Глава IV
– Это просто возмутительно! – пожаловалась Виола, собирая осколки недавно разбитой тарелки с пола. – Подозревать тебя – это что-то за гранью! Я же ясно сказала ему, что ты никуда из дома без меня не выходишь, девушки у тебя нет, ни с кем не гуляешь…
– Могла бы и не говорить этого, – не выдержал Виктор. – Как-то позорно это, для моего-то возраста.
– Сам виноват, – отрезала женщина. – Нечего быть отшельником. Будто это моя вина, будто это я заставляю тебя дома сидеть.
– Я ещё успею и друзей завести, и девушку найти, – отмахнулся парень, в глубине души понимая, что это будет очень и очень трудно. – Зря паникуешь, – больше для себя сказал он.
– Я переживаю за твоё будущее, – недовольно произнесла Виола. – Сначала твоя замкнутость, теперь вот это… Нет, вы все точно меня хотите в могилу свести, я прям вижу, – жалуется она, сложив все осколки в полиэтиленовый пакет и закинув в мусорное ведро.
– «Вы» – это кто? – поинтересовался Виктор.
– Вы все! – психанула миссис Элфорд. – Я, вообще-то, старая женщина, мне недолго осталось, а вы мне нервы мотаете, совсем меня не жалеете.
– Ну, почему… Жалеем, – сдался он, от своего лица говоря за всех.
– Как вообще тебя может кто-то подозревать? Что это за сволочь-то такая безбожная?! – воскликнула она, прижав левую руку к сердцу и покачав головой.
– А Бог здесь при чём? – не понял Виктор.
– Бог при всём, – коротко ответила Виола. – Не будет клеветать тот, кто верит в Бога. Бог всё видит.
Виктору стало немного не по себе, когда он услышал последнюю фразу. Стало совестно и стыдно, а ещё захотелось помыть руки, будто они до сих пор в чьей-то крови. Но когда Виктор вспомнил всё то, что ему сделали убитые им люди, совесть сказала ему, что всё сделано правильно, а на смену стыду пришла даже некая гордость. Внезапно появилось желание рассказать маме, но эта идея сразу показалась Виктору провальной.
– Как думаешь, сколько ещё убийств будет? – задумчиво спросила Виола, расчёсывая свои волосы пальцами дряблых рук.
– Понятия не имею, – умело солгал Виктор. – Вспомни наш недавний разговор. Если убийца мстит, то у него уже заранее конкретные люди на мушке. Если убийца просто безумен, смертей может быть сколько угодно, пока его не поймают. Безумца поймать сложнее. У него нет мотива, он убивает случайных людей, поэтому-то его невозможно вычислить.
– А этот убийца – судья? Или просто псих? Как думаешь? – снова задала вопрос женщина.
«Наверное, таблетки ей не помешают. Она слишком нервничает, так может и свихнуться», – мрачно подумал Виктор. От вопроса матери появились смешанные чувства. С одной стороны, ему хотелось улыбнуться, с другой – вздрогнуть, но чувства эти были настолько противоположны друг другу, что он не сделал ни того, ни другого.
– Никак не думаю. Это всё так далеко от нас с тобой, у меня мысли вообще о другом, – безразлично ответил он, оттягивая колкий воротник своей рубашки, вызывающей зуд.
– Далеко?! – снова вскричала Виола, на что Виктор почти рефлекторно вжал голову в плечи. Этот визг действовал ему на нервы. Он любил свою маму, конечно, но её крики ему отнюдь не были приятны.
«Таблетки, – сурово подумал он ещё раз. – Только они могут спасти мой слух. Или беруши. Нет, лучше таблетки».
– Ты говоришь, что далеко, – хмуро повторила женщина, тяжело вздыхая, – а в переулках уже убили твоего одногруппника и твоего преподавателя. Какое-то странное совпадение, не находишь? – оскалилась она.
– Бывшего одногруппника и бывшего преподавателя, – поправил её Виктор. – Это немного разное.
– Это почти ничего не меняет, главное, что ты этих людей хорошо знал, – отрезала она.
– Ну, про «хорошо знал» – это ещё спорный вопрос, – заметил её сын. – С Томасом у меня были не такие уж хорошие отношения, а мистера Хамфри я толком и не знал – он лишь учил нас, как я мог его хорошо знать?
– И снова ты не в точку, – разозлилась Виола, дёрганными и резкими движениями опрыскивая растения на подоконнике.
– Уж извини, – съязвил Виктор.
– Дело в том, что умирают знакомые тебе люди по университету. Ты мог учиться пять лет с убийцей, Виктор, с убийцей, понимаешь?
– Четыре года, – аккуратно поправил он. – Не пять лет.
– Ты замечаешь только какую-то ерунду, а я говорю тебе о важных вещах. Не замечала раньше твою инфантильность.
– Это не инфантильность, а здравомыслие. Пока что ничего плохого не случилось.
– С ними тоже, наверняка, сначала ничего плохого не случилось, а потом как случилось, и их уже хоронят, – нехарактерно жёстко для себя сказала Виола.
– Ну… – Виктор непонятно пожал плечами. – Я-то тут при чём?
– А при том, что один из твоих одногруппников или знакомых в университете может стоять за всем этим. Тебя это не напрягает? – с досадой спросила Виола, отставив пульверизатор, и стала протирать влажной тряпочкой широкие листочки растений.
– Напрягает, конечно. И этот разговор меня тоже напрягает.
– Не понимаю твоего спокойствия. Мне бы так… Но, может, это у тебя по молодости, с возрастом пройдёт, надеюсь.
– Мы закончили обсуждать убийц и моих знакомых? – с некоторой надеждой поинтересовался Виктор, принимая новое удобное положение на диване.
– Считай, что да, – мрачновато откликнулась Виола. – Тебя всё равно сколько ни отчитывай, сколько ни предупреждай, ты всё отмахиваешься, совершенно не слушаешь меня.
– У меня просто нет врагов в университете, я никогда никому ничего плохого не делал, кто стал бы меня убивать? Никому я не нужен, не беспокойся, – постарался приободрить он маму, заметив, как та откровенно расстроилась.
– Да мало ли, – всхлипнула она, вытирая слезу в уголке глаза. – Одна останусь, как потом жить буду? Умру с горя…
– Не нужно думать о плохом. И говорить о плохом тоже не надо. Всё будет хорошо, вот увидишь.
Виктор уже устал уговаривать маму, да и самому взгрустнулось от того, что он сам портит ей настроение даже не столько спорами и возражениями, сколько фактом убийств. Как-то тяжело на душе стало. Нет, ему не было жалко тех людей, которых он убил или убьёт. Ему было жалко маму, потому что она так болезненно восприняла эти кровавые новости, что, кажется, следующая смерть ещё больше ударит по её психике и самочувствию.
Теперь он даже не знал, что и делать, но не быть судьёй он не мог. Так же, как и не мог признаться в том, что убийца – он. Замкнутый круг, получается…
«Что ж, ничего не поделаешь, – чуть пораскинув мозгами, решил он. – Мстить надо, безнаказанно ничего не должно оставаться, а с мамой я что-нибудь да придумаю. Что-нибудь… Но успокоительные ей точно нужны какие-то. Хотя бы лёгкие. Валерьянку, например».
Виола невесело хмыкнула.
– Поговорим о моей работе? – предложил Виктор, попытавшись сменить тему.
– А что о ней говорить? Работа и работа.
– Ну, обсудим. Разве ты не хочешь вести со мной диалог на эту тему? – даже удивился парень. Он не выдержал и расстегнул на одну пуговицу рубашку, потому что это уже было невыносимо.
– Не хочу. Как и ты не хочешь разговаривать со мной на мои темы, – холодно ответила Виола, покончив с растениями. Она вошла в кухню и начала шарить по шкафам в поисках хотя бы старой крупы, потому что ужин никто не отменял.
– Мам, не обижайся, пожалуйста, я просто живу сегодняшним днём. И мне неприятно говорить об убийцах и смертях. Конечно, мне жаль Томаса, жаль мистера Хамфри. Это были замечательные люди, а у Томаса вообще жизнь только начиналась, можно сказать, но ничего не поделаешь. Это их удел, а наш удел другой. Мы не можем вечно переживать за окружающих нас людей. Мы не можем им помочь. Всем не поможешь, мама. Даже если бы мы могли оказаться с ними рядом в те минуты, мы бы, вероятнее всего, не смогли их спасти, а только пострадали бы сами. Сейчас можно только радоваться, что на их месте не оказались мы, и впредь быть осторожными, чтобы нас не постигла такая же судьба. Просто не нужно злить людей, вот и всё. Может, они сильно разозлили кого-то, вот им и попало.
– Ладно, – сухо сказала Виола, очевидно, всё ещё обижаясь на сына.
– Мне нужно будет покупать газеты и читать, где ищут людей на работу моей специальности, – сменил тему Виктор.
– Покупать, – раздражённо улыбнулась женщина. – Нам и так жрать нечего, а ты ещё покупать бумагу хочешь. Смешной такой.
– Ты хочешь, чтобы я остался без работы?
– Я не говорила этого.
– Ты сказала, чтобы я не покупал газеты, так?
– Вот именно, но про твою «безработность» я ничего не говорила.
– А выход тогда какой?
– Бери уже прочитанные газеты бесплатно или хотя бы за меньшую цену. Это выгодно.
Виктор хмыкает.
– Ага, а тот, кто прочитал газету до меня, уже отобрал у меня работу. Спасибо, действительно выгодно.
– Не все же учились на экономиста, как ты.
– Это распространённая специальность.
– Не слишком.
– Да много кто идёт на экономиста, – продолжил спорить Виктор.
– Умничать будешь в другом месте, – немного обозлённо ответила Виола. – Можешь идти в свою комнату, мне пора готовить.
– Сначала ты хотела, чтобы я побольше времени проводил вне своей комнаты, а теперь ты сама выгоняешь меня. Странно…
– Слушай, сейчас я не в настроении тебя уговаривать, ясно? Я злая, я расстроенная, я плохо себя чувствую. Делай что хочешь, мне не мешай, – донеслось из кухни. Виктор не видел маму, но её голос был так близко, будто она сидела на диване рядом с ним.
– Всё же хорошо, что случилось? – Виктор сделал вид, что не понял ничего.
– Убийца спокойненько разгуливает на свободе, а ты ещё говоришь, что всё хорошо. Я не хочу накручивать себя и волноваться ещё сильнее, давай закроем эту тему, а то мне так хочется тебя как следует треснуть этой сковородкой, аж руки чешутся.
Виктор не видел ни сковородку, ни маму, поэтому не воспринял угрозы как что-то серьёзное, но тему решил закрыть, напоследок сказав:
– Ладно, мама. Только не волнуйся. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Что бы ни случилось, всё хорошо.
– Когда ты говоришь, что всё хорошо, то это означает, что всё очень плохо, – послышался мамин печальный голос, чуть заглушаемый плеском воды в раковине.
– Сейчас исключение, честно. Ладно, я, пожалуй, пойду прогуляюсь и поищу объявления. У меня есть немного мелочи, может, куплю пару газет или попрошу киоскёра посмотреть нужные мне объявления, не покупая сами газеты. Тогда дам за это деньги лично киоскёру, ему это выгодно, – сказал Виктор, прислушиваясь к звукам на кухне в ожидании реакции.
Ответ не заставил себя долго ждать.
– Что, правда прогуляешься? – оживилась Виола. – Ну, молодец, давай, я очень рада. С газетами ты хороший план придумал.
Виктор улыбнулся, приободрившись тем, что мамино настроение так быстро улучшилось.
– Но будь осторожен, я тебя прошу. Не ходи по переулкам, только по людным местам, ладно? Где много людей и кипит жизнь, там только ходи. Не заводи ни с кем новых знакомств и никому не дай увести тебя подальше от толпы. Маньяк может быть где угодно, – предупредила она как можно более твёрдым голосом, стараясь не всхлипывать. Эта тема всё-таки слишком травмировала её.
– Хорошо, мам, понял, – мягким голосом произнёс Виктор, а про себя подумал: «Маньяк сейчас сидит у тебя в гостиной, мам, а ты и ухом не ведёшь. И хорошо, наверное, что не ведёшь, иначе у тебя был бы уже приступ».
– Всё, удачи тебе, сынок, – снова слышится с кухни. – Целую!
– Спасибо, пока, – напоследок сказал Виктор перед тем, как переодеться в подходящую для улицы одежду и выйти.
С ухода Клоуза погода не изменилась. Весь день шёл дождь, несмотря на то что вчера было тепло и почти солнечно. Природа плевать хотела на постоянность, так что вытворяла, что хотела.
Прогулка предстояла долгая, а погода оставляла желать лучшего, поэтому Виктору пришлось одеться потеплее и взять с собой зонтик, хоть он и терпеть не мог толстые куртки и, тем более, зонт; потому что если ты берёшь с собой зонт, то у тебя всегда будет занята одна рука, а это будет жутко мешать, когда появится необходимость использовать обе.
Из-за сырости большинство горожан попряталось, улицы были не слишком оживлённые, но те люди, которые попадались, неодобрительно смеряли Виктора взглядом, а некоторые даже чуть сторонились. Видимо, это были особо просвещённые…
«Слухи поползли, значит. Очень плохо, что сказать. "Всё хорошо, всё хорошо", ага, замечательно просто. Так и до мамы может дойти», – мрачно размышлял Виктор, шагая по набережной в такт каплям дождя, стучащим по зонтику, пока не наступил в неглубокую лужу. Почувствовав, как грязная вода обрызгала ему ботинки, носки и низ брюк, он с отвращением бесполезно отряхнулся и продолжил идти.
Когда он наконец остановился и попробовал отвлечься от безрадостных мыслей, – просто любоваться океаном и наслаждаться шумом волн, ударяющихся о берег, – его подёргали за штанину.
Он в непонимании опустил голову и с удивлением обнаружил маленького чужого мальчика, который встал к нему под зонтик, ведь всё ещё шёл дождь, который, кажется, начал капать чаще.
Мальчик неопрятно выглядел и насквозь промок, его одежда прилипла к телу, а с волос, тоже облепивших голову, маленькими струйками стекала вода.
– Чего тебе? – холодно спросил Виктор, сверху вниз глядя на мальчишку.
Тот, не сводя глаз, вылупился на парня в ответ, очень пристально всматриваясь в не по годам взрослое лицо Виктора.
– Ну? – Виктор свёл брови и опустил голову ниже, дабы получше рассмотреть мальчика: через рваные на коленях и ободранные в целом тоненькие штанишки было видно бледную, почти белую кожу нищего; на его плечи было накинуто что-то вроде брезента.
Вдруг мальчик медленно выставил руку ладонью вверх.
– Подайте, пожалуйста, – попросил он сиплым голосом.
Виктор заколебался и даже занервничал.
«Он так бедно выглядит, – промелькнуло у него в голове. – Но я тоже не в золоте, – тут же ответил он сам себе. – Но он – другое дело. У него, кажется, даже нет дома…»
Пошарив по карманам под внимательным наблюдением мальчика, Виктор обнаружил те несколько пенсов, на которые собирался приобрести газеты. Вытащив позвякивающие монеты из кармана, он с незаметным вздохом вытряхнул их все мальчику на ладонь.
Маленький бедняк с горящими от восторга глазами сунул деньги в карман и быстро поклонился Виктору, будто боясь, что тот заберёт свои пенсы обратно.
– Спасибо, – поблагодарил мальчик и понёсся прочь почти вприпрыжку, оставляя Виктора одного под зонтом.
– Где твоя мать? – вдогонку прокричал ему Элфорд, но мальчик оставил его вопрос без ответа, умчавшись куда-то совсем далеко и завернув за угол. Виктор потерял его из поля зрения.
Прогулка теперь не имела смысла. Денег на газеты больше не было, а стремление выпрашивать у прохожих уже прочитанные новости исчезло.
«Я же не настолько неимущий, чтобы так унижаться», – безрадостно подумал он.
Ещё бездумно погуляв по набережной, Виктор поплёлся обратно домой. Без газеты, без денег, зато мокрый, грязный и усталый.
«Зачем я всё это делаю?» – иногда спрашивал он своё отражение, когда чувствовал себя особенно тоскливо.
Виктор взлохматил свои волосы и тут же пригладил их.
«Буду работать грёбаным экономистом, стану офисным планктоном, канцелярской крысой. Мне ничего не светит, мои мечты никогда не исполнятся. Даже когда я убью их всех, тех, что мешали моим мечтам исполняться, а целям – достигаться, что тогда? Что будет тогда? Что изменится? Я буду работать за столом в офисе, стану таким же, как все, хотя я изначально никогда не был такой, как все. Я – другой. Мне суждено пойти по другому пути, а что в итоге? Я ничего не добился. Я так же ничего не добьюсь их смертями. Просто умрут те, кто мне мешал, а дальше что? Дальше ничего. Тупик. Опять всё заново. Меня вновь нигде не оценят, никто не заметит моего таланта. Все лишь отмахнутся, скажут, что я безумный, самоуверенный мальчишка, который понапридумывал себе что-то и… Может, они все мне просто завидуют? Завидуют, что я могу так, а они нет? В любом случае они виноваты сами, я здесь ни при чём. Моей вины нет в том, что я слишком гениален, а они слишком глупы, раз не видят таких очевидных вещей. На их глазах вырастал учёный мирового масштаба, а они этого даже не заметили. Теперь я вырос. Теперь я заслуживаю целых три Нобелевских премии. Нет, пять…»
Он хмуро осмотрел себя в зеркале. Его отражение тоже не отличалось особой добротой во взгляде.
«Неприятно, конечно, если меня всю жизнь так и будут оставлять без должного внимания, – скривившись, подумал он. – Для чего я тогда всё это делаю?»
«Для признания, конечно», – отвечает внутренний голос.
«А если признания так и не дождусь?»
«Тогда ты делаешь это потому, что не можешь не делать. По призванию, так сказать».
– Для признания… для призвания… – Виктор вслух невесело поиграл словами в ответ на свои собственные мысли. – Не всё ли равно – для чего, если я в любом из случаев не добиваюсь успеха?
– Не знаю, – пожало плечами отражение. Как и Виктор.
– Возможно, я в край обезумел, если разговариваю сам с собой. В мыслях – ещё ладно, но вслух…
– Не парься. Это простой монолог.
– Ладно, – коротко ответил он себе.
Виктор мельком глянул на свой рабочий стол и вернул взгляд к зеркалу.
– Как думаешь, получится? – вдруг спрашивает он, кивая на стол, но не отводя глаз от отражения.
– Получится. Я никуда не денусь. Я слишком гениален, чтобы у меня не получилась такая ерунда.
– Ерунда, – насмешливо вторит Виктор и поправляет складки на своей одежде. Отражение повторяет за ним. – Ерунда, – снова говорит он зачем-то.
– Ну да. Ерунда. У меня вышло то, выйдет и это.
– Сомневаюсь.
– Не сомневайся. Тогда я тоже сомневался. Зря, кстати.
– К счастью, зря, – поправил себя Виктор. – Но маму жаль.
– Не то слово. Так переживает. Если бы я мог что-то сделать…
– Я бессилен. А перестать убивать не могу. Звучит слишком жестоко, но я не безумец. Может, совсем капельку, но не настолько, чтобы убивать абсолютно всех. У меня есть чёткий план, которому я должен следовать, – Виктор говорил почти шёпотом в своей тёмной комнате, предварительно закрыв дверь наглухо, чтобы никто не слышал его разговоров о собственных преступлениях. В противном случае мама могла услышать лишь нечленораздельное бессмысленное бормотание.
– Знаешь, убиваю я по собственной воле, по собственному желанию, а звучит так, будто меня принуждают лить чужую кровь.
– Меня не принуждают.
– Вот-вот, а звучит так, будто принуждают.
– Никто бы не принуждал кого-то убивать людей. Как думаешь?
– А как же киллеры, люди, убивающие других людей за деньги?
– Это их работа, что ты хочешь. И их не принуждают. Они сами на это идут. Так же, как и ты. Тебя тоже не принуждают, ты сам этого хочешь.
– Я принуждаю сам себя. Так можно сказать?
– Можно. А ещё скажи, что у тебя не остаётся выхода.
– Зачем?
– Как в кино или театре. Драматично.
– Я никогда не был в театре, у нас нет на это денег.
– А хотел бы?
– Побывать в театре?
– Да.
– Конечно.
– Расскажешь всему миру о том, что ты сделал, и станешь так богат, что сможешь позволить себе не только театр. Театр будет самым меньшим из того, на что у тебя будет хватать денег.
– Хорошо бы.
«А там и отец ненаглядный объявится. Вместе с твоей милой сестрёнкой…» – уже в мыслях продолжил он.
«Он мне больше не отец, – отрезал Виктор. – Эта тварь мне больше не отец».
«Ты можешь не воспринимать Вернона как родителя, как того, кто воспитывал тебя на протяжении всей твоей жизни, но он всегда будет твоим отцом. Ты связан с ним кровью, к счастью или к сожалению. Этого не изменить», – с некоторой грустью объяснил он сам себе.
«Жаль».
«Как есть».
«Не хочу иметь с этой тварью ничего общего. Кстати… может, если бы у меня была полная семья, я бы и не стал убивать… Если бы меня поддерживали родители, я бы не окрысился на тех, кто мне мешал».
После этого наступило молчание. И в комнате, и в голове Виктора была тишина. Но вдруг его внутренний голос задал вопрос:
«А его бы ты хотел убить?» – поинтересовался он.
– Его? Вернона? – от неожиданности вслух переспросил Виктор.
И снова молчание, но уже в качестве подтверждения.
– Да, – чуть помедлив, ответил Виктор. В его тоне ещё сквозила неуверенность и искрилось сомнение, но тем не менее ответ был положительный.
«Серьёзно? – удивлённо спросил он себя же в мыслях. – Своего собственного отца?»
– Ты же сам задал мне этот вопрос, чему удивляешься? Если ты спрашиваешь у меня подобное, то должен быть готов услышать это, – немного раздражается Виктор, будучи недовольным тем, что сам себя же упрекает в чём-то. Мало ему мамы, так ещё и собственные мысли выводят на эмоции. И как они только так могут…
«Ты хочешь убить своего отца!» – слышит Виктор отчитывающий голос в голове. Но это теперь не его голос, потому что он бы такую глупость не сказал. Это голос его матери. Её интонация, её эмоции, её всё. То, как она это сказала в его мыслях, было очень похоже на то, как если бы она сказала то же самое в реальности.
– Не могу назвать это именно желанием. Это скорее выбор.
«До чего ты докатился… Когда тебя спрашивают, убил бы ты конкретного человека или нет, ты выбираешь первое. Это что-то да значит. И, заметь, этот человек не просто кто-то, а твой родной отец…» – вновь слышится голос, по которому можно сказать – его обладатель неприятно удивлён.
Иронично то, что этим голосом никто не обладает. Голос-то может меняться, значит, конкретного «хозяина» у него нет. Хотя, если пораскинуть мозгами, можно сказать, что когда в голове у Виктора говорит он сам, то обладатель этого голоса, соответственно, Виктор; а если голос ругается в точности как Виола, то и принадлежит он Виоле, а не кому-либо другому. В этом логика, пожалуй, есть.
– Этот отец такой родной, что оставил меня и маму, когда мне было двенадцать, настолько вот он мне родной, – с какой-то печалью, совершенно беззлобно говорит он шёпотом. Будто жалуется.
Жалуется, правда, своему отражению, но от этого суть не меняется. Сие лишь свидетельствует о том, что больше ему некому выговориться. Даже маме, которая, как и он сам, стала жертвой ситуации. Только странно будет начинать говорить об этом через целых десять лет.
«Тебе ещё раз сказать, или обойдёшься?» – вдруг тон голоса в его голове становится резче.
– Обойдусь, – в ответ язвит Виктор.
После этого они снова молчат, но Элфорд не перестаёт смотреться в зеркало, будто пытаясь разглядеть в нём что-то.
«Будто что-то изменится, если ты его убьёшь».
Снова этот голос.
– Не изменится, – соглашается Виктор. – Ровным счётом ничего. Но ты спросил – я ответил.
«Надеюсь, ты понимаешь, что от того, что ты убьёшь его, он не перестанет быть твоим отцом».
– Понимаю. Жаль, что это так.
«И от того, что ты убил Томаса, мистера Хамфри и убьёшь ещё одного человека, прошлое не перестанет существовать. Томас мёртв в настоящем, но в прошлом он всё же украл твой проект».
– Да. Ты прав… или права. Это, конечно, зависит от того, с кем я разговариваю. Про Томаса весьма верно замечено. Мистер Хамфри так же мёртв в настоящем, но в прошлом он всё же всегда занижал мои оценки по своему предмету, – перефразировал Виктор, криво улыбаясь.
«Ни убавить, ни прибавить, – похвалил голос, но очень равнодушно, почти саркастично. – Так чего ты добьёшься ещё одной смертью? Ну, умрёт она. Что дальше? Как тебе её преждевременная кончина поможет осуществить все свои планы? Как тебе поможет тот факт, что она мертва?»
– Никак, – просто ответил Виктор, пожав плечами. Его отражение повторило за ним.
«А для чего ты продолжишь убивать?»
– Ни для чего. Мне лишь будет легче жить, зная, что те, кто мешал мне, лежат в земле.