Не успел я толком всё обдумать и обрадоваться, когда с меня сняли отвратительные подгузники, как эти руки снова стали щупать мои бока, и я кричу. Как от боли, так и от ужаса. Снова мне делают кучу болезненных уколов, несмотря на моё шипение. Ничем их не проймёшь, и вчерашний кошмар повторялся вопреки моим попыткам и надеждам. Вторая половина меня ничего не чувствует, хотя где-то да прорезается острая боль, достигавшая моей головы. Судок снова наполнялся камушками, уже меньшими. Подо мной росла лужа из мочи вперемешку с кровью.
А ещё мне поставили клизму. Для этого меня потащили к умывальнику, поставили на все четыре лапы и придерживали за холку. И что-то больно вонзается под хвостом, и я с ужасом выдаю рулады. Пока мой живот наполнялся и опустошался насильственным образом, я окончательно сорвал голос. Мучили меня ещё и тем, что верхняя часть меня висела в воздухе, придерживаемая двумя парами рук. Аж дух захватывало, а глаза едва не вылезали наружу.
Под конец я уже бессильно хрипел, но так же безумно тараща глаза. Снова меня укладывают на стол, где лежу боком. Заканчивается это тем, что в мою переднюю правую лапку вонзают иглу. Из неё по моей вене текло лекарство. «Обезвоживание» – таков итог моих приступов и варварских методов извлечения камней из моего организма. Даже капельница воспринималось мной равнодушно. Она мне не причиняла никакой боли, в отличие от того, что практиковалось пять минут назад. И опять домой в коробке, где я лежал без сил и молча. Новый памперс, шаткая походка и снова тяжёлый сон. Даже мысли «Когда же это кончится» не возникало, так как думать вообще не представлялось возможным.
И так продолжалось несколько дней. Меня так же несли вечером, мучили от души, и затем уносили домой, где я падал без чувств в забытье. О днях, когда я скакал бодрым горным козлом, я думал как о нереальных, которые явно происходили не со мной. Настолько меня поглотила болезнь и способы избавить от её последствий, что недавнее прошлое казалось просто очередным сновидением.
В последний день (я ещё не подозревал, что он таковым был) я едва ли замечал происходящего со мной. У меня не осталось даже сил, чтобы пискнуть. Моё горло, которое я нещадно драл на протяжении всего лечения, охрипло. Мои лапы едва держали меня в равновесии, и это только стоя без движения. Я спокойно улёгся на столе, смирившись со всем, что со мной творят. Даже уколы меня нисколько не волновали. У хозяйки помимо слез, уже и сопли текут. Она опускает голову поближе к моей и едва сдерживается. Её ладонь бережно касается моего лба и нежно и плавно спускается к затылку, за которым следовала холка, стоявшая от недостатка воды. Я смотрю на неё и одновременно – мимо же. Мне было так плохо… Мои глаза невольно увлажнились. Да, я зарыдал, несмотря на то, что рыдать мне было нечем. Обезвоживание не спешило покидать моё истерзанное тело. По моим венам текло нечто из иголки, вставленную в мою правую лапку. Её перед этим не раз брили, и я видел сероватую кожу. Но мне стало уже всё равно. Всё, чего я отчаянно желал – это освобождения от этого угнетающего состояния. Я не заметил, как мне сменили катетер, надели очередной подгузник и уложили в коробку. Лицо Оли аж покраснело из-за перенесённых чувств. Эх, она сама меня обрекла на эти муки, чего ей реветь? Как же она утомляет своей нелогичностью и нервной натурой.
Не знаю, что произошло, но дома я не успел толком очнуться, но уже чувствовал небольшой прилив сил и даже намёк на забытый за столько дней аппетит. Мне в миску налили свежего холодного молока. Я немного отхлебал его, невзирая на ощутимую тошноту. Впервые за эти долгие дни и добровольно! Рядом с молоком мне постелили лежанку, но я полежал на ней совсем недолго. Спать как-то не тянуло, что неудивительно после стольких отсыпаний за последние несколько дней.
Правда, я всё так же едва держу равновесие, и поэтому падаю на попу через раз. К тому же эти чертовы подгузники и так меня нервировали, поэтому я стал пытаться от них избавляться, за что получал предупреждающее от Оли: «Эй», что означало «Только попробуй!». Но я пробовал; с каких это пор я слушаюсь кого-то? Мне хватало ума уходить из поля зрения Оли, чтобы впиться зубами в липкие боковушки. Не будет же она всегда сидеть и наблюдать за мной, ведь есть же у неё свои дела. При ней я пил молоко, лежал на лежанке и подрёмывал. В общем, усыплял бдительность.
Затем ко мне вернулся голос, и по мнению домашних, не очень вовремя. Все улеглись спать, только Оля не смыкала глаз, глядя в мою сторону.
Я к тому времени продолжал носиться с идеей скинуть это безобразие на попе. Хотя нет, вру. Иногда я укладывался спать, но постоянно вскакивал и присматривался, уж не следит ли кто за мной. Только после этого я приступал к сложной миссии скинуть с себя балласт. Но Оля в эту ночь продолжила доказывать, что она сама бдительность, что было ей несвойственно. Она постоянно ловила меня за неугодным, по её мнению, занятием и срывала мои робкие попытки на корню. В общем, к утру она не сомкнула глаз, а я остался при своих труселях.
К концу первой половины следующего дня я таки добился своего. Правда для этого мне пришлось залезть под диван и совершать там свои акты освобождения, право на которое закреплено в какой-то там Конституции. Учитывая захламлённость и гору пыли, то я тот ещё самоотверженный борец.
Затем за памперсами последовал противный катетер. Ишь чего! Себе вставляйте эту гадость, а мне она ни к чему. Конечно, было не очень приятно вытаскивать из воспалённого места, но и ходить с ним уж никак не хотелось.
Конечно, впоследствии я получил за это многочасовое нравоучение. Но мне было всё равно. Единственное, в чём мы сошлись, так это в еде. Никто и никогда так не радовался при виде меня за поглощением пищи. Да и я сам был доволен этим. Меня не тошнит, не распирает, боль уже утихает. Практически заново родился, чтобы жить дальше. И кажется, больше к тому дяде я больше не попаду.
Мне пытались омрачить сладость того времени насильным кормлением каши и супов. Но я, несмотря на неохоту, позволял наполнять мой желудок, ведь он стал особенно капризным и бурчал чаще прежнего. А потом всё сошло на нет, и поэтому я решил, что не стану утомлять подробностями, как это происходило.
Жизнь номер пять. В четыре года появляется самая любимая кошка в моей жизни
Серая красавица с ореховыми наивными глазками в небольшой коробке из-под обуви. Да она и сама не особо могла похвастать размером, так как от роду ей было не больше двух или трёх месяцев. Против моих приличных четырёх годов это целое ничто. Она же только вчера сосала мамину грудь, а сегодня сидит передо мной и тремя двуногими, и мы ей совершенно чужие. Сказать, что я был заинтригован появлением неожиданной гостьи – значит ничего не сказать. Тоже перепуганная, как я в своё время. Правда, при виде меня она не так сильно страшится, как это было с Люськой. Она не лезла никуда и не пищала в укрытии, испытывая терпении окружающих. Просто бросала удивлённые взгляды на всё, что попадалось в поле зрения. Что-то мне подсказывало, что свою маму она давно не видела.
Но на первых минутах моё пристальное внимание слегка смущает её. Затем она понимает, что я не склонен обижать маленьких созданий, и начинает озорничать. Правда, не со мной, а с Олей. Хотя разве должно было быть не наоборот? Она же большая и громкая, не то что я – пищащее дитя. Меня начинало задевать, и я стал кружиться вокруг дивана, на котором стояла коробка с ней. Я больше всех на свете заслужил чести принимать столь почётных гостей, нежели какие человеки. Наконец-то котёнок обращает свой взор на меня. Её достают из коробки и ставят на пол. Когда она оказалась совсем рядом со мной, я несколько ошалел от радости. Во мне проснулось забытое: вернулась страсть к играм и проказам. Кошка, видимо поняв, что я безобидный, стала заигрывать со мной. Повертев вокруг да около, скрепляя знакомство, мы стали гоняться по комнате. Ух, мои кости будто затрясло; сказывался в общем-то лежачий образ жизни. Прозвучит странно, но каждым кругом энергии во мне только прибавлялось. Пока мы останавливались передохнуть на несколько секунд, я успевал с восхищением отметить про себя, что в ней нет глупого страха, зато умом щедро наделена. Люська на её фоне просто меркла. Я наслаждался каждой секундой во время наших увлекательных игр наперегонки.
Женщина, которая принесла её, сказала, что пусть пока побудет у нас. Ух, как я обрадовался такому предложению! А то понимаете ли, скучно одному среди двуногих. Они-то хорошие, но всегда хочется общаться и с тем, кто тебе подобен. И мы продолжили свои игры. Затем мы подкрепились вкусненьким, принесённым той женщиной. Эту ночь я снова встречал не один, как и утро. Затем и новый день… Жизнь начинала обретать новые краски, одна ярче другой. Никакого тебе пассивного времяпровождения на кровати, удивляясь странному поведению двуногих. Никаких тебе нравоучений с больной головы на здоровую… Перечислять я могу долго. Во мне действительно долгое время царил старик, которому лишь бы поесть и поспать. Думать о том, что кошка у нас поселилась на несколько дней, совершенно не хотелось. Я старался ловить каждый миг радости. Кошка со своей стороны тоже начала проявлять не просто дежурный интерес ко мне. Видимо, я ей очень понравился, потому что вскоре она всегда следовала за мной верным хвостиком.
Но зря я слегка волновался о временном пребывании кошки в моей квартире. Её хозяйка, с ужасом заметив, что она дерёт всё, что видит, ест как не в себя, и, о ужас, ходит под ванну, начала говорить, что она может ещё остаться у нас. Ведь у неё ремонты, а девочка пусть побудет в спокойной обстановке. Мне ее слова показались неискренними. Впрочем, мне жаловаться было грех, ведь я этого желал. Не хотелось снова испытывать те эмоции как тогда, когда Люську отдали в чужие руки. Наше совместное общение приносило друг другу незабываемые минуты веселья и восторга. Ей ничего не стоило вылизать мне голову, как моя мама – в своё время. И самое удивительное, я мог бегать по квартире даже спустя три дня, потом неделю и так далее. Хозяйка кошки не спешила забирать её, и мне начинало становиться ясно, что она и не заберёт. Мне не в первой сталкиваться с тем, как люди говорят одно, а делают совершенно противоположное. Или не делают вообще. Если Собака (так её звали из-за непомерного аппетита) и поняла, что никто не станет её брать к себе, то вряд ли расстроилась. Ведь иначе нам придётся расстаться, а кому этого хотелось?
Я выматывался от игр с Собакой, и поэтому мне было совершенно не до двуногих. Собака оказалась очень активной девочкой, и энергий в ней хоть отбавляй. Наверное, виной тому был не только юный возраст, но и каша, которую она уплетала с большим удовольствием. Фу, как её можно есть, ещё и добровольно, будто это кусок свиной ветчины.
Её якобы хозяйка уехала к себе домой перед самым новым годом, то бишь спустя три месяца после появления моей любимой зазнобы. Конечно, речи о том, чтобы сдержать данное ей слово, не было. Что и требовалось доказать. Но зато я окончательно расслабился, поняв, что Собака никуда не денется от меня. Она вообще не горевала по той, которая её купила и толком не общалась с ней. Да и были ли причины? Она привыкла к нам, ко мне, к этой тесной квартире… Глядя на красивую мордочку этой брошенной девочки, не удерживаюсь от того, чтобы обнять её. Так я выражал любовь к ней. Большую, светлую, необъятную.
***
– Ой, а это предполагается есть? – думал я, принюхиваясь к еде, щедро наваленной в мою миску. Опять каша какая-то. Фу, сами ешьте свою кашу, мне давайте что-то поинтереснее! Но потом понял, что в ней что-то наколочено. Только озарение в мою светлую головушку пришло слишком поздно: Собака уже полностью погрузилась в мою порцию. Я поднимаю голову и смотрю на её миску: она сверкала первозданной пустотой. Да, ест за двоих она потрясающе.
– Смотри, Шева, как кушает твоя подруга! Пока ты думал, она всё съела. – Подначивала меня Оля, полагая, что её слова заденут меня за живое. Какая наивность! Вообще-то не такой я уж и голодный. Пойду воды попью. И подожду, когда кто-то из двуногих сядет подкрепиться. Они обычно едят очень вкусное, вот и выпрошу у них.
И вот Собака, прикончив мою порцию, подбегает ко мне. Да, кажется, я свет в её жизни. Любит меня, чертовка. Я приступаю к вылизыванию шёрстки, как своей, так и её.
***
За окном стояла унылая зима со своими снегом и холодом, из-за которой не посидишь на балконе в поисках впечатления и свежего воздуха. Дурацкие блестящие игрушки с колючим растением убрали с глаз долой. Любимая Собака продолжает творить всякую дичь. Мне кажется, её не сильно любят. Старшая двуногая говорит о ней ровно то же, что и о Люське. Только почему-то на этот раз никто не спешил меня лишать компании. Кажется, теперь мне можно расслабиться и не думать, что у меня отнимут сие золото.
Мне бы радоваться, что обрёл таки постоянную компанию, но моё здоровье начало подводить. Опять знакомые до боли трудности с туалетом. А я-то надеялся, что этого больше не случится. Зря что ли мне пришлось пережить почти недельную экзекуцию у доктора по зверям? Однако у моего организма оказалось другое мнение на этот счёт, раз соизволил вновь напомнить проклятым приступом. Наверное, хозяйка разделяла мои надежды, потому что она со страхом наблюдала, как я лежу, полуживой от недомогания. Зато Собака рядом бежит и не понимает, что происходит. Её выразительные глаза показывают сложную гамму из чувств, донимавших внутри неё. Она с удивлением смотрела на меня, когда я кричал в туалете, не в силах освободиться от ранее поглощённой воды. Или когда я лежал, не реагируя на её игривые поползновения.
Иногда она укладывалась рядом и пристально смотрела. Как же я завидовал ей! Она могла есть, пить, баловаться и так далее. Конечно, она не могла поверить, что её верный друг не проявляет никакого желания бегать по квартире, как ужаленный. Самое худшее – она могла брать и вылизывать меня, а мне так хотелось, чтобы меня не тревожили лишний раз. Я кричу и стараюсь отворачиваться… Дошло даже до того, что мне приходится прятаться от неё под старым знакомым диваном. И она, если и приходит туда же, то тут же покидает.