Поэтому пассаж о беспокойстве вороны, вернётся ли ворон, в контексте всего дальнейшего произведения невольно может закрепить эту детскую путаницу между вороном и вороной, да и к тому же придать некоторую комичность происходящему вместо трагичности.
Внимательный читатель может возразить мне, что уважаемый Сергей Аркадьевич Торопцев идёт по стопам даже более уважаемого Василия Михайловича Алексеева и «заимствует ворону» из перевода именно Алексеева. Но все мы знаем, а точнее, видим, что в оригинале осталась нераскрыта тема гендерной принадлежности птицы. Но не менее внимательный читатель понимает, что даже если есть сомнения в том, кто каркает, «он» или «она», то нет никаких сомнений, что глубокоуважаемый Василий Михайлович Алексеев точно не путает «ворона» с «вороной» ни при каких условиях.
Кроме этого, без пояснений достаточно сложно по достоинству оценить использование в переводе прилагательного «влажный» по отношению к истории со шторой, но это скорее можно отнести к вопросу о подборе слов для перевода, и если произведение написано в 743 году нашей эры в Китае, то говорить о стилизации данного произведения, приближающей его к оригиналу, очевидно, не приходится, скорее это приближает его к современному русскому языку.
Казалось бы, так ли важно соблюсти в переводе точные образы, использованные автором, наверное, это достаточно дискуссионный вопрос.
Одно безусловно – Сергей Аркадьевич Торопцев предпринял достаточно серьёзную попытку раскрыть образ ворона через создание зловещей атмосферы, такой, которая могла бы составить даже некоторую конкуренцию ворону Алана Эдгара По. И хотя в оригинале на самом деле нет никакой зловещей атмосферы и излишний драматизм отсутствует, но есть печаль, есть тоска, есть обида, есть даже место причине обиды – измене, ну а присутствие ворона, который каркает, ещё и среди ночи, создаёт просто такую гнетущую атмосферу предчувствия какой-то надвигающейся беды, пускай, может быть, не связанной конкретно со смертью собственно героев произведения, хотя есть и такая версия развития событий, но связанной с образной смертью обещаний вечной любви и верности. Вот в этом случае, возможно, перевод Сергея Аркадьевича Торопцева действительно воссоздаёт абсолютно правильную атмосферу.
Учитывая, что в оригинале ворон упоминается только в первой строчке, а во второй присутствует только звук: «карканье», – возможно, несколько и зловеще, что может вызвать некоторые опасения одинокой женщины в осиротевшем после ухода мужа доме.
Почему мне всё-таки ближе версия перевода в контексте того, что Ли Бай пишет не о какой-то другой женщине, а именно о той самой, которая выткала несколько тысяч строк для своего непостоянного мужа, даже если предположить, что в этот момент сам поэт вспоминал близких именно ему женщин?
Да, для Сергея Аркадьевича Торопцева наверняка был доступен и перевод собственно палиндрома, вытканного Су Хуэй для Доу Тао, там, в стихах Су Хуэй, действительно упоминаются воробьи в контексте обращения воробьихи к воробью. Какие в данном случае могут быть претензии к переводу, если он отсылает не просто к событию, послужившему образом для стиха Ли Бая, а непосредственно к тексту стиха Су Хуэй?
Драматизм в том, что при чтении перевода без подробного комментария переводчика такой приём вызывает скорее странные эмоции, чем те, на которые бы хотелось надеяться при знакомстве с китайской поэзией.
Учитывая, что у Сергея Аркадьевича Торопцева есть прекрасный перевод палиндрома китайского поэта Су Ши (возможно, однофамильца, возможно, отдалённого потомка Су Хуэй), в котором все смыслы переданы верно и ничего лишнего не добавлено, можно было бы и дополнить комментарии к «Плачу в ночи вороны…» воробьями, а ворону из перевода убрать и вернуть ворона.
И в завершение хотелось бы ещё раз отметить, как буквально одним-двумя словами или одной фразой устанавливают поэты связь друг с другом через время и пространство, через все мыслимые и немыслимые смыслы – 机中织锦秦川女 [Jī zhōng zhījǐn qín chuān nǚ] – прядёт парчу циньская женщина. Интерпретировать можно как угодно, эпитет ли это такой, или прямое название, но поэт здесь напрямую обращается к поэту, признавая его мастерство, потому что этот образ знаменит не просто ожиданием своего мужа женщиной за ткацким станком, и Пенелопа ждала Одиссея именно за этим занятием, но стихи не писала и не ткала на полотне оды гекзаметром, обращённые к далеко ушедшему мужу. А что это прямое упоминание, для меня «маячков» более чем достаточно – жёлтые приграничные облака, зелёная пряжа, циньская женщина за ткацким станком. Но один важный момент: стихотворение написано в 743 году, очевидно, когда и сам Ли Бай вынужден был странствовать, так что адресатом стиха, посвящённого Су Хуэй, могла быть вполне обычная женщина, оставшаяся ждать возвращения Ли Бая дома. Возможно, поэт сделал своей даме комплимент, посвятив ей такой стих.
Опять прокаркал
Чёрный ворон тут –
… [1]
Жёлтые тучи… У стен городских
ворона на ночь гнездится;
… [2]
Зловещие тучи, ворона сидит на вратах –
Вернётся ли ворон? – И сердце сжимает ей страх.
… [3]
Приграничные облака далеки /
собирается ворон заночевать остаться
Перед обратной дорогой /
раскаркался громко с верхней ветки
На ткацком станке /
ткёт парчу женщина в Циньчуане
Бирюзовая пряжа словно /
туманной дымке за окном вторит
Остановила челнок удручённо /
вспоминая далеко ушедшего мужа
Ночевать в покинутом доме /
слёзы лить, что дождю подобны.
Авторское прочтение
4. Зелёные ветви
燕草如碧丝
秦桑低绿枝
当君怀归日
是妾断肠时
春风不相识
何事入罗帏
Есть у Ли Бая несколько стихотворений, написанных от лица женщины. Приём, который был достаточно широко распространён как в древнем Китае, так и в древней Японии. Мало того, что поэты иногда писали друг за друга, так ещё и от лица различных адресатов, в том числе мужчины за женщин и женщины за мужчин.
Одно из таких стихотворений известно под названием «Весенние думы». Тоже очень своеобразное построение образов и пространства стиха. Весенние думы – прямо череда смены картин и настроений, которые несут в себе в том числе некоторый двойной смысл, а как же без этого в поэзии вообще, а в китайской поэзии особенно, позднее – и в японской тоже.
То есть на поверхности – прекрасные картины природы, весенние пейзажи, зеленеющая травка, пробивающаяся из земли, зеленеющие ветви деревьев, склоняющиеся под пышной густою листвой, весенний ветерок и сердечная тревога, воспоминания о любимом и милом друге, путешествующим в далёких краях. Но мы уже с вами опытные любознательные читатели древнекитайской поэзии, особенно той, которая написана автором Ли Бай, и мы понимаем, что дважды упоминать зелёный цвет травы, зелёный цвет ветвей поэт в таком достаточно компактном по количеству слогов и слов произведении не будет.
Ведь всем известно высказывание, которое, правда, сформулировал гораздо позднее один из исследователей восточной поэзии, что если китайский поэт не может высказать свою мысль в 12 строках, ему вообще незачем начинать говорить, как известно, японские поэты вообще сократили эту формулу, не то что там в 12 строк, а в пять-семь максимум, а то и в три. Тем более каждое слово здесь поставлено на своё место и использовано не просто так.
Ведь мы уже с вами знаем, что зелёный цвет в Китае так просто всуе не упоминается, даже под самыми красивыми описаниями природы может скрываться двойной смысл о том, что зелёная трава и зелёные ветви могут говорить совсем о других настроениях в умах и сердцах мужчин и женщин, которые, впрочем, тоже могут быть навеяны весенними думами.
Не могу сказать, насколько оправданы размышления над текстом «Весенних дум» в сторону повторяющихся оттенков зелёного цвета от тонких светло-зелёных ростков травы до тёмно-зелёной густой листвы на ветвях тута (шелковицы), весеннего ветра и шёлкового полога, ведь всё это – поэтические образы взаимоотношений мужчин и женщин, свиданий, расставаний, любви, измен, тревог и волнений в ожидании новой встречи, которая может сулить сладкое воссоединение или горькое разводное письмо.
Перевод Александра Ильича Гитовича, а мы помним, что Александр Ильич Гитович переводил по подстрочнику, так как китайского языка не знал, очень близок к тексту оригинала, все слова ложатся в строку, одно к одному, за одним исключением.
Вопрос, хоть и риторический и относится к подходу выбора слов для перевода – «газовый» полог, вопрос, почему выбрано именно прилагательное «газовый». Нам, читателям, современным XIX и XX векам, понятно сравнение лёгкой ткани с газом, но вот было ли это так в I веке нашей эры в Китае, пока не ясно.
Слышу возможные возражения нелюбознательной части читателей, что я слишком придираюсь, но, пожалуйста, тогда давайте переводить поэмы Гомера современным языком, а не архаичными конструкциями, тогда уже не «с перстами пурпурными», а с «красными пальцами» будет всходить Заря…
У вас ещё зеленеют едва
Побеги юной травы,
… [1]
У вас пустилась в рост трава,
У нас – тяжёлая листва.
… [2]
В Янчжоу трава – что зелёная нить,
В Цинь – тутовник под густой листвою поник.
Ещё только задумает домой повернуть господин,
А моё сердце давно уже разрывается от тоски.
С весенним ветром я не знакома совсем,
Для чего веет под шёлковый полог мне?
Авторское прочтение
5. Восход и закат
日出东方隈
似从地底来
历天又复入西海
六龙所舍安在哉
其始与终古不息 人非元气 安得与之久徘徊
草不谢荣于春风
木不怨落于秋天
谁挥鞭策驱四运
万物兴歇皆自然
羲和 羲和
汝奚汩没于荒淫之波
鲁阳何德
驻景挥戈
逆道违天
矫诬实多
吾将囊括大块
浩然与溟涬同科
И есть такие переводы, что своё любительское любознательное прочтение даже неудобно рядом поставить, я к таким отношу переводы Анны Андреевны Ахматовой. Разумеется, в этом случае вообще не имеет значение знание китайского языка, Ахматова работала с подстрочниками. Важно само звучание текста перевода – в нём слышишь автора. «Какого именно автора?» – можно задать вопрос. Для меня ответ очевиден – Анны Ахматовой.
Можно долго рассуждать о качестве подготовленных для Анны Андреевны Ахматовой подстрочников, можно изучать тонкости обсуждения самой Анны Андреевны Ахматовой вариантов перевода с поэтами, учёными или близкими людьми, это детали. Главным остаётся одно – здесь поэт переводил поэта. Поэты же могут установить связь друг с другом даже только одним словом, одной фразой, даже интонацией в стихе, той самой: «на мотив такой-то песни», и всё – достаточно, уже понятно, о чём поэты друг с другом разговаривают.
Если чуть отойти в сторону от Ли Бая и посмотреть на обстоятельства, в которых шёл перевод его стихов Анны Ахматовой, то на память вольно или невольно приходит имя Николая Ивановича Харджиева, который помогал ей в переводах стихов корейских авторов и, по его словам, в работе над переводами китайских стихов. К большому сожалению, в самом конце своей жизни Николай Иванович Харджиев заявил, что практически все переводы принадлежат его авторству, а Ахматова лишь только правила их. Здесь мы снова сталкиваемся с дилеммой, а переводчик кто, тот, кто создал подстрочник или тот, кто переложил подстрочник в рифму или ритм, то есть, поэтически отредактировал. Пусть на этот вопрос отвечают филологи-переводчики, ведь мы просто любознательные читатели. Возможно, это высказывание очень старого человека тоже своеобразная гипербола, свойственная людям поэтического строя. Не будем осуждать человека, который и так был судьбой вразумлён не раз и не два. Вспомнить только, что случилось с коллекцией русского авангарда, собранной Харджиевыми.
Повторюсь, что для меня авторство поэта Анны Ахматовой очевидно, видимо и слышимо, но я, повторю, всего лишь «любознательный читатель», существующий в виде заметок на полях оригинального текста.
Некоторое разночтение может возникнуть только в первой и в последней строке. Первое не меняет ни суть, ни красоту, но некоторые китайские комментаторы уточняют, что слово 隈 [wēi], которое привычно переводят как «залив», имеет ещё одно значение «долина», имеется в виду, разумеется, горная долина или долина между горных вершин, какой-то участок видимых горных хребтов, которые вздымаются подобно волнам. В этом случае такое прочтение просто добавляет красок к описанию «словно бы из-под земли», которое поэт и переводчик используют совершенно одинаково.
В последней строке возможны два варианта прочтения, любознательный читатель может выбрать тот, который ему ближе или наиболее понятен.
Есть и перевод этого стихотворения профессором-китаистом Сергеем Аркадьевичем Торопцевым, насколько он может порадовать читателя красотою или точностью, а ведь известно, что перевод чаще всего может порадовать чем-то одним, очень редко когда возможно идеальное сочетание, пусть сами читатели и составят мнение.
Скажу только большое спасибо от себя лично Сергею Аркадьевичу Торопцеву, благодаря тому, что он профессор-китаист, а я просто любознательный читатель, знакомство с его работами привело меня на форумы китаистов-переводчиков, где посчастливилось познакомиться с дивной, интеллигентной, обоснованной и великолепно аргументированной критикой многих его работ. В основном это знакомство и подтолкнуло к чтению произведений в оригинале.
В принципе, у меня возник только один вопрос к участникам дискуссии о достоинствах и недостатках переводов, о потерях образов или неверном истолковании той или иной фразы. Уважаемые! А, собственно, вы для кого переводите? Если только для себя, так сделайте свои «кружки самоопыления» закрытыми абсолютно, чтобы ни одна крупица вашего «тайного знания» не могла попасть к тем, кто не причастен к вашему «узкому кругу небожителей». Да, это сарказм. Но даже мне было не так просто найти те обсуждения, которые, как оказалось, полностью подтвердили и мои «любительские» впечатления от прочтения некоторых переводов. Но это мне удалось найти, потому что поиски были упорными и целенаправленными, но ведь любознательными читателями не рождаются, ими становятся. Хотя, наверное, быть именно любознательным читателем – это отклонение от общепринятой нормы. В то же время всего лишь маленькая сноска в примечаниях, «а вот обсуждение вариантов переводов можно найти здесь» – и указание на информационный ресурс. По мне так это совершенно не сложно и абсолютно не затратно. Помнится, в детстве раздел примечаний в книгах перечитывался мною не с меньшим, а порой и с большим интересом.
Возвращаясь к «Песне о восходе и заходе…». Казалось бы, на первый взгляд, приём риторических вопросов, придающий стиху дополнительную эмоциональность и передающий противопоставление мировосприятия поэта общепринятым в то время представлениям о мироздании. Но это не совсем так. Известен перевод Аделины Алексеевны Адалис (Аделина Ефимовна Эфрон) поэмы Цай Юаня (340–278 гг. до н. э.) «Вопросы (к) Небу» [1].
Приведу маленький отрывок:
«Кто держит солнце и луну,
Кто звёздам утвердил часы,
…
А вот так звучат разные варианты переводов и прочтений песни о восходах и закатах:
Из восточного залива солнце,
Как из недр земных, над миром всходит,
… [2]
Солнце встаёт
из восточных змеиных тенёт,
… [3]
Из Восточной Бездны Солнце всходит,
Словно из пучин земных бездонных,
… [4]
Солнце всходит над хребтами гор восточных, словно шествуя из-под земли по небу с давних пор до Западного моря, есть там место для шести драконов?
Оно с древности не отдыхало, люди, не имея Ци начальной,
долго смогут ли ходить вот так по свету?
Травы, что растут, не чтут весенний ветер,
рощи, облетев, не сетуют на осени туманы.
Кто же гонит плёткой смену четырёх сезонов?
В свой Природа срок сама и расцветёт, и замирает.
Си Хэ! Си Хэ! Отчего в блуждающих волнах ты тонешь?
Что за доблесть взял Лу Ян копьём грозиться?
У противников законов Неба много правды лживых искажений.