История Лоры Виттеншлегер

Редкие дни «хата» пустовала. Там неожиданно появлялись и также внезапно изчезали «деловые люди».

Через две недели по приезду Рубенситы с дитем в Полтаву, отправился «по делам» Иннокентий, который не появился ни к Новому году, ни к Рождеству. Видимо, отсиживался где-то после «мокрухи».

Когда в середине декабря наступила настоящая зима, Ляля простудилась и заболела. Везти ее в детскую больницу не было возможности. Да и особого желания вылечить девочку Рубенсита не проявляла. Давала ей невпопад какие-то таблетки, которые неизвестно сколько провалялись в ящике кухонного буфета и ждала: выживет – хорошо, а нет – то мало ли есть еще на свете детей, которых можно украсть?

Было в болезни ребенка для «бизнесменки» преимущество – не надо было заливать в рот Ляле водку. Она и без того находилась уже который день в полубессознательном состоянии. С температурой под сорок девочка вылеживала на руках мучительницы положенный «рабочий» день, а в доме, отогревшись, тихонько всхлипывала, открывая и закрывая помутневшие глазки, отказывалась от пищи, лишь пила водичку жадными глотками.

Через неделю у Ляли наступил кризис. В одну из морозных ночей Рубенсита почувствовала, что девочка обречена и даже впервые присела возле нее на полчаса понаблюдать. Конец это был или все еще нет.

Был в жизни молодой цыганки момент, который сломал ее. Она перестала доверять себе и «чавелам», а также всему миру после того, как однажды, когда ей было всего двенадцать, над ней надглумились два взрослых парня на ее на родине, в Молдавии.

Она тогда ничего не рассказала об этом своим родителям и продолжала кочевать с ними по республике.

Через пару лет семья осела в Ришканах, а для шестнадцатилетней девушки отыскался жених – красивый молодой цыган по имени Лачо. Родители девушки решили все за нее сами.

Немногочисленный, но горячий народ жил по своим законам, по которым женщина не имела права противоречить отцу или мужу. «Мужчина есть мужчина, а женщина – это женщина. О чем ты можешь разговаривать за столом с женщинами? Ты с мужчинами должен общаться. Дома для жены есть время» – Рассуждали цыгане. На мужской стороне было много преимуществ. Парни поступали в учебные заведения, а девушки сидели дома, готовились стать женами и матерями. Считалось, что цыган в доме хозяин и именно из этого следует устойчивая семейная жизнь, от чего бывает меньше недоразумений и разводов.

На счастье (или к несчастью) Лачо и Рубенсита полюбили друг друга.

Свадьбу сыграли шумную. Цыгане пили вино и водку и пели и танцевали все без исключения. Единственным условием бракосочетания должна быть ненарушенная девственность невесты. Девушка должна быть чистой. Это номер один, и простыня показывалась по обычаю всем.

Только вот после брачной ночи простыня оказалась чистой. Оскорбленный молодой муж сгоряча избил Рубенситу. Так, скорее по традиции. Цыгане осудили ее, родители отреклись, а старейшины произвели суд чести. Лачо ходил как в воду опущенный и на контакт с женой не шел.

Рубенсита исчезла из Ришкан и решила начать самостоятельную жизнь. Первым делом она подалась в Кишинев, устроилась на швейную фабрику швеей и получила от производства комнату в общежитии. Потом избавилась от ребенка Лачо, сделала аборт и получила врачебный приговор: бесплодие. Пережив шок от предательства любимого, разочаровавшись в родителях и цыганских законах, Рубенсита замкнулась в себе, стала циничной, ожесточилась. За свое горе она готова была мстить всему миру. Она поклялась себе в одном: стать во что бы то ни было богатой и посмеяться над всеми. Так Рубенсита стала отчаянной мизантропкой.

В тот момент, когда она сидела на печке рядом с тяжелобольным ребенком, в дом постучали. Цыганка открыла дверь и впустила необъятных размеров бабу лет сорока пяти с большим носом-картошкой и пухлым розовым ртом.

Баба содержала во Львове нелегальный бордель и прибыла в Полтаву на встречу «с очень важным лицом», о котором, однако, ничего не сообщила Рубенсите.

– Клавдия… – Представилась она и потерла покрасневшие от мороза ладошки. – Ты одна?

– А морозу напустила!.. Заваливай давай…

Клавдия протопала в шерстяных вязаных носках большими ногами в комнату с печкой, взяла на руки котенка и заметила безжизненно лежащую Лялю:

– Ребенок!.. Че он спит, что ли?

– Ну, спит… – Равнодушно ответила Рубенсита, войдя в комнату за ней следом.

– А че спит-то?

– Дак дело к вечеру. Простудилась к тому же.

– Ох ты, Боже ж мой! – Неожиданно по-матерински закудахтала, запереживала Клавдия. – Тащи молока горячего… Ты чем ее лечишь- то?

– Таблетки даю. Там… – Рубенсита устало кивнула головой в сторону кухни.

– Мы ее народными средствами… Мед есть? Ох, ты, она ж горит вся! Ребенка загубим! Давай сюда водку, мед, уксус давай!

Цыганка послушно, как робот исполняла приказы гостьи, но потом ушла на кухню, закрыла дверь за собой и принялась курить марихуану.

Клавдия раздела догола исхудавшую Лялю, развела напополам с водой уксус и начала протирать ваткой тщедушное с синими прожилками тельце.

– Ох ты ж, – повторяла она, – че ж они – решили погубить тебя? Разве ж это можно?

Завернув девочку в валявшуюся на лежанке простыню, Клавдия сгребла ее в охапку пухлыми ладонями и прижала к себе.

Через полчаса Ляля начала потеть, и температура постепенно спала. Она открыла глаза и посоловелым взглядом уставилась на спасительницу, провела побелевшим язычком по пересохшим губам.

– А сейчас молочка попьешь тепленького с медком. Тетя напоит тебя, не бойся…

Женщина выскочила в кухню с кружкой молока, бросила его на электроплиту, согрела…

Утром Ляле стало лучше.

Клавдия проснулась от того, что Рубенсита возилась с ребенком, одевала, собирала «на работу».

– Ты с ума сошла! – Закричала на нее Клавдия. – Куда ж дите в такой холод!

– Мне надо деньги зарабатывать…

– Фуй! Сколько ж ты за день собираешь – то?

– Сколько не соберу – все мои. Тебе – то что?

– Я чего спрашиваю… Я заплачу тебе за день… Оставь девчонку в доме, а?

– Да ты чо? На фига она тебе сдалась? Родственница что-ли? Да она все-равно не выживет. Сегодня, завтра ли сдохнет все-равно. Она ж алкоголичка. Я ж ее водкой накачиваю. А не возьмет, колоть начну, наркоманкой сделаю. Ты – тетя – не в свое дело лезешь.

– Ты ж баба! Иль тебе дите не жалко?

– А меня кто пожалеет, а? Меня пожалели? Почему ж я должна?!

– Сколько возьмешь с меня? – Миролюбиво предложила Клавдия, – соглашайся, сама можешь пойти, если хошь, а дите оставь. Прошу…

– Двести рублей давай, – Рубенсита слегка завысила свой доход. Но Клавдия достала кошелек и тотчас же выложила перед ней два новеньких «стольника».

Увидев деньги, цыганка удовлетворительно крякнула и пошла на кухню пить чай, а Клавдия пошла к Ляле.

Она радовалась, что девочка уже не лежала безжизненным пластом, а двигала ручками и переворачивалась с одного бока на другой, повторяя: «Мама! Мама!»

Через неделю, уладив свои дела, Клавдия засобиралась во Львов, но Ляля держала ее за юбку и не думала отпускать ее от себя. Плакала, когда не заставала ее в доме. Пребывание девочки в доме сутенерша оплатила Рубенсите и подумывала о том, как бы забрать полюбившегося ребенка с собой.

– Отдай ее мне, – попросила она за день до отъезда.

– Как это отдай?! – Возмутилась Рубенсита. – Если хочешь – купи. А отдать – не отдам. Не имею права.

– Сколько ты за нее хочешь?

– Пять тысяч рублей, – Рубенсита с интересом наблюдала за реакцией Клавдии.

– Ну ты даешь! Да ведь девчонка без документов. Мне ж на нее метрику завести надо, а за это тоже плату возьмут. Это ж большие деньги. Не наглей, цыганка. Жадность фрайера погубит!

– Как хочешь… – равнодушно сказала Рубенсита.

Клавдия в смятении покинула Полтаву и больше там не появилась.

А для Ляли начались обычные «трудовые будни». Едва она успела немного выкарабкаться после болезни, как Рубенсита начала ее брать с собой на паперть, «заправив» с утра порцией алкоголя.

Девочка спала на руках попрошайки среди улицы. Прохожие бросали монеты «бедной матери» и никому в голову не приходило, насколько трагичной была судьба маленького ребенка. Никто не мог ей помочь. Ведь даже случись чудо: нашло бы, предположим, «просветление» на какого-нибудь внимательного журналиста, специализирующегося на подобного рода вопросах, или на обыкновенного человека, то шансов у Ляли вырваться из западни все равно было мало. Ведь Рубенситу охранял милиционер, который патрулировал в районе железнодорожного вокзала, а также надсмотрщик и несколько торговок. Словом, «в обиду» ее не дали бы.

Так прошла зима. А когда наступил март и с крыш закапало, заметила Рубенсита среди «трудового дня», что ребенок на ее руках не дышит, глаз не открывает, не шевелится. Она была уверена, что Ляля мертва, но не покинула своего «насиженного» места. Лишь когда наступил вечер, она вывезла малышку за город к лесу, укутала тельце в полиэтиленовый мешок и выбросила на свалку мусора. Ушла.

Парочка пожилых бомжей, прогуливавшаяся по свалке в поисках пустых бутылок и прочих вещей, случайно наткнулась на большой сверток, извлекла ребенка.

Женщина в фуфайке и шерстяном платке слабо вскрикнула, зажав рот дырявой перчаткой.

– Ребенок!..

– Уйдем отсюда, – предложил ее спутник в длинной не по размеру замусоленной куртке, – здесь преступление, не видишь…

Они отступили. Но слабый крик заставил их обернуться, подойти к свертку.

– Это девочка. Вон кудряшки. Цыганчонок вроде… – затряслась от страха женщина, – надо бы в больницу.

– Ты в своем уме?! Как же мы объясним, где ее взяли. Ведь в тюрьму отправят.

Отнесем поближе к людям. А дальше – не наша забота. Не оставлять же ее здесь посреди мусора одну умирать.

– Да разве мы звери какие! – Поддержала его женщина и наклонилась к Ляле, схватила ее в охапку.

Девочка медленно открывала и закрывала глаза. Она, казалось, смирилась со всем и была готова расстаться со своей коротенькой жизнью. Трудно было предположить, что еще жило в маленьком, изможденном недоеданием, алкоголем и недавно перенесенной болезнью организме.

Вечером земля снова подмерзла, с севера подул холодный ветер, как бы в напоминание о только отступившей суровой зиме.

Мужчина накинул на давно немытую голову капюшон, перенял у женщины ребенка.

Шаг за шагом приближались к ним ряды «хрущевок».

Спасая ребенка, бродяги чувствовали себя сопричастными к чему-то великому, значительному. Они, может, и перестали уже со временем отождествлять себя частичкой общества, но вера в добро все-таки жила в них. Видимо, не стали они еще асоциальными, как их безжалостно окрестило ближайшее окружение.

Случай и капелька человечности, проявленная парочкой, спасла Ляле жизнь.

До ближайшей пятиэтажки оставалось всего десяток метров, как из крайнего подъезда вдруг выскочил шустрый молодой жилец в тапочках на босу ногу с ведром и направился к мусорному баку. Через минуту он снова скрылся за дверью.

Прижав завернутого в целлофан ребенка к себе, мужчина присел, схоронившись за тонким молодым деревцем, а женщина заслонила его собой, чтобы их не разглядели, не распознали.

– А если не найдут? – Озабоченно забормотала женщина посиневшими от холода губами.

– А если, а если! – Сердито передразнил ее спутник и, не раздумывая побежал к тому подъезду, из которого только что выходил жилец.

У входа в него женщина вцепилась в ребенка, надеясь стянуть из него пакет.

– Да какая разница! – В отчаянии гаркнул спутник и побежал по лестнице наверх.

– Все! Бежим отсюда, – предложил Лялин спаситель, взяв свою подругу за руку.

И вскоре они скрылись между домами.

Тем временем пожилые супруги Терещенко, проживающие на втором этаже, ужинали, подливая себе горяченького чайку.

Старику выглядел на семьдесят с небольшим. Он был приземист и коренаст, и одет в темно-синий спортивный костюм.

Жена носила домашние брюки, цветастую блузу и длинный стеганый жилет.

– Что-то там внизу то ли пикает, то ли мяукает, – недовольно заметил старик, прислушиваясь.

– Та то дети.

– А чего так поздно?

– Меня спрашиваешь? Откуда ж мне знать?

– Дети Сидоренка на выходные у бабы в селе. Он же сам говорил, что в субботу поедут. Сегодня как раз суббота.

– Так значит, кота кто принес. Или подбросили в подъезд.

– Может, кто забежал погреться… Нам-то что?

– А может это у меня в голове, а?

– Во, во. То шумит у тебя, то стучит в ней. А сейчас уже котята замяукали.

– Тебе все шуточки. Ох, старость – не радость, – вздохнул старик и направился к входной двери.

– Ты куда? – Удивилась жена.

– Пойду посмотрю, кто там пищит, а то и вправду можно подумать, что у меня с головой не в порядке.

– Вот чудак. Оно тебе надо?

Через несколько минут испуганный Терещенко вбежал в квартиру.

– Иди сюда бегом! – Позвал он жену, – беги бегом говорю!

Она появилась в дверях с буханкой хлеба и ножом.

– Ну?!

– Дите! Там дите живое на лестнице. Одно. Принести к нам, что ли?

– Еще не хватало! В милицию звони! Подкинули, значит, цыгане!

Милиция и скорая приехали одновременно. Пока чета Терещенко, как свидетели, давали показания, молодой врач вместе с санитаром занесли ребенка в машину, положили на носилки, подсоединили капельницу, укрыли потеплее одеялом и помчались в отделение реанимации.

Пока врачи делали возможное для спасения тяжелобольной, на сестринском посту две молодые студентки-практикантки бурно обсуждали происшествие.

– Два годика на вид. Ты представляешь, Маша? У ребенка в крови алкоголь. Хорошо хоть обморожения нет.

– Может и спасут, но что же с нее будет теперь?

– Говорят, цыгане подбросили.

– Да, она черненькая вроде. Цыганчонок.

– Над своими цыгане так не издеваются. Это алкоголики с ней такое сделали. Сами бухали и ребенка пристрастили. А потом по пьяни и занесли в чужой дом. Ведь не найдут их.

– Какой ужас! Куда же ее, бедолагу, потом из больницы? Нет у нее ни имени, ничего…

– Сначала отправим в детскую больницу, потом в сиротский дом, – сказала подошедшая к посту старшая медсестра, села за стол и стала что-то записывать в журнал. – При мне было такое лет десять назад: привезли ничейного младенца в больницу (тоже кто-то подкинул). Лечили, лечили, а он все-равно возьми и умри. То ж не родители были – звери. Как можно собственное дитя голодом морить, издеваться над ним?

Тут котят бездомных жалко как, а это же ребенок!

– Девчата, зайдите в реанимацию, – попросил показавшийся на минуту из нее молодой врач, тот самый, который увозил Лялю на скорой.

Практикантки, как по команде, скрылись в дверях.

Ляля лежала в застиранном грязном бельишке на взрослой кровати под одеялом с закрытыми глазами. На ее лбу выступили капельки пота, слепив черные кудряшки в колечки.

Почти два года назад она, крошечная, преждевременно рождённая, лежала вот также в реанимации под стеклянным колпаком. Трубочки, провода… Как и тогда, с ней незримо присутствовала Маргарита, которая может и смирилась с пропажей дочери, но ее подсознание неизменно хранило воспоминания о пропавшем ребенке, об ее Аннушке…

– Предписание я сделал, – произнес устало молодой доктор, обращаясь к будущим коллегам. – Варвара Петровна сегодня на посту до утра. Во всем советуйтесь с ней, если мне вдруг придется отлучиться. Состояние критическое. Но нам не привыкать.

Здоровая генетика дала о себе знать. Ляля пришла в себя. Через три дня ее перевели в общую палату детской городской больницы.

Она была все еще очень слабенькой, плохо кушала и принимала лекарства против алкогольной зависимости. Как не грозилась Рубенсита перевести Лялю на «колеса», участь стать наркоманкой ребенка миновала.

Соседки по палате – три сердобольные украиночки с малыми детьми – окружили Лялю заботой. Каждая из них пыталась накормить несчастную девочку чем-то домашним, вкусным.

Ляля благодарно улыбалась им и в отличие от других детей не вредничала, не плакала, а лишь задумчиво смотрела на всех большими голубыми глазами, как бы спрашивая: «Чем я провинилась перед вами?»

Слезы жалости наворачивались на глаза мамаш при виде двухлетнего ребенка, забывшего о том, что есть смех и радость. Ей подарили куклу и мишку, и она часами сидела на больничной койке, о чем-то с ними разговаривая, а потом долго спала, беспокойно раскидав исхудавшие ручки в стороны и часто вздрагивая.

Так прошел месяц. В палату приходили новые мамаши с детками. А прежние, те кто уже выписался, приходили навестить девочку, приносили ей подарки.

Ляля привыкла к медсестрам, не противилась уколам и терпеливо глотала порошки и таблетки.

Постепенно она из рано постигшей ее суровой взрослой жизни снова возвращалась в ребенка: играла с другими детьми, что-то напевала себе под нос.

Медперсонал плакал, когда однажды в больницу пришла пожилая худощавая воспитательница и забрала их «Ларису» в детский дом.

Девочка уже привыкла к новому имени. Приходя в себя в реанимации, она тревожно вскрикивала, как умирающая чайка. А ведь в переводе с древнегреческого чайка и есть Лариса. Лора… Так назвали ее практикантки и молодой доктор с «неотложки».

С новым именем девочка попала в Полтавский детский дом-интернат для сирот.

Это было серое безрадостное заведение со множеством грустных детских лиц, сердобольными нянечками и строгими воспитательницами, которые как ни старались, а не могли заменить своим воспитанникам утерянных родителей. Здесь жили дети-отказники, брошенные незадачливыми мамашами на произвол судьбы, дети-сироты, оставшиеся одни-одинешеньки на всем белом свете, а также дети алкоголиков и наркоманов, лишенные родительских прав, унаследовавшие от них болезни и пагубные зависимости. Большинство воспитанников были слабыми или слабоумными, неуравновешенными, но все же оставались по-детски непосредственными, любознательными, играли между собой и шумели.

По прибытию в интернат Лора быстро нашла общий язык с ровесниками. Ей выдали казенную одежду – синий байковый халатик в мелкий белый горох, новые хлопчатобумажные коричневые, вздувающиеся на коленях колготы, чистое белье. Новенькая сразу покорила нянечек тем, что сама с первых дней начала ходить на горшок. Ее постригли наголо, сожгли в печке крашеные черные кудри. Волосы у Лоры стали отрастать свои родные, светлые. Щечки слегка порозовели.

Оформление документов озадачило директора интерната – неулыбчивую даму неопределенного возраста – а потому она обратилась за помощью к персоналу. Пригласила в кабинет нянечек и воспитателей посоветоваться.

– Лора, Лора… Лариса, значит. А фамилия как?

– Откуда же нам знать? – Растерялись женщины.

– Может-Полтавская, а че? – Неуверенно предложила пожилая няня Лида.

– Вообще-то это должен ЗАГС решать, милиция или еще кто… – Горячилась директриса. – У меня и так проблем хватает, еще над этим голову ломать.

– Или Первомайская… – Размышляла молодая воспитательница Вика.

– В таких случаях обычно дают детям самые распространенные фамилии. Иванова, Петрова, Сидорова… – Улыбнулась полненькая розовощекая нянечка, скромно сидевшая у дверей на детском стульчике.

– Мы с вами вроде на Украине живем, – напомнила воспитательница Вика, – значит фамилия должна быть украинская: Иваненко, Петренко или Сидоренко.

– Ох, девочки, с вами не соскучишься, – вздохнула начальница, – ну пусть Иваненко будет. Так и запишем…

Она сделала пометку в толстом журнале и произнесла с расстановкой:

– Лариса Ивановна Иваненко… Девочка рослая. В больнице решили, что еще очень маленькая. Но, по-моему, на два годика она, точно, не тянет. Как же быть?

– Три годика. Точно. Может, два с половиной. Но не четыре, – неопределенно заявила воспитательница Вика.

– А че тут думать? – Оживилась няня Лида. (Все посмотрели на нее) – Вот, например, взять день Ангела… День Лидии отмечают пятого апреля, а Ларисы? Кто знает?

Все промолчали.

– Я тоже не знаю, – призналась няня Лида. – Вот сегодня пятое апреля. Это ж надо! У меня, оказывается, именины. Я и забыла совсем!

– Поздравляем вас, Лидия Тихоновна, – уважительно сказала директриса, – хотя у нас в стране атеистов день Ангела и не в моде. Не принято у нас… Но то, что сегодня пятое апреля… В этом что-то есть. Запишем девочку Иваненко сегодняшним числом. А почему бы и нет! —Уверенно сказала она и сделала новую запись в журнале.

Таким образом, возраст определили «на глаз» и записали: «родилась пятого апреля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года».

Выходя из кабинета директора, женщины оживленно переговаривались, поздравляли именинницу тетю Лиду.

А маленькая Лора в какой-то час выросла на целый год. Ей неожиданно исполнилось не два, а целых три годика.

Иногда на территории интерната объявлялись незнакомые дяди и тети, и дети с интересом следили за ними и гадали: усыновят кого-то из них или нет. Наиболее любопытные группировались в маленькие стайки и неотступно преследовали незнакомцев, задавали вопросы, просили показать содержимое сумочки или карманов. И если вдруг получали какую-то вещицу посмотреть или в подарок, будь то маленькое круглое зеркальце или помада, то жадно изучали ее со всех сторон, громко между собой переговариваясь, и в конце концов у кого-то одного упрямо срывался с языка главный вопрос: «Вы за кем приехали?»

Так промелькнула весна. Лора привыкла к новому «дому». После скитаний с Рубенситой он ей показался настоящим раем. Но это счастье было не навсегда.

Однажды в августе во дворе интерната объявились мужчина и женщина.

Младшая группа обедала, когда пара объявилась в столовой. Дети ели суп из глубоких глиняных тарелок, позвякивая по ним алюминиевыми ложками, и исподлобья посматривали на них.

Худенькая темноглазая девочка, которой было годика два с половиной, вдруг выскочила из-за стола, подбежала к женщине, крепко вцепилась в ее руку и звонко закричала:

– Мама! Это моя мама приехала!

– Нет, это моя мама! – Запротестовал малыш постарше, – и папа тоже – мой!

В мгновение ока пара была облеплена малышней, которая громко наперебой предъявляла на нее свои права.

На помощь посетителям пришла директриса, с самого начала наблюдавшая за происходящим:

– Нам нужно подождать за дверью, пока дети поедят.

Няня Лида, услышав слова начальницы, поспешила сказать:

– Не уходите, подождите. Они уже поели. Остался компот, но я дам им позже. Ведь и так супа напузырились.

– Дети! – Попросила директриса. – Сядьте, пожалуйста, каждый за свой столик. Тетя и дядя посмотрят на вас. Они пришли забрать своего ребенка домой. Но они несколько лет его не видели и им нужно вспомнить. Танечка, Машенька, Димчик, посадите маленьких на стульчики. Пожалуйста.

Пяти-шестилетние дети усадили малышей на прежние места и начали жадно всматриваться в пришедших, надеясь, что те опознают именно их.

Высокий мужчина лет сорока пяти, блондин, приветливо рассматривал детей и улыбался. Его спутница, несколькими годами моложе, сосредоточенно рассматривала детские лица.

Очевидным для них было одно: они не уйдут домой без дочки.

Через полчаса пара сидела в директорском кабинете, рассматривая Лорино личное дело и фотографии, сделанные в доме-интернате.

– Какая лапочка… – прослезилась русоволосая симпатичная женщина, – кудряшки беленькие, как у ангелочка. А глазки! Голубые глазки и большие.

– Красивая девочка, – подытожил блондин, – кем были ее родители? Что с ними?

– Этого никто не знает. Ее подбросили.

– А как же наследственные болезни, остальное? – Расстроился мужчина.

– Разве ты по ней не видишь, что она нормальная? – Запротестовала женщина. —Сколько ей?

– Почти три с половиной, – ответила директриса, – да нормально развивается. Читать, конечно, не умеет еще. Так, рисует, поет на утренниках. Обычный ребенок. Ласка ей нужна и забота. Остальное приложится. Она прошла полное медицинское обследование. Вот, посмотрите… Психически здорова. Тяжелых заболеваний, вроде порока сердца и в этом роде, нет.

Через несколько недель в младшей группе уже забыли о визите тети и дяди.

Когда же они снова пришли пообщаться с Лорой, повторилась похожая сцена. Дети окружили их, и, замкнутое в плотное кольцо, будущие родители вышли в коридор интерната. На улице шел дождь.

– Мы бы хотели пообщаться с Лорой Иваненко, – сказал мужчина.

– А как же мы? – Зашумели дети. – Может вы ошиблись, и она вовсе не ваша дочка?

– Дети! Быстренько в актовый зал смотреть мультики! – Позвала детей воспитательница Вика. – Все, кроме Иваненко.

Лоре очень хотелось побежать со всеми, и она осталась стоять в коридоре, исподлобья поглядывая на взрослых.

Женщина присела на корточки возле нее и спросила:

– Лора, ты хочешь, чтобы у тебя были папа и мама?

– Нет, – твердо ответила девочка. Но мужчина взял ее на руки. Лора, испугавшись, громко закричала и убежала в актовый зал.

– Мы с женой не ожидали подобной реакции от трехлетнего ребенка, – чистосердечно признался блондин директрисе. – Вы же сами видели, как дети мечтают иметь родителей. А эта – нет. Заплакала.

– Вы попробуйте ее лаской взять. Девочка к вам привыкнет.

После этого разговора Лорины будущие родители почти ежедневно навещали ее в интернате. Они привозили ей сладости, одежду и игрушки, гуляли вместе по городу, водили в зоопарк.

Однажды Лора тихонько попросила:

– Не уезжайте. Останьтесь здесь.

– Может лучше ты к нам поедешь, а? – Обрадовался мужчина. – Поехали!

– Поедешь? – С надеждой смотрела на девочку обрадовавшаяся женщина.

– Да, – уверенно ответила Лора и бросилась к ней, закричав что было сил: «Мама! Мамочка!»