Воля, воля, воля!
30
Когда до обряда инициации осталось меньше десяти дней и нервозность учеников достигла критической точки, Наставник велел топить печи в мастерской.
Там стоял невыносимый жар, и Ти-Цэ стоило огромных усилий держать глаза широко открытыми, пока Наставник объяснял им, какими инструментами и с какой целью им предстояло воспользоваться. Много часов теории годами ранее было посвящено изготовлению щитов. Осталось лишь от слов перейти к делу.
Благодаря хорошей подготовке и чуткому руководству Наставника к исходу дня у каждого молодого йакита было в руках по разящей чаше, выкованной из переплава произведения искусства, созданного Наставником. Жар к тому времени стоял такой, что плавиться начали даже инструменты, и взять их за ручку без кожаной прихватки было невозможно. Звон двадцати восьми молотов раскраивал череп, но ученики мужественно хранили атмосферу сосредоточенности и полной отдачи кропотливому труду.
Много лет назад Наставник закалил их щиты мыслями о сохранности и благословении их жизней, а теперь велел им пропитать металл думами о судьбах, которые им предстояло беречь до конца своих дней. Ти-Цэ думал о будущей семье. Затачивал лезвие любовью к предначертанной ему супруге. Шлифовал мечтами о желанном потомстве. И к своему изумлению под конец работы проникся к оружию в своих руках суеверной привязанностью. Этот щит вобрал в себя все самое сокровенное из сознания Ти-Цэ, и, вооруженный им, он чувствовал себя непобедимым. Кем бы ни была его супруга, которая выносит его детей, где бы ни была и чем бы ни занималась в эту самую секунду, Ти-Цэ был уверен, что бояться ей было нечего. Теперь она обязательно его дождется, и их встреча состоится, когда он вернется в Плодородную долину достойным ее мужчиной.
Вечером Наставник осмотрел последний выкованный подопечным щит, удовлетворенно кивнул и наконец позволил ученикам выйти из мастерской. Он захохотал: молодые йакиты высыпали наружу беспорядочной кучей. И Ти-Цэ выкатился на свежий воздух одним из первых.
– Кого я воспитал? – посмеивался Наставник. – После жизни со мной вы должны бы в преисподнюю ходить как к себе домой.
Ти-Цэ было не до его острот: за день в мастерской его легкие превратились в два обугленных мешка, а шерсть прогрелась до такой степени, что он вполне мог бы вспыхнуть, вылей кто-нибудь на него огнеопасную смесь. Ти-Цэ и раньше восхищался мыслью о том, что Наставник провел в мастерской без еды и сна семьдесят два часа, но теперь, после десяти часов работы, с трудом мог представить возможные грани его выдержки.
В числе последних мастерскую покинул, разумеется, Ку-Ро. Он как бы между делом надменно покосился на товарищей, которые нисколько не стеснялись своего облегчения, и критически осмотрел свою разящую чашу. Ти-Цэ только мысленно отмахнулся. Будто никто не видел, как его шатнуло у порога. Звезды с ним. Пускай любуется своим творением, если, конечно, на самом деле может сфокусировать на нем взгляд.
Итак, последние приготовления были завершены. Лежать без дела щитам осталось всего ничего.
И какого же было удивление молодых йакитов, когда опробовать оружие им предоставили шанс даже раньше, чем разящие чаши успели хоть сколько-нибудь покрыться предрассветной росой.
***
Еще до наступления часа, в который они вставали каждое утро на протяжении долгих лет, Наставник кликнул учеников и велел строиться. Очумелые молодые йакиты вскочили с постелей, натянули набедренные повязки и вытянулись у амбара в линейку.
По внешнему виду Наставника вообще никогда нельзя было понять, спал он всю ночь или бодрствовал несколько дней кряду, но Ти-Цэ все же думал, что эту ночь учитель повел на ногах. Он не был уставшим и не клевал носом, как раз наоборот: Наставник был бодрым и возбужденным как после хорошей тренировки.
– У нас в лагере сегодня гость, – сказал Наставник. В полутьме тающей ночи он казался призраком, скалящимся на них. – К вашей удаче, званый.
Он сделал знак, чтобы ученики оставались на месте, и круто повернулся к своей хижине. Оставленные в подвешенном состоянии йакиты переглядывались между собой.
– И более того, – крикнул из своей обители Наставник, – я приложил не мало усилий, чтобы он принял приглашение.
Наставник крепко схватился за что-то, потянул на себя, и шерсть Ти-Цэ на загривке встала дыбом: за этим последовал вопль неизвестной ему твари, от которого пополз под шкурой мороз. Так могло кричать только лишенное здравомыслия существо, все мироощущение которого состояло из слепой, бессильной ярости.
Наставник рывком выдернул извивающееся в сети из прочного волоса животное. Его беснования не производили на учителя никакого впечатления. Он поволок добычу по земле, как если бы это был мешок с отходами, и швырнул к ногам подопечных. Они отошли на пару шагов, но вытянули шеи, чтобы рассмотреть ее внимательнее. И у многих, в том числе у Ти-Цэ, нижняя челюсть упала на грудь.
Крупные глаза на выкате, короткая розовая шерстка с черными и желтыми камуфляжными пятнами, крылья, которые она безуспешно пыталась развернуть в своих путах – все говорило о том, что перед ними была самка из Плодородной долины.
Ти-Цэ поймал себя на том, что был страшно разочарован и обманут в ожиданиях. Йакит был уверен, что момент, когда он спустя столько лет впервые увидит женщину, будет особенным, что его охватят волшебные чувства и мир перевернется с ног на голову, но ничего даже отдаленно похожего он не ощущал. Ти-Цэ не был согласен так просто с этим смириться, он приглядывался к беснующейся девушке, чтобы отыскать к ней хоть что-то привлекательное. И тут заметил, что с ней в самом деле было что-то не так.
Лицо, если присмотреться к мелочам, было каким-то туповатым, шерстка – не такой яркой, как у их матерей и сестер, и походила больше на щетину. Даже крылья, обычно прозрачные и гладкие у самок, выглядели шероховатыми и мутными, как стекло, которое давно не протирали. Но самое главное, она не источала совершенно никакого запаха, так что Ти-Цэ даже усомнился бы в ее реальном существовании, если бы не видел собственными глазами.
Неприятную догадку в следующую же секунду подтвердил Наставник. Учитель потерял терпение и в надежде прекратить хрип и скулеж от души пнул ножищей существо в сети. Оно мерзко вскрикнуло, перевернулось на спину и замерло. Глаза твари впились в Наставника как впивается в мышцу змея.
Учитель скорее бы ударил себя ножом в грудь, чем поступил бы так с женщиной. А значит…
– Это имэн, – сказал Наставник. Ученики с трудом вынырнули из ступора и вскинули на него глаза. – Один из тех, с кем вам предстоит встретиться лицом к лицу на обряде инициации. Эту особь я выловил сегодня ночью. Трудно так сразу определить пол, но я все же уверен, что это самец.
Ти-Цэ недоверчиво посмотрел на пленника еще раз.
– Самцы и самки имэн, – повысил голос учитель, – выглядят совершенно одинаково. И как вы уже наверняка заметили, похожи на наших женщин. Никакого труда одурачить вас на большом расстоянии им не составит. Постарайтесь в будущем далеко от супруги не отходить без особой надобности, потому как если ей понадобится слетать на источник, например, и на ее место прилетит имэн – рискуете издали попасться на уловку и оставить гнездо и всю родню выше по древу в его распоряжении. Как видите, – Наставник еще раз пихнул существо стопой, – свою супругу вблизи с этим животным не спутаете. И запах – вернее, его отсутствие, – самый верный признак опасности. Если при приближении запах самки не усиливается – убивайте сразу, без колебаний.
– Где вы его поймали? – хрипло спросил Ха-Ру, один из учеников, когда Наставник нетерпеливым кивком позволил ему говорить.
– Выследил. Они много где строят ульи, в основном в пещерах, горах и расщелинах, но сейчас, незадолго до сезона спаривания йакитов, выходят из спячки и нет да нет высовываются. К долине они пока не приближаются, но чувствуют, что криков рожениц ждать осталось недолго. Этот, – он пнул тварь в третий раз, – прятался от меня за водопадом. Но я его оттуда выкурил.
Ти-Цэ знал, что иного обращения к себе имэн не заслуживал, но все-таки по его телу прокатилась дрожь. Умом он понимал, что перед ним враг, но глазами…
Наставник сложил руки за спиной и неторопливо прошелся вдоль линейки учеников.
– Посмотрите внимательнее на это существо. Оно и ему подобные питаются нашими детьми. Съедают их еще до того, как они выбираются из плодного пузыря и успевают сделать первый вдох. Они будут очень стараться сожрать и ваших детей. Как вам такое? – Он безжалостно заглядывал им в глаза. – Но и этого им как правило мало. Инстинкты подсказывают ублюдкам убивать и тех, кто прячет еду – родителей. У наших самок есть естественное и лучшее оружие защиты против них, но против двух и более особей ей, обессиленной после родов, в одиночку не выстоять. От части поэтому вы здесь. Вы должны уметь убивать тоже, да в количествах куда больших, нежели одна особь или две. Да. У вас нет естественной защиты, как у женщин. Все, что дала мужчинам природа – возможность в случае угрозы потомству и их матери отвлечь врага на себя. – Наставник многозначительно кивнул на их и свою собственную шерсть без капли в ней пигмента. – Но. – Он остановился и повернулся к ним лицом. – Я дал вам больше, чем мишень на груди. Я дал вам право и возможность защищаться. Знания, оружие, навыки. Теперь вы такие же полноправные борцы за свою жизнь, и еще более эффективные защитники и заступники всего своего рода.
Наставник помолчал и вновь заглянул в глаза каждому поочередно ученику. Этот пронизывающий взгляд не терпел сомнений и нерешительности. Ти-Цэ широко расправил плечи, когда учитель принялся таким образом вытравлять страх и слабость и из него. Он с отвращением думал о твари в сети: даже она не решалась нарушить установленную Наставником тишину.
Учитель закрыл глаза и коснулся указательными пальцами своих висков:
– Ваша победа, ваша сила, ваш успех – все находится здесь. Физические способности – ни что иное, как обыкновенный инструмент в умелых или же неумелых руках. Вы можете стучать палкой об стену, а можете покрепче взять ее в твердую, знающую свое дело руку, и одним точным ударом, без лишних телодвижений, разбить врагу голову. Исход любой битвы решает ваш разум, ваша воля. Чья воля сильнее – тому и принадлежит законное право на жизнь.
Наставник вновь открыл глаза, и не встретил на сей раз ни одного неуверенного взгляда. Учитель убрал руки за спину. Он взглянул на имэн у себя под ногами сверху вниз, даже не накренив подбородок.
– Сейчас этот имэн на нашей территории. Он в нашем мире. – Наставник обвел лагерь широким господствующим жестом. – Нас много, и каждый дюйм здесь под нашим контролем. В этом мире имэн не выжить. Так или нет?
Ученики покивали.
– Хорошо. А теперь окунемся в недалекое будущее, скажем, на неделю вперед. Вы окажитесь на территории имэн. Там, где все условия будут на их стороне, и они будут значительно превосходить вас числом. Вопрос, – повысил голос он после секундной паузы. – Почему вы, в отличие от имэн, в чужом мире все равно выживите? А?
– Воля…
Наставник вскинул руку и указал на пробормотавшего это слово Ти-Цэ:
– Да! Только чтоб неуверенности в голосе больше не слышал. Воля, конечно же. Это то, чего нет у имэн. Воля – это нечто большее, чем усилие мысли. Воля может скорректировать в вашей голове не только ваши действия, но и саму ситуацию, в которой вы оказались. Вы сами расставляете преимущества свои и врага – выше или ниже. Осознанность делает вас создателями, а эту тварь – жертвой обстоятельств. Все, что может имэн – подстраиваться под условия. Вы эти условия им диктуете. Если ваша воля сильна, то нет никакой разницы, где вы находитесь – в моем лагере с одним имэн или в их семейном улье в одиночестве. Вы по-прежнему в своем мире, на своей территории, где все под вашим контролем. Имэн, как любое другое животное, чувствует как чужой страх, так и превосходство, и не сможет сопротивляться вам в полную силу. Если же у вас нет воли к жизни – миром завладеет кто-то другой. А кроме смертельного врага претендентов больше не окажется.
Ученики агрессивно покивали.
– Воля, воля и еще раз воля, – сказал Наставник и зарычал на них сквозь плотно сжатые зубы: – Не вздумайте бояться! Мир принадлежит тому, кто держит его под контролем. Я видел, как вы шарахнулись от этой мерзости в сети, когда я только вытащил имэн наружу. – Он густо сплюнул. – Посмотрите на себя. Стоит тут три десятка здоровых мужиков перед обездвиженной дичью! Знаете, к чему может привести неосознанная трусость? К тому, что все вы разбежитесь по углам и будете молить звезды о пощаде, пока имэн перелетает с места на место и вскрывает вам брюха в порядке очереди. Просто потому, что вы наслышаны о них, и вас учили их бояться.
Уж слишком это было нелепо. Ученики рассмеялись в оскал острозубой твари, которой только и оставалось, что наблюдать отражение огней светлячков в их сверкающих бивнях.
– Смешно. Вот именно. Сейчас вы чувствуете себя хозяевами ситуации, но открою вам по старой дружбе один секрет: вы хозяева каждой ситуации. Любая победа, как и неудача – ваше собственное решение. Вы сами даете неприятностям случаться в вашей жизни, винить можете только свой недостаток осознанности, и никогда – кого-то другого. Поняли?
Сияя улыбками, ученики кивнули снова.
– Так не только на охоте. Так в семье, на службе – везде и во всем. Да, у природы были на нас с вами совсем другие планы, но она не учла, что роль пушечного мяса нас, существ осознанных, не устроит. Мы с природой не только сотрудничаем, но и дискуссируем из поколения в поколение. И победа за нами. Воля. За ней всегда решающее слово. Когда волю мужчины чувствуют враги – ложатся костьми у наших ног. Когда волю чувствуют женщины – без сомнений и страха вверяют в наши надежные руки свои жизни и жизни своих детей. Когда волю чувствуют поселенцы других миров – доверяют нам судьбу целой Вселенной и сами упрашивают нас быть между ними связующими звеньями. Вашу волю, – сказал он с нажимом, – чувствую, в конце концов, я, ваш Наставник, и знаю, что вот-вот смогу вверить ваши жизни вам же, ибо вы готовы верно ими распорядиться. Большей похвалы от учителя вы не могли бы и надеяться услышать, и я хочу, чтобы вы это понимали. Вы – хозяева своей жизни и судьбы. Скажите, услышали ли вы меня?
Они закивали опять, улыбаясь от уха до уха.
– Это что за судороги?! – вскинулся Наставник и экспрессивно передразнил их кивки. Ученики засмеялись. – У вас языки отсохли, понять не могу?
– Воля, воля, воля! – громко проскандировали они захлебывающимися от возбуждения голосами. Их разрывала беспричинная, безумная радость, и половина букв просто пропадала в судорожных вдохах и попытках сдержать смех.
– Что?! – поморщился Наставник. Он подставил к уху ладонь. – Да что же это, голосовые связки зажевало?
– Воля! Воля! ВОЛЯ! – с удовольствием проорали они уже четко и оглушительно захохотали.
Ти-Цэ ни то гоготал, ни то лаял вместе со всеми, шатался от хлопков по спине и плечам товарищей и раздавал такие же во все стороны. Он чувствовал себя потрясающе, так, словно разом выпустил напряжение, которое копилось и терзало его на протяжении всей жизни. Крылья – достоинство исключительно самок, но сейчас Ти-Цэ чувствовал, что тоже смог бы взмыть в воздух – так легко и свободно он сейчас себя ощущал.
– Очень хорошо, – сказал Наставник тише, когда стих грохот смеющихся голосов. – Хорошо. Но запомните следующее: у вас сильная воля, а значит, большая власть в руках. Ни в коем случае не злоупотребляйте ей. И всегда помните, каким трудом она вам досталась. – Он строго обвел учеников взглядом. – Власть должна всегда быть заслуженной, а не восприниматься как предначертанное. Помните: в самом начале пути вы были даже меньше, чем никем. Вы знаете, какого это – спать в дерьме, отбирать еду у собратьев прямо из ртов, чтобы выжить. Каждая ваша мускула, каждая мысль, каждый вдох – вы все заслужили потом и кровью. – Наставник чуть склонил голову. – Вы прошли через многое, а в будущем – это я гарантирую – пройдете вообще через все. И именно поэтому нет существ, более достойных власти, чем вы. Другие пользуются ею, и рано или поздно находятся те, кто сдвигает их с самопровозглашенного престола. Нам же миры преподносят себя сами. Потому что все существа, – не важно, в какой части Вселенной они находятся, – чувствуют нашу волю, ответственность и готовность ее принять. Власть и контроль – великие дары, и они требуют большой осознанности. Уважайте их, пользуйтесь разумно, и никогда не забывайте о тех, за кого вы в ответе. Вы – слуги этого мира. Никогда не ставьте себя на пьедестал богов.
– Да, Наставник, – склонили головы ученики.
– Никогда не убивайте без надобности. Слушайте всех, кто хочет высказаться. И никогда не решайте конфликты силой. На обряде инициации вы будете убивать, но не потому, что вы воины. Вы защитники, и сокращаете численность имэн, которые несут угрозу вашим близким. Так?
Молодые йакиты согласились.
– Отлично.
Наставник приказал каждому взять свой щит и приготовиться. Так они и поступили: надели на руки каждый свою разящую чашу и окружили вновь подавшую мерзкий голос тварь. Имэн старался держать в поле зрения всех и сразу. Его глаза налились кровью: в звере поднималась отчаянная, безрассудная ярость загнанного в тупик животного.
– Тогда я выпускаю дичь в мир, где господствует ваша воля, – сказал Наставник. – Наведите на своей территории порядок. Ну же? Кому повезет?
Вопрос был открытый: по бешеному лицу имэн нельзя было понять, кого он заприметил в жертву. Каждая мышца Ти-Цэ натянулась от напряжения, но голову он держал в холоде.
Ну же, – рявкнул про себя Ти-Цэ, – ко мне, ублюдок.
Имэн выбрался из пут, но по велению судьбы кинулся на Ку-Ро. Сказано, правда, это было громко: за секунду до того, как когти зверя успели хотя бы всколыхнуть шерсть на его брюхе, йакит исполнил завораживающий, отработанный до автоматизма взмах разящей чашей: в одну секунду разделил щит надвое и вновь соединил уже на шее противника.
Хруст костей и хрящей, подавленный визг – и голова имэн ударилась о грудь Ку-Ро. Она упала к его ногам, а еще подергивающееся тело шмякнулось рядом. Ученики во все глаза смотрели на собрата, который, не обратив внимания на расцветающие алыми маками пятна крови на белоснежной груди, хладнокровно вышел из стойки.
– Неплохо, – хмыкнул Наставник после недолгого молчания.
В луже крови бусиной отразился первый луч старой звезды. Над джунглями медленно расцветал новый день.
Семейные узы
31
В последние дни перед обрядом инициации Наставник стал необычайно разговорчив. Пустого трепа он по-прежнему чурался, но отныне ни один, даже самый глупый вопрос учеников, заданный к месту и не к месту, не был оставлен без ответа.
Однажды в джунглях, когда они в очередной раз тренировали удары разящей чашей на съедобный дичи, один из учеников, Та-Ин, вынырнул вдруг из раздумий и спросил, есть ли хоть что-то, чего по-настоящему боится Наставник. Товарищи смерили его возмущенными взглядами: спрашивать такое у учителя! Но Наставник, недолго думая, ответил:
– Да. Своих ошибок.
– Но вы сами учите нас ошибаться, – сказал все тот же.
Наставник предостерегающе поднял ладонь:
– Это совсем другое. Вы еще только учитесь, с вас спросу нет, и лучшего учителя, чем собственные шишки, для вас и придумать нельзя. Я же на ошибки права не имею. Каждое мое слово вы принимаете за истину. Ваши ошибки принадлежат только вам, а мои – передадутся как поганые гены вперемешку с бесценными знаниями. Поэтому повторяю и не перестану повторять: не полагайтесь ни на кого, помимо себя. Не просто впитывайте, а отталкивайтесь и приумножайте мои знания.
Отвлечься от тренировки Наставник позволил себе еще раз, уже во второй половине дня. После теоретического занятия отпустил учеников на охоту, и услышал, как Си-Тэ и Ан-Ин препираются друг с другом по теме урока.
– Вот вам вопрос, – крикнул он им, когда Ан-Ин особенно резко стал отстаивать религию понравившейся ему цивилизации. Ученики повернулись к нему. – Два существа разных вероисповеданий встретились. И оба доказывают друг другу правоту своих взглядов. Итак, кто из них идиот?
– Идиота нет? – предположил Си-Тэ.
– Еще варианты?
– Идиоты оба? – решился Ан-Ин.
Наставник велел им подойти. И дал ученикам по подзатыльнику такой силы, что зашипели и присели от боли те, кто за разборкой наблюдал.
– Идиоты – вы, раз и впрямь взялись их судить. Все, что вам позволено делать – помогать двум несогласным находить компромисс. Судить их своим ограниченным умом – не ваша работа. И чтоб больше я подобной наглости от вас не слышал.
За сутки до рокового дня Наставник вместо обычной тренировки занял учеников приведением лагеря в порядок. С самого утра они прибирали окрестности, латали полосу препятствий; лишь раз, да и то нехотя, сходили на охоту. Наставник внушал им, что они, напротив, именно сейчас должны были поесть как следует, но те съели по два-три куска мяса – и только. Ученики натягивали улыбки и говорили, что нагуливают аппетит на «взрослую жизнь». Но никто не смеялся, потому что каждый думал об одном и том же: возможно, голод они испытывают последний раз.
С того дня, как Ку-Ро убил имэн в лагере, прошло не так много времени, но думали йакиты о нем как о минувшей тысячу лет назад жизни. Многогодовая тренировка не могла полностью исцелить их от зависти Ку-Ро: он-то уже испачкался в крови, знал, кого это, и уже не так страшился грядущей резни. Остальным же только предстояло пропустить это чувство через себя. И чем ближе подкрадывался час, когда от слов придется перейти к делу, тем менее уверенными они становились.
Подготовка, пламенные речи – все ушло в безвозвратное прошлое. Теперь перед ними предстало неотвратимое настоящее, такое могучее, широкоплечее, что нельзя было сказать наверняка, стоит за ним вожделенное будущее.
Ти-Цэ как мог пытался очистить сознание и отвлечься от дурных мыслей, но медитация – последнее, что могло сейчас сойти ему с рук, поэтому он с удвоенным рвением занялся уборкой. Невзначай или в насмешку, но Наставник поручил ему прибраться на площадке наказаний.
Ти-Цэ сменил пропитанные и хрустящие от крови – его в том числе – петли на новые и задался вопросом, будет ли Наставник на старости лет браться за воспитание еще одного поколения. И подумал, что, если первым ребенком у него будет мальчик, он успел бы отдать своего сына ему на попечение, в северную группу.
Как только внешний вид лагеря полностью удовлетворил неожиданно придирчивого к чистоте Наставника, он объявил ученикам свободное время. Но те, не сговариваясь, еще при свете старой звезды пошли к себе в амбар. Они не решились даже взглянуть в сторону отражающих лучи щитов, которые ждали своего часа, привалившись к стене мастерской.
Наставник проводил притихших учеников взглядом. И еще смотрел пару минут туда, где скрылся последний ученик, в одиночестве.
***
День поглотила ночь – стемнело. Прошло несколько часов, но Ти-Цэ так и не сомкнул глаз. Он надеялся, что забвение одолеет его, когда опустятся сумерки, но спать мешал отнюдь не свет старой звезды.
Ти-Цэ не был одинок в своем мучении: сопения не было слышно ни из одного угла амбара. Соседи тоже маялись от бессонницы и осмеливались даже ворочаться на сцепленных между собой цепями койках – отлежали все бока.
Ночь тянулась и так угнетала, будто желала измотать йакитов еще до рассвета. Но вдруг мертвую тишину в лагере прервала живая игра на топшуре, сопровождаемая невероятно глубоким, земным и неземным одновременно, горловым пением.
Ти-Цэ распахнул глаза и привстал на локтях. Вместе с музыкой в амбар проник тусклый подрагивающий оранжевый свет. В темноте загорались все новые и новые пары глаз: йакиты изумленно переглядывались между собой, но никто не решался произнести хоть слово. Вместо этого они прислушивались, затаив дыхание.
То, что этот необыкновенный голос, который был больше похож на эхо в горной пещере, принадлежал Наставнику, ни у кого не было сомнений. Никто в лагере не пел так, как пел учитель, как бы ни старался. Годы еще были не те, а может, еще не тот был внутренний мир. Его голос вполне мог бы исцелить душу, выбившуюся из жизненного цикла: подобрать вибрацию, которая была способна настроить столь чувствительный инструмент.
Под шкурой Ти-Цэ поползли мурашки. Песня, которую выбрал Наставник, была балладой из героического эпоса. Она рассказывала о скале, которая медленно разрушалась под ногами сменяющихся поколений йакитов, добывающих под ней, в глубокой расщелине, свою мужскую зрелость.
Никто не осмеливался встать первым и нарушить отбой, пока бесшумно не свесил ноги с постели Ку-Ро. Медленно, один за другим, сползли с коек и все остальные. Те, что были ближе к сыну Наставника, выглянули наружу вместе с ним.
– Да выходите уж, – кликнул их Наставник через пару секунд после того, как вытянул последнюю тягучую, растворившуюся в порыве ветра ноту. – Знаю ведь, что не спите.
Неуверенно, шаг за шагом, ученики высыпали наружу. До чего непривычно было быть на улице среди ночи! Ти-Цэ по-новому взглянул на территорию, на которую они больше не возвратятся. Убранный, как ухоженный перед погребением покойник, стоял лагерь в завесе ярко-зеленых светлячков. Выглядел он так, словно век уже стоял нетронутым памятником их молодости.
Наставник развел необычайно широкий, но низкий костер прямо посреди двора, по которому прогуливались ученики в свободное от учебы время. Он больше походил на круглый коврик из мерцающих углей. Наставник помешивал толстой палкой их и какие-то растения, которые нехотя занимались и тлели. От них над лагерем поднимался густой мутный дым, но он нисколько не засорял легкие. Наоборот, в темном облаке дышалось глубже, шире, пахло чем-то невесомым, проветривающим сознание.
В ногах у Наставника покоился на дубовой подставке медный котелок, прикрытый крышкой, а рядом, справа от бедра, пристроился топшур, которым аккомпанировал себе учитель несколько минут назад. Здесь же лежала связка маленьких кожаных барабанов и двойная окарина, с которой он никогда не расставался, даже если на ней не играл.
Наставник жестом пригласил учеников сесть, и те послушно окружили костер, скрестив ноги. Они погрузились в молчание. Йакиты не сводили с загадочно притихшего учителя глаз. Огонь продолжал между тем нехотя жевать брошенные ему растения и выдыхать дым.
Наконец Наставник пошевелился. Он ссутулится, оперся о колени руками и оглядел своих подопечных. Не многие нашли в себе силы выдержать его взгляд.
– Мда-а, – тихо протянул он. – Смотрю на вас и вспоминаю молодые годы. Глупые до безобразия, но прекрасные. Давно это было. Завидно даже. У вас все только впереди.
– Будем надеяться, – буркнул кто-то.
– Дубина, – усмехнулся Наставник. – Не забывайте, что воспитал вас я. Считайте, что держите пропуск в счастливую и безмерно долгую (пожалуй, даже слишком) жизнь.
Ученики украдкой обменялись улыбками.
– Только кажется, что имэн – вершина угрозы вашим жизням. Вы удивитесь, как часто будете с ними сталкиваться. Не забывайте, что и они годятся в пищу. Будете на охоту за их сердцами для беременных и кормящих жен ходить так же естественно, как за зверьем – себе для пропитания.
Еще один обмен улыбками. На сей раз чуть менее натянутыми.
– Я уверен в способностях и силе каждого из вас, – сказал Наставник, – и с гордостью могу сказать, что вы действительно выросли. Из всех достойные мужчины получились. Разумеется, благодаря моему самому прямому к этому отношению.
Ученики склонили головы, но не удержали смешка.
– Поэтому, – повысил голос Наставник, – мне теперь и выпить с вами не стыдно. – Он снял крышку с котелка, отложил в сторону и пригласительным жестом повел рукой. – Составьте компанию.
Ти-Цэ недоверчиво переглянулся с соседом, но Наставник не шутил. Как перед равными он выставил котелок вперед и зачерпнул мутный напиток небольшой деревянной чашкой.
Ти-Цэ всего раз или два видел, как пьют ореховое вино родители в компании других взрослых йакитов, и знал, что его готовят только по особому случаю. Ти-Цэ говорили, что питье очень крепкое – вот и все его представление о вкусе необыкновенного напитка.
Наставник со смаком сделал три хороших глотка и почти торжественно отнял чашу от губ. Его лицо оставалось гладким и одухотворенным, пока он вновь зачерпывал мутную жидкость. Любопытство и возбуждение всколыхнусь в груди Ти-Цэ, заставив сердце сделать один лишний удар между двумя привычными. Неужто и в самом деле дорос, чтобы пить, совсем как взрослый, по кругу?
Наставник передал чашку дальше, своему сыну, который очень кстати оказался по правую руку от него. Ку-Ро деловито поводил ею перед носом, внимательно изучил запах и наконец приложился к ней губами.
…Однако сделал всего один судорожный глоток, и, как бы ни старался сделать еще, так и не сумел. Ку-Ро отнял чашу ото рта, и над лагерем загремел многоголосый лающий хохот, самый звучный из которых принадлежал Наставнику. Обычно надменный, собранный Ку-Ро сморщился, как высохший фрукт, и даже дыхание у него, кажется, перехватило. Наставник гоготал, запрокинув голову к небу, и так хлопнул Ку-Ро по спине, что он едва не клюнул носом костер.
– Молодняк! – смеялся он. – Тьфу на вас! Тьфу на вас еще раз!
Даже Ку-Ро улыбался во весь рот после своей провальной попытки сохранить хладнокровие, и продолжал еще какое-то время остужать пылающие губы пальцами, прикладывая их так и эдак. Чашка передавалась из рук в руки. Каждый стремился превзойти предыдущего, но никто не сумел проявить больше выдержки, чем Ку-Ро, что очень тешило Наставника.
Наконец, следующий с трудом удержавший вино во рту товарищ передал чашу Ти-Цэ. Но перед тем, как попробовать, он подержал ее какое-то время, пошатал в руках.
Много лет назад он стоял на коленях перед Нововером, его свитой древних и Наставником и смотрел на свое отражение в разбавленной крови. Теперь с гладкой поверхности мутного напитка на него глядели все те же восторженные глаза, но уже взрослого йакита, прошедшего через очень и очень многое. Для него это был особенный момент. Момент, когда прошлое и настоящее встретились лицом к лицу, чтобы проводить его в будущее.
Он не знал, что его ожидало в дальше, не знал даже, увидятся ли они с Наставником когда-нибудь еще. Но никогда ему так не хотелось выловить и заточить в памяти каждую секунду настоящего момента, проведенного с ним.
А все-таки, жизнь должна двигаться вперед, к счастью ли, к гибели – только бы не стояла на месте. Должны подняться щиты, должна взойти старая звезда. И чаша, конечно, должна идти дальше по кругу.