Два мага

Первым в толпе попался ему капуцин. Среди масок было много капуцинов, но этот, несомненно, был тот самый, под одеянием которого скрывался Кулугин. Он пробирался, озираясь по сторонам, видимо, забыв о царившем вокруг него веселье, и не принимал участия в нем, озабоченный своим делом.

«Ты, кажется, отчаялся в поисках византийца и ищешь теперь своего дожа, – подумал Цветинский, – а я вместе с тобой найду своего Арлекина».

Он не ошибся: это был действительно Кулугин, который, проводив Надю, искал графа Феникса, надеясь, что тот выследил византийского царя.

Кулугин направился к перекрестку, где они расстались с дожем, и остановился тут, делая вид, что разглядывает проходивших. Среди них скоро показался дож, который, заметив капуцина, быстро подошел к нему.

– Ну что? – спросили они оба друг друга, уже по этому обоюдному вопросу поняв, что трудились напрасно.

– Не нашли?

– Нет, а вы?

– Тоже нет.

– Проклятый Арлекин!

– Что же делать?

– Идти в первую приемную комнату, смежную с выходной лестницей, – сказал дож, – и ждать там. Должен же будет этот византиец, уезжая, пройти на лестницу и попасться нам.

– Отлично! – одобрил Кулугин. – Пойдемте к лестнице. Мне нравится, граф, что вы никогда не теряете энергии.

Но теперь Кулугина, по правде сказать, медальон интересовал мало. Он нашел Надю и, будучи вполне доволен этим, решил пока ничего не говорить Фениксу о своей встрече с нею.

Они направились к дому. Пьеро стоял близко возле них и слышал весь их разговор. Когда они ушли, он оглянулся; за его спиной был Арлекин.

– Пусть они идут ждать, – весело сказал Цветинский, – теперь ищи ветра в поле… Византиец уехал.

– И вы не проследили куда? – спросил Арлекин.

– Конечно проследил. Он живет в доме графа Феникса. Я сам проводил его туда и видел, как он вошел, отпустив карету. Он живет там же, где и вы, в доме графа Феникса.

– И вы не ошиблись? Это был византиец с медальоном?

– Не только не ошибся, но имею доказательство, что не потратил времени даром, – медальон у меня. Я взял отпущенную карету и нашел в ней медальон, который был обронен, очевидно, случайно.

– Тогда я бегу домой.

– Чтобы узнать по свежим следам, кто из ваших приезжал сюда в костюме византийского царя?

– Конечно.

– Узнайте: это все-таки интересно. Да и мне делать больше нечего здесь, и я поеду домой, лучше выспаться хорошенько; ужинать нам едва ли дадут здесь.

И они направились к выходу. У лестницы они заметили стоявших там капуцина и дожа, обрекших себя на напрасное дежурство.

Тяжелое свидание

На другой день рано утром Цветинский явился к Бессменному и был поражен его болезненным видом и слабостью!

– Что с тобой? Тебе хуже? – испуганно стал спрашивать он. – Ведь рана почти зажила…

– Что рана! – махнул рукой Бессменный. – Ты знаешь, что я узнал?

– Я, брат, знаю, что приношу тебе интересную штучку – первая часть наших поисков окончена.

– Ну? – спросил Бессменный, и глаза его на минуту оживились.

– Медальон, братец, медальон! Я нашел его…

– Медальон? – протянул Бессменный и снова махнул рукой.

– Ну да, вот он! – заговорил Цветинский, вынимая медальон. – На вот тебе его! Теперь нужно найти только индуса и продать ему медальон, а не найдем индуса – продадим графу Фениксу. Он тоже интересуется этой вещью. Значит, деньги у нас есть. Теперь все пойдет как по маслу. Как думаешь, сколько запросить с них за медальон?

– Да погоди, ко мне пришел вчера солдат от Нади…

– Ну? – спросил в свою очередь Цветинский.

– Она дала мне знать о себе. Ты знаешь, где она находится? В Таврическом дворце. Ты понимаешь, что это значит?

– Я понимаю, что ты должен был бы скакать и прыгать теперь от неудержимой радости, а не быть в таком виде, как застал я тебя.

– Я ночь не спал.

– От радости, что узнал о ней? Не следовало делать этого; лучше было наспать себе сил, чтобы отправиться сегодня к ней.

– Да как отправиться? Я не от радости не спал, а напротив.

– Как напротив? Помилуй, брат, чего же лучше?

– Чего хуже – скажи скорее! Пойми, что она в Таврическом дворце, увезена туда тайно, держат ее под секретом, пойми – под секретом! Или ты не знаешь, кто живет в Таврическом дворце?

– Светлейший князь Потемкин.

– Этого довольно, я думаю.

– Постой! – остановил его Цветинский, начиная соображать, в чем дело. – Конечно, про светлейшего много болтают, и выходки его подчас бывают странны, не знают пределов, но неужели ты думаешь…

– Я ничего не думаю, потому что у меня голова идет кругом. Надя, в сущности, – бездомная сирота. Елагин приютил ее, но она ему не родная. Во власти Потемкина она теперь всецело, заступиться некому – один я, да и тот больной. Что я могу сделать? Я руки на себя готов наложить.

– Во-первых, ты не один: меня забывать все-таки не следует, а со мной нас – двое…

– Да и вдвоем ничего не поделаем. Разве прежде, чем себя, его укокошить!..

– И этого делать не следует; ведь мы еще не знаем ничего положительного. Прямых доказательств нет.

– Да как же нет, как же нет? Зачем он крадучись взял ее к себе во дворец? Если бы его цели были честные и хорошие, то их скрывать было бы нечего. Боже мой, с ума сойти можно!.. Моя Надя – и вдруг… Нет, Цветинский, я не переживу этого!

– Да погоди, давай рассуждать по порядку! Какой солдат пришел к тебе и как ты узнал?

Бессменный рассказал все по порядку.

– Ну хорошо, – одобрил Цветинский, – во-первых, из всего этого явствует, что она тебя любит, а это главное. Значит, с ее стороны ты можешь быть спокоен.

– Ну, еще бы! Что касается ее, то я, конечно, спокоен…

– Прекрасно! Значит, если даже она и взята во дворец для соблазна, то ведь не станут проделывать над ней грубое насилие.

– Господи, и говорить об этом страшно! – воскликнул Бессменный, схватившись за голову.

– А нужно говорить, делать нечего! Так, если не ждать грубого насилия, тогда времени у нас достаточно. Прежде всего я обещаю тебе сейчас отправиться во дворец и разузнать там…

– Нет, прежде всего я хочу, чтобы ты взял карету и мы отправились немедленно к частоколу со стороны пустыря. Я должен увидеть Надю!

– Но как же ты увидишь ее?

– День стоит хороший, она, наверное, в саду. Она ждет меня… Я поговорю с нею хотя бы через частокол.

– А ты не думаешь, что два офицера в карете у частокола непременно возбудят подозрение?

– Там пустырь, я знаю. Кроме прохожих из простого народа, никого быть не может, а они не опасны. Верхом я не могу пока ехать.

– Так подождем до завтра.

– Если ты не поедешь со мной сегодня, я отправлюсь один!

Цветинский должен был убедиться, что решение Бессменного твердо и непоколебимо. Делать было нечего, пришлось послать за каретой.

Во время приготовления к поездке Бессменный, надевая мундир и амуницию, не только не почувствовал себя слабее, но, напротив, оживился и стал как будто веселее. Цветинский, глядя на него, удивился, откуда берутся у него силы, и несколько успокоился за друга. Может быть, и в самом деле было лучше, что он согласился ехать.

– Постой, ты не выходи! – остановил он Бессменного, вылезая из кареты, когда она остановилась у частокола, окаймлявшего сад Таврического дворца со стороны пустыря, – я вылезу сначала и осмотрю местность.

– Да, право же, я чувствую себя отлично, – проговорил Бессменный, стараясь казаться молодцом.

– Это очень хорошо, но все-таки не следует доводить до крайности наше безрассудство. Сиди пока!

Он вылез и пошел вдоль канавы у частокола.

Через очень короткий промежуток времени, показавшийся, однако, Бессменному целой вечностью, он вернулся к карете и заявил:

– Нашел. В одном месте, действительно, колья расшатаны и видна щель. Пойдем!

Бессменный, едва сидевший на месте от нетерпения, не заставил звать себя вторично. Он прыгнул из кареты так, что Цветинскому пришлось поддержать его.

– Ради Бога, осторожней! – испугался тот. – Этак ты повредишь себе.

Но Бессменный не слушал. Он, забыв о своей слабости, о болезни, забыв самого себя, только потому не бежал, что Цветинский удерживал его за руку.

Он не помнил, как перескочил канаву и, прильнув к расшатанным кольям частокола, жадно охватил взглядом открывшееся сквозь них пространство сада. Были видны расчищенные дорожки, цветочные клумбы, кусты и деревья, и меж ними сквозила обгорелая стена флигеля.

– Тут был пожар, – сказал Бессменный, – видна обгорелая стена.

Цветинский стоял за ним и постарался тоже заглянуть.

– Ну да, – спокойно сказал он, – я тебе рассказывал об этом пожаре.

– Да, да, – пробормотал Бессменный, – и я слушал тогда твой рассказ спокойно! Если бы я знал, что она была здесь тогда!..

– А может быть, ее уже и нет здесь; может быть, ее перевели из обгорелого флигеля.

– Но это не мешает ей гулять по саду. Нет, она здесь, я чувствую это и не уйду отсюда, пока не увижу ее!

– С тобой ничего не поделаешь…

Но Бессменный не дал договорить ему. Он дернул его за рукав и едва слышно произнес:

– Она!

«Везет этим влюбленным!» – подумал Цветинский.

Надя шла по дорожке, опустив голову. Она была одна и приближалась тихо. Бессменному показалось на одну минуту, не мерещится ли ему и не видение ли это, чудное, нездешнее видение. Но он отлично чувствовал возле себя присутствие Цветинского, ощущал частокол, за который держался руками и который мешал ему кинуться вперед; нет, он не грезил, это была действительность. Надя приближалась; с каждым ее шагом сокращалось расстояние, отделявшее их друг от друга; наконец она подошла.

– Надя! – окликнул Бессменный, задыхаясь от счастья. – Надя…

Она вздрогнула и стала осматриваться.

– Надя! – повторил Бессменный.

Вот сейчас она заметит его и подбежит. Он ждал этого. Девушка действительно заметила и испуганно глянула в сторону, откуда звали ее.

– Надя! Да неужели ты не узнала моего голоса? Это я, Бессменный! – продолжал он.

Надя сделала еще несколько шагов, но не приблизилась к частоколу вплотную.

– Кто вы? – спросила она.

Кроме испуга, лицо ее ничего не выражало.

– Я, я, Надя, это я, – твердил Бессменный, толкая частокол руками, точно хотел своротить его.

– Не знаю, – ответила она.

– Не знаешь меня? Да ведь ты сама мне отсюда же прислала кольцо с солдатом.

– Не помню!

– Как «не помню»? Что с тобой? Ты забыла меня?

– Вы пугаете меня! Кто вы и что вам нужно здесь? – проговорила Надя, возвышая голос.

– Да не может быть! Ведь ты же сама, сама позвала меня сюда.

– Я не звала вас.

– А кольцо, а медальон?

– Не помню.

– Как «не помню»? Что с тобой? Ты забыла меня? Ты ли это?..

– Не знаю! Меня, правда, зовут Надей, но, может быть, вы принимаете меня за другую. Я не знаю вас, – и она, повернувшись, пошла прочь от частокола к дому.

– Надя! – крикнул во весь голос Бессменный. – Надя!..

Но она не слушала.

– Перестань делать глупости! – Остановил его Цветинский, бывший свидетелем всему. – Пойдем скорее, тут нам делать нечего.

– Господи, да что же это, за что? – в отчаянии повторял Бессменный, все еще силясь разломать колья высокого частокола.

Цветинский схватил его и почти на руках перенес через канаву обратно.

– Противный медальон! – не помня и не соображая того, что говорит, бессвязно твердил Бессменный. – И нужно было мне зарок ей давать: «Верни, когда разлюбишь!..» Вот хоть не она вернула, он сам вернулся ко мне, и она разлюбила… Где этот медальон?

– Молчи, молчи! – удерживал его Цветинский. – Молчи, говорят тебе, иди!

– Где этот медальон?

– На, вот он, только образумься, – и. Цветинский, чтобы чем-нибудь успокоить друга, сунул ему в руку медальон.

Тот, словно желая этим выместить всю горечь своей обиды, кинул медальон на дорогу и топнул ногой.

– За что, за что она обошлась так со мной, за что?.. Ну, так пропадай все теперь!.. Не надо этого гадкого медальона, из-за него все… Пропадай все!..

Бессменный был, как сумасшедший. Потрясение оказалось слишком велико, он не выдержал. Силы оставили его, он зашатался и вдруг замолк, покачнувшись. Цветинский едва успел подхватить его.

Они были довольно далеко от кареты. Цветинский оглянулся, как бы ища кого-нибудь на помощь. У Бессменного был обморок.

Мастеровой, прохожий, появление которого они не заметили, остановился возле.

– Помоги донести до кареты, – приказал ему Цветинский, и они вместе дотащили Бессменного до экипажа и уложили его.

Садясь в карету, Цветинский вспомнил о медальоне, но теперь ему было не до того. Приходилось торопиться, чтобы привести в чувство больного, думать и заботиться только о нем.

Карета двинулась крупной рысью, а мастеровой вернулся назад, поднял медальон с дороги и бережно спрятал его в карман.

Заботы светлейшего

Потемкин только что вернулся из Царского Села, куда ездил к императрице по ее приглашению. Он был обласкан ею, принят милостиво, но это было не то, не то, что прежде, далеко не то. Прежде он не боялся «случайных» людей, то есть, вернее сказать, он и теперь не боялся никого, но прежде стоило ему только захотеть – и «случайный» человек терял свое могущество. Так было с Ермоловым, с Мамоновым. Светлейший был уверен, что так будет теперь и с Платоном Зубовым, однако эта уверенность не оправдывалась. Напрасно твердил он, что «один зуб болит у него и мешает ему жить спокойно и что он выдернет этот зуб», «зуб», по-видимому, продолжал болеть и «выдернуть» его было трудно. Вот почему дурное расположение духа все чаще и чаще охватывало светлейшего в последнее время, и в особенности после его посещений большого двора.

И на этот раз он вернулся насупленный и суровый.

Он переодевался в своей уборной, велел позвать к себе секретаря своего, Попова, и, когда тот явился, спросил его, садясь к письменному столу.

– Ну, что у вас тут, как?

Попов, изучивший светлейшего до самых последних мелочей, сразу увидел, как ему отвечать и держать себя, и знал уже заранее, что последует дальше. Он знал, что Потемкин, вернувшись не в духе, на этот раз не запрется у себя в кабинете, но его дурное расположение разрешится тем, что он станет входить в подробности своего личного обихода, как бы предоставив всем остальным жить по-своему, лишь бы и ему не мешали.

На такой оборот указывал вопрос, сделанный светлейшим. Он был в отсутствии из дома в Царском три дня и желал узнать, что тут было и как без него.

У Попова на этот случай был готов обстоятельный доклад, и он начал говорить, подробно описывая все важное и неважное.

– Ну, а она что? – спросил Потемкин.

Попов понял, про кого спрашивают, и ответил:

– Все так же.

– Что доктора сказали?

– Что же они могут, ваша светлость!..

– Ну, конечно, ничего они не могут и не знают, кроме декокта, а тут декоктом не поможешь! Я думаю завести у себя своего особенного доктора.

Попов ничего не ответил, только придал своей улыбке лукавое выражение и склонил голову набок, как бы безмолвно подтверждая, что все окружающее, в том числе и всеми признанные доктора, никуда не годились, а хорошо было только то, что не похоже на общепринятое.

– Да, особенного, – повторил Потемкин. – Я хочу посоветоваться с графом Фениксом. Он мне кажется парнем толковым, по крайней мере, оригинален. Он мне говорил, что знаком с медициной…

– Граф Феникс, словно нарочно, сегодня ждет в приемной вашей светлости.

– А много там народу?

– Много.

– Примешь графа Феникса, а остальным сказать, что приема не будет.

И этот ответ Попов ждал заранее; он потому и сказал, что в приемной было «много» народу, что знал, что светлейший никого не велит принимать, кроме Феникса, о котором заговорил.

На самом деле, приемная была далеко не полна. С каждым днем она становилась пустее и пустее, и это служило одним из верных признаков, что «зуб» болел сильнее.

Граф Феникс был принят один.

– Здравствуйте, граф, – встретил его Потемкин. – Вы мне говорили, что знакомы с медициной…

– Знаком, ваша светлость, – ответил, не торопясь, Феникс. – Разве вы чувствуете себя нездоровым?

– Чувствую, – вдруг нахмурясь, проговорил Потемкин, – но хочу спросить вашего совета не о себе. Свои недуги я сам лечу… Нет, у меня здесь девушка…

– А! – произнес граф. – Что же с нею?

– Несколько дней тому назад во флигеле, где она помещалась, произошел пожар. Его потушили довольно скоро, и несчастье оказалось невелико, но, представьте, с девушкой случилось после этого что-то странное: она потеряла память…

Граф Феникс кивнул головой, как делают люди, которым говорят о вещах, хорошо им известных, и спросил:

– У нее полная потеря памяти или частичная?

– Она забыла все, все, что случилось с нею прежде. Людей, которых знала, она встречает, точно видит в первый раз, не узнает своих вещей, книги, прочитанные ею, новы для нее…

– Но читать она может?

– Может.

– А говорить?

– Разговор ее ясен и вполне последователен.

– Она знакома с иностранными языками?

– Говорит по-французски.

– Не забыла этого языка?

– Нет.

– Значит, это только частичное затмение памяти. Бывает, что в силу какого-нибудь большого потрясения, как в данном случае, например, испуга во время пожара, теряют совершенно память и забывают даже слова разговорной речи. Испуг был, очевидно, очень силен, но не имел еще слишком серьезных последствий. Больную осматривали доктора?

– Осматривали, ничего не поняли, посоветовали декокт и развлечения.

– Развлечения, конечно, могут быть полезны, но сами по себе не могут служить лекарством.

– Вот видите ли, – перебил Потемкин, – по некоторым условиям я должен скрыть у себя девушку – не нужно, чтобы знали, что она у меня. Вследствие этого в многолюдных собраниях показываться ей нельзя, разве на маскарадах. В последний раз я послал ее на маскарад к Шереметеву, но такие праздники редки, других же общественных развлечений пока я ей предоставить не могу.

– Впрочем, они не нужны так уж особенно, – успокоительно произнес граф Феникс, – можно и без них обойтись.

– Тем лучше.

– Ваша светлость позволит мне видеть больную?

– Конечно! Идите за мной! Она теперь в саду, вероятно. Мы найдем ее там.

И Потемкин повел графа в сад.

Удача Кулугина

Не было ничего удивительного, что Кулугин, получив от Нади, когда она уезжала с маскарада, указание на Таврический дворец, загорелся тем же желанием, что и Бессменный, то есть пойти на другой же день к Таврическому дворцу. Однако увидеть Надю сейчас же он, конечно, рассчитывать не мог. Он понимал, что если она не посмела выдать свое местопребывание при своем провожатом, а сделала это потихоньку, то это, несомненно, значило, что ее скрывают и пробраться к ней будет нелегко. Поэтому он решил на первый раз разузнать лишь, что можно, и осмотреть хорошенько местность.

Сделать это было, конечно, удобнее не в мундире офицера, который мог весьма естественно возбудить подозрение, а в каком-нибудь ином виде. Одежда мастерового подходила более всего для такого случая. Мастеровой мог свободно разгуливать вокруг и около и даже проникнуть с заднего крыльца в самый дворец и там получить какие-нибудь сведения от прислуги.

Переодевшись мастеровым, Кулугин отправился на разведку и с первого же шага увидел, что судьба как будто благоприятствует ему. Со стороны пустыря у частокола он наткнулся на карету и был невольным свидетелем конца сцены, происшедшей тут с Бессменным. Он слышал отчаянный крик князя: «Надя, Надя!» – и видел, что произошло с ним потом.

«Получил отставку!» – решил Кулугин с радостным биением сердца, не смея, однако, еще верить сейчас же пришедшим ему в голову соображениям.

Эти соображения были не сложны, но довольно последовательны, в особенности для влюбленного Калугина.

Надя «дала отставку» Бессменному, а между тем вчера ему, Кулугину, шепнула о Таврическом дворце и была мила с ним. Это могло значить, что причиной немилости к князю являлись вчерашнее происшествие на маскараде и участие в нем Кулугина, который имел успех и завоевал себе положение ухаживателя, сменив отставленного прежнего.

Теперь Кулугину казалось, что все зависит от того лишь, сумеет ли он пробраться к Наде. Он не сомневался в себе и, конечно, не желал ограничиться, как этот Бессменный, разговорами через частокол.

Цветинский не узнал его, переодетого, и он помог ему донести до кареты Бессменного.

Не успела уехать карета, как медальон, брошенный Бессменным, был в руках Кулугина. Он не старался допытаться, как и почему попал этот медальон снова в руки к князю; ему важно было лишь одно, что теперь он имел средство достигнуть свидания с Надей скорее, чем думал, потому что мог уже рассчитывать на помощь графа Феникса: условие, поставленное графом, он выполнит – принесет ему медальон.

Откладывать это было незачем, ничто не мешало отправиться к графу как можно скорее, и Кулугин так и сделал.

Забежав домой, только чтобы переодеться, он поспешил на набережную Фонтанной.

«Положительно я родился под счастливой звездой! – самодовольно думал он. – В один день и все сделалось сразу; если застать теперь графа дома, тогда совсем хорошо будет».

Он застал Феникса у себя, только что вернувшегося из Таврического дворца.

– Победа! – торжественно заявил он графу. – Полная победа! Я исполнил поставленное вами мне условие; теперь сдержите ваше слово.

Граф поглядел на него, видимо, не понимая причины выражения такой радости с его стороны.

– В чем дело? Какое условие? – спросил он.

– Я принес вам медальон.

Этого никак не ожидал граф Феникс.

– Не может быть! Вы шутите?

– Не шучу, граф; вот он, передаю его из рук в руки вам, – и он достал из кармана медальон и передал его графу.

Тот взял, внимательно осмотрел и не мог скрыть радостную улыбку, убедившись, что медальон тот самый, который он искал так долго.

– Наконец-то! – проговорил он, вздохнув с облегчением. – Благодарю вас. Вы, значит, вчера, после того как мы с вами не дождались ухода византийского царя, все-таки продолжали поиски?..

Вчера они простояли у дверей до самого конца маскарада и пропустили мимо себя последнего гостя, но, разумеется, не видели византийского царя, потому что тот уехал раньше, чем им пришло в голову сторожить его.

– Продолжал, – ответил Кулугин.

– Как же вы нашли? Расскажите, пожалуйста! – стал спрашивать Феникс, уверенный, что Кулугин достал медальон непосредственно от вчерашнего ряженого. – Видите ли, мне интересно было бы знать, кто такой этот византийский царь?

– Этого я не могу сказать вам. Да и не все ли вам равно, как я достал медальон?

– Но я бы желал знать правду.

«Так я и скажу тебе ее!» – подумал Кулугин и ответил:

– Я ничего не могу вам рассказывать! Медальон в ваших руках, он вам передан мною, и больше ничего вы требовать от меня не в праве. Теперь очередь за вами, граф. Вы обещали мне свидание с Надей…

– Разве я обещал вам свидание?

– Даже больше – любовь ее! – ответил Кулугин.

– Но она может любить вас и вдали!

– Бросьте шутки, граф! От такой любви мне нет никакой прибыли. Я желаю ее видеть.

– Но теперь это довольно трудно сделать!

– Во всяком случае для вас это легче, чем для меня было достать медальон.

– Не думайте так! Вы ошибаетесь!

– Едва ли! Где и у кого был этот медальон, я не знал, между тем как вам, несомненно, известно, где теперь Надя.

– Почему вы думаете это?

– Потому что вы хорошо приняты в Таврическом дворце.

– Но при чем же тут Таврический дворец?

– При том, что она там.

– Вы знаете это? Каким образом?

– Вы сами любите все таинственное, считайте и меня магом на этот раз.

«Положительно из него будет толк!» – невольно подумал Феникс и проговорил вслух:

– Хорошо. Вы узнали верно. Она в Таврическом дворце. Но если вам известно это, то вы должны знать, что в ее положении пробраться к ней молодому человеку почти невозможно.

– Только «почти», граф, а это все, что нужно. Если «почти» – значит, не вовсе невозможно. И потом, для вас это возможнее, чем для кого-нибудь другого.

– Вы считаете мою силу значительнее могущества светлейшего князя Потемкина?

– Тут вовсе не в силе дело, а в вашем близком участии во всей этой истории.

– В чем же оно выразилось?

Кулугин, видя, что произвел уже раз впечатление на Феникса проникновением в тайну относительно места, где находилась Надя, не мог не поддаться соблазну притвориться еще более знающим. Он заговорил с графом таким тоном, как будто держал все его карты уже открытыми.

– Будем откровенны, граф, – начал он. – История с Надей произошла таким образом: она была только воспитанницей Елагина, который имел на нее лишь права воспитателя. Появились вы в Петербурге, и она почти вслед за этим, после первого своего появления в свет, была увезена беспрепятственно из дома Елагина неизвестно куда, – неизвестно, впрочем, для всех остальных, кроме меня, который видел ее с ее мадам из вашего окна в вашем саду. Помните день дуэли с Бессменным? Очевидно, вы имели на нее более прав, чем Елагин, и взяли ее от него к себе. Какие это права, я не знаю, но знаю, что вскоре вы получили при моей помощи свидание с Потемкиным, а затем Надя очутилась в Таврическом дворце, а вы там стали до некоторой степени интимным человеком…

– Что же вы заключаете из всего этого?

– Что граф Феникс, как бы это выразиться помягче, отдал красавицу девушку во власть князю Потемкину, а сам получил за это расположение его светлости.

– А вы влюблены в эту девушку и ревнуете?

– Я влюблен и ревную, но ревную только к равным себе, с Потемкиным же мне не тягаться, то было бы, во-первых, бесполезно, во-вторых, совершенно нерасчетливо. И, вздумай я тягаться, я не пришел бы к вам и не говорил бы с вами так откровенно. Нет, я пришел, чтобы сказать вам: я вам мешать не буду, а вы за это помогите мне. До поры до времени я желаю видеться с Надей тайно и ничем не стану препятствовать ее отношениям с Потемкиным. Временное его увлечение пройдет, а тогда Надя будет моей всецело. Вот мой расчет. Он нисколько не противоречит вашим планам.

Даже Феникс, выслушав эту речь Кулугина, не мог удержаться, чтобы не подумать:

«Какой же, однако, мерзавец сидит в тебе, голубчик!»

– Видите ли, – заговорил он в свою очередь, помолчав, – как ни искусно скомбинировали вы все известные вам обстоятельства, но я должен все-таки разочаровать вас. Для того чтобы казаться более осведомленным, чем это есть на самом деле, нужно быть очень осмотрительным и не увлекаться собственной комбинацией. Желая мне показать, что вы проникли в тайну, вы убедили меня лишь в том, что вы ничего не знаете, а хотите, чтобы я считал вас магом. Никаких прав на воспитанницу господина Елагина я не имею, и никогда ее у меня в доме не было. Для сближения же со светлейшим князем у меня существовали основания совершенно иные, чем то, о котором говорите вы. Я полагаю, что имею некоторые личные достоинства, способные сделать для меня лишним средство, придуманное вами, чтобы получить расположение князя Потемкина.

После такой отповеди всякий другой смутился бы, но Кулугин был человек особого разряда.

– Если вам угодно, граф, – сказал он, – будем считать мою комбинацию неверной. Но в таком случае вам еще легче помочь мне.

– Но сразу начинать со свидания затруднительно. Напишите сначала ей письмо: посмотрим, что она ответит вам.

– Это уже касается меня, граф.

На этом они расстались.

«Ну, – почти вслух проговорил Феникс, когда уехал Кулугин, – этот господин далеко пойдет – или наверх, к почестям, или, наоборот, в каторжные работы, но, наверное, далеко!.. – и, взяв со стола медальон, он добавил мысленно: – Впрочем, мне все равно. Теперь я не боюсь никого, ни даже индуса. А кстати, куда он пропал?»