныло, а уж когда ставишь лапу, то пиши пропало. Я едва не плакал. Что за чертовщина такая! Вечно со мной приключаются всякие болячки, выводящие меня из строя!
Мои попытки избавить себя от новой беды приносили мне лишь боль. Коготь впился так глубоко, что я когда пытался его грызть, то чуть не сходил с ума. Рана пульсировала, и даже мой шершавый язык подливал масла в огонь. Когда лежишь или сидишь, то терпеть можно, но нельзя же всё время так.
– Что там у тебя? – как всегда, пристала Оля, трогая мою больную лапу.
– Да больно же! Не трогай её! – мой тон ясно давал понять, что мне и без её касаний невыносимо.
Только она вопреки моим просьбам стала тщательно изучать очередной источник несчастья. Пара секунд, и её лицо озаряется. Я не придал этому должного значения. Однако через несколько минут, когда она появилась со страшными штуками в руках и забрала с собой в комнату, я дико испугался. Может, мне лапу отрежут, чтобы наверняка? Да ещё и боль усилилась, отдавая пульсацией и нытьём. Хуже стало, когда она стала ковыряться в моей ране. Тут уж не знаешь, когда хуже: визиты к рвачам или её внезапные потуги играть в доктора.
– Убрала свои руки от моей лапы! – мой ор был слышен до самого вокзала, но она усердно продолжила свою «операцию». Ещё и Галя присоединилась к ней. От боли в моих глазах всё потемнело, когда стали срезать коготь, задевая рану. Хоть и аккуратно, но я не мог это терпеть. Я шипел и кричал, и в конце концов меня отпустили.
Спустя пару часов экзекуция повторилась. Снова я орал благим матом, умоляя оставить меня в покое. Снова та же пытка попытка поработать над вросшим когтем, и наконец-то я испытал чувство лёгкости. Ничто теперь не впивало в подушечку, заставляя её воспаляться и ныть. Но лапа была тут же обёрнута пластырем и прочей дрянью. Я потратил наверное около часа, снимая зубами липкую ленту, такую безобразную на вкус. После чего послушал в свой адрес, что я чего-то там занесу в открытую ранку. Но ничего не произошло, потому что я тщательно всё вылизывал. Я сам себе доктор, если кто не понял до сих пор.
Нельзя сказать, что тот был первый и последний раз. Спустя пять лет картина повторилась, но она ничем таким не отличалась, так что не стану повторяться. Но я в таких случаях постоянно думал о том, чем я так согрешил, что постоянно что-то не так со мной. Оля стала мне говорить, что я живу назло всем. И что меня ничем не возьмёшь. А то!
Было ещё кое-что вызывавшее у Оли то, что я называют «зудом недолекаря». И конечно же, я тот несчастный объект её многочисленных проб, не всегда удачных. Больше всего по жизни меня донимали уши. Зубы наголо, вопль отчаяния, мучительное мотание головой, запускание лап в уши. За долгие годы моей жизни я пережил несколько попыток избавить мои уши от того, что вызывает у меня желание залезать лапами и иногда когтями прямо внутрь них. Меня хватают, заматывают (иногда – нет), раскрывают мои локаторы вопреки яростным сопротивлениям и капают чем-то. И я, конечно, тут же вытряхиваю капнутое добро прочь. Меня отпускают, и я бегу в самый укромный уголок, чтобы продолжить спокойно вытряхивать капли из ушей. Судя по тому, что эффект был незначительный и кратковременный, оно того не стоило. Наверное, я когда-нибудь точно останусь без головы, пытаясь прочистить уши. Теперь представляете, через что мне приходится проходить чуть не каждый день?
***
С самого первого дня я всегда спал рядом с Олей. Хотя учитывая, что постоянно мочил постель, то она – самый настоящий ангел во плоти. На самом деле, нет, шучу. Я и сам не понимаю, как так выходит. Лежишь себе или спишь, наблюдая классную животрепещущую картину, и бац – а подо мной уже мокро. На меня всегда кричат под попытки побыстрее убрать безобразие на преждевременную стирку, которая якобы не планировалась так быстро. И бывало, что меня в тот же день не пускали в кровать. Но я упрямо лез, когда Оля спала сном младенца. На деле же я мог хоть на лежанке в коридоре дрыхнуть, как делаю обычно жаркими летними ночами. Но в остальное время меня неумолимо тянет к ногам. Они большие, удобные и, самое главное, тёплые. Мне ничего не стоит улучить момент, когда Оля, лежа на животе, вытянет ноги, и я тут же растягиваюсь по их длине, выставляя вперёд лапу. Кладу голову и сладко мурлычу. Согласитесь, против такого не устоит только кремень, кем моя рабыня не являлась. Поэтому под ва и простыней всегда лежал кусок клеёнки, который спасал мебель, но не меня – от пожеланий всего «лучшего», когда случался казус. Надо признаться, что в последнее время я редко так портачу. Наверное, та болезнь отступила, а вы как думаете?