XXXIX
– Успокойся, Марианна, – заговорил Мазепа, – я потому только не противлюсь воле Дорошенко, что знаю то, что сам народ не захочет иметь над собою гетманом Ивашку.
– Так зачем же ложь? Зачем обман? – продолжала горячо Марианна. – Я не «вызнаю» лжи ни в каких «справах», казаче! Бруховецкий недостоин быть гетманом, и он должен погибнуть смертью, достойной злодея. Предатель, изменник! Смотри, что он сделал своим «зрадныцькым» гетманованьем с Переяславскими пактами! – вскрикнула гневно девушка и с этими словами подошла к длинной полке, тянувшейся по стене комнаты и, снявши стоявший там среди золоченой посуды дорогой ларец, быстро подошла к столу и поставила его на стол.
– Вот они, Переяславские пакты, на которых прилучил нас гетман Богдан, – продолжала она, открывая ларец, и вынимая пожелтевшую от времени толстую пергаментную бумагу, – я знаю их на память, на, смотри, читай сам.
С этими словами она развернула пожелтевший лист и, указывая пальцем на исписанные старинным письмом строки, прочла громким и внятным голосом:
– Пункт первый: «Вначале подтверждаются все права и вольности наши войсковые, как из веков бывало в войске запорожском, что своими судами суживалися и вольности свой имели в добрах и судах. Чтобы ни воевода, ни боярин, не стольник в суды войсковые не вступались, но от старейшин своих, чтобы товариство сужены были». Дальше слушай! – продолжала она. – Пункт четвертый: «В городах урядники из наших людей чтобы были обираны на то достойные, которые должны будут подданными исправляти или уряжати и приход належащий вправду в казну отдавати».
Все движения и голос Марианны были полны страстного порывистого одушевления, которое невольно передавалось и Мазепе.
Слушая эти пакты, святыню, хранившуюся в каждой казацкой семье, Мазепа начинал ощущать и в своей душе страстную ненависть к Бруховецкому.
А Марианна продолжала читать дальше с тем же страстным воодушевлением пункт за пунктом.
– Пункт тринадцатый. «Права, наданные из веков от княжат и королей как духовным и мирским людям, чтоб ни в чем не нарушены были». Пункт шестнадцатый. «А для того имеют посланники наши договариваться, что наехав бы воевода права бы ломати имел и установы какие чинил, и то б быти имело с великой досадою, понеже праву иному не могут вскоре колыхнуть и тяготы такие не могут носити, а из тутошних людей когда будут старшие, тогда против прав и уставов тутошних будут направлятися!»
– Ты сам знаешь, – заговорила Марианна, опуская бумагу на стол, – что на Переяславской раде были утверждены все эти пункты, а что он сделал с ними, изменник! Зачем он обложил весь народ несносными стациями и поборами? Зачем он своей владей выбирает и ставит старшину? За эти пакты батьки наши кровью своей землю обагрили, – ударила она рукой по бумаге, – а он ради прихоти своей и корысти потоптал их все! Нет, говорю тебе, ваша думка напрасна. Никто не пойдет за ним, никто не поверит тому делу, в котором он станет головой!
– Все так, – отвечал Мазепа, – но вы своими силами не одолеете Бруховецкого, а если прибудем сюда мы, заднепряне, тогда будет не избрание гетмана, а бунт, ибо ты забыла Марианна, что по Андрусовскому договору мы, правобережные казаки, не имем права приходить на левый берег и вступаться в ваши дела, «ибо отданы есьмо в подданство ляхам!»
– Тот договор для нас не указ! Зачем обманывать Москву? Зачем отходить «зрадныцькым» чином? Мы сбросим Бруховецкого и объявим ему, что, будучи народом свободным, свободно и отходим!
Страстное одушевление Марианны передавалось и Мазепе.
– Ты говоришь так хорошо, Марианна, – заговорил он взволнованным голосом, – что, слушая тебя, готов и сам броситься за тобою, очертя голову, вперед, но в делах политики не надо отстранять от себя свидетельства спокойного разума. Мы прилучились свободно, но теперь уж свободно не отступишь. После сладкого кто захочет горького, кто захочет доброй волей отдать половину своих добр? Москва нас считает своими и со своей рации она права. Вспомни, сколько войн вела она из-за нас, из-за нас же она нарушила свой вечный покой с ляхами, и ты думаешь, что после этого она нас так и отпустит. О, нет!
– Отдала же она половину Украины ляху!
– Не своей волей, а после войны и «звытягы»!
– Что ж, и мы водим умереть с оружием в руках! Мы прилучились на этих «умовах» – наш договор нарушен, так, значит, и мы от слова своего свободны! Ты скажешь – Бруховецкий во всем этом виноват, так! Но Москва не должна была верить ему: гетман у нас не природный властелин и не смеет изменять законов народа. Украина – не вотчина его! Обо всяком деле он должен был «радытыся» со старшиною, а что он сделал? Какую народ наш имеет теперь свободу? Поистине никакой, одну лишь злобную химеру!
Марианна говорила с тем страстным увлечением, с каким могут говорить только искренне убежденные женщины.
Со своею мужественной осанкой и взглядом, горящим воодушевлением, она походила на вдруг ожившую статую богини войны. Каждое ее слово, казалось, горело; ее речь порывистая, как стремление реки вблизи водопада, казалось, уносили всякого слушателя вперед и вперед, заставляя его забыть все окружающие опасности и ринуться, очертя голову, в кипящую бездну, но природное свойство ума Мазепы, – всегда управлять собою, – удерживало его от опасности поддаться увлечению ее речи и забыть все «своечасни» обстоятельства.
– Да, ты права, Марианна, – заговорил он, овладевая своим волнением. – Но нам надо меряться не с тем, что истинно, а с тем, что панует на свете. Когда бы в твой табун прибились дикие, вольные кони, не правда ли, ты постаралась бы удержать их у себя? Ты велела бы их зануздать и приучить к спокойной езде. Так, говорю тебе, было всегда на свете, так будет и с нами. Вспомни, и к Польше прилучались мы «яко равные к равным, а вольные к вольным», а что вышло потом? Бруховецкого, говорю, нам еще позволят скинуть, но отделиться никогда!
– Когда не пустят миром – мы подымем оружие, отбились же мы от ляхов!
– Да, от одних, но от двух союзников не отобьемся мы никогда, Марианна. А что выйдет из того, если мы, презирая обман, перейдем сюда открыто с Дорошенко и начнем приводить к присяге Левобережную Украину? Мы нарушим Андрусовский договор и против Варшавы, и против Москвы. Таким родом при силе того ж договора против нас выступят московские и лядские рати и свои ж Бруховецкого полки. Устоять против них и с татарской помощью будет невозможно. И что же выйдет из нашего правдивого дела? Только горшие муки и стенанья отчизны.
Слова Мазепы были рассчетливы и убедительны.
– Он прав, доню, – произнес полковник.
Марианна молчала.
А Мазепа продолжал дальше.
– Ты говоришь, Марианна, не надо обмана: но не обманом ли Юдифь отсекла голову Олоферну, а ведь ее почитают славнейшей женой и спасительницей народа; но не обманом ли Далила обессилила Самсона, а ведь она спасла тем свой народ? Не обманом ли греки вошли в деревянном коне в Трою, а ведь Одиссея почитают за мудрейшего сына отчизны. Но вспомним и свои «часы» – не обманом ли завел Галаган в рвы и байраки под Корсунем ляхов и тем укрепил победу, или не обманом ли устрашил под Пилипцами отец Иван лядских региментарей? Нет, говорю тебе, Марианна, то не обман, когда за него человек несет свою жизнь и готов принять всякие муки. «Будьте мудры, как змии», говорится нам, а мудрость свидетельствует, что правдой мы здесь ничего не возьмем. Нельзя же саблей против рушницы сражаться. Вот потому-то и надо употребить нам хитрость. Когда Бруховецкий согласится на это «єднання», тогда Украина тихо и незримо, без шума и кровопролития соединится снова, а, соединившись, она не захочет терпеть над собою Бруховецкого-тирана и тогда изберет вольными голосами своим гетманом Дорошенко. И когда об этом узнают наши соседи, тогда уже Дорошенко на челе воссоединенной Украины, с татарскими ордами на крыле, будет грозно стоять на своих рубежах.
– Ты прав, Мазепа, и дай Бог тебе успеха в твоем деле! – произнес с волнением полковник, подымаясь с места.
– Ты прав, казаче! – произнесла и Марианна, протягивая ему руку.
Долго еще вели между собой горячую беседу Мазепа, полковник и Марианна. Была уже поздняя ночь, когда Мазепа, взволнованный и утомленный, попрощался, наконец, со своими собеседниками и направился в приготовленный для него покой.
Несмотря на усталость, он долго еще не мог уснуть. Все события этого дня произошли так неожиданно. Таинственная казачка отыскалась и отыскалась тогда, когда он потерял всякую надежду найти ее. И какой дивной девушкой оказалась она! Какая горячая любовь к отчизне, какой разум, какая невиданная в женщине отвага!
Лежа с закрытыми глазами, Мазепа вспоминал все ее речи до слова, и вся она со своим прекрасным, мужественным лицом, с горящим взглядом и пламенными словами стояла перед ним, как живая. Но не наружность девушки, а красота ее души привлекали к себе Мазепу.
И вместе с образом Марианны воображение Мазепы как-то невольно, помимо его желания, вызывало и образ Галины, но рядом с величественным образом Марианны образ Галины как-то бледнел и стушевывался, только большие, печальные глаза ее словно еще грустнее смотрели на Мазепу, а голос ее словно звучал у него над ухом: «Милый мой, добрый мой, нет у меня никого, никого на свете. Я люблю тебя больше всего».
Долго пролежал так Мазепа с закрытыми глазами, прислушиваясь к вою ветра и мрачному шепоту сосен, наконец, веки его отяжелели, мысли начали путаться, и он заснул глубоким, но тревожным сном.
Проснулся он утром от резкого звука охотничьего рожка, раздававшегося во дворе. Открыв глаза и увидев себя в совершенно незнакомой обстановке, Мазепа сразу не мог сообразить, каким образом попал он в эту светлицу и, только взглянув на гладко полированные стены светлицы, украшенные оружием и разными трофеями охоты, он вспомнил, что находится в замке полковника Гострого, отца Марианны. Эта мысль привела его сразу в хорошее расположение духа. Он быстро вскочил с постели и подошел к окну, чтобы при дневном свете рассмотреть суровое замчище. Но здесь глазам его представилось весьма оригинальное зрелище.
Посреди двора, спиной к нему, стояла высокая девушка, в которой он сразу узнал Марианну, и громко трубила в охотничий рог. На звук этого рожка со всех сторон замка сбегались огромные, полудикие собаки, которым она бросала большие куски мяса.
При этой картине Мазепе вспомнилась невольно Галина, кормившая перед его окном своих уток и голубей. Как не сходны были между собой эти два образа! Но если бы его кто-нибудь спросил в эту минуту: которому он отдает предпочтение, он не мог бы ответить на этот вопрос.
Мазепа быстро оделся и вышел на дворище.
Серые облака, вчера висевшие почти над самой землей, сегодня подобрались высоко; день был хотя и пасмурный, но сухой; в воздухе чувствовался приятный осенний холодок.
Мазепа подошел к Марианне и произнес, кланяясь:
– День добрый, Марианна.
– Будь здоров, казаче! – ответила ему с приветливой улыбкой девушка, не переставая бросать из миски то тому, то другому псу большие куски мяса; голодные животные набрасывались на них, едва не сшибая ее с ног.
– «Годуєш»? – усмехнулся Мазепа, смотря на эту рычащую стаю, не спускавшую жадных глаз с руки Марианны.
– Да, раз в день, чтоб были голодны… они у нас верные защитники; вот тот, Черт, – указала она на громадного черного пса с одной лишь белой лапой, – волка с налета берет.
– Д-да, могу поверить; они вчера едва не порвали моего коня, – улыбнулся Мазепа.
– Но теперь они не тронут тебя, – возразила Марианна, смотри!
С этими словами она присвистнула на собак; большинство их оставило кости и окружило Марианну.
– Наш, наш! – произнесла Марианна, указывая собакам на Мазепу.
Казалось, собаки поняли ее слово, так как отвечали ей громким, радостным лаем и бросились обнюхивать Мазепу и лизать его руки, а некоторые из них даже смело становились ему лапами на плечи, стараясь достать языком до лица нового Друга.
Мазепа тщетно отбивался от этих шумных ласк.
Наконец Марианна прикрикнула на собак, выбрасывая им из миски остатки мяса, и вся стая в одно мгновение укрыла их сплошной рычащей и шевелящейся массой.
– Теперь они будут знать тебя, – продолжала Марианна, – они узнают тебя всюду по нюху: они умны, как люди, а стоило бы мне сказать им – «ворог!» и они в одну минута растерзали бы тебя!
Мазепа покосился на рычавшую над остатками дикую свору и подумал, что девушка не преувеличивает их силы.
Мимо них прошло несколько хорошо вооруженных казаков. Мазепа с удивлением оглянулся и заметил, что замок был гораздо просторнее, чем показался ему вчера. Под высоким валом, увенчанным неприступной стеной, тянулся ряд длинных построек, напомнивших ему запорожские курени, в которые входили и выходили вооруженные люди.
– Одначе, у вас здесь все-таки людно, – произнес он с удивлением, – а мне показалось вчера, что замок совершенно пуст.
– Ты не ошибся, вчера здесь, кроме нас да трех слуг, никого и не было, наша кампания была на стороне, а сегодня все вернулись назад. Но не хочешь ли ты осмотреть наше замчище?
Мазепа с удовольствием согласился на предложение Марианны, и они пошли вдоль двора.
Дом полковника стоял посреди двора, за ним тянулось еще почти такое же пространство. Замок представлял из себя небольшую, но хорошо укрепленную крепость; высокий вал с дубовым частоколом окружал правильным кругом весь двор; посреди каждой стороны подымалась тяжелая, черная, сбитая из дубовых бревен башня с зияющими, прорубленными амбразурами, из которых торчали во все стороны длинные жерла пушек; все содержалось здесь в строгом порядке: Марианна показала Мазепе конюшни с великолепными лошадьми, пороховые погреба, оружейные склады, и даже потайной ход из замка, на случай неожиданного нападения многочисленного неприятеля.
За домом у самого вала было устроено нечто вроде высокой площадки, с которой можно было обозревать окрестность.
Мазепа поднялся на нее вслед за Марианной по крутой лестнице, и возглас невольного изумления вырвался из его груди.
Кругом у его ног расстилалась дикая, но величественная картина.
Замок стоял на высокой горе; по склонам ее сбегал вниз черной щетиной почти обнаженный уже лес; у подножия горы расстилалось широкое, топкое болото, среди яркой зелени которого извивалась серебристой змейкой река; эта топь окружала всю гору сплошным кольцом. К болоту спускались со всех сторон крутые склоны и обрывы гор, покрытые таким же черным обнаженным лесом, и только на горизонте тянулась кругом всей этой мрачной котловины ровная зубчатая полоса соснового бора.
Несколько минут Мазепа не мог оторвать глаз от этой мрачной, величественной картины; наконец, он перевел свой взгляд на Марианну.
Она стояла к нему в пол-оборота и, опершись рукой о перила площадки, очевидно, также любовалась раскрывшеюся перед ними картиной; глаза ее смотрели вдаль на синеватые зубцы соснового бора, окружавшего горизонт, холодный ветер свевал со лба тонкие пряди прямых черных волос, губы ее были плотно сомкнуты, на лице лежало гордое и властное выражение.
Погруженная в свои мысли, Марианна словно забыла о присутствии Мазепы.
XL
– Какое отменное место для замка! – произнес Мазепа. – Натура как бы нарочито устроила такое неприступное место.
– Это, правда, оно и само по себе было хорошо, но мы еще много исправили его и сами, замок теперь действительно неприступен, да и дорогу к нему не всякий отыщет, – ответила Марианна, повернувшись к Мазепе, – но нам и нельзя жить иначе, – пояснила она, – отец стареет, а ворог ведь не спит.
– А если отца не станет?
– Что ж, все в воле Божьей.
– Неужели же ты думаешь оставаться здесь одна?
– Я не одна, у нас есть своя «компания», казаки все преданы мне.
Мазепе захотелось познакомиться еще ближе с этой странной девушкой.
– Скажи мне, Марианна, если это только не тайна, обратился он к ней, – давно вы живете так?
– Нам не в чем крыться, – ответила девушка, – живем мы здесь с тех пор, как Бруховецкого избрали на гетманство. Отец мой поставлен был полковником еще самим гетманом Богданом. Он был с Богуном, Кривоносом и другими против «єднання», но Переяславские пакты и слово самого гетмана успокоили его. Когда же после смерти гетмана Богдана на гетманство стали вступать всякие предатели и «зрадныкы», отец мой громко вопил против них; также противился он, не скрываясь, и избранию Бруховецкого, но хитростью и коварством Бруховецкому удалось достичь своего; тогда он первым делом отставил отца от войска и велел отдать свой полковничий пернач, но отец ответил ему: «От того войска, в котором ты стал головою, я сам ухожу, но пернач, врученный мне самим гетманом Богданом, не отдам его конюху». Бруховецкий хотел тут же схватить батька, но побоялся казаков, так как все казаки любили батька. И вот с тех пор и живем мы в нашем замчище. Сколько раз уже пробовал Бруховецкий поймать батька, да боится наступить на нас с войсками открыто, а тайно, «зрадныцькым» своим обычаем, – не может взять.
– Но скажи же мне, Марианна, вот отец твой говорил, что Бруховецкий ищет и тебя: как же ты не боишься удаляться так далеко, как вот в тот раз, от замка?
– Потребы вызывают меня.
– Все это так, но если в замке ему трудно добыть вас, то в лесу или в поле это не составит большого труда.
– Мы остались здесь, на левом берегу, не для того, чтоб только уберечь свою жизнь в этом неприступном замке, – ответила гордо девушка, – а для того, чтобы спасать жизнь отчизны.
– Одначе, – возразил Мазепа, – если искушать так фортуну, то отчизна может остаться без верных детей.
– А если каждый из нас станет думать об этом, то она останется навеки со связанными руками. Вспомни, казаче, ты сам мне говорил подобные слова вчера, когда я уговаривала тебя не ехать к Бруховецкому, – улыбнулась девушка.
– Так, Марианна, но ведь для этого есть казаки, закаленные в битвах, а девушка…
– Разве мать должна быть сынам дороже, чем дочерям? – перебила его Марианна, устремляя на него вспыхнувший взгляд. – Когда душегуб наступает на горло матери, тогда и дочери вместе с сынами бросаются на защиту ее. Украинки всем доказали это и в Буше, и в Трилисах.
– Ты права, Марианна, – согласился Мазепа, – но вот ты говоришь о матери, а твоя мать…
– У меня ее нет! Она погибла с другим жиноцтвом в Трилисах, но если бы она и была жива, она бы не остановила меня никогда, как не остановила б и я ни своих сынов, ни своих дочерей!
Каждое слово девушки увлекало Мазепу все больше и больше. Он видел много мужественных и отважных женщин, его собственная мать своим мужеством превосходила многих, но подобной Марианне он не встречал никогда. И невольно, не замечая того, поддавался он обаянию всего ее страстного и гордого существа.
А Марианна продолжала между тем:
– Да, не остановила б и своего единого сына, если бы жизнь его нужна была для блага отчизны. Вот вчера, пока я еще не знала, зачем ты хочешь ехать к Бруховецкому, я сказала тебе – не езди, а теперь говорю – поезжай! Говорю – поезжай, хотя и знаю, что там ты можешь погибнуть. Только об одном я хотела просить тебя: обещай мне, что на обратном пути ты заедешь к нам.
Мазепа смешался; ему вспомнилось обещанье, данное Дорошенко, затем Галина, но Марианна не дала ему ответить.
– Я знаю, что ты будешь торопиться в Чигирин, но если сам не сможешь, тогда пришли гонца, чтоб дал нам знать, что ты вернулся благополучно… потому что… если с тобой случится в Гадяче «прыгода»…
– Если случится «прыгода»? – переспросил Мазепа.
– Я подумаю о твоем спасении.
– Ты? – вскрикнул Мазепа. – Ты, Марианна, когда знаешь, что Бруховецкий сам ищет тебя?
– Что ж, – ответила спокойно девушка, – я буду не одна.
– Прошу тебя… – попробовал, было, возразить Мазепа.
Но Марианна остановила его.
– Оставь! Не говори! – произнесла она строго, – ты спас мне жизнь, но дело еще не в том, а в том, что ты должен жить. Да, должен, – повторила она настойчиво, – потому что после гетмана Дорошенко никто, кроме тебя, не достоин быть гетманом на Украине.
– Что ты говоришь, Марианна! – вскрикнул Мазепа, вспыхнувши невольно от неожиданных слов девушки.
– То говорю, что думаю, – отвечала твердо Марианна. – Я видела многих лыцарей, есть у нас такие, которые, быть может, и превосходят тебя и в отваге, и в воинском искусстве, но другой такой головы, как у тебя, – я не встречала ни у кого. Тогда еще в лесу ты показался мне не таким, как все остальные, но я думала тогда, что ты польский пан, теперь же, когда я знаю, что ты наш, – ты стал дорог мне.
Мазепа смешался: никогда еще в жизни он не слыхал таких слов. Он – гетман… он дорог ей… Он решительно не знал, как отнестись к этим словам, – как к шутке? Но нет, девушка говорила совершенно серьезно… оспаривать, благодарить за лестное мнение? Но нет, он чувствовал, что все это было бы уместно в каком-нибудь варшавском салоне, но здесь это было бы и глупо, и смешно; он стоял взволнованный, смущенный. «Прежде я думала, что ты польский пан, теперь же, когда я знаю, что ты наш, ты стал мне дорог», – повторил он про себя слова Марианны, и вдруг в его сердце закипела обида: кто же это смел говорить Марианне, что он польский пан, кто это выдумал нарочито, чтоб отвлечь от него внимание девушки?»
– Марианна! – произнес он вслух. – Отчего ты могла подумать, что я польский пан? Вчера ты нечаянно обмолвилась и сказала, что тебе сказали это? Скажи, кто был тот напастник мой?
Брови Марианны нахмурились.
– Зачем тебе знать это? – произнесла она сурово, – я сама так подумала, – и, круто оборвав свою речь, она прибавила, – одначе, пойдем, сниданок уже на столе.
Мазепа последовал за нею.
Они молча дошли до дому и, пройдя через большую светлицу, прошли в трапезный покой. Полковник был уже там, но не один, вместе с полковником сидел еще высокий, белокурый казак в дорогой одежде, в котором Мазепа сейчас же узнал красивого спутника Марианны; казак, видимо, тоже узнал его сразу. Он поднялся с приветливой улыбкой навстречу гостю, но в пристальном взгляде, брошенном им на него, а потом на Марианну, Мазепа уловил что-то неприязненное, подозрительное.
– Га, уже поднялся, – приветствовал Мазепу полковник, – где ж это ты водила его, доню?
– Показывала ему наше замчище.
– Ну, гаразд. А вот тебе, Мазепа, и атаман моей надворной кампании – Андрий Нечуй-Витер; видишь ли, Нечуй-Витром его потому на Запорожьи прозвали, что быстрее его никто справиться не может, вот и сегодня вернулся рано, а за ночь успел много добрых новостей собрать.
– Мы уже имели счастливый случай видеться с паном атаманом, – произнес Мазепа, с вежливой улыбкой кланяясь казаку.
– Да, когда пан ротмистр нанес такой знаменитый удар кабану и тем спас нашу Марианну, – отвечал Андрей.
Слово «нашу» обратило на себя внимание Мазепы. «Почему он назвал Марианну «нашей»?», – мелькнула у него в голове досадная мысль, но остановиться над нею он не имел времени, так как его прервало громкое восклицание полковника.
– Так садитесь же, панове товарыство, да вот послушайте, что с собою атаман наш привез!
Все уселись за стол. День был постный, а потому и все кушанья на столе состояли из постных блюд, но это не мешало им быть чрезвычайно вкусными.
Во время «сниданка» полковник передал Мазепе все новости, привезенные Нечуй-Витром, а именно, что к Дорошенко присоединялось еще несколько сел и местечек, – он перечислил их Мазепе, – что поговаривают о передаче Дорошенко и Киевского полка, и что калмыки, которые состояли на службе у Бруховецкого, узнавши о мире с Польшей, ушли к себе.
Между собеседниками завязался горячий разговор. Андрей, которого полковник познакомил уже с целью поездки Мазепы, одобрял его план, но сомневался в том, что Бруховецкий присоединится к нему. Марианна горячо возражала ему. Во время разговора Мазепа поймал на себе несколько раз пытливый взгляд Нечуй-Витра, следивший то за ним, то за Марианной.
– Ну, а когда же ты думаешь в путь? – обратился к Мазепе полковник.
– Думал сегодня; вот отдам только вам деньги, да порох, да универсалы.
– Э, нет, ты останься хоть до завтра, я послал гонцов по сторонам, сегодня съедутся некоторые важнейшие из наших «мальконтентов», добре было бы, чтоб они тебя увидали и от тебя самого услыхали бы Дорошенковы слова.
– Так-то оно так, да ведь и торопиться надо: орда прибудет к Покрову, – замялся Мазепа.
– Нагонишь время в дороге, да и коням твоим надо отдохнуть, я смотрел их – совсем пристали, слишком скоро гонишь. Много ли от Чигирина сюда, а можно подумать, что изъездил всю степь.
При этом невольном намеке полковника Мазепа почувствовал некоторое смущение, краска невольно выступила ему на лицо, но из этого неловкого положения его вывела Марианна.
– Прошу тебя, казаче, останься на сегодня, – прибавила она.
– Ваша воля, – ответил Мазепа, наклоняя голову.
Так как времени оставалось еще много, то Марианна предложила всем заняться пробой коней, или стрельбой из «сагайдакив». Мазепа с удовольствием согласился на это предложение. Андрей молча поднялся с места.
– Ты ж, Андрей, с нами? – повернулась к нему девушка.
– Надо поехать, осмотреть подъезды, – ответил уклончиво казак.
Брови Марианны нахмурились.
– Успеешь, – произнесла она отрывисто, и в голосе ее послышалась повелительная нотка, – теперь пойдем с нами.
–Как хочешь.
Казак взял шапку и молча присоединился к Марианне и, Мазепе.
Что-то тайное, недосказанное почудилось Мазепе в словах казака и в тоне ответа Марианны. Отчего он не хотел идти? Почему на него рассердилась Марианна? Если она рассердилась, значит, предлог его был вымышлен – то, следовательно, он не желал быть вместе с ним, Мазепой. Но почему же? Чувствует ли он к нему какую-нибудь неприязнь, или не доверяет ему? – подумал про себя Мазепа, выходя вслед за Марианной и Андреем на замковый двор.
Андрей принес великолепные турецкие сагайдаки и стрелы и все занялись стрельбой в цель, один из замковых казаков подбрасывал вверх яблоко, а состязующиеся должны были, попадать в него.
Мазепа стрелял как-то рассеянно, да и, кроме того, в искусстве метать стрелы он не был так силен, как в уменьи владеть саблей, так что Марианна и Андрей далеко опередили его.
Особенно отличалась меткостью выстрела Марианна.
На вопрос Мазепы, каким образом научилась она так великолепно стрелять, Марианна ответила Мазепе, указывая на Андрея:
– Батько и он научили меня.
Вскоре между молодыми людьми завязался опять живой разговор. Андрей оживился и оказался весьма остроумным и интересным собеседником. Мазепа узнал, что он окончил Киевскую академию, казаковал на Запорожье, затем был сотником в Переяславском полку, но когда полковника Гострого сбросил с полковничества Бруховецкий, тогда и он удалился сюда.
– Видишь ли, он вырос у нас, батько его принял за родного сына, – пояснила Марианна.
Красивое, открытое лицо молодого казака, его добрые голубые глаза и простая, прямая речь произвели на Мазепу чрезвычайно приятное впечатление, так что ему показалось вскоре, что кажущееся недоброжелательное отношение к нему казака было только плодом его фантазии.
Время прошло незаметно.
К полдню прибыли созванные Гострым «мальконтенты». Хотя они все были одеты, как крестьяне, но опытный взгляд Мазепы тотчас же различил значных казаков и даже двух-трех священников. Мазепа раздал всем универсалы, вручил полковнику порох и червонцы, повторил всем слова об успехах переговоров Дорошенко с Турцией и Крымом и сообщил, что не позже половины октября гетман прибудет сюда, на левый берег, с тридцатитысячной ордой. О своем плане он умолчал пока.
Сообщение его вызвало живейший восторг среди слушателей. Мазепе пришлось еще раз убедиться в возрастающей повсюду любви к Дорошенко и ненависти к Бруховецкому.
После обеда приезжие с большими предосторожностями разъехались небольшими группами в разные стороны. Андрей отправился провести кой-кого с казаками до верной дороги. Полковник пошел отдохнуть, а Мазепа с Марианной остались одни в трапезном покое.