– Не смей! – лицо кошки вдруг ворвалось в пространство между ним и его жертвой. Зверь с трудом сфокусировал свой черный, одурманенный запахом крови взгляд на ней. Чтобы усилить эффект от своих слов и убедиться, что ее услышали, кошка осторожно взяла его лицо в руки и насильно отвернула скалящуюся морду Судьи от парнишки. – Не трогай его, слышишь?

– Он станет таким же, – проворчал пес.

– Нет. Я вылечу. Я умею лечить… на первых порах заражения. Я знаю как, поверь мне. Оставь его. Пожалуйста.

Фауст немного пришел в себя. Вздохнул, высвободился из ее лап и согласно кивнул. Взгляд его снова приобрел ясность.

– Будь по-твоему. Возможно, никто из них до завтра не доживет, позже разберемся с этим. Сейчас мне нужно уйти в город. Они там, много… я чувствую.

– Нет, – Кира опять опустилась на четыре ноги и пригнувшись к земле, скользнула обратно к краю дорожки, где горкой лежало все ее имущество.

– Сначала помоги мне здесь, – она сбросила в горку последний ремешок и встряхнулась, распушив на мгновение всю шерсть. Затем сошла с асфальта на землю и стала разгребать сухую листву, вырывать траву, расчищая себе голое место. – Я должна очистить лес, подстрахуй меня.

Пес стоял рядом и с некоторой растерянностью наблюдал за ее манипуляциями.

– Что делать-то нужно?

– Просто не дай им до меня добраться, пес, – она подняла на него взгляд. Ее глаза влажно сверкнули в отблеске пожаров. – Встань между мной и лесом и… приготовься. Их там до ебаной страсти, никогда столько не видела. Эй, вы! – это уже полуобернувшись к людям, строго, властно, жестко – единственно возможно, когда говоришь с людьми в панике. – Сядьте вместе у меня за спиной и не сходить с места ни при каких обстоятельствах. Ничего не бойтесь, мы обо всем позаботимся.

Люди быстро похватали вещи, подняли еле живого мальчишку и переместились туда, куда им было сказано.

– Они напали внезапно. Они все там, на площади у фонтана, сгоняют туда всех, кого не убили на месте, словно стадо… – Захлебывалась женщина, нервно вытирая слезы и сажу с лица. Ее фиалковые волосы растрепались и свалялись узлами на маленьких округлых рожках. – Нам удалось, но Флиперры… и Симонты…

– Мы все сделаем, – рявкнула кошка, зыркнув на них желтым глазом, – а сейчас просто сидите молча. И Боги вас упаси приблизиться к лесу до того, как я скажу «можно».

Она села по-кошачьи на голую землю и снова взглянула на Фауста.

– Готов?

Фауст не имел ни малейшего представления, что она собирается делать. Но он кивнул и поднял руку, быстро почувствовав соткавшееся из ночи древко своей косы.

Кошка глубоко вздохнула, сосредотачиваясь. И начала плавно, кругами водить ладонью по земле, постепенно сужая круг и еле слышно что-то приговаривая себе под нос. Глаза ее медленно закрылись. Так продолжалось несколько минут. Все замерли и молчали, завороженные странными певуче–шепчущими звуками, которые она произносила. Потом вдруг она болезненно дернулась, ее лицо исказила гримаса боли, но шептать не перестала, только зажмурилась и с силой вцепилась пальцами свободной руки в траву. Вторая рука кошки по кисть ушла в почву, но продолжала круговые движения там, словно перемешивала тесто. Фауст присмотрелся и с удивлением обнаружил, что земля вокруг нее не просто разрыхлилась, а вся ходила ходуном, как будто бурлила. В следующее мгновение ее рука провалилась под землю еще глубже, словно кто-то с той стороны дернул вниз. И пес с ужасом увидел, как из почвы показались извивающиеся трепещущие корни – они обвивали руку кошки, стягивали кожу, впивались в нее и тянули вниз. Девушке явно было очень больно, но шептать она продолжала, не меняя темпа.

Фауст сделал нерешительный шаг к ней, всерьез подумывая прервать это жуткое действие и вызволить кошатину из этой хватки, но так и застыл, пораженный совершенно невероятным звуком.

Скрип. Похожий на вой. Или вой, отдаленно напоминающий скрип… Низкий, на грани слышимости и в то же время настолько мощный, что пробирал до сердцевины костей. Пес обернулся к лесу. Вроде бы ничего не изменилось, но стоило ему взглянуть не прямо, а немного скосив взгляд, как будто бы мимо, и он увидел совершенно конкретное движение. Лес черной стеной в одном едином медленном движении расширился, увеличился, выпятился наружу. Словно разбух, распушился и ощетинился, как разгневанный дикий кот. Каждая веточка даже самого мелкого кустика почернела и вытянулась, завернулась и в каком-то хищном ожидании застыла. Ветра не было, ни дуновения. Все, что было за чертой лесного массива, оглохло и погрузилось в густую и очень недоброжелательную тьму. На мгновение обозлившийся лес застыл. А затем в нем зародился гул – шорох, словно все листья ожили, каждая веточка задребезжала на своем месте, затрепетала, ожила. Этот ворох зародился где-то вдали и волной понесся к краям. Пес прижал уши к затылку – никогда еще он не чувствовал себя столь маленьким и беззащитным, как теперь, перед ликом мощи этого скромно притаившегося, спрятавшегося за привычной картинкой безобидного скопления деревьев существа – ЛЕСА.

Между деревьев мелькнуло движение. Послышался треск, словно кто-то проламывался сквозь заросли и быстро приближался. Вампиры, действительно огромное количество, в панике неслись прочь из своего укрытия. Пес принял боевую стойку и приготовился, но большая часть тварей гасла еще там, так и не выбравшись наружу. Однако некоторые, видимо, наиболее сильные, все-таки выбирались. Они в панике вылетели наружу, ничего не соображая и никуда не глядя, просто стараясь унести ноги. Но здесь их ждало только черное лезвие Судьи. Пес выкашивал вампиров сектором так, чтобы кошка и люди позади него оставались в безопасности. К его сожалению, твари выскакивали по всему периметру леса, где он не мог их достать, и уносились в глубь города. Когда этот мерзкий поток иссяк, между Судьей и Лесом валялась дюжина-полторы рассеченных черных трупов. Последний мумифицированный вампиреныш из остатних сил попытался выползти из ощерившегося, почерневшего дикого малинника, но не сумел – так и издох, судорожно вцепившись в траву вытянутыми скрюченными лапками и с застывшим выражением ужаса на безобразной морде.

Все затихло. Обычные лесные звуки, шелест листвы, мерные, вполне естественные покачивания деревьев, вернулись в мир. Но все же стена леса оставалась такой же черной и враждебной.

Кира за спиной у пса, наконец, тоже успокоилась. Он поспешно подскочил к ней и вопросительно заглянул в лицо. Кошка глубоко и тяжело дышала, прижимала пострадавшую руку к животу. Выглядело она изможденной.

– Я нормально, – кивнула она ему и обратилась к людям за спиной, которых за время сотворения ее заклинания там существенно прибавилось. – Ступайте в лес и ни шагу из-под деревьев до рассвета – для вас там теперь безопасно.

Беженцы подобрались и послушно потопали под черные стены своего родного незнакомого леса.

– Я пойду с ними, пригляжу и отдохну. А ты теперь давай, лети в город, – кошка устало собирала свои вещи с дороги и облачалась заново. В свете мелькающих отблесков пожаров ее лицо стало хищным, заостренным и даже немного потусторонним. – Они думали взять людей в ловушку и окружить, прячась под сенью моих деревьев… А теперь они сами в ловушке, окруженные. Ни одна из этих тварей теперь не сможет войти в лес. Истреби их всех, пока они не поняли, что заперты и не улетели на своих мрасках.

Пес вздрогнул. Его посетила мысль, что это сама лесная чаща говорила с ним Кириными губами.

– Я уже сегодня отпустил тебя в лес, кишащий вампирами, кошка.

Она посмотрела на него, но по-прежнему как будто мимо, отстраненно.

– И что? Как видишь я здесь, жива и здорова, а они все подохли. Ничто не сможет нанести мне вреда, пока я в лесу, Фауст, пора бы уже выучить.

Пес колебался. На помощь в его решении неожиданно пришла его давняя знакомая. С западного конца города до них донесся ужасающий визг. Сотня разъяренных птеродактилей такого бы не выдала. Где-то далеко явно лопнуло несколько окон, и прилетели отзвуки еще каких-то громыханий.

– Ютзи… – азартно улыбнулся Фауст. – Это Баньши, это… наши. В ту сторону соваться не следует, а то зашибет или оглушит ненароком.

Кира толкнула его в плечо.

– Давай, иди уже! Я обещаю из-под защиты деревьев не выходить.

Пес, наконец, решился и согласно кивнул. Он проследил, пока кошка не скрылась между соснами, и обернулся к пылающему городу.

Огонь трещал досками и раскаленным бетоном. Казалось, никаких звуков больше не осталось – только этот треск, да мерные удары собственного сердца. Спектр зрения сам незаметно поменялся, и впереди лежала серая улица с мелькающим то тут то там черно–белым всполохом пожара, насыщенная цветными следами и словно газовыми облаками присутствия вампиров. Нарастающий в глубине груди рык просочился наружу, наполнив пространство дребезжанием, волнением, обещанием грядущего землетрясения. Справа, в недрах трехэтажного типового домика вспыхнул мерзко–желтый всплеск, мелькнул притаившийся враг. Пес вскочил на окно второго этажа, скользнул в кухню, перемахнул через растерзанные тела мирян и одним резким движением вцепился в мелкую ссохшуюся гадину, которая учинила погром в этом мирном семействе. Вампир запищал и захлебнулся. Пес трепанул его, словно грелку. Зубы непроизвольно сжались сильнее, до треска ломаемых спичек костей, и, наконец, сомкнулись, разделяя жертву на две половины. Взгляд проникал все глубже в энергетическую сетку планеты, так что стены и двери теперь не имели никакого значения. Словно стали прозрачными. Зато впереди засияли новые точки расположения родичей только что сдохшей твари.

И он двинулся вперед. Какое-то автоматическое чувство руководило движениями тела, чтобы открывать двери, разбивать стекла, запрыгивать на уступы, хватать врага, видимого взглядом, как комок сияния, безошибочно и точно. Иногда его словно выдергивало на поверхность восприятия, мир на краткое мгновение снова обретал привычные формы: вот фонтан, и лавочки, и аккуратно подстриженные круглыми шапками деревца, и два трупа подростков лежат в воде с разодранными глотками, и три тощие сухие мумии с черными зевами зубастых пастей увлеченно рвут на части чье-то тело. Хруст, всплеск, рык, маслянистые горячие капли на морде, на носу, на лбу, на шее. Снова все темно, впереди маячит следующий шлейф желтоватого следа. Лапы несут туда, автоматически толкаясь от потрескавшегося асфальта, от припаркованных на обочине тачек, от упругого грунта, усыпанного листвой. Внутрь домика, рывком открыть люк подсобки, умело замаскированный в полу. От него не спрячешься, от Смерти не уйти, не убежать, не схорониться. Новый всплеск и новый хруст. Слабые руки с длинными когтями пытаются пробить его грудную клетку, и, видимо, вырвать сердце. Это отлично получалось с человечками, но теперь они соскальзывают с гладкошерстной бурой шкуры, неспособные ее даже поцарапать. Слишком жесткий, слишком плотный и слишком сильный организм живет под нею. И снова погоня, впереди мелькают новые фонарики. Омерзительные, гадкие фонарики, терзающие его душу одним только желанием – погасить. Уничтожить.

Он бы не смог сказать, сколько длилась эта бойня и даже сколько тварей он перебил. Он просто прочесывал часть города, в которой оказался, не оставляя за спиной никого и чувствуя, что гонит гадов вперед к центральному выезду из поселения. Краем уха и сознания он периодически слышал леденящий вой Судьи Баньши где-то неподалеку и смутно понимал, что и она делает то же самое.

Звук колокола застал его на маленькой площади между узенькими переулочками, кромсающим собравшихся здесь в неумелую и корявую засаду толпу вампиров косой, словно колосья в поле. Священная вибрация расползалась откуда-то спереди и в его «рабочем» зрении выглядела, как сильно просоленная вода, которая мягкими мелкими волнами наплывает на глухой бархат тьмы, оставляя после себя белые разводы. Он усмехнулся. Ну, конечно, святая церковь со своими паладинами… пришли к шапочному разбору и, скорее всего, в отчетах и вечерних новостях о Судьях КС-СМЕРТЬ, выкосивших предварительно им половину территории, не будет сказано ни единого слова. Зато Святые воины КС–СОЗНАНИЯ, разумеется, молодцы и опять всех спасли.

Фауст понимал, зачем так устроено и почему нужно, чтобы одна КС всегда представлялась обывателям «хорошей», а другая всегда «плохой». Равновесие должно быть соблюдено – всегда и везде. Но изнутри это все равно было обидно и неприятно. Он крутанулся на месте, срезав оставшихся окружавших его вражин одним широким движением. Две твари в панике рванули прочь, скача, как вши, через крыши и целые улицы, прямиком в руки инквизиции.

А Фауст, наконец, остановился и встряхнулся, возвращая зрение в обычный режим видения. Здесь царила ночь, бархатистая темнота, пронизанная запахами гари и приглушенными звуками бедствия, но ни пожаров или каких-либо шевелений не наблюдалось. Стараясь отдышаться, и заодно продумать, как поступить дальше, он присел на землю, оперся руками на косу и прислонился к ней лбом. Тело потряхивало от напряжения, от бури эмоций, от излившейся после долгой голодовки страсти. Сейчас он постепенно трезвел от этого хмеля, в голове прояснялось. Его зверь нехотя, бурча и скалясь, отступал, словно очищающая молитва монахов, слышимая уже совсем близко, прогоняла и его вместе с вампирскими отродьями.

«Надо бы им показаться. В новостях не скажут, но хоть сами чтоб понимали что к чему и откуда столько трупаков».

Решение пришло само собою, легко заняв свежую пустоту в голове. Пес усмехнулся поднимаясь на ноги.

«Развлекаться, так развлекаться – ни в чем себе не отказывай, Судья Фауст».

Пес отбросил косу в стену, но она не пролетела и с полметра, а рассыпалась, растворилась в тени мелкими острыми черными брызгами. И в ответ на его мысленный зов за спиной тут же послышался утробный хрип Лошади. Он вскочил в седло и сорвался с места навстречу конкурентам.

Судья вылетел из проулка к городскому парку и прямиком на монашескую процессию. Пятеро монахов в темно-синих балахонах с серебристой отделкой несли мобильную колоколенку, распространявшую кругом себя очищающий, освежающий перезвон. И с десяток святых паладинов с Белыми фонарями в руках. Этот особый спектр света был безопасен для живых, но испепелял плоть энерго-зависимых существ. Из-за чего в мире пошел миф, что кровососы боятся дневного света. Эти «священные» атрибуты – колокола, непонятные, бессмысленные слова молитвы и перекаты тембров голоса при ее исполнении, волшебные фонари и даже подбор цветовой гаммы для одеяний – все это было результатом кропотливой и сложной научной работы, проводимой в недрах КС-СОЗНАНИЯ. Благодаря этим достижениям церковь снискала славу главного защитника населения от всяческой нечисти. Нужно отдать им должное, в целом эта слава была справедливо заслужена. Но в таких вот экстренных случаях внезапного нападения, которые периодически происходили то тут, то там на протяжении всей истории времен, пара КСных Судей была гораздо эффективнее, чем целый монастырь монахов. Да что уж говорить, в любых экстренных случаях пара КСных Судей была эффективней… более эффективен, разве что, маленький ядерный взрыв.

Паладины отреагировали на его появление мгновенно: мало того, что тут же засветили ему в глаза белым светом, да еще и пустили несколько арбалетных болтов. Лошадь с замогильным воем встала на дыбы. Коса молниеносно соткалась из окружающих теней в руку, и Судья эффектно отбил летящие в него смертоносные снаряды, крутанув ею вокруг себя. Сознанцы оторопело шарахнулись назад. Убедившись, что его как следует рассмотрели и в должной степени ужаснулись, пес еще раз поднял кобылу на дыбы, низко рыкнул и повернул Лошадь обратно в проулок, чтобы, наконец удалиться и оставить город на попечение новоприбывшим защитникам.

«Пост сдал. Пост принял, ребята»

Лошадь опустилась на передние ноги, и он ощутил на себе первые движения воздуха скорости, которые так любил. Под копытами громыхал, и даже проламывался кое-где от неимоверной силищи кобылы, асфальт. Пролетали мимо кварталы, видимые теперь в обычном спектре. Голые, пострадавшие домики с выбитыми стеклами, снесенные заборы, забрызганные кровью качели и песочницы во дворах. Но все абсолютно пустые – в этой части города не осталось ни одного вампира. Где-то совсем рядом раздался оглушительный, разозленный вопль Баньши. Фауст тормознул и развернулся. Он как раз оказался на небольшом пригорке, на полпути к окраине, чтобы увидеть, как из центра городка медленно и тяжело поднимаются в воздух две крупные мраски, облепленные пассажирами, как индийский автобус. Пес раздосадовано нахмурился и оскалился – выжившие вампиры смывались, а их осталось слишком уж много. Мраски быстро набрали высоту и уже было двинулись в сторону леса, когда от одной из покатых крыш внизу отделилась белая фигура и смертоносным треугольником взмыла ввысь. Баньши. Пес расплылся в улыбке. Лошадь взволнованно плясала под хозяином. Картинная, эпичная, легендарная Судья Баньши… она верна себе и всегда все делает в той же мере страшно, в какой и красиво. Белоснежное кимоно, черные смоляные волосы плещутся за спиной, и длинный шлейф ало–красного полотна хлопая на ветру, словно флаг, словно кровавый след, тянется за ней вверх. Истинный азиатский призрак из страшных сказок про ведьм. Только намного страшнее, потому что в ее арсенале не только жуткие черные когти, прямые, как китайские палочки для еды. Пожалуй, грация ее прыжка требовала бы самурайского меча, выставленного вперед, как наконечник стрелы. Но в ее руках Коса. Совсем не такая, как у пса – громоздкая и изогнутая с широким дырчатым лезвием. Нет – серебристая, тонкая, изгиб древка еле заметен. Это оружие, подстать своей госпоже, похоже скорее на иероглиф, чем на средство уничтожения живых целей. Красиво. И жутко.

На этот раз все происходит в полной тишине. Это бросок змеи, напоследок. В момент, когда эта кукольная композиция врезается в одну из мрасок, в более крупную, Фауст видит не битву, не поединок и даже не нападение и оборону – просто взрыв. Словно серебристая вспышка, а затем фейерверк из мельчайших кровавых брызг и кучи ошметков, которые разлетались в разные стороны жутковатым небесным маком. Не осталось ни мраски, ни ее пассажиров. Непосредственно под взрывом лопнуло несколько стекол, и пес понял – она сделала это голосом.

«Да! Вот так! Знай наших!», возликовал Судья.

Когда кровавая взвесь немного рассеялась, стало видно, как с небес тихо опускается темно-красный потяжелевший шелковый трен. Самой Баньши, естественно, уже не было. Уходить с поля боя она также умела красиво.

Пес возбужденно крутанул Лошадь на месте, и взвыл всем своим звериным нутром. Рык его, конечно, уступал потустороннему вою японской ведьмы, но и от него по городу пробежала волна тяжелого булькающего ледяного рокота. Оставшаяся в небе мраска быстро удалялась, превращалась в точку на горизонте. Этот геноцид они долго не забудут, а еще более вероятно, никогда от него уже не оправятся.

«Хороший день», – подумал пес. Теперь он чувствовал настоящее удовлетворение. Долгая жажда, пустота и пыль внутри отступили и даже в голове прояснилось. Да, определенно, кошка была права – ему было это необходимо, он застоялся. Эта неудовлетворенная страсть, чувство невыполняемого долга подсасывало его все это вр…

КОШКА!!!

Он рванулся с места к лесу, где оставил Киру.

К его вящему ужасу она не отзывалась. Он проскакал по периметру весь квартал, не переставая звать ее по имени и еще многими не очень цензурными словами. В первый раз в жизни он почувствовал себя папой взрослой дочери.

«Может быть, она направилась в сторону дома?», – совсем уже отчаявшись, решил он спустя полчаса бесплодных поисков и нервотрепки. Озлобившаяся этой пустой маятой Лошадь храпела, косила бледным глазом, но перечить или упираться не смела. Фонари на дороге до их поселка не работали. Дорога была совершенно пустая, залитая синим ночным светом от звезд и тонкого месяца. Его голос раздавался довольно далеко, хотя он и не пытался кричать. Также он не пытался вступать в лес, потому что черные ветки, торчавшие сплошной колючей стеной, по-прежнему выглядели очень недружелюбно. Он уже практически отчаялся, когда чуть впереди от придорожного ивового кустарника из высокой сухой травы поднялся темный аккуратный силуэт ушастой головки.

«Ну, слава Богам», – от сердца отлегло. Он пустил Лошадь легкой трусцой, чтобы подхватить беглянку, борясь с острым желанием порвать заразу на британский флаг, ну или хотя бы отлупить ее по заднице, как ребенка. Руку он ей протянул чисто символически, ожидая, что она вспрыгнет на седло без лишних проволочек, потому как в ловкости лесной ведьмачки он имел шанс убедиться сегодня днем и сомневаться больше не намеревался. Однако она внезапно повисла на нем всем весом, как будто не с земли прыгала, а из воды на последнем издыхании вынырнула. Фауст сориентировался быстро и втащил ее «на борт».

– Я тебе где ждать сказал? – хмуро буркнул он в попытке скрыть удивление и накатившее с новой силой беспокойство. Если она ранена или с ней еще что-то приключилось, пока он развлекался…

Кира полностью проигнорировала и его тон и слова, и вообще все. Она по-хозяйски уселась перед ним в седло, даже умудрилась скрутиться калачиком, и доверительно прижалась всем горячим дрожащим телом к его груди, так по-кошачьи пряча нос. Прикосновение обожгло. Пес было дернулся, обозначая личные границы, отшатнулся, но кошка и не думала кокетничать – она совершенно обмякла и даже чуть не свалилась вовсе, пока он не прижал ее к себе лапой.

– Просто отвези меня домой, пес, – еле слышно шепнула она. – Я без сил.

* * *

Несмотря на то, что яд уже в полной мере расползся по телу, быть настороже это ему не мешало – пес очнулся, как только услышал шорох сбрасываемого кошкой одеяла.

«Ну, хоть кто-то себя хорошо чувствует», – завистливо подумал он, прислушиваясь к тому, как она шастала по своей половине дома и мурлыкала что-то себе под нос. Он лежал на животе, как упал вчера, в той же позе. Слушал, как она шебуршиться на своей кухоньке и старался не двигаться. Самым отвратительным было ощущение чудовищной слабости. Словно руки, ноги, голова – все отяжелело, налилось гнилой водой. Каждое, даже самое маленькое движение, даже немного более глубокий вдох отдавалось болью. Это напоминало ему время его ученичества, когда все его тело постоянно ныло, раздираемое излишками молочной кислоты из-за чрезмерных нагрузок. А еще ужасно хотелось пить. Горло пересохло и горело.

Вскоре в его открытую дверь послышался тихий стук, и Кира прошествовала через холл к его лежбищу. Пес с трудом разлепил отекшие веки и сквозь серое склизкое марево увидел прямо перед своим лицом стакан воды.

«Оооо… спасибо! Спасибо, спасибо, черт возьми, кошка, спасибо!»

Он протянул весящую под сотню пудов лапу, схватил стакан и залпом выхлебал сверкающую, мягкую, с еле заметной травянистой отдушкой воду. Пить хотелось так сильно, что вода эта показалась ему чуть ли не сладким нектаром. С трудом заставив себя отлипнуть от бокала, остаток живительной влаги он вылил себе на голову и с удовольствием отерся.

Кошка стояла против окна у изголовья его дивана и расставляла что-то на тумбочке. Что-то, что сильно пахло чесноком, лавандой и еще какими-то травками.

– Не вздумай меня лечить, кошка, – с трудом ворочая каменным языком, пробормотал он.

– Фауст, у мрасок очень нехороший яд. Позволь мне хотя бы раны промыть…

– Не нужно ничего, – превозмогая боль, он уперся лбом в сидение и, стараясь скрыть дрожь в руках, начал потихоньку вставать. Ему срочно требовалось продемонстрировать кошке свою состоятельность и отсутствие каких либо симптомов. – В жопу засунь свой лекарский альтруизм, само все пройдет, – выдавил он и рухнул обратно на лежанку, мгновенно погрузившись в глубокий сон без сновидений.

Когда он открыл глаза, ему показалось, что он вырубился всего на минуту. Он обнаружил себя лежащим абсолютно в той же позе на том же месте. Только теперь за окном ночь разлила свои холодные чернила. Облетевшие уже кусты сирени, обильно поливаемые мелким дождем, выглядывали из вечернего тумана, скреблись и стучались в стеклянные двери. В камине напротив дивана трещал огонь, а в соседнем кресле уютно расположилась Кира. Она с ногами взобралась в глубокое кресло, укуталась в один из своих плюшевых цветастых пледов, попивала что-то теплое из толстостенной кружки и читала книгу.

Фауст подумал, что надо бы разъяриться и показать ей немедля, где тут у раков зимовка, но… не смог. Как ни странно было это осознавать, но чувствовал он себя хорошо. Спина, конечно болела. Два глубоких ожога на местах прокола мрасковыми шипами зудели, леденели и нестерпимо болели. Но в остальном – ни слабости, ни отека, ни побочной ломоты во всем теле – ничего не было. Более того, в душе царило невероятное умиротворение. Вообще во всей этой атмосфере… он почувствовал себя очень настоящим, ясным, очищенным, будто вся шелуха была с него сброшена. А настоящий Фауст вовсе не злился. Ему было хорошо и уютно, он выспался и не хотел играть спектакли или защищаться.

– Поверить в это не могу… Ты меня отравила!

Кира обернулась к нему и раздраженно посмотрела на часы.

– Ну и здоровый же ты, братец, – проворчала она. – Я, конечно, знала, что ты раньше проснешься, но не настолько. Тебе бы часиков пять еще не помешало…

– И тебе не стыдно?

– Нет. Твои последние слова перед сном дают мне полное алиби перед совестью – у меня не было другого выбора.

– Можно было просто меня не трогать совсем.

– Как это? – искренне удивилась она, выкарабкиваясь из-под одеяла. – Я же могу извести все эти симптомы. Ты ведь тоже не можешь усидеть дома, когда рядом есть вампиры, которых ты можешь извести.

Она предостерегающе выставила вперед руки, останавливая его попытку подняться.

– Не двигайся! Забинтовать я тебя не смогла, поэтому просто наложила компрессы сверху. Я тебя очень прошу, потерпи немного, давай я их сменю, забинтуем тебя, и обещаю отстать!

Фауст покорно лег обратно в прежнюю позу.

– Делай уже что хочешь. Но имей ввиду, я тебе этого вероломного изнасилования не забуду.

Кошка прыснула. На маленьком журнальном столике уже все было подготовлено и накрыто чистым полотенцем: и бинты, и тампоны, и чистая вода, и несколько мисочек с остро пахнущими непонятными составами. Она осторожно закатала тонкое тряпичное одеяло чуть ниже поясницы, практически до основания его хвоста. Пес вздохнул и приготовился терпеть. Но вопреки ожиданиям никаких особенно неприятных ощущений не последовало. Кошка пластом сняла два нагретых влажных компресса с обеих ран и осторожно отерла его спину влажным полотенцем.

– Расслабь.

– Я расслаблен, – беззлобно буркнул он. Кошка только покачала головой. Зачерпнула из плошки какой-то мази и принялась втирать ее ему в спину. Не на раны, а на всю поверхность. И тут Фауст по-настоящему поплыл. Ее сильные, но мягкие пальцы прожимали каждый сантиметр его спины настолько внимательно, чутко и нежно, что у него из груди вырвался тихий стон, а мышцы сами собой расслабились по-настоящему. Он с грустью подумал, что не может вспомнить, когда в последний раз его кто-нибудь гладил. Ангелы не в счет – когда зовут Ангелов, обычно уже ничего, кроме боли не чувствуют. А вот так просто, даже не во время сексуальной прелюдии, а просто так – ради удовольствия прикосновения. Наверное, только мама в далеком детстве. Широкие плоские лопасти лопаток опустились, поверхность спины разгладилась и покрылась мурашками.

– Ты что там, прибалдел? – самодовольно фыркнула Кошка.

Фауст незаметно для самого себя поворачивал голову, и вытягивался, подставляя под ее руки особенно затекшие места.

– Вот ты капризная скотина! Не подпускаю тебя – ты сердишься. Наоборот, доверяюсь и отдаюсь – опять недовольная! Ты уж определись, – заплетающимся языком сквозь головокружение пролепетал пес.

Закончив втирать мазь, она наложила прямо на раны толстым слоем холодную зеленоватую кашу и прижала ее сверху какими-то широкими мясистыми листьями. По ее сигналу Фауст приподнялся, и кошка ловко и умело затянула его широким эластичным бинтом.

– Ну вот, – удовлетворенно вздохнула она, осматривая результаты своей работы. – Теперь моя душенька спокойна.

Пес ощупал себя, немного подвигался, пока под лопаткой ощутимо не выстрелило, напоминая ему, что раны еще совсем свежие и лучше их лишний раз не теребить. В целом тоже остался довольным.

– Чесноком пахнет. Надеюсь, это ты меня не перед запеканием маринуешь.

– Это не чеснок. Да и было б в тебе что жрать, – хмыкнула она, собирая все свои мисочки, кружки, пледы и собираясь уходить. – Кости одни и жилы, жесткие, как арматура. Ты в курсе, кстати, что у тебя оба лопаточных сухожилия порваны?

Фауст хохотнул.

– Ну, вообще да, в курсе – я был в сознании, когда их порвал.

– Оба сразу?! – ее глаза потешно расширились, как у ребенка, услышавшего историю о привидении.

– Оба сразу, – кивнул он, не в силах противостоять желанию улыбаться.

– Как?

– Лошадь загонял.

Она помолчала, потом снова спросила:

– Как?

На этот раз смех разобрал его уже совершенно конкретно. Так откровенно, так по-кошачьи она хотела остаться тут и то ли поболтать, то ли просто побыть у камина. Обе раны тут же отозвались, заставив его взять себя в руки.

– А ты сделай мне тоже такое же теплое и шоколадное, что сама пила, и возвращайся – тогда расскажу.

Кошка просияла, залучилась и, бросив лохматый плед обратно в кресло, вихрем унеслась прочь.

В те несколько минут пока ее не было, Фауст, прикрыв глаза, сидел на диване, удивленный, пораженный своим странным самочувствием. И обнаружил что фоном ко всему этому благополучию служило вполне ощутимое тягостное ощущение в области груди. Он нахмурился и приложил к ребрам лапу, пытаясь прощупать, что там может его беспокоить. Но тупая тяжелая боль сидела где-то очень глубоко, в самом сердце. И стоило ему ее заметить, как она тут же усилилась, окатив его кровяной моторчик волной удушливого холода.

Но тут вернулась Кира с двумя большими дымящимися кружками.

– Я, кажется, поняла, почему ты такой злой, пес, – победоносно сказала она, взбираясь обратно в полюбившееся кресло.

– Ну и каковы же ваши выводы, мисс великий ученый? – насмешливо спросил он, наслаждаясь теплом чашки в руках.

– Потому что тебя давно никто не гладил!

Он усмехнулся. Боль в глубине грудины ткнула его новой волной.

Продрав глаза не то поздним утром, не то ранним днем, кошка спустилась с мансарды и с удивлением обнаружила своего телохранителя на своей же кухне. Фауст сидел за столом, скрестив когтистые пальцы замочком и явно ее дожидался. Обычно она не слышала и не видела Судью, порою совсем забывая, что он есть там, за стенкой. А тут – такая наглость.