Эра счастья

Волк чувствовал, что глубоко разделяет сказанное Велигором от начала и до конца. И понимал, что с этим действительно ничего не поделаешь. Только сам человек может однажды это увидеть и выбрать другой путь для счастья.

– Что будет с нашим миром, после того как это инопланетное счастье выпустят в свет из стен института? – Волк взглянул на Велигора. – Мне, в общем-то, нет разницы, кто будет им владеть, президент, или ты, или еще кто… Но как изменится наш мир после этого? Что будет с людьми?

– Во всяком случае, будет не хуже, чем сейчас. Я уверен. А вот насчет владельца – это ты зря так. Я, по крайней мере, четко знаю, что с ним нужно делать. Я понимаю, зачем обстоятельства сложились таким образом, что у меня в руках есть все возможности, чтобы заполучить его. Когда долго учишь людей верить в бога, сам начинаешь немножко верить. Я многие годы изучал Библию, Веды, религии мира и философию, прежде чем выбрал свое направление для создания нового учения. Но, кроме приобретенных знаний о божественном, у меня были неплохие знания и о физическом мире. Сопоставив эти два очень противоречивых взгляда на мир, я пришел к некоторым удивительным для себя выводам. Видишь ли, самое главное, в чем расходятся взгляды физиков и боговеров, заключается в следующем. Вспомни второй закон термодинамики. Он утверждает, что энтропия постоянно увеличивается из-за большого количества случайных событий. То есть физический мир стремится к распаду, так как сама материя непрерывно распадается, увеличивая беспорядок Вселенной. Поэтому в конце пути нас ждет только развал и хаос – благодаря тепловой смерти, к которой из года в год стремится Солнечная система. Тем самым физики пропагандируют всеобщую анархию на уровне физического тела. Это прямое противоречие тому, что говорится в Библии, которая гласит, что все стремится к лучшему будущему и мы будем все жить счастливо на небесах после конца света. Единственная «тепловая смерть», о которой Иисус когда-либо упоминал, – это смерть грешников, которые будут страдать вечность в геенне огненной. Вот тут-то и сходятся размышления физиков о реальном мире и свидетельства праведников о вечной жизни! Ты понимаешь? Мир катится в ад. В прямом смысле слова. Никто его не минует. Никто. Потому что он будет здесь, на земле. Разве что кого-нибудь из нас к тому времени спасут те же самые инопланетяне и унесут на другие планеты до нового распада… В любом случае законы физики так же непоколебимы, как и упрямство проповедников. Хаос будет вечным. Мы никогда не избавимся от войн, разрухи, катастроф, все это – закономерное физическое явление, хотим мы того или нет. В нас заложено стремление к разрушению и саморазрушению. Это подтверждают и физики своим законом, и божьи люди, называя это стремление голосом дьявола. Правда, религия дает ответ на вопрос «а что дальше?» Она учит нас верить. Верить в Спасение. В Спасителя. Циничные физики не могут дать этих ответов. В этом их слабое место. Люди хотят верить и будут верить даже тогда и там, где это будет абсолютно неуместно и, с точки зрения любого здравомыслящего человека, бессмысленно и даже опасно. Без веры человек не может. Ему не хочется задумываться о смысле жизни, о назначении боли, которую он претерпел, даже о существовании самого Бога он не всегда спросит. А вот верить жаждет. Верить без сложных вопросов и ответов. Это и есть тот ключ, который помогает привлечь к себе людей. Одни верят в лидера, другие – в спасение, третьи – в существование рая, в котором встретят утраченных родителей, детей, друзей – неважно, кто во что верит, но они все идут за мной. Они видят во мне Спасителя, который поможет избежать конца света, красочно нарисованного в Библии и доподлинно подтвержденного научными исследованиями. Я хочу владеть счастьем, потому что смогу преподнести его людям так, что они забудут все свои горести, беды, обиды, слезы и захотят навсегда погрузиться в негу сладкого рая. Я не знаю, кто послал мне дар власти и это внеземное «счастье», но я знаю, я верю, что именно я должен дать его людям.

Казалось, что, говоря свою речь, Велигор переместился в иную вселенную и зажил совсем другой жизнью. Он даже немного замешкался, когда услышал простой вопрос Волка:

– Чего же ты ждешь, если веришь, что должен дать это счастье людям?

Он ухмыльнулся и, вернувшись из своих стройных рассуждений в эту реальность, медленно проговорил, наблюдая за реакцией Волка:

– А куда торопиться?.. Пусть Кира Венедиктовна закончит свои исследования. Я хочу понимать, чем буду владеть.

То, что Велигор увидел далее, по всей видимости, вполне его удовлетворило и подтвердило предположения. Волк менялся на глазах за доли секунды. Из простого уставшего от жизни человека он сначала превратился в сталкера с металлическим блеском в глазах, потом – в разъяренного вожака с волчьим оскалом и наконец – снова стал уставшим скептиком, чурающимся людей и всего мира:

– Я думаю, господь расстроится, сойдя на землю, решив творить страшный суд, – не то в шутку, не то всерьез проговорил тихо Волк, – когда увидит, что вместо геенны огненной, в которой должны гореть все грешники, по земле раскинулась твоими усилиями райская благодать. Я думаю, он захочет с тобой повидаться. И я бы не рассчитывал, что эта встреча будет для тебя приятной.

Велигор даже не успел понять, чем эта фраза так разозлила его, и резко бросил в ответ:

– Если он захочет остановить меня, он остановит. А до тех пор богом буду я. Мне нужно не так уж много. Я не нарушаю заповедей, данных в Библии – и, кстати, еще за полторы тысячи лет до рождения Христа. Я один из многих стремлюсь к познанию и истине. Кому, как не мне, править будущим счастливым миром? Кому еще достанет ума и власти?

Но Волк уже встал и, не оглядываясь, пошел прочь.

– Подожди, – крикнул ему Велигор громовым голосом, как своему слуге, – сейчас Шакал тебя отвезет!

Волк обернулся лишь затем, чтобы произнести:

– Говоришь, никто тебя не остановит? Остановит.

– Кто же? – угрожающе приблизился к нему Велигор.

– Мы. Люди, – уверенно и спокойно сказал Волк, хоть его расширенные зрачки и горели ярким диким пламенем.

Громыхнул гром. Это Велигор расхохотался Волку в лицо:

– Люди мечтают о счастье и боятся бога. И все они на моей стороне. Все до единого! Каждый из них! Даже те, кто пока этого не знают.

«Не все», – подумал про себя Волк, не отводя глаз.

А вслух произнес только одно:

– Тогда тебя остановлю я.

***

– Что-то ты сегодня припозднилась, – произнес вместо приветствия Корсак, демонстративно глядя на часы.

– Да ладно, – отмахнулась от него Кира. – Я думала, сегодняшний день вообще никогда не закончится. Хорошо, что Виктор Иванович отбирает у меня половину программ исследования для рецензий, а то я бы вообще захлебнулась.

Кира присела рядом с Корсаком, который ждал ее уже более получаса в их любимом институтском кафе. Рабочий день закончился два часа назад, но в некоторых кабинетах и лабораториях жизнь кипела и в этот момент.

– И телефон просто разрывается! – продолжала жаловаться Кира. – У меня нет свободной минуты, чтобы подумать! За эти дни я превратилась в справочное бюро и автомат для подписания документов! Если так пойдет дальше, то уже совсем скоро я начисто забуду, что такое наука.

– Не забудешь, – усмехнулся ее младший коллега и друг. – Хоть что-нибудь интересное-то пишут наши уважаемые спецы?

Кира махнула рукой, не желая дальше продолжать разговор на рабочую тему.

– Ты знаешь, в чем заключается талант писателя, а особенно – научного деятеля?

Он пожал плечами.

– Талант писателя, – нравоучительно начала Кира, – заключается в своевременном нажатии на клавишу Del! Ну и, что тоже немаловажно – в своевременном ее отпускании. Чуть не там надавил или отпустил раньше времени – все! Посредственность, глупость или просто вода полились на других людей.

– Понятно, – усмехнулся друг. – Но все же этот вывод про работу или вообще?

– Скорее «вообще», – кивнула Кира, смягчая тон, – таланта писателя ведь не всегда достаточно бывает…

Он вопросительно посмотрел в ответ.

– Нужен же еще и талант читателя! А здесь я уже за себя поручиться не могу…

Корсак расплылся в улыбке, давая понять, что шутку оценил, но в такие самокритичные выводы Киры не особо готов верить.

– Эх, я голодна как волк, – произнесла она, а в голове помимо ее воли мгновенно пронесся образ Волка. – Маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня.

– Так давай ужинать. Я тоже голодный – тебя кое-как дождался.

Практически в ту же минуту принесли их заказ, ароматно пахнущий и манящий. Но Корсак вдруг отстранился от еды и спросил:

– А зачем ты меня недавно расспрашивала о счастье?

– Просто хотела выяснить, кому в нашем мире оно необходимо. Ну, то есть не как идея, а вообще, прямо сейчас и на всю жизнь.

– Ну и что? Нашла таких?

– Пока нет, но работаем-то мы в нашем институте именно для них, не задумываясь о том, существуют ли они на самом деле – те, кому понадобится наш продукт. Это смешно – делать работу, которая, возможно, никому не нужна.

– Да. «Смешно», – принялся за ужин Валера, как будто уже в полной мере получил ответ на свой вопрос. – Но по-моему, это нормально, Кира, ведь многие люди просто боятся своего счастья! Да! Боятся! Остерегаются как огня зависти других людей, испытывают чувство вины даже при самых незначительных каплях хорошего в их жизни, скрывают достижения даже от самих себя, чтобы кто-нибудь чего-нибудь бы да не подумал. И так входят во вкус, что напрочь отучаются видеть радость… Да что там «радость»… Небо, звезды, глаза любимого человека… Все теряет краски и вкус. Зато с легкостью получается жаловаться на серость и скуку. Так что ты от них хочешь? Чтобы они осчастливились и всю жизнь терзали себя? Ведь для них все эти чувства неразрывны! Придет счастье, следовательно, придет и самоедство, переживания, вина, укоры, сомнения… А кто-то вообще не верит, что эта штука под названием «жизнь» может закончиться хоть чем-то хорошим…

– Об этом я еще не думала, – прожевав хлеб, проговорила Кира, мысленно оценив идею Корсака о связи счастья с другими, не столь приятными чувствами. – Но ты ведь не такой? Ты отказываешься от нашего лабораторного счастья совсем по другой причине.

– Это так, – бодро ответил он, дирижируя вилкой, – я не терзаюсь и люблю удовольствие во всех его проявлениях. Ведь подумай, что такое на самом деле счастье. Во-первых, это стремление, нестерпимое желание до боли в сердце получить что-то или достигнуть чего-то. Сделать то, чего, по мнению других, ты сделать не в состоянии! Ведь только в такие моменты и понимаешь, зачем живешь. Правда, каждый новый миг дает свой ответ на этот вопрос, но сейчас не об этом. Во-вторых, это – ощущение самого счастья, когда заполучаешь вожделенный объект, когда ты на вершине и не хочешь ни о чем знать, а просто растворяешься в этой нирване. Ну, и обязательно, в-третьих, это гордость за себя, за достигнутое. С каждым таким достижением ты растешь в собственных глазах, поднимаешься все выше, и жизнь становится все милее, слаще. И с каждым новым достижением ты требуешь от нее еще и еще! Ты соревнуешься с миром, с людьми, с самим собой! И так до бесконечности.

– Ну а чем же тебе не угодило наше «счастье»?

– Кира, – развел руками Корсак, удивляясь вопросу, – это провокация.

– И все-таки?

– Ладно, – он положил вилку, с самым серьезным видом готовясь объяснять, – скажи мне как ученый ученому, – Кира попыталась скрыть улыбку: она уже понимала, о чем пойдет речь. – Ты можешь пересказать мои переживания на языке родной физиологии или нейрохимии? Вот. Все просто, да? Погоди, не смейся пока. А что происходит с нашими подопытными? Тоже, в общем, тебе под силу, да? Они находятся на второй стадии – пик, но не чувствуют ничего из того, что было «до», и того, что будет «после». И ты хочешь для меня похожей участи? Урезать мое счастье как минимум втрое и объявить меня счастливым человеком? Вот это уже действительно смешно.

Он снова взялся за вилку и ужин.

– Ну, ты смотришь немного узко, но в общих чертах я с тобой согласна. Ты гедонист. С твоим счастьем все предельно понятно, – она открыто улыбнулась. – Знаешь, я погружаюсь все сильнее в самые разные теории и подходы к счастью. Оказывается, уже так много и так глубоко ученые про это думали, что даже кажется странным, почему мы до сих пор не взяли все это на вооружение. Ты знал, что уже давно есть и формулы счастья, и четкие пути, как к ним прийти?

Коллега лишь неопределенно промычал в ответ, не открывая набитого рта.

– Ну вот, гедонистический путь, как твой, состоит в максимизации полезности мира, ну, такая потребительская позиция, когда человек все-все хочет испробовать и как можно больше всего получить. Нормальные такие человеческие желания. Есть путь аскетический, когда человек минимизирует свои потребности и прекращает гонку за тем, что важно для гедониста. Есть путь максимизации способностей. Те, кто его выбирают, занимаются саморазвитием, справедливо полагая, что чем больше они умеют и могут, тем ближе и ярче счастье. Ну и четвертый путь – это минимизация сложности окружающего мира. Этим занимаемся мы, ученые, раскладывая мир и его явления по полочкам, собирая мозаику из загадок и объясняя даже то, что невозможно объяснить. Эти принципы применимы и по отдельности, и аккордно, позволяя становиться все счастливее с каждым днем.

Корсак задумчиво покивал. А Кира продолжала:

– Автор этой теории³, кстати, тоже едет к нам. Он уже заочно взял руководство над одним из проектов. Я знакомлюсь с людьми, с их взглядами, с их гипотезами и нахожу очень много интересного.

Некоторое время они ели молча, но Кира снова заговорила:

– А то, что мы имеем в результате воздействия «Эс Икс», это не эликсир счастья, а просто наркотик… Так обозвал его Виктор Иванович…

– Так и сказал?

– Так и сказал. И я с ним согласна. Ни один здоровый человек, я имею в виду не только медицинский аспект, но и психологический, не соглашается на лабораторное счастье. А что касается прочих… тут надо еще размышлять.

– Это ты о ком? О всяких немощных, калеках там и прочих, да?

– Ну, хотя бы о них.

– Ага, – съехидничал Корсак, – да здравствует наше правительство, самое гуманное правительство в мире! С каких пор Минфин занялся благотворительностью, скажи мне, пожалуйста?

– Вот об этом и речь! Ради чего мы работаем? Ради высших целей, для облегчения страданий обделенных счастьем людей? Когда президент последний раз по-честному, не на словах об этом думал? Ведь не одни мы с тобой такие умные, они там наверху тоже должны понимать, что не все люди захотят платить деньги за наш объект. А те, кто и согласиться бы рады, так им и отдать за это счастье нечего, кроме своих цепей… Так какие доходы они хотят поиметь с этого мероприятия?

– Ну, хорошо, – Корсак снова отложил вилку, – мой первоначальный интерес завоеван. Что ты предлагаешь? Задать этот вопрос президенту или для начала нашему директору?..

– Кстати, о нем. Это единственный человек на сегодня, кто, довольствуясь количеством и качеством счастья в своей повседневной жизни, готов применить к себе «Эс Икс». Как он выразился, «заразить примером»! Что это значит? Кого и зачем он собирается заражать? А главное – чем? Как ты считаешь?

– Кира, ну о чем ты? Не хочешь же ты сказать, что нас всех напотчуют этим «счастьем», не спрашивая мнения? И для чего?

– Эх ты, физиолог! Наркотик превращает человека в своего раба. Это понятно любому первокурснику! Только представь, все счастливы! Ни денег, ни достижений – никому ничего не надо: ни выходных, ни отпусков, ни повышения зарплаты, а можно и вообще без нее! А самое главное, никаких вопросов о смысле жизни. Ну подумай, насколько это может быть реально! Корова ведь не борется за свои права, не рассуждает о смыслах, о счастье, о бытии, просто дает молоко и идет на бойню, когда потребуется. И мы будем так же послушно мычать от «счастья» – каждый в своем загоне! И Минфин выиграет от нашего бесплатного труда больше, чем мог бы заработать на всех продажах вместе взятых!

Корсак стал совсем серьезным и даже отодвинул тарелку.

– Так. Ладно. Я понял. А если без эмоций и четко, по научным фактам? Есть какое-то обоснование?

– Хорошо, – Кира глубоко вдохнула. – Но я буду именно с эмоциями. Извини, но с выражением одной из них мы имеем дело в своих кабинетах. Поэтому и рассуждать нужно именно в терминах эмоций и чувств. Так вот. Мои мысли исходят из функционального анализа: для любой эмоции, в том числе для переживания счастья, характерна отражающая функция как оценка событий, состояний, свойств. А что может по существу отражать одна, даже самая хорошая эмоция, которая зациклилась сама на себе? Что может показывать сломанный прибор, например, часы, у которых остановились стрелки?

Корсак пожал плечами, мол, ничего хорошего отражать они не могут. А Кира продолжала:

– Знаешь, почему вымерли динозавры в свое время?

– Ну?

– В ряду прочего, потому что имели запоздалую реакцию на окружающую действительность. Так вот, у нас вообще никакой реакции не будет, даже запоздалой. Ведь даже ее надо как-то отражать, а мы не сможем. На том же основании мы не сможем давать оценок происходящему. Это повод превратить черное в белое и наоборот. Таким образом, постоянное «счастье», каким мы его наблюдаем сейчас в клинических условиях, – аномальное состояние нервной системы, противоестественное природе человека. Противоестественное! Понимаешь?

Корсак кивнул. А Кира продолжила:

– Далее. Эмоции также носят и побуждающую функцию через оценку привлекательности объектов, а следовательно, определяют наше поведение. Ты очень хорошо описал это на своем примере. Одна-единственная эмоция, помноженная на неадекватную оценку реальности, приведет нас к неспособности самостоятельно определять цели своей деятельности, и нам их очень легко будет задать извне. Этому уже есть подтверждение. Зайди в корпус, где сейчас содержат сталкеров, и посмотри, что они делают. Если их не занимают всеми видами клинической психодиагностики и прочей научно-развлекательной ерундой, то они просто ничего не делают. Ты понимаешь? Все системы в норме, но целенаправленно они не работают! Разве можно столько времени подряд ничего не захотеть, когда все можешь и умеешь?! Не почитать книжку или не посмотреть кино, поиграть с соседом в шахматы или карты наконец… Одни только восторженные «ахи» по поводу того, что предлагают им выполнить наши коллеги-ученые. Лично меня эта ситуация возмущает до глубины души! Но пока ничего не могу с этим поделать. А рассуждая дальше, я закономерно прихожу к потребностно-мотивационной теории. Я помню, что эмоция рассматривается в ней как отражение мозгом актуальной потребности. Но этого мало. Мозг также оценивает вероятность удовлетворения этой потребности. И делает это на основе своего прошлого опыта. А в чем будет твоя актуальная потребность, если ты тотально счастлив, то есть удовлетворил все свои потребности как высшего, так и низшего порядка?! Ведь вспомни, что счастье заканчивается именно тогда, когда начинаешь желать чего-то еще. Даже нега сна прерывается иногда потребностью в еде, например. Захотел есть – и счастье кончилось…

– Да уж, – усмехнулся Корсак, – и не такое бывает.

– Из всего сказанного вывод один: наше лабораторное счастье угрожает самой природе человека. Оно источник патологий всех психических процессов, состояний и в конечном итоге – личностных свойств человека. Оно будет убивать в нас людей и начнет убийство с наших потребностей и мотивов, которые перестанут побуждать нас к целенаправленной деятельности, оставляя сохранным мозг. Но и это ненадолго, поверь мне. Во-первых, никакая нервная система не сможет выдерживать таких запредельных нагрузок, которые будет порождать «счастье», ведь это гормоны, это общее тоническое состояние, одним словом, стресс. Во-вторых, без потребностей – верная смерть. Если твоя психика не способна идентифицировать потребности, она не будет искать способы их удовлетворения. Я, конечно, утрирую, но если чья-то властная рука не соизволит, допустим, тебя вовремя покормить, то ты так и помрешь «счастливый», не ведая, что умер от истощения.

– Кира, с этим надо что-то делать. Пусть даже все сказанное тобой – только твои домыслы, но в них есть большая доля очень угрожающей правды. Надо что-то придумать.

– Вот и думай! – улыбнулась ему Кира.

Некоторое время Корсак еще сидел, ошарашенный монологом своей старшей коллеги, а потом превратился в самого себя и, с наслаждением уплетая десерт с чаем, произнес:

– Чего действительно не хватает человечеству, так это обычной теплоты, добра, отзывчивости, душевности, что ли, – рассуждал вслух Корсак. – Я бы предпочел работать над экстрактом душевности. Это точно никому не помешает.

Кира улыбнулась и, вставая из-за стола, укоризненно посмотрела на друга:

– Ты так ничего и не понял. Ну не может дать искусственное ничего хорошего миру естественного. От подстановки любых других чувств и эмоций в наше уравнение ничего не изменится!

Они расплатились за ужин и вышли на улицу. Темнело.

– Ну а доброта-то тебе чем помешала? – обиделся Корсак. – Что в ней плохого? Войны все, наконец, кончатся, убийства и насилие исчезнут…

– Куча народу потеряет работу, – кивая продолжила за него Кира. И поучительно добавила:

– А кто тебе шницель на ужин зарубит? У какого добряка рука поднимется? Ведь это же убийство неповинного животного!!! Ведь это тоже зло и насилие!

Он замолчал, и какое-то время они шли, думая каждый о своем.

– Не в душевности дело, Валера, – прервала молчание Кира размышлением вслух. – Посуди сам: для кого-то я добрая, милая, жизнь готова отдать, а для кого-то – сухой начальник с завышенными требованиями. И сколько мне душевности ни прибавляй, для некоторых я такой и останусь. Я думаю, душевность или черствость в конечном счете зависят только от особенностей отношений между людьми, а не от самого человека. Если человек поворачивается к тебе черствой стороной своей души, это еще не значит, что ему не хватает душевности. Проблема может быть в тебе самом. Может быть, ты сам заслуживаешь такого отношения. А?

Они вошли в подъезд дома и вызвали лифт.

– Наверно, ты права, – Корсак примирительно улыбнулся. – Но нам выпала доля работать с этим «Эс Икс». И если он к нам попал, значит, на это есть чья-то воля.

– Воля? – скептически взглянула ему в глаза Кира, и он понял, что и на этот раз будет разгромлен в словесном бою. – А все эти ловушки, в которых погибли и искалечились не только сталкеры, но и наши сотрудники, трудящиеся не в лабораториях и библиотеках, а прямо на земле Зоны? Ты же работал по этим проблемам, сам можешь рассказать, какие ужасы рождает Зона. Так это, получается, тоже кому-нибудь нужно?

Он в ответ закивал головой:

– Кому-то очень нужно нас искалечить. Во всех смыслах слова. Раньше страдало только тело, теперь взялись и за психику.

– Что верно, то верно. Ну ладно, пока, физиолог-гедонист, увидимся завтра на работе, – попрощалась, выходя из лифта, Кира.

Двери кабины закрылись. Она повернула ключ в замке входной двери, думая, возможно ли вообще быть постоянно счастливым. Нужно ли?

***

В квартире истошно надрывался телефон.

Кира подняла трубку:

– Я вас слушаю, – ответила она настойчивому инициатору звонка.

– Доброго вечера, Кира, – раздался знакомый бархатный голос Волка.

– Привет, рада тебя слышать. Есть какие-то новости? – расспрашивала она, небрежно сбрасывая туфли и изможденно падая на диван.

– Не то чтобы новости, просто хотел бы с тобой повидаться…

– О! Только не сегодня! Я мечтаю об одном – чтобы этот день наконец закончился и я обняла свою любимую подушку!

– Я понимаю, что ты очень устаешь на работе, но, может быть, сможешь подарить мне этот вечер? – в голосе Волка отражалась несвойственная ему скромная улыбка.

Кира не знала, что ответить, и удивлялась сама себе. Она была совершенно обессилена еще только минуту назад, а теперь, после такого короткого разговора, казалось, опять наполнилась энергией и желанием действовать:

– Ну хорошо. Где предлагаешь увидеться? В кафе?

– Я предлагаю просто прогулку. Встретимся на КПП, если не возражаешь. Когда ты сможешь туда подойти?

– Минут через пятнадцать. Мне нужно только переодеться.

– Хорошо. Я буду тебя ждать.

– Пока.

Через некоторое время Кира предъявляла документы офицеру на КПП, где ее уже ожидал Волк. Он был при своем отрешенно-помятом джинсовом стиле, однако по всему было заметно, что сегодняшняя ночь дарит Кире встречу не с человеком по кличке Волк, а с настоящим волком в образе человека. Это читалось в его глазах, которые светились в сгущавшемся сумраке неестественным зеленым огнем и будили в душе первобытный страх. Но Кира смогла сделать первый шаг, и они пошли вдоль дороги, ведущей в Виноградное, и вскоре спустились на лесную тропу, которая была хоть и слабо, но освещена для удобства совершения подобных прогулок.

– Извини, что вытащил тебя из уютной цивилизации в дремучий лес, – виновато улыбнулся мужчина.

– Ничего, мне не повредит свежий воздух.

Волк остановился и отодвинул ветки придорожных елочек:

– Пойдем дальше, погуляем по настоящему лесу?

– Хорошо, – несмело ответила Кира, хотя идея «погулять» в такое время суток с таким проводником вызывала в ней, мягко говоря, противоречивые эмоции. С одной стороны, это было похоже на романтическое свидание с очень неординарным и интересным человеком. С другой стороны, было очень страшно оказаться наедине с настоящим Волком в глубине леса, один на один, без возможности позвать на помощь. Несмотря на страх, она все-таки поддалась желанию и сошла со знакомой дорожки. Волк заботливо раздвигал ветки деревьев и пропускал Киру вперед. Через некоторое время лес поредел и можно было вновь спокойно прогуливаться, как в обычном городском парке. Глаза постепенно привыкали к вечерним сумеркам и начинали видеть без искусственного освещения.

– Предпочитаешь ходить только проторенными тропами?

– Да. Так спокойнее и безопаснее.

– А чего ты опасаешься?

– Мало ли что может произойти в лесу, – Кира пожала плечами, – дикий зверь, несчастный случай или простая глупость, которая позволит заблудиться.

– Ну, со мной тебе этих неприятностей бояться нечего. Разве что дикого зверя, но сегодня я постараюсь быть ручным, – Волк снова улыбнулся, но у Киры по спине пробежал холодок.

– А вообще я спрашивал про дороги жизни. С них ты тоже боишься сворачивать только потому, что все вокруг них таит в себе неизвестность?

Кира почувствовала заслуженный укор и задумалась:

– Да, я действительно этого боюсь, ты прав. Но я предпочту все-таки неизвестность и риск, если увижу, что дорога ведет в тупик или к обрыву.

– А как твои исследования? Куда ведут тебя эти дороги? В тупик или к обрыву?

Кира остановилась и пристально посмотрела в глаза Волка:

– Ты считаешь, что мне уже пора свернуть?

Он молчал и только продолжал смотреть в глаза, а через них и в душу Киры. Смотрел долго, как будто не мог насмотреться и понять для себя что-то важное. Очень важное. И Кира не смела отвести взгляд, стояла как зачарованная, осознавая себя только незначительной частью этих немыслимо зеленых глубоких глаз, в которых отражался не только весь мир, но даже его божественный смысл и тайна бытия… В какой-то момент все прекратилось, и Кира поняла, что они снова идут по темному лесу, освещаемому только луной и звездами. Огней тропы теперь не было видно, но Кира уже не боялась. Она почувствовала какую-то необъяснимую, неизвестно откуда взявшуюся, фундаментальную уверенность и полностью успокоилась.

– Ничего не бойся, – проговорил Волк, бросая на траву свою куртку и приглашая Киру присесть.

Он устроился рядом и снова заглянул в глаза попутчицы:

– Ничего не бойся, – повторил мужчина, беря ее руку в свои.

– А я ничего и не боюсь, – смущенно улыбнулась Кира.

– Не бойся, будь сильной, даже если будет очень страшно, даже если окажешься одна и некому будет тебя поддержать. Даже если все перевернется вверх дном, а ложь станет правдой, даже тогда ничего не бойся, – как молитву повторял одни и те же слова Волк.

Сквозь безмятежную уверенность и покой к Кире начал пробиваться легкий ветер волнения, но теплые руки и глаза Волка не позволяли ей прочувствовать всего до конца. Она слушала и понимала, что все, о чем говорит этот странный человек, ее саму абсолютно не касается. Она просто слушала, не совсем осознавая, для чего Волк говорит ей эти непонятные слова:

– Ты знаешь, что Зона не может принести людям ни добра, ни счастья. Она играет с нами, как ребенок со своим щенком. Она таит в себе куда большую опасность, чем может показаться на первый взгляд. Это тебе скажет любой, кто был там хотя бы один раз. Я хочу, чтобы ты знала это и никогда не забывала об опасности. Море тоже может быть спокойным, но обязательно придет жестокий шторм, который не пощадит того, кто не был к нему готов. Вглядываясь в спокойную равнину житейского моря, каждый день, каждую минуту помни, что где-то, совсем рядом с тобой, зарождается безжалостный шторм. И будь всегда к нему готова. Понимаешь?

Кира слушала как завороженная, не отрывая глаз от лица Волка.

– Я знаю, что ты близка к разгадке тайны найденного «счастья»… Будь во всем уверена.

Кира хотела что-то сказать, но не смогла вымолвить ни слова. Она снова почувствовала себя уставшей и изможденной. Произнести хотя бы несколько звуков ей казалось непосильным трудом, и она слушала, реагируя на слова Волка лишь легкими мимическими движениями, а веки наливались свинцом и тяжелели все больше каждую секунду. Потом и слушать стало невмоготу, и Кира покорно опустила голову, погружаясь в сон. И даже там, во сне, она слышала слова, которые превращались в странные предметы, лица, исчезали и вновь появлялись. Волк говорил о подлых чудесах Зоны, которая может все – даже оживлять мертвецов! Это ли не конец света? Это ли не судный день, когда, как предсказано, восстанут мертвые? Слова затягивались едким белым дымом, огонь жег ноги. Кира отпрыгнула, но земля горела повсюду.

«Покайтесь!» – услышала она внезапно грохочущий голос невероятно властного и страшного человека с короткой черной бородой и пронизывающими смоляными глазами. Он надвигался на нее. Кира замерла от страха, ожидая смерти. Она была уверена, что ей не уцелеть. Эта уверенность переполняла ее и жгла изнутри. Она без сил покорно упала на колени, обхватив голову руками, чувствуя, что не успела сделать в жизни самого главного…

Но внезапно черные глаза великана изменились и запылали зеленым огнем, который начал пожирать его изнутри с нечеловеческой силой. Языки зеленого пламени охватывали его, вздымались выше и выше с каждой секундой, вырываясь из самого сердца, и вот уже огромный костер полыхал на том месте, где только что стоял самый могущественный человек на свете…