Глава 13. Расставить все по полкам
«Нет-нет, не сейчас…»
Так ответил Филипп на неожиданный вызов Саада, и Омид тут был уже ни при чем. Не был готов к разговору ни Филипп, ни отец Омида, о котором так часто вспоминал он сам и который ни с какой стороны пока что еще себя не проявил, хоть и являлся если не главным, то во всяком случае одним из основных персонажей истории.
«При чем тут вообще я? Почему Марк указал именно на меня? И, как назло, все поддержали его выбор», – то ли возмущался Филипп, то ли силился понять такой вот поворот судьбы. Но раз условия игры были приняты нужно было продолжать играть, и играть строго по правилам. Ему предстояло сделать ход, в результате которого в общий котел будет подкинута пара-другая интересных идей и найдутся новые зацепки для разворачивания истории.
«Никогда бы не подумал, что настанет день, когда что-то внутри меня не захочет играть в такую интересную игру.»
Действовать надо было быстро, но кроме как согласиться благословить желание сына на переезд за рубеж Филипп как отец ничего не мог придумать.
Согласиться благословить… Согласиться или все же разрешить? В оригинальной притче отец делит имение, а потом сын встает и уходит. Здесь же сын уже вполне самостоятелен и не зависит от желаний или нежеланий отца. И все же сын придет к нему. За благословением или за разрешением? Или же просто для очистки совести? Зачем сегодня состоятельному молодому человеку нужно приходить к родителю и просить его разрешения сделать то, что он и так уже считает правильным? Это не тот случай, когда парень не знает, что правильно, а что нет, и бежит к родителям за советом каждый раз, когда ему приходится делать выбор. Совсем не тот. Он сам понимает, что ему хорошо, и даже оспаривает точку зрения брата.
Брат… Эти его слова о том, что отец ждет от него чего-то определенного – того, что он сам не считает необходимым условием своего дальнейшего развития. Может все-таки сын хочет услышать эти слова своими ушами? Будет ли он его провоцировать, или просто даст отцу время высказаться? Получается, что он не просит ни благословения, ни разрешения, ни совета, а лишь хочет проверить отца.
Но сам ли он хочет сделать это, или же он косвенным образом будет исполнять волю брата? Брат не принял Жасмин, и он хочет, чтобы отец также высказал свое «фи». Да, но ведь отец не знаком с ней. Или уже знаком, но со слов брата? Мог ли брат захотеть навести о ней справки? Кто же ведет игру?
«Черт возьми! У меня уже голова начинает болеть от всех этих вопросов, а они все продолжают в нее лезть, словно муравьи – один за другим, один за другим… Мои мысли начинают путаться с мыслями не только отца, но и самого сына. Я словно готовлюсь к какому-то экзамену. Может оставить все Сааду? Он точно придумает какой-нибудь вариант, за него я и ухвачусь… Но я же не этому их учил! Все, решено: надо отключиться!»
Филиппа, словно хлебную крошку в пылесос, затянуло в открывшуюся дверь какого-то небольшого бара, когда он проходил мимо него по пути домой. Приятная музыка, полумрак и таинственная палитра цветов, открывшаяся его взору, мгновенно оказали должное воздействие на все нужные триггеры в его мозгу, и через несколько секунд он уже спускался по новым прорезиненным ступенькам. Кажется, он никогда здесь не был, хотя может быть когда-то это место выглядело совсем по-другому, и он сейчас просто его не узнал. Ну что ж, сегодня есть сегодня, и, подойдя к барной стойке и поздоровавшись с барменом, Филипп попросил бутылку пива похолоднее и нацелился на почему-то пустовавший столик в самом дальнем углу.
Звучавшая здесь музыка скоро наскучила ему. Программа автоматически предлагала новую песню на основе определенных связей с уже отыгранными номерами, но делала это не очень аккуратно, и уже через пятнадцать минут от хитов начала восьмидесятых не осталось и следа.
«Плохой у вас алгоритм», – подумал Филипп и включил питание своих наушников. Продвинувшись дальше, в самый угол, так чтобы не мозолить глаза здешним работникам и завсегдатаям демонстрацией своей неприязни к их предпочтениям, он включил «свою» музыку.
Была в его фонотеке парочка альбомов, которая не нравилась никому из его знакомых. Чем больше он слышал недовольства в адрес этой необычной музыки, тем больше убеждался в том, что она предназначена именно для него и в ней заключена некая формула, которая в один прекрасный день может сработать чудесным образом. Однако пока что большего эффекта, чем создание идеального звукового сопровождения для картин из сумеречного тумана или дождя за окном транспорта, в котором бы сидел Филипп, ее проигрывание так и не возымело.
Первый глоток пива заставил забыть обо всем. Жара с одной стороны, нервы – с другой, самая обыкновенная жажда и просто желание расслабиться помогли Филиппу чуть ли не до дна осушить бутылку.
«Вот теперь можно и оттянуться», – подумал он и решил взять еще одну бутылку. Вероятно, за ним наблюдали, потому что в ответ на его ищущий взгляд к столу подошла молодая девица приятной наружности и осведомилась о том, не нужно ли ему чего. Новая бутылка сменила пустую через минуту. Еще глоток… Теперь можно вытянуть ноги и слегка откинуться на не очень-то и удобную спинку скамьи.
Часто случается, что видеоматериалы, на которых запечатлено какое-то событие, оказываются довольно длинными по времени. Последние минуты работы подземного бура перед тем, как он наконец просверлит тоннель и вылезет из твердой породы в зал ожидания под аплодисменты ликующих рабочих, стыковка космического корабля нового поколения, обещающего совершенно иную технику сцепления с орбитальной станцией, завершающая фаза полного солнечного затмения, и тому подобные события нередко представлены часовыми фильмами, которые скорее всего никто полностью и не смотрит. Все знают, что бур в конце концов покажется из тверди земли, космонавты откроют люк, а последний луч солнца упадет за черный диск, и начинают наугад тыкать во временную ленту в поиске интересующего события.
«Рано… рано… еще дальше к концу, еще… ах, тут оказывается уже все состоялось, нужно назад… еще назад… опять рано, снова вперед… еще вперед, чуть назад… Ага, вот здесь, вот он, тот самый момент, когда…»
Интересно было бы направить видеокамеру на расслабленного Филиппа и включить запись минут на сорок – именно столько времени он и просидел, время от времени прикладываясь к теплеющей бутылке, – а во время следующей репетиции попросить его актеров найти тот момент, в который в его голове сформировалась искомая сцена.
Расслабившись, Филипп не хотел смотреть по сторонам в надежде либо увидеть кого-то из старых знакомых, либо вдруг найти кого-нибудь, с кем можно было бы завести новое знакомство. Он смотрел прямо перед собой, а прямо перед ним на противоположной стене красовалась слабо освещенная полка, прибитая примерно в двух метрах над уровнем пола. Хотя, если честно, ей самой нечем было красоваться – это была самая обыкновенная доска немногим меньше метра в длине. На ней были выстроены в ряд различные предметы. Запыленные и никем не замечаемые, здесь они служили лишь декорацией.
В какой-то момент обычно пытавшаяся объяснить природу тумана или суть дождя музыка заиграла совершенно новую тему. Где-то на пятнадцатой минуте Филипп задумался о судьбе этих предметов, о судьбе их создателей. Прошло еще столько же времени, и он уже думал об общей судьбе творцов как таковых и уже начинал задумываться о судьбе человечества в целом, но перед его столом вновь возникла молодая девица приятной наружности и, выразив свое сожаление, объяснила, что этот стол был ранее зарезервирован и что эти посетители уже пришли. Филипп немедленно поднялся на ноги и, пошатываясь, в свою очередь извинился за то, что занял чье-то место и выразил надежду на то, что не стал причиной особых неудобств для кого-либо. На искренние заверения девицы о том, что все в полном порядке, он попросил разрешить ему сфотографировать этот чудесный уголок с такой вот стильной полкой.
Расплатившись по счету и, как всегда, оставив хорошие чаевые, Филипп вышел наружу. Вдохнув полную грудь все еще теплого вечернего воздуха, он решил сделать кое-какие покупки, пожевать чего-нибудь вкусненького перед сном («Сегодня можно!») и поскорее отправиться на боковую. Или во время сна, или же после него, на свежую голову все мысли, посетившие его сейчас во время медитации, должны будут выстроиться в определенный порядок, которым будет руководствоваться умудренный опытом старый Гиваргис.
Глава 14. Бесценные советы
– «Отец, доброе утро! Можно тебя на два слова?»
– «Доброе утро, сын! Ты что, куда-то торопишься? Не думаю, что такое доброе утро стоит начинать с каких-то двух слов. Даже если они являются чем-то важным для тебя, пусть пока подождут. Садись за стол, давай выпьем чаю и послушаем пение этих чудных птиц. Я более, чем уверен, что лишний час, проведенный с отцом, тебе не навредит».
Несмотря на то, что все уже давно привыкли к вовлеченности Филиппа в творческий процесс, было несколько непривычно видеть его в роли. Для актеров он мгновенно превратился в какого-то незнакомца, с которым им предстояло познакомиться и узнать о нем как можно больше.
– «Хорошо, отец. Чай – это всегда приятно».
– «Вот-вот! Ну-ка посмотри на этих красивых птиц. Вот на этих – видишь? С зеленовато-синим брюшком, бурыми боками и черно-желтой головой. У них очень красивые голоса. Раньше я их не встречал, хотя может просто не обращал внимания. Это пчелоедки».
– «Да, я знаю пчелоедок. Действительно, красивые и чудесные создания. Я видел, как они красиво летают в чистом утреннем воздухе, демонстрируя собратьям свое оперение, забавно щебечут, а еще они любят усаживаться друг рядом с другом на проводах, словно ноты на нотном стане. Красивы все, кто свободны».
Филипп был доволен тем, как начался их с Саадом пробный диалог. Пытаясь дать это понять остальным, он бросил на Омида недовольный взгляд, которым его смог бы одарить отец, почувствовавший в словах нотки упрека и желание поскорее вернуться к наболевшему у него вопросу.
– «Ладно, тогда скажи, о чем ты хотел со мной переговорить».
Саад ненадолго опустил взгляд, словно концентрируясь на чем-то, тем самым успев за такой короткий промежуток времени показать всю серьезность намерений Омида, его решительность и целеустремленность.
– «Помнишь, я тебе говорил о том, как Хаким мне предложил открыть дело за границей?»
– «Припоминаю…»
– «Я все-таки решился. Тем более, что в этом деле со мной вместе будут работать и Хаким, и Жасмин, которую ты может видел лишь краем глаза. Я специально…»
– «Сын, я не знаком с ней лично и не имею о ней никакого представления. Хакима я знаю…»
Филипп задумался. Именно Филипп, а не Гиваргис. О чем он подумал в этот момент никто так и не узнал, ведь он довольно успешно вошел в роль и не обнаружил свое внезапное замешательство.
– «Скажи-ка мне, как ты видишь все это? Что ты собираешься делать?»
– «Мы открываем компанию по трудоустройству, кадры будем набирать…»
– «Постой, подожди… Я спрашиваю не о том, чем ты собираешься заняться там, за рубежом. Меня интересует твое отношение к ситуации, в которую попадаем мы все – не только лишь ты один».
– «Отец, я не совсем четко себе представляю, что именно тебе хотелось бы услышать, поэтому просто скажу, что я уезжаю за границу, чтобы там работать и строить новую жизнь. Мне в этом будут помогать мои друзья – Хаким и Жасмин. Встав на ноги, мы развернем свою деятельность – у меня уже есть стратегический план работы. Помимо всего прочего, мое дело сможет помочь если не целому региону, то как минимум городу, в котором я буду жить и работать».
– «И потом к тебе переедет Жасмин, да?»
– «Ко мне? Отец, кого-кого, а ее в моем стратегическом плане точно нет. У нас дружеские отношения, а теперь уже и деловые. О семье я не думаю. Пока что. Кто знает, может быть потом, через много лет я и увижу смысл в создании этого навязываемого обществом института, а пока что мне и одному хорошо».
– «И дети тебя не…»
– «Дети?! Отец, прошу тебя, не поднимай этой темы в ближайшие пятнадцать-двадцать лет, хорошо? Я настолько далек от всего этого, тем более сейчас, когда планирую такие серьезные перемены в своей жизни. Дети должны появляться в семьях, которые твердо стоят на всех четырех ногах, иначе они превращаются в еще один ненужный источник хлопот, забот и беспокойств. Зачем мне все это нужно?!»
Думал ли Филипп сейчас о чем-то своем или он был настолько поглощен своей ролью? Хотел ли он просто довести этот черновой набросок сцены до какого-то логического завершения или все же синхронизировал с чьей-то реальной историей? Выдумывал ли он слова из ниоткуда, или повторял то, что когда-то услышал сам, когда говорил:
– «Если тебе кажется, что ты с Дарием появились тогда, когда я крепко стоял на своих ногах, то ты ошибаешься. Уж я-то знаю о том, что такое создавать с нуля, не понаслышке, а тем более – в чужой стране. Но вы дали мне силы и ради вас я построил этот дом, работал и преумножал свое имущество, чтобы вам же его и передать. Не будь вас, для кого бы я все это делал? Если же у дома не будет хозяина, то после меня сюда придут другие люди и заберут себе все, что им понравится, и выбросят все остальное на свалку. Совершенно ни в чем не разбираясь, они не различат во всем этом меня, тебя, Дария, а ведь я вложил во все это свою душу. Пройдем-ка в мой кабинет…»
– Тут мы должны сделать переход из одного места в другое, либо то, что я хочу показать Омиду, должно находиться в том же самом помещении, – вдруг пояснил Филипп и по перекошенным лицам актеров вдруг понял, что ему не стоило этого делать. Нельзя было так резко останавливать то, что естественным образом создавалось и органически развивалось даже в течение этих быстротечных минут.
«Нужно быть более чутким к тому, что ты делаешь», – учил сам себя Филипп.
– «Взгляни на мой шкаф. Ты видишь его с самого детства, я знаю, но я тем не менее никогда не рассказывал о том, что находится за этими стеклянными дверцами. Ни тебе, ни Дарию, и сегодня я начинаю сожалеть об этом. Здесь собрана коллекция вещей, ничем друг с другом не связанных. Ничем, кроме того факта, что я их собрал и поместил в этот шкаф. Вот тяжелый, старинный утюг, который разогревался настоящими углями. Это – нож с костяной ручкой; ты только посмотри на эту великолепную резьбу! В эту изящную рамку я вставил фотографию нашего старого дома – тут важна именно рамка. Это – керосиновая лампа; уверяю тебя: сейчас многие даже не знают, как она работает. Тут у меня небольшой отряд оловянных солдатиков в деревянной коробке – ручная работа! И еще много разных предметов. Не все они такие же прекрасные, как эта рамка или нож, не все в пригодном состоянии, среди них есть как старинные, так и совсем новые вещи, как вот эта подставка для ручек и карандашей, но все они когда-то и кем-то были сделаны, все они суть чьи-то воплощенные желания, у каждого из этих предметов было предназначение, а посему в каждой из этих вещей заключена частичка души их создателей. Я даже помню имена некоторых из них, хотя это вам уже точно не будет нужным».
Филипп держал в руках воображаемый предмет из коллекции Гиваргиса, а Саад усиленно пытался показать нескрываемый интерес Омида, сопряженный с попыткой познать смысл послания, который его отец пытался передать.
– «Всевышний также вложил частичку себя в каждое из своих творений и придал смысл каждому из них, хотя многие из нас не в состоянии его постигнуть и попросту никогда этого не замечают. Да, не все из этого дошло до наших дней в той форме, в которой было создано: сегодня по земле не ходят тираннозавры, люди не возводят пирамиды, делопроизводство не ведется на пергаменте. Однако было время, когда все это и многое другое являлось неотъемлемым атрибутом жизни. И тем не менее знания обо всем дошли до нас, и сегодня мы все еще надеемся найти замороженные динозавровые яйца, восторгаемся величием пирамид, надеемся раскрыть их тайны, изучая иероглифы на старинных манускриптах. Все же, что было создано человеком без души и цели кануло в небытие».
Филипп забрал у Саада воображаемый предмет и поставил его на место в шкафу.
– «Когда ты забудешь о своем предназначении и отторгнешь от себя ту частичку души твоего создателя, которую он вложил в тебя, в лучшем случае ты окажешься на полке за стеклом и в тебя будут тыкать пальцем, и в конце концов отвернутся и уйдут от тебя прочь».
В воздухе повисла тяжелая пауза, но актеры продолжали активно работать. Мизансцена была самодостаточной, работал каждый мускул на их лицах, внутренний текст был виден и слышен. Даже Ленни вдруг обнаружил себя стоящим в центре зала с инструментом в руке и внимательно следящим за развитием событий.
Что-то подстегнуло Саада.
– «Почему тогда ты никогда не говорил с нами о матери?»
Филипп был застигнут врасплох. Он молчал. Молчал и Гиваргис.
– «Если вдруг Жасмин захочет к тебе переехать, неужели ты отвергнешь ее?»
– «Она может приехать в скором будущем, я не отрицаю этого. Скорее всего так и будет, она приедет по рабочим делам, и если надо…»
– «…и Хаким?» – вдруг перебил его Филипп.
– «Ну, за Хакима я не могу отвечать…»
– «Вот именно! Эх, Омид… Друзья, новая жизнь, людское счастье… Разве нет у тебя здесь друзей, разве не можешь ты здесь начать ту самую жизнь, о которой мечтаешь? Ведь чтобы это стало реальным тебе нужно просто пожелать, и я дам тебе все, что может понадобиться. А людское счастье… может тебе стоит подумать о своем личном счастье? Неужели Жасмин станет твоим спутником лишь при условии, что ты уедешь отсюда? Ты здесь, и она здесь. Может вам просто стоит еще раз поговорить?»
– «Нет, отец. Ты не можешь меня понять. У нас совершенно разные идеалы и цели в жизни».
– «Я не спорю: идеалы могут быть разными, а цели – диаметрально противоположными. Но не кажется ли тебе вся эта схема несколько странной? По мне так она страдает не одним слабым местом».
– «Все будет зависеть от меня самого. Я выбрал этот путь, и я готов идти по нему. Разрешишь ты мне сделать это или нет – не знаю, но я уже принял решение».
– «Зачем же ты тогда ко мне пришел, если решение уже принято? Просто уважить и поставить меня в известность? Хорошо, поступай так, как считаешь нужным».
– «Спасибо, отец. Теперь я хотел бы еще раз переговорить с Дарием».
– «Его сейчас нет дома. Он готовится к отъезду».
– «К отъезду? Куда?»
– «А вот это уже его личное дело».
– «Когда он вернется?»
– «Кажется, дней через пять-шесть…»
– «Именно тогда, когда меня уже здесь не будет…» – с сожалением в голосе ответил Саад, сочувствуя создаваемому им герою. Он развел руки в стороны и бессильно опустил их, но через мгновение, словно отделив прошлое от будущего, выпрямился и еще раз поблагодарил отца:
– «Спасибо тебе за то, что выслушал меня, и за советы. Они поистине бесценны. Бог даст, я смогу оценить их по праву».
Саад спустился со сцены и прошел к выходу из «Кинопуса». Задержавшись у двери, он обернулся и бросил вполголоса:
– «Ты так и не ответил на мой вопрос о матери».
И вышел из театра.
Все еще оставались на своих местах, когда он вернулся: они были готовы одарить актеров аплодисментами и ждали удобного момента.
– Мы еще прозондируем тему матери, и может так статься, что эта последняя эмоциональная строчка все же попадет в окончательную пьесу.
Тут-то они и получили заслуженные аплодисменты. Филипп тоже аплодировал, но на лице его четко прорисовывалась какая-то тревога, которую он был не в состоянии скрыть.
Глава 15. Все повторяется
Он вернулся в «Кинопус» лишь через неделю.
Вечером после последней репетиции, Филипп позвонил Аарону и предупредил о том, что ему во что бы то ни стало нужно отдохнуть, и что, по всей вероятности, он не сможет участвовать в работе дня два. Выразив надежду на то, что этот факт никоим образом не отразится на репетициях, Филипп заверил, что с его здоровьем все в полном порядке и, скорее всего, это обычная усталость, а также пообещал поработать над свежей записью и ближе к утру выслать очередную порцию новых страниц сценария.
– Это вот эти ночные бдения меня доканывают, – убеждал он засомневавшегося в его телесном здравии и душевном спокойствии Аарона. – Ничего, скоро мы дорасскажем историю до конца, будет готов окончательный сценарий, а там работа пойдет уже как по маслу. Ну а пока что вы штудируйте свежие сцены, старайтесь посадить их, прочувствуйте характеры. И еще. Аарон, я не раз замечал, что ты пытаешься подражать игре именитых артистов академического стиля, и нередко у тебя что-то выходит не так. Может быть иногда эта схема и срабатывает, но зачастую мне кажется, что было бы лучше тебе не зацикливаться на них.
– Если честно, – признался Аарон, – то у меня, как и у всех, действительно есть любимые актеры. Они всю жизнь продолжают меня вдохновлять и, я думаю, именно из-за них я…
– …пришел в театр? Да, я понимаю тебя. Так и есть: наши идеалы вдохновляют нас, но иногда они служат нам недобрую службу. Не очаровывайся ими, но учись. Не копируй, но постигай их мастерство, узнавай тех, у кого учились они. Читай, смотри, спрашивай. Поверь в то, что и они в свое время были молодыми, и они так же хотели подражать, но в какой-то момент либо сочли это скучным, либо разозлились тогда, когда у них ни в какую не получалось что-то сделать. В этот момент они и обретали свой стиль, тот, которым ты сейчас восторгаешься и который воспринимаешь так, словно он твой собственный. Можно сказать, они сами родились в этот момент, родились как артисты, как личности. Они родились и начали идти своей дорогой, которую нащупывали своими избитыми в кровь стопами. Земля, по которой они шли, не причиняла их ранам боли. Наоборот, она лечила их, окутывала прохладой ручьев, отирала бархатом трав, укрепляла жесткостью камней – все, чего бы ни касались их стопы, шло им на пользу. Так эти люди становились первопроходцами. Как говорится, бог дал нам в распоряжение Землю, мы ее наследовали, и теперь должны возделывать. А теперь подумай, что было бы, если бы они пошли по уже пропаханной кем-то борозде? Они с легкостью могли бы и испортить ее, вытоптав то, что уже было кем-то засеяно, и сами погибнуть, ничего не достигнув и не найдя своего пути. Так что, Аарон, изучай других, но не забывай искать себя. И да – это касается всех вас. Кстати, нужно научиться различать понятия «актер» и «артист».
На другом конце молчал Аарон. То, что он слышал, очень напоминало спонтанные беседы Филиппа, которые тот мог завести как во время работы с целью объяснить тот или иной момент, так и в повседневной жизни, просто желая поделиться вдруг осенившим его пониманием какого-то явления или феномена. С ним было интересно беседовать на разные темы, ведь всякий раз собеседник выносил что-то новое для себя. Сейчас, например, Аарон серьезно задумался о том, кто же повлиял на тогда еще неокрепшие умы и души его собственных идеалов, и ему очень захотелось об этом побольше узнать. И ведь сегодня о каждом из них говорят, что они следят за малейшими деталями игры, проверяют работает или нет мизансцена, пытаются прочувствовать и найти образы своих персонажей, уделяют колоссальное внимание как бесчисленному повторению достигнутого, так и ежедневному созданию театра с нуля. В них всех есть что-то общее, и в то же время каждый из них уникален.
Но больше этого Аарон сейчас думал о другом. Речь Филиппа чем-то напоминала чтение завета. Независимо от его желания, в воображении Аарона возникал печальный образ Филиппа, чем-то обремененного, чем-то затягиваемого и отдалявшегося от них, хотя всем сердцем переживающего за них и за их общее дело. Аарон чувствовал, что его другу сейчас очень нужна помощь, но он не знал, как ее предложить. Речь звучала складно, как всегда возвышенно, спокойно и убедительно, и ему не хотелось ее прерывать, но чем дальше он слушал ее, тем больше чувствовал, как стремительно утекало время и отдалялся момент, когда он еще мог что-то сделать.
К этому моменту Филипп уже успел порекомендовать провести следующие репетиции в присутствии Марка Эго и Аби с Линой, пообещав, что сам пригласит их, что он и сделал сразу же, попрощавшись с Аароном. Пожелав доброй ночи, Филипп еще раз попросил не забыть проверить утром почту и порекомендовал прогонять свежие сцены. Аарон пожелал доброй ночи в ответ, после чего голос Филиппа был прерван коротким сигналом.
– Если я не сделаю эти звонки сейчас, я не сделаю их никогда, – приговаривал Филипп, пролистывая список контактов в поисках литер «М» и «Л». Когда же он договорился с Марком Эго и Линой о времени их очередного визита в «Кинопус» и отложил наконец телефон в сторону, словно по сигналу его покинули все силы – духовные и телесные, и, тяжело опустившись на диван, Филипп провалился в сон.
Последующие несколько дней протекали необъяснимо долго. Время, словно сделанное из неподатливой резины, тянулось медленно. Дома Филипп чувствовал себя неуютно: в комнате все словно стало чужим, ему начали действовать на нервы звуки, доносившиеся как из смежных квартир, так и со двора, а после того, как он, в надежде приглушить их, закрывал окна, на него тяжким бременем ложилась заполнявшая комнату неустойчивая тишина. И снова он слышал какие-то непонятно чем производимые слабые звуки. Ему удавалось находить источники некоторых из них, остальные же он приписывал своему воображению.
Желая отвлечься, Филипп совершал недолгие прогулки. Однако и они не могли дать ему желаемого отдохновения и, за исключением походов за продуктами, оказывались бесцельными. Тем не менее в плане питания он баловал себя, покупая все, на чем его голодный взгляд задерживался больше пяти секунд. Давно его дом не был набит таким количеством разнообразных продуктов: сыры и колбасы, овощи и фрукты, ягоды и шоколадные плитки, ассорти из орехов и сухофруктов, кофе и чаи разных сортов, конфеты и печенья, пирожные и выпечка, пиво и вина, напитки прохладительные и покрепче… Но ничего из этого не могло настроить его на работу, о которой он думал постоянно. В компьютере не появилось ни одного нового файла, и все листы бумаги на рабочем столе так и оставались нетронутыми.
В один из вечеров Филипп обнаружил, что телефон, который он поставил на зарядку, не только не зарядился в течение трех часов, но и достиг критической отметки уровня зарядки батареи. Подергав кабель, он убедился в его неисправности.
– Угу, завтра нужно купить новый, – только и успел он буркнуть себе под нос, как его слух прорезал прилетевший со двора какой-то исключительно паршивый звук, сочетавший в себе дурацкий смех, скрежет чего-то металлического и леденящий душу визг. Выйдя из состояния шока от услышанного, Филипп подбежал к окну, готовый швырнуть в источник звука чем-то тяжелым. Он вглядывался в сумерки, перебирая силуэты снующих по двору людей, но никто не выказывал какого-либо раздражения, словно этого ужасного звука не было и в помине. Лишь один из них, стоявший поодаль в свете уличного фонаря и поэтому видимый довольно отчетливо, начал махать Филиппу рукой, когда тот заметил его. Все еще раздраженный диким звуком, он почему-то был уверен, что тот давал ему знать, что все в порядке и нет повода для беспокойства. Спустя несколько туманных мгновений Филипп все же ответил ему, подняв руку и помахав в ответ.
Человек перестал махать и опустил правую руку. Левую же он приложил к уху, словно держа в ней телефон.
В это мгновение до слуха Филиппа донесся звук из комнаты – реальный звук, исходящий не от неуловимых источников, обитавших в его доме, не от чего-то страшного, происходящего на улице, и не созданный его собственным воображением. Звонил его телефон, и от понимания этого Филиппа передернуло.
Выйдя из ступора, он поспешил к холодильнику, откуда исходил звонок, но было поздно. Филипп даже не успел увидеть номер, с которого ему звонили. Он еще раз потеребил кабель, промял его от начала до конца в надежде случайно нащупать обрыв, но телефон не просыпался.
«Кто, интересно, мне звонил?» – подумал Филипп. Перебирая в уме имена своих друзей и строя предположения о том, кем из них мог оказаться звонивший, он снова подошел к окну и поглядел в сторону освещенного участка тротуара. Женщина с собачкой только что вышла из-под фонаря, а на смену ей в круг света вступала пара влюбленных, воркующих о чем-то своем. Парень остановился и стал разглядывать девушку, что-то ей при этом говоря, исходя из чего Филипп понял, что поблизости не было никого, кто бы мог смутить их.
«Кто, интересно, мне махал?»
Последовавшие за этим вопросом мысли совершенно не поддавались классификации. То были кусочки воспоминаний из детства, сказанные кем-то слова, строки популярных песен юности, обрывки фрагментов репетиций. Во все это вплетались вновь набиравшие силу звуки улицы. Через пару минут Филипп плотно закрыл окно, чтобы хоть как-то помочь себе справиться с головокружением, после чего он тяжело опустился на диван, посидел с минуту и, согласившись с тем, что ничего дельного сегодня уже не произойдет, завалился на бок.
Проснулся он в середине ночи. Было душно, и Филипп открыл окно, впустив в комнату первую августовскую прохладу. Немного постояв у окна и послушав звуки ночного города, он решил принять душ. Это помогло немного освежить тело, но камень на душе продолжал пребывать там же, где он и находился последние дни, постепенно обретая плотность и массу.
«Все повторяется. Все возвращается. Мне от себя не уйти», – повторял про себя Филипп, глядя в зеркало.
«Но я не могу оставить тех, кто доверился мне. Могу, конечно, сделать это физически, но не имею на это никакого морального права. Я могу делать с собой все, что вздумается – хуже другим от этого уже не будет, но делать хуже другим лишь потому, что я… Нет, это непозволительно!»
«Но как я буду смотреть им в глаза, когда в конце концов они поймут, что зря тратят время со мной, что я пользуюсь ими, что меня мало интересуют их судьбы?»
«А так ли это на самом деле?»
«Увы, я не нахожу основания полагать, что дела обстоят иначе.»
Вернувшись в комнату, Филипп внимательно оглядел ее, словно был здесь в последний раз год назад и хотел разобраться в том, что же именно в ней с той поры изменилось. Ничего из того, что попалось ему на глаза, не отозвалось. Он закрыл лицо руками, глубоко вздохнул, протер глаза и решил совершить ночную прогулку.
Накинув легкую куртку поверх черной футболки и взяв с собой лишь ключи от дома, Филипп вышел на лестничную площадку, закрыл за собой дверь, морщась от бесцеремонных щелчков, издаваемых дверным замком, постоял еще немного во вновь установившейся тишине и начал неторопливо спускаться по ступенькам. Входная дверь подъезда со скрипом закрылась за ним минуты через четыре, хотя ему показалось, что спуск со своего восьмого этажа растянулся на полночи. Когда же он ступил на тротуар, шаг его ускорился и мерный стук каблуков добавился к каноническому набору звуков летних ночей – в этом городе всегда кто-то ходит по ночным улицам.