Эра счастья

Потом он передал микрофон специалисту по безопасности, который, едва связывая между собой два слова в предложение, объяснял правила жизни в «раз и навсегда изменившемся мире». Если быть кратким: перчатки, перчатки и еще раз перчатки. Но из того, что техника безопасности была такой простой, вовсе не следовало, что объект «Эс Икс» никому не угрожал. Дело было как раз в том, какие ожидания или опасения люди вкладывали в этот объект.

Угроза, если рассматривать «Эс Икс» именно как угрозу, конечно, могла быть вполне спокойно остановлена этими перчатками. А вот если рассматривать инопланетный объект как вожделенное и доступное счастье, то само по себе стремление обладать им сметало любые, самые сложные препятствия. Собственно, кража «счастья» как раз и доказывала эту мысль. Люди не желали защищаться от него. Наоборот, они активно искали его и жаждали заполучить. И у них это получилось.

Потом снова слово взял Радислав Петрович, который на сей раз вещал, что исследования института должны предугадывать будущие события, так как работа с осчастливленными людьми началась уже давно.

Но, что бы директор ни говорил, он ни разу не выразил собственного отношения к массовому применению объекта «Эс Икс»: ни волнения, ни предупреждений, ни предвосхищения… Как будто это было единственное событие на земле, к которому у него не было конкретного личного отношения или оно совершенно его не волновало. Это очень настораживало Киру. Она решила, что Радислав Петрович, будучи не только руководителем уникального института, но и представителем властей, транслировал позицию такого невмешательства, которое было изначально спланировано. И реальность изменилась так, что теперь официальные люди, имевшие доступ к объекту, перестали этот доступ иметь, а страждущие, наоборот, были удовлетворены и буквально осчастливлены.

Не слушая руководителя института далее вообще, она провалилась в свои мысли:

«Сложно говорить об объективном мире, вдвойне сложно строить какие бы то ни было предположения о нем. Мы можем только создавать разные модели. Поэтому мир таков, каким мы можем, в смысле – „способны“ его видеть. А объяснение наблюдаемого – это лишь объяснение самого себя посредством каких-то внешних стимулов. Мы не можем ни объяснить эффект Зоны и того, что в ней происходит, ни вписать эти эффекты в уже имеющиеся у нас знания. Мы также не способны шагнуть выше, глубже, дальше, чтобы отказаться от текущего миропонимания в пользу нового, в которое уложатся все происходящие процессы, насколько диковинными бы они ни казались.

Мое личное толкование ситуации остановилось на том, что я коллекционирую чужие модели. Понимая их очень глубоко, я совершенно не представляю, как можно соединить их все в одном смысловом поле. Получается, что все они живут как бы в разных реальностях и все имеют право на существование. Отрицая при этом возможность единого для всех поля. Я вижу свою ограниченность, и именно она не позволяет мне понять, каким образом Зона откликается на наши желания и потребности, например, о счастье…

Однако мало кто понимает, что случилась безумная очевидность: пустая фраза с пожеланиями счастья стала вдруг реальностью. Пустой реальностью. Пустой, потому что мало кто из людей внятно представляет себе свое счастье. Конкретно, в деталях. А главное – мало что делает для его достижения. Он ждет, чтобы ему его дали. Или как объект, или как состояние. Вот мы все и получили то, чего на самом деле заслуживаем! Что-то маловнятное, чужое (или даже чуждое?), но для всех и даром.

В этом и есть наша главная ошибка. Глупо считать, что счастье где-то вне нас, что его нужно найти или обрести, или заслужить. И именно этим заблуждением пользуются все мошенники всех времен и народов. Обещают то, чего в принципе не могут дать: подарить, помочь найти, открыть, добиться. Вот и наши исследовании пошли тем же путем. Мы хотели создать идеальный продукт, забывая, что это в принципе невозможно.

Правда же в том, что счастье даровано всем и каждому вместе с жизнью. Оно уже принадлежит человеку. Априори. Только поняв и приняв это, можно успешно завершить свои искания. И только тогда можно разрешить счастью просто быть. Дать ему шанс случиться. Это все равно что перестать шуметь, чтобы услышать наконец тишину. И прекратить кричать и злиться на других, что не дают услышать тебе… Просто затихнуть…»

Радислав Петрович повысил тон голоса, чем привлек внимание Киры. Теперь он с волнением твердил, что невозможно было противостоять силе, которая накануне вторглась в институт и похитила «счастье». Он призывал всех присутствующих, а особенно охрану, ни за что себя не винить.

«Конечно. Не надо, – откликнулась про себя Кира, невольно вспомнив лихорадящий Голос. – Чье намерение сильнее, тот и побеждает. И если победитель не ты – значит, есть над чем работать… Всегда. Всегда есть над чем работать. Смотреть в себя. Работать с собой».

Директор института еще говорил о мерах безопасности внутри корпусов, о пропускной системе, не забывая при этом очаровательно улыбаться, поддерживать, вселять надежду одним взглядом и удерживать внимание огромного числа присутствующих. И только внимание Киры бродило далеко от тех мыслей, которые с таким жаром озвучивал сейчас директор.

Ее все больше захватывала одна идея, которая делала бессмысленной ее работу на протяжении всего этого времени. Она смотрела сквозь безупречную фигуру оратора, как через портал, который открывал ей другие важные фигуры и лица, и спрашивала: «Если вы собирались дать это „счастье“ всем без разбора, то какая вам разница, как оно попадет к людям? Вы не раз намекали, что способ неважен, важно, что будет после. И вот это „после“ наступило. Так что теперь для вас важно?»

Сформулировав наконец свой вопрос, Кира мгновенно ощутила такой упадок сил, что провалилась в безразличие ко всему на свете. Она даже хотела встать и уйти, чтобы больше не слушать эту ложь и лицемерие. Но и это действие вдруг потеряло всякий смысл. «Минутами раньше – минутами позже, – подумала она. – Все равно уже ничего не изменить».

***

Волк почувствовал сначала боль и только потом ощутил все ноющее тело, в котором она жила. Следом за ощущениями в теле боль пришла и в мысли: «А что, если и счастье…»

Он приготовился открыть глаза, надеясь увидеть не деревья и траву Зоны, а что угодно другое.

Серый потолок вызвал у него вздох облегчения. Медленно поворачивая голову, чтобы не спровоцировать дополнительных болевых шоков, он обвел глазами помещение, в котором находился. Серые холодные стены, неяркий свет из окон, расположенных по периметру комнаты ближе к потолку.

Он уже бывал здесь. И тогда ему было страшно. Ибо тогда он был диким волком и был заперт в каменной клетке на неопределенный срок с неопределенными перспективами.

Теперь он попал сюда второй раз. Странно, но его уже не захватывали те страхи, которые вовсю гуляли между этими стенами и им самим тогда. Тогда были и неизвестность, и опасения, и прочие переживания. Он был травмирован серьезным разочарованием от несбывшихся надежд и потери веры в людей. Но зная все «технические» моменты нахождения здесь, он не чувствовал теперь ни безнадежности, ни обреченности.

Он спокойно закрыл глаза.

При всей тяжести предстоящего будущего, оно было наилучшим из всех вариаций, которые вспыхивали в уме ползущего по Зоне Волка и исчезали быстрее, чем он успевал их до конца рассмотреть. Возможно, ему повезло как никогда. Потому что даже он сам не мог придумать более логичного и лучшего завершения того тупикового положения, в котором он оказался…

Мозг, успевший классифицировать большую часть окружающей его неопределенности, уже не желал отключаться и начал продуцировать новые мысли и образы. И первым в этом ряду был Велигор.

Волк тут же запретил себе думать на эту тему. Теперь судьба его друга целиком и полностью зависела от сотрудников института. Спасли ли они его или бросили там, он сможет узнать только тогда, когда они сами сочтут нужным сказать ему об этом. Больше он не мог влиять на то, как обстоит этот вопрос, и запретил себе развивать эту мысль.

Второй вспышкой мысли оказалось желание срочно найти Наумова и поделиться с ним опасениями, связанными с влиянием «Эс Икс» на людей, которые им «осчастливливались».

Зная, что камеру могут прослушивать сотрудники безопасности, он, с трудом оторвал от неба присохший язык и приоткрыл рот. Его поразило то количество мышц, которое болело на его лице в ответ на эти действия. И стал повторять через небольшие промежутки времени:

– Наумов… Наумов…

Получалось тихо, но в гнетущей тишине каменных стен звук усиливался и был ясно слышен.

«Интересно, сколько людей, оставаясь наедине с собой, способны выслеживать свои мысли и давать себе отчет в том, что и в какой последовательности они думали? Кто может отличить мысленное блуждание от мыслительного действия? Понимать, откуда пришла та или иная мысль, что ее породило, на что, в свою очередь, повлияла эта и так далее… Как правило, это сплошной поток самых разных образов, увязанных между собой без всякого присутствия логики. Именно так люди и „думают“».

Волк помнил, как, попав сюда в первый раз много лет назад, он метался от стены к стене, не в состоянии управлять своими мыслями, которые крутились вокруг одной идеи: свобода. Если бы он тогда действительно способен был размышлять, он бы задал себе следующий вопрос: «Что дальше?» Однако ответ на него казался настолько очевидным и простым, что не заслуживал даже минутного внимания, хотя времени было в его распоряжении предостаточно. И если бы можно было вернуться в себя того, молодого, но раненого и потому пойманного, он бы еще много вопросов задал себе самому. Например, для чего ему нужна свобода? И что это за свобода такая, если ее можно ограничить стенами? Разве можно ограничить свободу мысли? Свободу творчества? Свободу слова? Свободу совершенствовать свое тело или разум, оттачивать чувствительность и интуицию? Ведь даже свободу выбора на самом деле никакие физические препятствия ограничить не могут.

Ты по-прежнему вправе выбирать сам – о чем думать, что при этом чувствовать, что производить вовне и кем быть. Конечно, возможности для выражения себя в четырех голых стенах довольно скудные, но ведь внутри каждого человека целый бездонный мир, со своей историей становления, культурными (и не очень) революциями. И именно в этом мире тебя никто не ограничивает и ограничить не может, даже если очень захочет. Так откуда эти мысли о свободе, о сравнении себя с пойманным зверем? Откуда отношение к неизвестным запирателям как к врагам, находящимся по ту сторону этой тихой войны?

Волк выдохнул.

Нет смысла в этой идее.

Даже несмотря на то, что свобода была самой главной ценностью для него, сейчас она не значила почти ничего. Он всегда отстаивал свою свободу. Свободу от обязательств, долгов, социальных реверансов, ограничивающих отношений… Свободу от хозяев и рабов… Но быть свободным от чего-то еще не значит быть свободным в полной мере. Ты должен понимать, для чего тебе нужна свобода, после того как ты освободился от всего, что мешает и «ограничивает». Истинная свобода – это свобода для чего-то. Однажды поняв это, он предпочитал быть «свободным для», а не «свободным от». И сейчас как никогда это желание «свободы для» возрождало его к жизни. Ему нужна была свобода для действий, для помощи другим, для исправления ошибок.

– Наумов…

Волк открыл глаза.

Потолок.

Небольшой квадрат примерно четыре на четыре метра.

Примерно.

Если бы Волк мог улыбнуться, он бы это сделал, потому что ему стало смешно от мысли, что, проведя здесь так много времени, он даже не изучил толком это место. Ему казалось, что он знает каждый сантиметр этой больничной тюрьмы, а сам даже не знал настоящих размеров комнаты. Волк ни разу не задумался тогда, что при желании мог бы вычислить длину стен с точностью до сантиметра. Времени было более чем достаточно. Но зачем? Его мозг был так сильно занят бредом о свободе, что быть в реальности просто отказывался. Именно поэтому было так тяжело в первый раз. Он ни минуты не находился в настоящем, а постоянно либо бредил о недоступном будущем, которое было неподвластно и потому особо привлекательно. Либо тонул в прошлом, которое привело его сюда и которое он был не в состоянии исправить, но проводил в нем так много времени. Мысли и прошлом, и о будущем причиняли тогда только страдания. Он не знал, как их прервать, кроме как вырваться за пределы клетки. А потому он снова и снова погружался в анализ причин, которые бросили его в заточение, выискивал свои ошибки, проклинал людей и события, которые способствовали этому, давал себе слово больше никогда не попадаться, даже если на чаше весов будет его жизнь.

«Глупец. Когда я дразнил смерть, она была глуха. Я рвался на свободу, но был несвободен внутри себя. Вчера я приготовился к смерти, но она отпустила меня. А я чувствую свободу в таком месте, где это по определению невозможно. Каким же скудоумным и ограниченным я был в тот первый раз. И даже не представлял, что все может измениться так сильно, что изменюсь и я сам, и мое отношение к этому месту».

Волк закрыл глаза.

«Все действительно очень сильно изменилось. Все происходило и происходит для того, чтобы повлиять на меня, на мои взгляды и мысли. Если чутко к этому прислушиваться и связывать с тем, что творится внутри, то можно заметить взаимосвязь. Ты только решишь не использовать власть, как тут же наступают события, когда власть нужна ну просто „до зарезу“. Ты только разочаруешься во всех людях, а тебя уже кто-то спасает или жертвует собой во имя тебя. Ежедневно и ежечасно я пропускал столько жизненных уроков, что их приходилось проходить снова и снова. Сегодня мне кажется, что наконец мозг проснулся и сделал правильные выводы из повторяющихся и болезненных событий, положив тем самым конец этой циклической эпопее.

Когда вокруг тебя ничего не происходит, начинаешь „происходить“ ты сам. Тебя окружают не стены и потолок, а живые зеркала, которые отражают только тебя самого: мысли и чувства, переживания и страхи, цели и ценности и даже веру. Не каждый способен выдержать такое погружение и сохранить трезвый рассудок. Ведь там отражается так много невыносимого. И человек, будучи напуган всем этим, стремится поскорее избавиться от этого состояния и никогда больше не встречаться с ним. Не встречаться с самим собой».

– Наумов…

«Как же все болит… Безумная усталость… Сколько я проспал? Слышит ли меня военный? Как мне восстановить свое тело? Эта боль, эта усталость – как мне их победить и возможно ли это в принципе?

Не буду об этом думать.

Я должен встать на ноги. Должен восстановиться. Мои задачи на земле еще не закончены. Даже не представляю, как я мог думать под небом Зоны иначе. Конечно, было бы проще предположить, что мысли были порождены Зоной, ее тлетворным влиянием. Но это значило бы признать, что Зона одержала надо мной верх, проникла в мое сердце, захватила мои мысли. Нет. Я сам понесу ответственность за то, что думал и видел. Я был слаб. Я был уязвим. Поэтому допустил эти идеи и позволил им жить и развиваться. Я встану. Я восстановлюсь».

Он потянул на себя носки ног. Его прошибли пот и боль. Ловя ртом воздух, он старался сосредоточиться на других ощущениях – почувствовать под собой матрас, его форму, его ответное давление на его лежащее тело. Так боль постепенно уходила. Он намеренно стал дышать ровнее и тем самым помогал телу успокоиться.

– Нау…

В этот момент дверь открылась и на пороге появился человек в исследовательском скафандре. Белый костюм стремительно приблизился к Волку и заглянул ему прямо в лицо. За прозрачной маской угадывались знакомые черты.

– Живой.

Судя по всему, Наумов узнал о найденном Волке раньше, чем тот начал звать его, придя в сознание. Иначе столь быстрое его появление просто нечем объяснить.

Соблюдая карантинные меры предосторожности, Волка тут же перевезли в другой бокс, больше напоминавший больнично-курортную палату, а не камеру. Вокруг него суетились белые костюмы и скафандры: капельницы, анализы, пробы, простукивания и прослушивания. Наумов ждал чуть в стороне, запрещая Волку говорить при посторонних, махая на него рукой, как только тот силился хоть что-то сказать.

– Сейчас, сейчас. Все расскажешь. Мы еще с тобой поговорим, – не то обещал, не то угрожал ему Михаил Александрович.

Наконец все сотрудники НИИУ, врачи и медсестры покинули палату.

Когда суета вокруг него прекратилась, а жажда была утолена, Наумов подсел к нему на кровать все в том же белом костюме и, не снимая защитной маски, больше напоминавшей шлем, начал говорить. Голос его искажался встроенными в костюм динамиками и был тверд, но при этом участлив.

– Итак, тебя и Велигора вынесли из Зоны разведчики института, – при этих словах в сердце Волка что-то оттаяло и поплыло по всему телу легкой радостью. – Какого лешего вас туда занесло, ты расскажешь мне позже. А сейчас слушай меня. Руководству института и полиции я сообщу, что ты отправился в Зону по моему приказу. Другими словами, ты не нарушал закон, а выполнял секретную миссию. Настолько секретную, что о ней слегка подзабыл даже я сам. В этом случае ты пройдешь только обычный для этих случаев карантин, тебя подлатают и выпустят с миром. Теперь твоя очередь сообщить мне что-нибудь полезное о результатах этой спецоперации.

Волк легко качнул головой в знак согласия, однако даже от этого усилия по телу разлилась боль, исказив его лицо.

Наумов придвинулся ближе, вглядываясь пристальнее в Волка.

– Врачи говорят, что ты не ранен, но малейшие движения доставляют тебе боль. Пока не начало действовать обезболивающее, поговорим условными сигналами. «Да» – один раз хлопаешь глазами, «нет» – два раза. Сможешь?

Волк утвердительно моргнул.

– Хорошо. Итак, Велигор выкрал «Эс Икс», как мы и ожидали.

– Следили? – Волк изо всех сил старался говорить мягко, чтобы не потревожить ноющие мышцы и кости.

– Какое там… – отмахнулся Наумов. – Он парализовал всех, как ты и предупреждал, и упорхнул в далекие дали, только мы его и видели. Полагаю, в тот же вечер величайшая награда ждала всю его прислугу. Но вот прошло чуть более суток – и вас обнаруживают в Зоне. Что вы там искали? Да еще и вдвоем!

Наумов требовательно уставился на Волка, но увидев, как тот силится сформулировать покороче свой ответ, махнул на него рукой. И начал сам придумывать вопросы, чтобы Волк мог, как они и договорились, только моргать в ответ.

– Вернули, – услышал Наумов тихое слово.

– Что? – военный не сразу понял, о чем идет речь, а догадавшись, подпрыгнул с кровати и начал расхаживать взад и вперед по комнате.

– Значит, вы унесли украденный Велигором объект «Эс Икс» обратно в Зону? – остановился он на минуту у кровати Волка и, получив в ответ условное «Да», снова нервно зашагал туда-обратно.

– Нахрена? – не выдержал все-таки Наумов и воззрился на Волка, даже не пытаясь следовать договоренности и формулировать закрытые вопросы.

– Спасти… – еле слышно начал Волк.

– Ага… все человечество от счастья, – зло закончил за него военный и опять начал мерить шагами комнату, принимая решение раскрыть лежащему человеку то, что ему пока не было известно. Возможно, это убережет Волка в будущем от неосмотрительных и поспешных действий – типа того, которое он совершил накануне.

– А тебе не приходило в твою волчью голову, – по-прежнему зло начал он, – что этот светящийся шар может быть не единственным? Какого дьявола надо было рисковать своей жизнью, гробить здоровье, если таких шариков, может быть, уже не один десяток по свету ходит?

Волк тревожно взглянул на военного, не понимая, о чем он говорит.

Наумов отвернулся.

– Я обязан был создать реплику. Копию, дубликат – называй как хочешь. Я не мог рисковать тем, что было вверено мне для охраны и исследования. Велигору был отдан всего лишь один из всех возможных объектов «Эс Икс». А ты с чего-то решил, что он единственный, и пошел за него сдохнуть…

Михаил демонстративно уставился в окно. Несмотря на то, что свою критическую речь он вел о поступках Волка, почему-то все его слова эхом вибрировали по его собственному телу. Все его личные действия, казавшиеся ему до этой минуты абсолютно логичными и правильными, рассыпались сейчас, как песочные фигуры на сильном ветру. Это злило его, и он никак не мог понять, что же он сделал не так, и как вообще ему нужно было действовать.

Волк, резко дернувшийся от этой новости, переключился на пронзившую его боль и какое-то время был не способен мыслить. Когда же боль в теле начала стихать, он ощутил новую боль – теперь уже в своем разуме. Он осознал, что настолько увлекся собственным сценарием, что не смог предусмотреть самое логичное и простое решение, которое принял другой человек, находясь в своих условиях и решая свои задачи. Наумов предлагал ему действовать сообща, держать друг друга в курсе событий, но Волк сам отказал ему. Их встреча в резиденции военного, когда он явился к Михаилу незваным гостем, так и осталась единственной вплоть до сегодняшнего дня. Волк подкидывал информацию о некоторых людях, о местах сбора, о мероприятиях. И ему казалось, что он помогал. Однако, оставшись без обратной связи от военного, он неправильно оценил ситуацию и чудом вышел из нее живым.

Пауза в комнате висела достаточно долго. Каждый думал о своем.

Волк прервал ее тихим вопросом:

– Велигор?

Михаил обернулся.

– В коме. Недалеко от тебя.

Что означало это «недалеко», Волк не понял. Это могло значить, что Велигор в соседней палате, но могло говорить и о состоянии самого Волка, который был хоть и не в коме, но «недалеко» от этого. Однако сути сказанного эта двусмысленность не меняла. Главное – Велигор жив и находится рядом. Что бы это ни значило.

– Кира? – снова выдохнул Волк.

Вместо ответа Михаил продолжил свой злой монолог:

– Ты ж предполагал, что он к ней придет! Знал, что все закончится триумфом Велигора и кражей «счастья». Как ты мог подумать, что я отдам ему все, что было в моем ведении, так просто? Ты решил, что я сдамся? Конечно, я сделал дубликат и сохранил его, дав этому фанатику немного поиграться с одной лишь его частью.

– Кира? – снова спросил Волк, превозмогая боль.

– Да все с ней в порядке, – отмахнулся Наумов и снова уставился в окно. – Хотя, конечно, и она меня в этой истории удивила. Была глуха к речам Велигора приличное время, пока он целиком и полностью не сконцентрировался на ней одной. Только после этого подчинилась.

Волк закрыл глаза. Еще один кусочек его сердца оттаял и безмолвной радостью поплыл по венам и артериям, доставляя в каждую клеточку тела тихое успокоение.

Возможно, начинало действовать вколотое обезболивающее, а может быть, гораздо быстрее лекарств его исцеляли долгожданные новости.

Хоть здесь он не промахнулся и сделал все правильно. Она была под защитой. Под его защитой. Значит, не зря он сейчас обессилен. Не зря, даже несмотря на то, что в результате той встречи Велигор все равно «продавил» и подчинил ее себе.

Помолчав еще немного, Волк сформулировал еще один важный для него вопрос:

– Одну?..

– Что «одну»? – обернулся к нему Михаил.

– Копию…

– Одну, – ответил тот и сразу умолк. Откуда он мог это знать? Он сделал одну. А сколько сделали до него? А после? Советник Зибельманн улетел вчера, захватив, конечно, и заветный шар, а что было дальше с объектом «Эс Икс», он мог теперь только фантазировать. В тот момент расставание с этим «счастьем» принесло Михаилу облегчение. Он выполнил свою боевую задачу: отстоял и передал законному, как он считал, владельцу инопланетную находку. Но теперь он понимал, что, отпуская от себя эту опасную игрушку, совершенно перестал контролировать ситуацию. Кто теперь ответит на заданный Волком вопрос наверняка? Видимо, все его размышления тут же отразились у него на лице, потому что лежащий в постели человек, уже не ожидая полного ответа, устало закрыл глаза.

Прошло еще какое-то время, прежде чем в комнате снова зазвучал голос.

– Власть… ушла… Поэтому… Мы… Без сил… – тяжело выдыхал мысли Волк, набирая воздуха перед каждым словом.

Сделав небольшую паузу, он наконец смог высказать свои опасения, которые подняли его с земли Зоны и привели сюда:

– А если и счастье… То все они… Как мы…

***

Светлая палата поселковой больницы быстро наполнилась ароматом роз, которые Кира принесла для Виктора Ивановича. В его одноместной палате класса люкс царили покой и уют, какие редко встретишь в лечебном учреждении, особенно в такой далекой от столицы глуши, как село Виноградное. Конечно, новая больница, как и весь сангородок, появились только благодаря тому, что правительство проявляло интерес к месту, измененному внеземным воздействием. Масса государственных и окологосударственных грантов выделялась на исследования почти во всех областях знаний. Маститые и начинающие ученые стремились сделать свои открытия на материалах Зоны. Все это было небезынтересно самым разным мировым СМИ, которые освещали не только научные изыскания, но и выискивали поводы для критики действующей власти. Ну а уж сами власти старались, чтобы негативных поводов было как можно меньше: поселок был очень быстро благоустроен и превращен в образцово-показательную научную площадку, появился доступ ко всем благам, в том числе к почти элитной медицине.

Обменявшись с наставником несколькими простыми приветственными фразами, Кира убедилась, что, несмотря на всестороннее внимание со стороны лечащего персонала, он по-прежнему находится в болезненном состоянии. Ей самой было очень тоскливо и больно оттого, что вся эта история с появлением Велигора в институте так повлияла на почтенного академика. Он был бледен, лицо его сильно осунулось и постарело. Лежа в постели, он казался совершенно беспомощным, беззащитным и каким-то маленьким.

Виктор Иванович поймал ее жалобный взгляд и слабо улыбнулся:

– Каждому приходит его день и его час. Но мой еще не пришел, не терзайся так уж сильно…

Его голос сейчас был слабым и немного хриплым. И принадлежал скорее пожившему старику, нежели деятельному руководителю.

Кира не ответила.

Она не знала, что говорить и как быть в этой ситуации. Сейчас она понимала, что он ей намного ближе и дороже, чем она сама всегда думала. И в этот момент казались неуместными любые никчемные беседы, дежурные фразы и слепые подбадривания. Вообще все казалось лишенным смысла и мучительным.

Виктор Иванович сам нарушил тишину:

– Как дела в институте?

– Нормально…

– Что с тобой? – спросил он мягко, чем застал Киру врасплох.

Она вздохнула и заглянула ему в глаза как побитая собака, не зная, с чего начать и как выразить то, что терзало ее уже так долго. И она начала просто говорить, потому что выстроить сейчас последовательную речь была не в состоянии от захлестнувших ее эмоций.

– Этот треклятый объект… Зачем он только появился в нашей жизни? Из-за него вы сейчас здесь. Из-за него многие люди совершают свои самые огромные жизненные ошибки. Из-за него мир раскололся на «за» и «против», и теперь нет никакого покоя ни его сторонникам, ни его противникам.

Виктор Иванович заботливо взглянул на Киру:

– Предметом конфликта может стать что угодно. «Эс Икс» мог и не являться причиной того, о чем ты говоришь. Он мог только проявить, вскрыть все те противоречия и проблемы, которые были задолго до него.

– Почему мы не уничтожили его, а начали исследовать? – по-детски с обидой в голосе прервала она его.

– Кислород поддерживает горение пламени, которое сжигает материальные ценности и даже людей. Но это же не повод уничтожить весь кислород на планете под тем предлогом, что он виновен в гибели людей и того, что им ценно?

Кира молчала. В ее голове Виктор Иванович был и прав, и неправ одновременно. Кровь пульсировала на зардевшихся щеках, к горлу подступал ком.

– Вы так говорите, потому что вам не придется столкнуться с последствиями и краснеть за то, что вы сделали или не сделали. А мне придется с этим жить. И знать, что я могла избавить других от проблем, а вместо этого руководила исследованиями, которые позорят имя ученого. Это было просто за гранью этики и гуманизма…

– Ну что ты такое говоришь… Кира, ты не можешь отвечать за счастье или несчастье других людей. Когда ты это уже поймешь и примешь? Единственная и главная твоя жизненная задача, которую ты действительно можешь разрешить, если возьмешься прямо сейчас, так это собственное счастье.

Кира махнула рукой и отвернулась.

– Я не могу думать о таких вещах, зная, что из-за моей глупости и недальновидности некоторые люди утратят свободу выбора и подчинятся действию объекта «Эс Икс», превратятся в довольных наркоманов…

– Не льсти себе, – спокойно прервал ее наставник. – Те, о ком ты говоришь, и раньше не имели никакого выбора. А те, кто могут и хотят выбирать – сделают это самостоятельно, совершенно независимо от тебя и твоего огромного самомнения.

Кира слегка улыбнулась, чувствуя правдивость его колкой оценки. Ее всегда восхищала эта его способность находить уместные слова и видеть самую суть вещей, объяснить просто и ненавязчиво, не теряя огромной глубины того, о чем говорил. Сколько бы времени ни проходило, какие бы времена ни наступали.

– Довольно этих бессмысленных самокопаний, – слабым голосом, но вполне уверенно подытожил Виктор Иванович. – «Эс Икс» приятнее многих известных ныне наркотических средств, включая транквилизаторы и опиаты, и, конечно, не опаснее их. Если человек хочет такого «счастья» и готов к нему, к его действию – при чем тут ты? Если человек, наоборот, делает выбор против «Эс Икс», то опять – при чем здесь ты? Да и с чего ты вообще решила, что твой выбор – правильный? И не просто правильный, а такой, который нужно обязательно навязать всем, чтобы все его разделяли, горели им, как и ты? Почему бы тебе не отбросить свои утопичные намерения спасти весь мир и не оставить его наконец в покое? Вероятно, именно так и открылась бы тебе тайна собственного счастья.

С Кирой происходило что-то несуразное. Мягкий голос и слова пожилого человека должны были успокаивать и ободрять, но в глазах девушки уже стояли слезы. Она снова отвернулась и начала рассматривать окна соседнего здания.

«Вот только слез моих сейчас не хватало», – думала она, и от этого ей еще больше хотелось расплакаться, уткнуться носом в чье-то родное тепло и плакать, плакать… Она пыталась перевести мысли на что-то другое, чтобы переключиться, отвлечься от этой болезненной темы. Но это другое все никак не находилось, как будто исчезло, как будто и не существовало вовсе, и осталось только это: болеющий родной человек и одинокая она. Оба беспомощные и нуждающиеся в заботе.