К её возращению мне дали имя Шева, в честь кого-то там, кто мячи гоняет по траве за миллионные гонорары. Странное такое чувство. Для мамы и брат ты был таким себе безымянным, а тут надо чтобы как-то звали. Но в общем-то мне было всё равно, не псина сутулая и то хорошо. Но надо заметить, что звать меня чаще будут как угодно, но не Шевой. Эта кличка чисто для формальности.
Короче, тоска по бывшему дому потихоньку покидала моё сердечко. Кормят, кто-то играется, и вовсе не так страшно, как я себе представлял в первый день. Галя – мама Оли, и тоже не такой страшный человек, хоть и несколько грозный. Именно она обеспечивает меня едой. Хоть не всегда такой, как мне хочется, но и ладно.
Правда, ещё меня иногда ругают за то, что я писаю не туда. Эх, я же не специально, то получается само собой. Вот сидишь себе или лежишь, и бац, приспичит так, что мама не горюй! А потом выслушиваю поток ругательств в свой адрес.
В попытке произвести на этих больших существ хорошее впечатление, я ещё на второй день решил сходить на миску, куда нарвали газетных листов. Стояла она сбоку ванны сразу у двери. В моей крошечной головушке оказалось достаточно извилин, чтобы понять, что да как. Вроде им понравилось, говорят, что я – удивительный кот, раз не требую какой-то там песок. А то! Я ещё и на дудке играть могу! Шутка, конечно же. У меня же лапки. Я разве что могу гонять её при наличии желания, но это же не одно и то же?
***
Помните, я говорил о миске, куда я хожу по-маленькому? Если нет, то читайте предыдущий абзац. Короче, прошло два месяца. Мне так и продолжали рвать газеты, которые я удачно разметал по всему туалету. За что выслушивал в свой адрес, что надо быть куда аккуратнее. Ой, всех и вся слушать – так скоро с ума сойдёшь. Но больше мне доставалось за порчу кресел. Спал себе такой, затем встаю и того, не отходя от места… Что я не слушал в свой адрес. Но это было выше меня. Да, это по-прежнему случается. Двуногие думают, что я так шкодничаю. Но оно само получается, жаль, что они этого никак не хотят понять. Так и учимся уживаться друг с другом. О прошлом доме я почти не вспоминаю. Теперь у меня другая мама, правда, довольно глупая и странная. Это, если вы ещё не догадались, Оля. Именно возле неё я мог чувствовать покой, хотя ей совершенно не нравились мои хулиганские, на её взгляд, проделки. Но зато было видно, что меня любит.
Не опять, а снова я заболтался. В гости зашёл мой прежний двуногий. Я по-прежнему таил на него сильную обиду за то, что он обрёк меня на жизнь без мамы. Я бегал рядом и делал вид, что не замечаю его. Мало ли кто ходит тут; эта квартира просто проходной двор, и я нисколько не преувеличиваю. Вот в этом не было столь сложного – игра, которую я вёл сам с собой, действительно, увлекала с головой. Иногда и Оля присоединялась ко мне в развлечениях, водя верёвкой то туда, то обратно. Её кончик взбудораживал мою кровь в жилах, и я с удовольствием гонялся за ним.
Двуногий сидел довольно долго, болтая с Галей о всякой ерунде. И затем, знаете что? Ни за что не угадаете, клянусь своими усами! Он встаёт, идёт в туалет к моей миске. Я от такой наглости поплёлся сзади. Мало ли что ему вздумается, так что быть начеку – одна из моих священных обязанностей. Он снимает свою рубашку и кладёт её прямиком в миску. Я таращусь со стороны при виде этого неожиданного безобразия. Он любовно смотрит на миску, словно только что сбылась его мечта. Что касается меня, то я воспринял это как вызов: я подошёл к бортикам (тогда они были для меня слишком высоки), принюхался… О, да! Запрыгиваю внутрь, царапаю бортики и усаживаюсь, нисколько не смущаясь. Моя великолепная мордочка очень сосредоточена, будто я решаю судьбу всего человечества. Рубашка с жадностью впитывает собранное во мне добро в виде выпитой за день воды и молока. Встаю, осматриваю результат своих утомительных трудов. Огромное пятно изрядно потешило моё самолюбие. Немного снова поработать коготками по бортикам, и можно выпрыгивать. Однако мой бывший двуногий нисколько не расстроился, когда я от души «излил душу» прямо на его глазах. Он тут же ушёл, гордый своими никому не понятным поступком. Даже мне стало ясно, что более странного поведения не каждый день увидишь. Галя очень долго хохотала с этого чудного зрелища. А ещё дольше рассказывала об этом каждому второму встречному, если не первому. И Оля, не видевшая тогда сей картины, тоже разделяла с ней веселье. На ту рубашку я ходил ещё несколько раз, а потом давал понять, что её время истекло. Она и так не могла похвастаться чистотой, а уже после моих дел – тем более. Пахла и не успевала высыхать – так себе удовольствие мочиться на неё. Но вместо неё требовалось положить что-то другое. Её убрали, и миска осталась пустой ввиду того, что не нашлось замены. В расторопности моим двуногим не откажешь, что уж. Хоть я никогда не ходил на пустой лоток, но слышать гневные реплики по поводу луж мимо лотка мне совершенно не желалось. И я сел так, решив, что ничего страшного не произойдёт. Да, никаких клочков газет, ни песка, ни даже тряпки. Нельзя сказать, что меня переполняло чувство дискомфорта. Разве что намочил задние лапы и кончик хвоста. После по традиции царапаю бортики и выскакиваю прочь. За мной на полу остаются заметные следы от задних лап. Когда двуногие увидели, что случилось, долго приходили в себя от изумления. Их медлительность привела к тому, что они убедились, что я не нуждаюсь в наполнителях, ни тем более в клочках газет и тряпках. И с тех пор моя миска всегда зияла пустотой, в ожидании моих «дел». Хоть и меня смущали мокрые лапы и следы после них, но было приятно думать, что двуногие восторгаются моим умом. И так же не радовались, ступая на мокрый участок ковра в комнате. Так мы и жили.
***
Ох, этот дразнящий запах, лишавший покоя мой бездонный животик… Сначала сырая рыба, теперь жареная. Я бегал за Галей по пятам, выражая громким мяуканьем свои требования. Конечно, она угощала меня куском за куском. Но мне всё было мало, будто желудок пробивал очередное глубокое дно. Почему-то именно рыба будит во мне обжору, хотя другое я ем гораздо в меньшем количестве, и часто не доедая. Таковым было моё гастрономическое наваждение. Я уже сбился со счёта, когда поглощал очередной кусок. Даже многочисленные кости, причинявшие мне боль при жевании и глотании, не мешали мне безумно набивать брюхо.
Кажется, наконец-то я наелся после очередного кусочка рыбы. Сначала мне было очень хорошо; я облизывался, так, что чуть не стёр свою морду. Проходит немного времени; ничто не предвещает беды. Ваш покорный слуга лежит себе на кухонном стуле со спинкой, да горя не знает. Затем вдруг мне стало очень нехорошо: слабость, боль в желудке, тошнота… Между резким ухудшением самочувствия и рвотой прошло всего ничего. От паники я вою, уставившись на спинку стула. Впервые я понял, что моя жизнь пошла на счёт, когда я едва не захлебнулся жареными костлявыми карасями, щедро вылезавшими наружу через рот. Ну, не совсем ними, но они выходили из моего горла, как будто им что-то не понравилось в желудке. Опа, теперь спинка зелёного стула в этой противно пахнущей жиже. Двуногие кричат и ругаются. Я, обидевшись, прячусь под диваном. Не понимаю я их. Мне самому плохо, а они меня поносят на чём свет стоит. Такое чувство, что скоро меня будут ругать даже за то, что я смею открывать глаза.
Это вроде должно было меня чему научиться: ну, рыбу не есть, раз она рвётся обратно. Или хотя бы не обжираться до одурения. Ничего подобного: я ел, ем и буду есть. Она же такая вкусная!
***
Большая спина перед моими глазами. Затем на верхней части вижу нечто серое и волнистое, немножко напоминающее мой несравненный хвост. Мой взгляд цепляется за эту штуку, которая всё время движется в стороны.
– Ну что же ты медлишь? Поймай меня сейчас же! Ты должен! Или тебе слабо, а? – будто этот виляющий туда-сюда хвостик дразнит меня тоненьким голоском, как у мыши. Я зажмуриваюсь, чтобы лучше прицелиться в это неугомонное чудовище; ишь, смотри, оно кидает мне вызов. Кому? Это мне, величайшему охотнику? Нарастающее напряжение в туловище, лапы тоже принимают боевую готовность… Война значит война.
– Ай, отпусти меня сейчас же!
Я ошарашенно отпускаю этот наглый до безобразия хвост, и едва не провожу когтями по спине. Они цепляются за ткань футболки. Упав на пятую точку, я с недоумением уставился на источник вопля. Это уже кричала старшая двуногая, хватаясь за этот самый пучок, собранный из волос. Оля сидит рядом и ржёт, что едва за живот не хватается. Ой, она же видела, как я готовился к нападению. Но не остановила. Старшая меня отчитала, расписав в красках, что это было знатно больно, а значит, впредь мне надо следить за своими шалостями. Я виновато выслушал и пошёл восвояси в свой укромный уголочек под диваном, где становилось всё меньше места. Если я сказал бы ей, что хвост действительно со мной разговаривал, то она не поверила бы. Жизнь так несправедлива, что плакать хочется… О, маленький шарик!
***
Оля сидит теперь постоянно дома, что не может меня не радовать. Это же вдвое больше шансов получить кусочек чего-то вкусного, а также – игры, во время которых я порядочно сбрасываю пар. Правда, она не всегда в восторге от них. Её руки постоянно превращаются из безукоризненно белых в конечности с кровавыми полосами. Если верить её словам, то я делаю ей очень больно. Но тем не менее, она постоянно давала мне свои руки на расправу моим зубам и когтям. Ничего не понимаю, но с удовольствием применяю свои орудия, дарованные самой природой.
Вдобавок я уже вполне уверенно лежу рядом с ней на кровати. Благо, и подрос прилично. Я теперь едва умещаюсь и на двух ладонях. Так что никому меня не раздавить. Кажется, и она растёт вместе со мной. Вон уже щёки лопаются.
А ещё я очень люблю залезать носом в шуршащие пакеты, которые Галя приносит по вечерам. От неё веет такой приятной прохладой, но я быстро переключаюсь на ношу. Из пакетов источается аромат от чего-то более интересного.
– Ну дай вытащить продукты! – ворчит Оля, доставая по очереди продукты. Легко сказать! Слышать запах вкуснейшей ветчины, и уже желудок вытанцовывает чудные па. Слюна течёт, а голова нещадно тяжелеет. Как только она сама не набрасывается на так называемые деликатесы?
– Дай сейчас же на зуб! – отвечаю ей, таращась вовсю на желанный кусок в её руках.
И никогда мне не давали сразу же. Постоянно выслушивал, что надо раздеться, выложить, перевести дух прочие банальности. Невдомёк им, что я АДСКИ ГОЛОДЕН. Да, я в конце концов получал что-нибудь пожевать, но какой ценой. Был бы я президентом, то издал бы указ, что котикам всегда надо сразу же давать кусок ветчины или рулета, а не тянуть резину, испытывая небезграничное терпение. Кошачья доля и так нелегка, эх. И снова мой нос случайным образом оказывается в пакете.
Омрачило меня в тот период вот что: это был обычный серый день. Но у меня они, конечно, полные приключений и веселья. Только дверь на балкон постоянно закрыта, а если её открывают – на меня дует холодный воздух. Брр. Пойду батарею обниму крепко-накрепко… Ладно, о чём это я? Ах, так вот. День был совершенно непримечательный, как я уже говорил. Я скакал себе, гоняя комок из бумаги. Путаясь под ногами в количестве четырёх пар, тем самым сильно рисковал быть затоптанным от макушки до пят. Но мне всегда везло.
И тут как загремит! В окне засверкало, и я, себя не помня, юркнул под диван, как в тот первый день. Вы будете смеяться, но даже эти разноцветные огни в ночном небе полутора месяцем назад так меня не напугали. Того грома больше не было слышно, и я с опаской стал вылезать из укрытия. Ничего не изменилось. И судя по лицам двуногих, их тоже это задело за живое. Они, конечно, не испугались, но обсуждали в возбуждении.
– Да, впервые за свою жизнь вижу, чтобы в феврале гремел гром! – твердит Галина, глядя на остальных. Оля куда-то собиралась с недовольным лицом, словно её на каторгу отправляют. Да, завтра она уйдёт на несколько дней.
Именно тогда до меня дошло, что очень скучаю по ней. Настолько привык к её назойливому вниманию и глупой болтовне. Но к счастью, после тех дней она очень долго не отлучалась так надолго, из-за чего я не редко ловил себя на мысли, что её стало слишком много в моей жизни. Вот такие противоречия меня раздирали.
***
В порыве вечного желания перекусить вкусненьким, я с утра до ночи бегал по квартире. Мне давали недостаточно много, чтобы я мог не думать о вкусных штуках. Побегаешь то тут, то там, поспишь пару часов, поглазеешь что да как – как тут не желать подкрепиться? Мне нужна энергия, чтобы и дальше продолжать столь неблагодарную исследовательскую работу по всему дому. Только никто не понимал меня, лишь приговаривали это своё вечное «Кыш».
И вот однажды одной скучной глубокой ночью, когда спали абсолютно все, даже Оля, я присматривался к большому белому длинному ящику на кухне, который время от времени что-то бурчал себе под нос. И днём и ночью не спал он, доблестно сохраняя в себе продукты разного рода. Разве что часть из них миновала его внутренности. Кладут двуногие туда всякое, чтобы вытащить потом. Странная логика в их действиях, не находите? Еду надо есть, ведь так? А они её зачем-то прячут… Зачем?
И вот тут меня осенило… Они же прячут вкусненькое от меня! Посудите сами. Не раз они доставали из этого шумного ящика кусочек чего-то и давали мне. Вот же дураки, давали бы всё сразу, чтобы мне не пришлось слушать ещё бурчание своего желудка. Даже во сне я слышал залихватские песнопения внутри меня. Ну уж нет! Надо показать, что это они очень зря так поступают со мной! За окном потемнело: то потухла лампа на фонарном столбе. Свет от неё немного попадал и на кухню, освещая угол с умывальником. Но моё зрение не нуждалось в помощи, так как редкие звезды в ночном небе за неприкрытым окном ясно освещало всё самое нужное. Я же не Оля, для которой темнота – худший враг. При упоминании сей двуногой самки крота заболел мой хвост, случайно встававший жертвой при её походах вслепую по квартире. Когда-нибудь она меня точно раздавит, даже не намереваясь так поступить. Интересно, мне в таком случае присудят премию Дарвина?