Крушение великой империи. Дочь посла Великобритании о революционной России

Глава 4
Высочайшие особы

Говорят, что императору Николаю II была предсказана трагическая судьба и что его царствование началось под знаком несчастья и злого рока. Когда скончался его отец император Александр III, сразу же почувствовалась какая-то пустота, невознаградимая потеря, смутное предчувствие приближающейся катастрофы.

На самом же деле наибольшего блеска достигала жизнь русского двора в царствование не Александра III, а Александра II. В годы этого царствования постоянные празднества ярко освещали окна Зимнего дворца, и, когда семь или восемь тысяч человек садились после бала за богато украшенные столы в дворцовых залах, это были не просто торжественные придворные приемы, но собрания, на которых царило непринужденное веселье. Несомненно, император Александр II был последним русским монархом, который пользовался благами жизни так, как умели это делать его предки. И в то же самое время Александр II был последним императором, который был действительно близок к русскому народу. Он разговаривал как с высокопоставленными людьми, так и с самыми обыкновенными смертными с той чарующей фамильярностью, которая составляет основную черту русского характера.

И этому русскому царю, который освободил крестьян от крепостной зависимости и был самым либеральным русским государем, революционеры отравили последние годы царствования своими вечными покушениями на его жизнь. Дело дошло до того, что он запретил членам царской фамилии сопровождать его на официальных выступлениях, чтобы не подвергать их жизни опасности.

1 марта 1881 года козни нигилистов увенчались успехом. Хотя первая бомба, брошенная в сани государя, ранила лишь несколько солдат из его эскорта, и самому императору удалось бы избежать гибели, если бы он не вышел из экипажа и не подошел к раненым, чтобы им помочь. В это время была брошена вторая бомба, которая ранила Александра II смертельно. Императора принесли в Зимний дворец совершенно изувеченного, где он и скончался. А в это время толпа его верноподданных, собравшаяся на Дворцовой площади под окнами Зимнего дворца, в молчании слушала заунывный благовест Исаакиевского собора.

Говорят, что в день своей смерти Александр II подписал указ о даровании русскому народу конституционного образа правления. Акт этот так и не был приведен в исполнение. Сторонники либеральных реформ утверждали, что, если бы России была бы тогда дана конституция, русская история пошла бы по совершенно иному руслу и революция прекратилась бы.

В громадном и внушительном Александре III не было живости и доступности его отца. Он жил в полном уединении в Гатчине, приезжая в столицу только для придворных приемов и дел. Его супруга императрица Мария Федоровна отличалась, наоборот, очень веселым нравом, и многие представители аристократии даже ставили ей в вину ее живость и любовь к развлечениям. Но она была слишком популярна, чтобы мнения критиков могли бы изменить ее положение в обществе. Где бы она ни появлялась, сияние ее глаз, ее жизнерадостность и тонкий юмор привлекали к ней симпатии всех окружающих.

Она имела влияние на своего сына и после смерти Александра III, хотя, к великому несчастью для России, влияние молодой императрицы находилось неизбежно в оппозиции влиянию Марии Федоровны и с годами все увеличивалось, пока под конец не взяло верх, уничтожив совершенно власть матери над слабой и колеблющейся натурой Николая II. Однако он был искренно привязан к Марии Федоровне, и не проходило дня, чтобы они не виделись. В то время как молодая императрица все более уединялась, вдовствующую императрицу всегда можно было видеть на людях. Очень часто можно было встретить на улицах столицы ее миниатюрную фигуру, одетую в черное, в санях или же в экипаже, с чернобородым камер-казаком на запятках. Или же, наоборот, вся в белом, сияя бриллиантами, занимала Мария Федоровна место своей невестки рядом с государем на каком-нибудь торжественном приеме. Иногда ее можно было видеть на каком-нибудь обеде или же балу, следящей своими удивительными глазами, которые не теряли блеска, за всеми окружающими. Она непринужденно и приятно со всеми беседовала, всех помнила и каждому умела сказать то, что было нужно.

Когда в 1914 году началась война, императрица Мария Федоровна жила с своей сестрой, королевой Александрой, в Мальборо-Хоузе, и несмотря на все просьбы и уговоры, немедленно отправилась в Россию, хотя ее поезд и был задержан в Берлине и ей не позволили проехать дальше. В этот томительно душный августовский день императрица сидела в течение долгих часов в вагоне с опущенными шторами, прислушиваясь к крику и смеху солдат на вокзале, пока не явился чиновник церемониальной части и не слишком вежливо предложил либо возвратиться в Англию, либо проехать через Данию. Без всякого колебания она согласилась на последнее, но немедленно, по прибытии в Копенгаген, продолжала свое путешествие далее чрез Швецию и Финляндию в Россию.

Во время войны она все свое время посвятила работе по оказанию помощи раненым до того момента, когда государь отказался последовать ее советам освободиться от пагубного влияния Распутина. Тогда вдовствующая императрица удалилась в Киев. Когда же, после переворота, в этом городе уже стало также неспокойно, Временное правительство разрешило ей переехать в небольшой крымский дворец Дюльбер, в котором она прожила первые месяцы революции в сравнительном комфорте. Но когда большевизм распространился и на Крым, Дюльбер был занят вооруженными матросами. Они обращались с обитателями дворца Марией Федоровной, великой княгиней Ксенией Александровной и ее семьей как с пленными, подвергая их всех оскорблениям и заставив однажды императрицу подняться в 5 часов утра, для того, чтобы устроить во дворце обыск.

И даже тогда мужество и бодрость не покидали государыню. Она оставалась спокойной, бодрой, несмотря на то что в непосредственной близости к ее комнате постоянно дежурили два матроса, наблюдавшие за ней. Иногда она делала иронические замечания, как это было в тот раз, когда матросы делали перекличку всех обитателей Дюльбера и ее вызвали последней. Тогда она подняла с полу свою комнатную собачку и произнесла: «Вот кого вы еще забыли внести в ваш список».

Было ясно, насколько далеки были ее взгляды и симпатии от взглядов и симпатий ее невестки. Императрица Мария Федоровна была олицетворением движения и веселости нрава. Наоборот, императрица Александра была холодна, сдержанна и официальна, не любила веселья, не имела насмешливого образа мыслей и видела все в мрачном свете.

Про эту трагическую императрицу было написано много книг, мемуаров и статей, и все авторы единодушно порицали Александру Федоровну за ее пагубное влияние на государя и считали ее одной из главных причин революции. Да и нельзя было иначе смотреть на ее безрассудную и ошибочную политику. Я знаю также, что она очень недолюбливала моего отца за ту правду, которую он говорил государю, и что она неизменно противилась тому, чтобы эта правда имела какое-либо благотворное влияние на общий ход событий. И все-таки, когда я вспоминаю теперь императрицу, забываю эту надменную, озлобленную женщину, которой она была в России, и вижу пред собою златокудрую девушку, принцессу Аликс Гессенскую, которую жители ее герцогства называли принцессой Солнечный Луч и которую вся ее семья назвала Солнышко. Я вижу перед собою девушку, которая ежедневно сидела в Дармштадте у моей постели, когда я чуть не умерла от детской болезни. Ее прелестное лицо я увидела впервые, когда пришла в себя после долгого беспамятства. Я никогда не забуду ее ласковые слова: «Смотрите, леди Джордж, она открыла глаза. Она мне улыбается». И несмотря на всю бесспорность фактов и трагических последствий, я вижу Александру Федоровну только в роли этой очаровательной сиделки, и никакие доводы логики и здравого смысла не изгладят этой картины из моих воспоминаний.

Не подлежит никакому сомнению, что брак принцессы Аликс Гессенской с наследником русского престола был браком по любви и что союз этот был полон гармонии и безоблачного счастья, – об этом свидетельствуют «Письма императрицы», изданные несколько лет тому назад. Не предназначенные для широких кругов, написанные детским стилем, письма эти раз и навсегда освобождают императрицу от обвинения в сношениях с немцами. Вместе с тем они доказывают, что, несмотря на свою наивную простоту, императрица была сильной и властной женщиной. С самого начала своей супружеской жизни она оказывала на своего мужа влияние, где находила это нужным. Чрез все письма красной нитью проходит элемент побуждения: «Ты должен быть твердым. Покажи, что ты царь. Не позволяй им тебя учить. Ты должен доказать народу, что все будет, как ты хочешь». Неограниченное самодержавие являлось, по ее мнению, единственной политической формой, спасительной для России, и никакие доводы не могли бы ее убедить в том, что время абсолютизма прошло.

Если бы Николай II женился на французской принцессе, как того хотела его мать, то, вероятно, история России сложилась бы иначе, так как он следовал бы указаниям женщины с более широким кругозором и избежал бы истерической атмосферы. Однако невозможно до конца разгадать характер Николая II.

Иногда он невероятно колебался в своих решениях, иногда же проявлял удивительное упорство, когда нельзя было сломить его воли ни уговорами, ни мольбами. Спокойное и как бы бесстрастное равнодушие, которое он в некоторых случаях проявлял, апатичный тон некоторых его писем и личного дневника могут заставить сделать вывод о его бессердечии.

Но если принять во внимание обстановку, в которой он вырос и был воспитан, где совершенно исключались оригинальность мысли или свобода действий, то нельзя не удивляться тому, что многие его слова и поступки были безупречны. С таким человеком, как Победоносцев в роли премьер-министра, с влиянием двора, подавлявшим всякое умственное развитие, и, наконец, с прогрессирующим ханжеством императрицы, незаметно влиявшим на каждую его мысль, на каждое его действие, император Николай II никогда не был свободным человеком и всегда, со дня своего рождения и до самой смерти, находился под гнетом людей и обстоятельств, его окружавших.

Слепо веруя в судьбу, Николай II никогда не хотел бороться против всех этих обстоятельств, и это один из главных упреков, которые ему ставят его недоброжелатели, обвиняющие его в том, что он отдал Россию и престол без борьбы. Ища объяснения этой пассивности, невозможно определить, чем он в своем поведении руководствовался: была ли это религиозная покорность, врожденное слабоволие или же мистическая вера в чудо. Последнее было особенно сильно в его характере, и еще в ранней молодости он проявлял большой интерес к потустороннему. Этот интерес разделяла императрица, и поэтому неудивительно, что шарлатан – знахарь, доктор тибетской медицины или же темный, неграмотный мужик, хвалившиеся своими сверхчеловеческими способностями, могли иметь влияние при дворе.

И вместе с тем государь обладал доступным и любящим сердцем. Он находил утешение в уединении и простых, несложных развлечениях. Приятнее всего для него было находиться в семейном кругу, когда он мог вести образ жизни помещика средней руки. В роли властелина необъятной империи ему было не по себе. Однако, несмотря на все это и свой средний рост, не производивший на его подданных того впечатления, которые оставляли громадные фигуры его дедов, отца и остальных членов семьи Романовых, – все же во внешности Николая II было истинное благородство и обаяние, которое, по всей вероятности, скорее таилось в его серьезных голубых глазах, чем в живости и веселости характера.

Великая княгиня Мария Павловна являлась третьей дамой в империи после молодой императрицы и вдовствующей императрицы. Рожденная немецкой принцессой Мекленбург-Шверинской, она вышла замуж за великого князя Владимира Александровича, брата Александра III и дядю Николая II, и с увлечением постаралась сделаться русской. Великий князь Владимир, высокий красавец, обладавший звонким голосом и манерой говорить все, что взбредет ему в голову, любил жизнь, веселье, удовольствия, хотя и не всегда был идеальным мужем. Каковы бы ни были ее супружеские разочарования, великая княгиня умело скрывала их под обворожительной улыбкой и с твердой решимостью завоевала себе прекрасное положение в петербургском свете, ведя борьбу как со снисходительной бдительностью вдовствующей императрицы, так и с нескрываемой враждебностью императрицы молодой.

Старший из их трех сыновей – великий князь Кирилл Владимирович – служил во флоте и был одним из тех немногих, которые спаслись после взрыва «Петропавловска» под Порт-Артуром во время Русско-японской войны. Он подвергся немилости государя, так как женился на разведенной жене великого герцога Гессен-Дармштадтского. Герцог Гессенский приходился родным братом молодой императрице, а ее мать была родной сестрой императора Александра II. Браки между двоюродными братьями и сестрами были строго воспрещены правилами православной церкви и русскими гражданскими законами. За свой проступок великий князь Кирилл Владимирович был уволен в отставку и выслан за границу, где он жил в Кобурге до 1910 года, когда ему и его жене было разрешено вернуться в Россию. Великий князь Борис Владимирович был в молодости необыкновенно красив, но разгульная жизнь, которую он вел, не могла не отразиться на его внешности, и он за последние годы очень растолстел. После войны он женился на даме, которую он, еще будучи великим князем, искренно любил. Младший их брат – великий князь Андрей Владимирович – был высоким блондином, скорее похожим на англичанина. Не отличаясь очень крепким здоровьем, он был скромнее и сдержаннее своих старших братьев. Он женился после войны на госпоже Кшесинской, известной балерине.

Великий князь Владимир Александрович скончался в 1907 году. Таким образом, великая княгиня Мария Павловна заняла место во главе петербургского света, так как молодая императрица никогда не показывалась в Санкт-Петербурге, а вдовствующая императрица, хотя и любившая общество, редко разрешала себе выезды в свет.

Все великосветское и иностранное общество столицы группировалось вокруг великой княгини Марии Павловны, которая часто принимала в своем великолепном дворце на Дворцовой набережной. Многие старые представители петербургской аристократии уверяли, что ее манеры были вульгарны, что в них было недостаточно достоинства и что она имела дурное влияние на петербургское общество. Ее обвиняли в покровительстве иностранцам, в том, что она приглашала к себе людей только потому, что они были богаты или хорошо играли в бридж. Ее критиковали за то, что она любила, чтобы ее развлекали, и не была слишком разборчива в выборе друзей. Другие обвиняли ее в том, что у нее были любимцы, потому что она хотела играть большую роль в политике, что она была тщеславна и честолюбива. Было вполне естественно, что она, с ее характером, должна была иметь врагов в петербургском обществе, и было даже нормально, что люди клеветали на нее, потому что она ничего не боялась и обладала слишком волевым характером, чтобы ее можно было игнорировать и оттирать на задний план. Ее властная натура могла только сожалеть о том, как вела себя молодая императрица. И хотя Мария Павловна принимала самое деятельное участие как в русской, так и в иностранной политике, ее нельзя было обвинить ни в одной враждебной России интриге.

Великий князь Кирилл Владимирович и его супруга Виктория Федоровна возглавляли другой, более молодой круг петербургского общества, который назывался «Stuart Set»⁶.

Моя мать знала Викторию Федоровну еще в Дармштадте, когда она была в несчастном супружестве с герцогом Гессенским, и их дружба, начавшаяся в Гессене, продолжалась в течение первых лет нашего пребывания в Петербурге. Великая княгиня Виктория Федоровна была красавицей, с великолепной фигурой и с темносиними, почти фиолетовыми глазами. Она превосходно рисовала цветы и иногда проводила целые дни в своей студии, выражая неудовольствие, когда ее отрывали для исполнения светских и официальных обязанностей. Она прекрасно одевалась, и, хотя иногда бывала резкой и в дурном настроении, в ней было масса обаяния, и она могла быть очаровательной, веселой и очень приятной в обществе.

Великий князь Александр Михайлович и великая княгиня Ксения Александровна тоже были вынуждены провести несколько лет за границей, так как великого князя считали ответственным за неудачи Русско-японской войны. В 1910 году они снова вернулись в Санкт-Петербург, но все говорили, что великий князь Александр Михайлович ненавидел петербургское общество, что он англофоб, и при этом не стесняется открыто выражать свое мнение в обществе.

Это было, если не ошибаюсь, в 1912 году, когда в нашем посольстве должен был состояться обед и танцы. К нам в этот вечер должны были прийти некоторые молодые представители петербургского общества и несколько великих князей. Ходили слухи, что великий князь Александр Михайлович поклялся, что его ноги никогда не будет в английском посольстве, а потому мой отец был в большом смущении: посылать ли великому князю Александру Михайловичу и великой княгине Ксении Александровне приглашение? С одной стороны, он боялся их обидеть; с другой стороны, ему было бы неприятно получить от них резкий отказ. За несколько дней до нашего обеда я была приглашена на елку к великой княгине Ксении, и мой отец поручил мне прояснить этот вопрос лично. Незадолго до этого великий князь сломал себе, катаясь на ледяных горах, руку, а потому в этот день он был за обедом одет не в свою обычную морскую форму, а в малиновую шелковую рубашку, которую носили стрелки императорской фамилии, и держал руку на перевязи. Его малиновая рубашка еще более подчеркивала его красоту, и при виде его мой страх значительно ослабел. Сначала я спросила его о здоровье, а потом, набравшись храбрости, сообщила ему о предстоящем у нас в посольстве обеде и добавила со скромной застенчивостью, что мы были бы очень счастливы, если бы великий князь и великая княгиня нас посетили в этот день. Мгновение он сурово смотрел на меня, и я смутилась, думая, что зашла чересчур далеко и он отклонит наше приглашение. Но он внезапно смягчился.

– Конечно, мы приедем, – сказал он и добавил с улыбкой: – Теперь ведь Россия и Англия всегда будут друзьями.

После этого он и его супруга великая княгиня Ксения сделались частыми посетителями нашего посольства, и, даже когда началась революция и положение моего отца стало очень затруднительным, великая княгиня Ксения была единственным членом императорской семьи, которая не изменила своего отношения к нам.

Самым большим другом моего отца был великий князь Николай Михайлович, двоюродный брат государя, очень просвещенный человек. Он был большим знатоком в вопросах искусства и старины и занимался историческими трудами, что делало его несомненно гораздо более проницательным и дальновидным, чем были остальные великие князья. Из-за либеральных взглядов его иногда называли Филиппом Эгалите⁷, и его высокую фигуру зачастую можно было видеть на скромном извозчике, с которым он своим звонким добродушным голосом вел бесконечные разговоры.

Княгиня Ольга Орлова была, несомненно, самой выдающейся фигурой петербургского высшего света, который встречался с дипломатическим миром. Рожденная княжной Белосельской-Белозерской, она вышла замуж за князя Владимира Орлова, который являлся командиром Императорской Главной квартиры. Тучный мужчина, с черной бородой, он являлся разительным контрастом своей стройной и высокой жене, далеко не красавице, но столь грациозной, что ее было невозможно не заметить в обществе. Она была очень гостеприимной хозяйкой, и праздники в ее роскошном дворце на Мойке славились на весь город.

Другим выдающимся членом петербургского общества была графиня Бетси Шувалова, имевшая дворец на Фонтанке, где была громадная зала, собственный театр и поразительно красивые парадные комнаты. Она была дочерью княгини Барятинской, бывшей выдающейся представительницей петербургского общества в царствование императора Александра III. Бетси унаследовала от своей матери любовь к жизни, веселый нрав и неизменно хорошее настроение духа, которое помогало ей преодолеть неудачно сложившуюся личную жизнь. Вместе с тем она была аристократкой до мозга костей, и никто бы не осмелился вести себя недостойным образом в ее присутствии.

Графиня Клейнмихель также пользовалась репутацией очень радушной хозяйки, но, хотя она знала всех, была жизнерадостна, весела и хорошо воспитана, в ее приемах не было радушия княгини Орловой и не хватало достоинства и роскоши приемов графини Шуваловой. В мемуарах одного автора, написанных о петербургском обществе до войны, содержалась следующая, довольно едкая характеристика графини Клейнмихель: «Единственным салоном, который еще остался, является салон графини Клейнмихель. Она, как всегда, поражает своею загадочностью, несколько пополнела и обладает цветущей внешностью. Ее обеды не стали лучше». ЕЕемало интриг исходило из дома графини Клейнмихель, так как дипломаты всех стран ее посещали, равно как и члены всевозможных политических партий и люди, стремившиеся создать себе имя, не имевшие, однако, входа в высшее петербургское общество.

Еще две представительницы петербургского высшего общества много принимали: это госпожа Серебрякова и госпожа Половцова. Особенно мне памятны вечера у Половцовых – не столько своей роскошью, сколько изысканностью. Это были вечера, на которые приглашали только хорошеньких женщин, хороших танцоров и интересных людей, на которых никогда не было тесноты, избытка цветов и всегда играл оркестр Гулеско.