Креветошный корпус

Словно иней, сердобольный смех

Славно валится на…

на…

на РУССКОЕ ПОЛЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ

Е. Летов

Пролог

00 001

Над Белым морем расстилается туман. По Соловкам бредёт колонна. По краям колонны – автоматчики, некоторые с собаками. Красные околыша фуражек блестят кокардами. Злые лица конвойных блестят потом.

– Не отставать! Не растягиваться! – разносятся крики над святым островом.

Колонна бредёт молча. Только шарканье босых ног по грунтовке. Такое, будто ползёт гигантская змея. И хриплое многоглоточное дыхание. Наверное, так дышат драконы.

Из-за пригорка на колонну набегает высокий проволочный забор. Колючепроволочный. И ворота в заборе колючие. Как глаза вертухайских собак. Над забором вывеска "ИБП ЦК КПСС имени 20-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции Ордена Трудового Красного Знамени Креветочный завод".

– Стой, раз-два! – рычит конвойный.

00 002

Закат. Грозный, кровавый.

В карантинном бараке после ужина выбирали старосту. Поначалу никто не хотел должности, но когда узнали о доппайке, сразу поднялся гвалт. Карантинные уже в первый день сумели сделать выводы о рационе в лагере. Кормили скудно.

На табуретку посерёд барака влез Мочловин.

– Товарищи! – начал Мочловин.

– Тамбовский волк тебе товарищ! – заорал на него Волов.

– Друзья, дайте сказать человеку, 10 минут осталось!

Выборы надо было закончить к 21:00. Иначе… Это многозначительное "иначе", сказанное старшиной карантинной зоны, не предвещало ничего хорошего.

Казалось бы, напоминание о быстротечности времени должно бы отрезвить заключённых, но нет. Гвалт поднялся такой, что невозможно было разобрать ни слова. Шумиха была прервана всё тем же карантинным старшиной, внезапно появившимся на пороге барака.

– Тихо, – спокойно и уверенно рёк старшина.

Барак повиновался.

Люди с тоской смотрели на хмурящего брови старшину. Ужас плескался в глазах зеков. Все боялись, что "иначе" наступит сейчас.

– Мы выбрали… меня… – тихо-тихо подал голос Мочловин.

– Да ты чё? – улыбнулся старшина.

– Д-д-да… – Мочловин начал заикаться.

– Вы его выбрали? – обводя взглядом барачных, вопросил старшина.

Ответом ему было энергичное кивание всех без исключения.

– Вот и славно. Через 5 минут отбой. Все по нарам.

Зеки, прирученные повиноваться без долгих разговоров, прыснули врассыпную, толкаясь и падая. Но через пять минут все лежали по местам.

Для 150-ти человек так закончился их первый день пребывания на креветочном заводе.

Сезон 1 Генератор 1

01 001

В 5:00 двери барака распахнулись от удара вертухайского сапога.

– Подъём, смОродь! – рожа вертухая в чине сержанта покраснела от натуги.

Зеки зашевелились и начали слезать с нар. Нары были трёхэтажные, и одна дамочка, спрыгивая, подвернула ногу.

– Построиться! – вертухай не снизил тона ни на полдецибела.

Зеки выстроились посередине барака вдоль жирной белой линии.

– По росту!

Началась недолгая возня. Зеки примерялись, перестраивались около 5-ти минут. Вертухай пялился в секундомер.

– Норма на построение – одна минута, – уже тише, но всё также грозно молвил вертухай. – Староста, ко мне с докладом!

Мочловин вышел из шеренги и просеменил к сержанту.

– Сомкнуться, – сказал вертухай, не отводя прямого и бритвенно острого взгляда от Сергея Михайловича.

Шеренга сомкнулась.

– Так, чтобы вы понимали: все строятся по росту, время на построение – 1 минута, каждая секунда задержки – штраф 10 килограмм, староста подходит к разводящему и докладывает обстановку, после доклада встаёт слева от меня лицом к строю. Я внятен?

Шеренга по-бараньи кивнула. Никто не осмелился отвечать. Мочловин, остановившийся в двух шагах от сержанта, начал лепетать.

– Осмелюсь доложить… ночью происшествий не происходило…

– Разойтись. Готовиться к завтраку. Староста, за мной на выход. Без вещей, – вертухай чётко развернулся на 180 градусов и строевым шагом двинулся к выходу. – Не отставай, тля!

Мочловин и не думал отставать. На полусогнутых, сгорбившись и шмыгая носом, он плёлся за сержантом. В глазах его читались безмерная тоска и дурные предчувствия.

01 002

Мочловина не били, не пытали и не пытались расстрелять. В небольшом бревенчатом домике (на двери табличка "Штаб") ему дали подробный инструктаж поведения и распорядка дня. Заставили повторить наизусть 3 раза и отпустили в сопровождении всё того же сержанта.

Когда они возвращались в барак, ветер подул со стороны рабочей зоны лагеря. В нос Мочловину ударила невероятнейшая вонь. Он даже не сразу определил, что пахло тухлой рыбой. Судя по интенсивности запаха, тухлятины было несколько тонн. Мочловин поморщился и закашлялся.

– Привыкай, – буркнул вертухай и продолжил, видя немой вопрос в глазах визави, – известный запах, по профессии.

В бараке Мочловин, следуя полученным инструкциям, назначил себе трёх помощников. Помощники определили десятников. Организовали построение, и в части, касающейся, было доведено до сведения. На Заводе им. 20-ой Годовщины оргвопросы решались очень быстро. Никому не хотелось дожидаться оргвыводов. Научены.

День шёл неторопливо. По расписанию: завтрак, прогулка, обед, медосмотр, прогулка, ужин. Всё бы ничего и даже неплохо, но ВОНЬ. Ветер утвердился, и вонь сводила с ума.

На прогулке зеки гадали, чем занимаются в рабочей зоне. Из-за двухметрового дощатого забора не доносилось почти никаких звуков. Редкое позвякивание, типичное для сельской местности, да лай собак, также привычный для означенной местности. Спрашивать у охраны никто не осмелился. В ГУЛаге вообще не принято было задавать вопросы начальству. К вечеру ветер стих, стихла и вонь.

В 22:00 в барак зашёл дежурный и объявил отбой.

01 003

Новое утро родило некую странность. Подъём и построение прошли по регламенту. А вот завтрак. Завтрак был необычен. Сначала всем выдали по две пилюли. А потом вместе с овсянкой, овсяным хлебом и подсолённой, пахнущей водорослями водой выдали по кусочку мороженого фарша. Тухлого фарша. И дежурный сержант контролировал употребление пилюль и фарша. Зеки удивлялись, кривились, морщились, но ели. Первый же попытавшийся уклониться от странной обязанности был раскритикован сержантским сапогом. Больше возражений не следовало.

На прогулке одуревший от запаха тухлятины Мочловин вспомнил свой Трест. Свою "стенушку", так он звал стенгазету.

Вообще история Мочловина довольно примечательна, и следует её рассказать. Работал он в Тресте. Все его так и называли: "Трест". Чем Трест занимался, Мочловин не знал, да и не желал знать. Мочловин шёл по идеологической линии. Он был редактором стенгазеты. Целыми днями он носился из кабинета в кабинет большого пятиэтажного здания в центре Нижнего, собирал слухи, сплетни, манифесты, декларации, распоряжения, обоснования и пр. и др. После обеда он шёл в "Красный уголок", где его ждали вряжённые им в редколлегию две девушки. Катя и Таня. Выдавал им бумагу, перья, тушь, краску и свои наставления. Работа закипала. К концу рабочего дня, перепачканные краской и тушью, Катя и Таня шли к стенду в холле и вывешивали новый номер "стенушки". Старый они аккуратно сворачивали и относили в архив. Несгораемый шкаф в "Красном уголке". А потом шли сверхурочно выполнять послеобеденную норму. Мочловин же шёл в столовку ужинать.

От приятных мыслей о столовском ужине Мочловина отвлёк бой в рельсу. Пришло время обеда. И на обед опять давали пилюли и мороженый тухлый фарш. И на ужин. И с каждым разом кусочек фарша становился всё больше. А мысли Мочловина о трестовской столовой всё грустнее.

После отбоя он по старой привычке подумал: "Как там наша стенушка?", но вспомнил, где он, и внезапно уснул.

01 004

Минула неделя, и на седьмой день в карантине начала назревать буза. Дело в том, что кубики из тухлого фарша превратились в параллелограммы, которые постепенно увеличивались в длину. А вот объём овсянки и хлеба уменьшался. Т.е. по весу пайка была той же самой, но тухлецы было уже в половину от общего количества. Люди начинали роптать. Всеобщее раздражение выразил некто Рыбников.

– Да что такое в самом деле?! Они хотят нас вообще одной тухлятиной кормить?! Такими темпами через нед…, – прерванный ударом в солнечное сплетение, он замолк и пытался вздохнуть.

– Васин! – заорал сержант, оборачиваясь к двери.

С улицы вбежал крепкий вертухайчик, схватил Рыбникова за шиворот и уволок за дверь.

– Кого-то ещё не устраивает пища? – сержант ухмыльнулся.

Народ безмолвствовал. Мочловин боязливо огляделся и вспомнил день ареста.

В тот день он, как обычно, бегал по тресту, собирая новости. Одна новость была удивительно подсудна. В левом крыле третьего этажа по правой стороне во всех пяти кабинетах не оказалось ни одной кочерги. Печи были на месте, дрова на месте, всё было, а ни одной кочерги не было. То ли вредительство, то ли воровство, то ли шутка. После обеда Мочловин, как обычно, забрал Катю и Таню и занялся "стенушкой". Всё шло своим чередом: Катя рисовала, Таня каллиграфически писала. На заметке о вредительстве на третьем этаже Таня споткнулась.

– Сергей Михалыч! – позвала она Мочловина.

– Да, Танюша.

– Сергей Михалыч, вот у Вас тут написано, что не хватает пяти кочерг…

– И что? – удивился Мочловин.

– Так нет такого слова "кочерг", – улыбнулась Таня.

– А какое есть? – ещё больше удивился СМ.

– Ну, это… как его…, – Таню застопырило.

– Кочерёг! – подала голос Катя.

– Да каких "кочерёг", – возразила Таня.

Минут 10 препирались и пытались склонить треклятую кочергу, но не получалось. До четырёх получалось, а больше нет.

– Так, хватит! Пиши "кочерг", и дело с концом, – решил закончить дискуссию Мочловин.

– Да ни в жизни, – отрезала раскрасневшаяся в пылу спора Таня.

– Что такое? Бунт? – выкатил глаза Сергей Михалыч.

– Я н-н-не могу. Это против правил… – в голосе Тани послышалась неуверенность.

– Смоги! – уже почти орал Мочловин.

Катя тихонько передвинулась к выходу.

– Не смогу, – упорствовала Танюша.

– Это что? Выпад?! – угрожающе заревел Мочловин.

– Нет. Но я так не буду.

– Будешь, тварь! – Мочловин зарычал и сделал шаг к Тане.

Катя оторопело созерцала драму.

– Как Вы смеете так со мной разговаривать? – в голосе Тани прорезался металл.

– Очень даже смею, – Мочловин сделал ещё шаг и левой рукой схватил кочергу, что стояла у печки.

Катя взвизгнула и выпорхнула за дверь. Таня невероятно расширила глаза и открыла рот, чтобы закричать. Мочловин взял кочергу в обе руки. Подойдя к Тане, он приставил кочергу к её горлу, опрокинул её на стол и начал душить. Таня извивалась под ним, но он держал её локтями и коленями. И давил, давил, давил. Глаза Тани закатились, дыхание прервалось. И в этот момент в редколлегию ворвались Катя и двое счетоводов. Крепкие парни оттащили Мочловина от задыхающейся Тани. Дали по почкам. Сергей Михалыч осел на пол.

На полу он просидел до приезда милиции. По заявлению Кати его отвезли в отделение. Туда же прибыла из травмпункта оклемавшаяся Таня и тоже написала заявление. Мочловина отвезли в Бутырку. Через три дня его вызвали на допрос. На полу у стены кабинета лежал архив "стенушки". Мочловин удивился.

– Вы редактор? – с порога спросил следователь.

– Да…

– Отлично! Так и запишем.

Ничего не понимающий Мочловин расписался в протоколе с одной строкой. И был удалён в камеру. Через неделю был суд. И судили его не за Таню, а за стенгазету, в которой он восхвалял врагов народа: Бухарина, Зиновьева, Тухачевского и пр. Суд был скор и суров. Аргументы насчёт того, что восхваляемые на тот момент занимали высокие должности, не работали. Хвалил врага народа? Получи 15 лет. Катя с Таней получили по 10.

Мочловин передёрнул плечами и продолжил приём пищи.

01 005

Начало второй недели ознаменовалось тотальным и, елико возможно, полным медосмотром, в честь которого отменили прогулки. Мочловина отправили в медчасть последним. Он стоял в коридоре в компании ещё 10 заключённых и тяжело вздыхал. Из всего, что он слышал в Бутырке о ГУЛаг-е, ежедневные медосмотры были самой вопиющей неправильностью. Дойти до лепилы для зека было сложней, чем получить УДО. Даже совместное содержание мужчин и женщин было менее странным.

В коридоре остались двое. Сам Мочловин и десятник Рыбников.

– Михалыч, а ты знаешь, что у тебя фамилия английская? – внезапно спросил Рыбников.

– Почему английская? – свопросил на вопрос Мочловин.

– Ну, как… вот смотри… три слога. Моч. Ло. Вин. Так? – загнул пальцы Анатолий.

– Да.

– Это русская транскрипция английских слов: "much", "low" и "win". Что значит: "много", "небольшой", "выигрыш". Много небольших выигрышей! Понимаешь? – самодовольно улыбнулся Рыбников.

– Чушь! – отрезал Михалыч.

– Ты как на воле с бабами? – невпопад спросил Рыбников.

– Да нормально…

– Много у тебя их было? – уточнял Анатолий.

– Нормально…

– Вот! С бабами тебе везло. Это малые выигрыши, а то, что сюда попал, – стратегический твой проигрыш! – назидательно поднял палец Рыбников.

– Рыбников! – сквозь закрытую дверь закричал доктор. Мочловин, оставшись одни, почесал в затылке и крепко задумался.

01 006

Шёл десятый день пребывания в карантине, если не считать первые два "комендантских", как их назвал дежурный офицер. Мочловин очень любил круглые даты и всегда подводил итоги. И на этот раз он не изменил себе. Начал считать странности.

1 Рацион трёхразового питания. Логического объяснения не получалось. Спрашивать никто не рискнул.

2. Практически полное отсутствие физического насилия. Не считая наказания Рыбникова. Но его – за дело. За попытку бунта.

3. Мерзкий запах, сводивший с ума в первые дни, начал казаться приятным. Возможно, дело в рационе.

4. Рацион перестал вызывать отвращение. Сергей Михалыч и вообразить себе не мог раньше, что будет с удовольствием поедать тухлый фарш. Удовольствие, кстати, он начал получать на восьмой день.

5. Совместное содержание зеков обоего пола. Это не лезло ни в какие ворота. А разрешение вертухая "оправлять естественные надобности полового характера" – вообще нонсенс.

6. Минимальное количество запретов. Зеки были предоставлены сами себе. Охрана следила только за приёмом пищи, лекарств, посещением медосмотров, соблюдением распорядка дня и отсутствием бузы. Всё. Делайте, граждане зеки, что хотите. Хотите – сношайтесь, хотите – спите. Да, всё, что хошь, короче. Ах, да, ночью нельзя ходить по полу. Вдоль нар, на манер обезьяны – пожалуйста. По полу – ни-ни. Не лагерь, а санаторий.

От размышлений его отвлекла Таня. Стерва повадилась слезать на шконарь к Катьке, и они там… Поначалу Мочловина возбуждали мысли о происходящем сверху. Твари спали над ним. Особая извращённая логика карательного органа запихнула их в один лагерь, на одну шконку, у-у-ууууу… Но к концу первой недели интерес угас. На сегодняшний день вообще мало что вызывало интерес. А если и вызывало, то довольно вялый. Он и сейчас думал по инерции. По привычке.

Нары начали слегка покачиваться и убаюкали Мочловина.

01 007

Проснулся Мочловин в хорошем настроении. Огляделся, вспомнил, где он, и настроение не испортилось. Человечеству гибель не грозит: человек привыкает ко всему. В этом залог выживания вида.

Он огляделся и испытал прилив иррациональной нежности по отношению к заключённым карантинного барака. Такая нежность воспета поэтами и прозаиками. Такую нежность он почувствовал впервые в жизни. А ещё он почувствовал груз небывалой ответственности. За каждого заключённого. Он любил их. Всех вместе и каждого в отдельности. Даже Катю. Даже Таню. Даже идиота Рыбникова.

На обеде Катя, сидящая напротив Мочловина, смотрела на него долгим взглядом.

– А может, так и надо? Может, оно к лучшему? – сказала Катя, опуская глаза.

– Но вы ведь чего-то подобного хотели. Я знаю. Я теперь много знаю. Потому что я это чувствую, – теперь уже Мочловин смотрел Кате в лицо.

– Да-да. Чувствуешь…

– И это хорошо, – он посмотрел на её руки, и ему показалось, что руки испачканы гуашью.

Тогда, на очной ставке, он тоже видел эти милые пятна гуаши. На пальцах, на запястьях, на рукаве платья. И видел большие покрасневшие, заплаканные Танины глаза.

– Гражданка Шустрая, кто Вам давал поручение рисовать портрет врага народа Бухарина? – механическим голосом спрашивал следователь.

– Он…

– Кто он? Фамилия, имя, отчество, – чеканил следак.

– Мочловин Сергей Михайлович.

– Мочловин, Вы подтверждаете показания гражданки Шустрой?

– Да.

– Гражданка Шустрая, Вы пытались отказаться от поручения гражданина Мочловина?

– Нет. Зачем? Он же тогда был не врагом…

– Отвечать по существу! – следователь на четверть тона повысил голос.

Мочловин, Таня и Катя похолодели. Конвоир у двери залыбился.

– Н-нет, – голос Тани начал дрожать.

Приём пищи завершился.

01 008

На 12-ый день Рыбников начал вызывать нешуточную озабоченность Мочловина. Все обитатели барака были спокойны. Ничего, кроме приёма пищи и спаривания, их не интересовало. А Рыбников ходил неприкаянно из угла в угол. Пытался пару раз присоединиться к свальному греху, но его отталкивали. Да, после 10-го дня промискуитет стал обычным делом в карантине. Обычно одна женщина совокуплялась с несколькими партнёрами, или несколько женщин из-за недостатка партнёров развлекались по мере возможности. Всё стало как-то просто и немного первобытно. Коммунизм, что ли? В отдельно взятом бараке.

Но Рыбников. Он не просто ходил по продолу. Он вещал. Именно вещал, другого слова не подберёшь. Он говорил о реформе образования, проведённой Петром 1, и о дальнейшем разрушении науки уголовниками Бланком, Джугашвили и Бронштейном. Вся эта муть мало кого интересовала, даже охранники обращали на Рыбникова внимания не больше, чем на муху.

– Картофельная система исчисления! Умно жали, потому умно жили! Кастрация алфавита, умножение! – ревел он то тут, то там.

Мочловин страдал от этого. Ему было грустно, что Рыбникова все отвергают. Но он не мог придумать, как помочь Анатолию. На этом празднике разврата они были не у дел.

Кстати, у него самого не было желания участвовать в общем разврате. Как ни удивительно, но его это не волновало. Он получал полное моральное удовлетворение, созерцая барачный бардак. И это было всё, что он хотел.

Помочь Рыбникову. Ввести его в коллектив. Но как? Надо всё хорошенько обдумать.