Поэтому работа лошади столь же мало может считаться стоимостью в абсолютном смысле, как и падение воды, приводящее в движение мельничное колесо. Работа лошади не есть затрата жизненных сил человеческого организма, она не ощущается человеком как труд и страдание. Таким образом, человек образует собой в человеческом хозяйстве единственный абсолютный элементы стоимости.
Против этой точки зрения можно сделать следующее возражение. Человек должен относиться хозяйственным образом не только к своему труду и к продуктам своего труда, но и ко многим предметам, которые не стоили ему никакого труда. Возьмем, например, землю. Где ее мало, земля может приобретать в этом случае очень высокую цену, и хозяин принужден очень бережливо расходовать естественные производительные силы земли, хотя в создании их его труд не принимал ровно никакого участия. Или, например, возьмем дикорастущий лес. Разве при пользовании им (если леса мало) человек не соблюдает такой же экономии, как и при пользовании лесом, выращенным его собственным трудом? Родбертус признает «хозяйственными благами» только блага, созданные человеческим трудом162. Но разве дикий лес в нашем примере не есть хозяйственное благо (т. е. благо, к которому мы относимся хозяйственным образом) совершенно в такой же мере, как и лес, искусственно разведенный?
Конечно, Родбертус не прав, и хозяйственными благами являются далеко не одни продукты нашего труда. Но это возражение относится к Родбертусу, а не ко мне: развиваемая мною теория стоимости отнюдь не совпадает с теорией ценности Родбертуса. Для автора «Социальных писем» труд есть единственная субстанция не только стоимости, но и ценности. Именно поэтому Родбертус не мог признавать хозяйственными благами (т. е. благами, имеющими ценность – оценка благ есть выражение хозяйственного отношения к нему) предметы, не созданные человеческими трудом. Я же категорически отрицаю, чтобы труд был субстанцией ценности; но тем решительнее я настаиваю, что единственной субстанцией стоимости вы ее абсолютной форме является человеческий труд.
Оптика Родбертуса (как и Маркса) заключается в том, что он стремился отождествить два совершенно различных понятия – стоимости и ценности, и признавал предметы, не имеющие стоимости, лишенными также и ценности. Но предметы, не имеющие стоимости, могут иметь ценность. Так как хозяйственное значение предметов основывается не на том, что они стоили нам труда, а на том, что с их обладанием связано удовлетворение наших потребностей. «Ценность есть человеческий интерес, мыслимый как состояние внешнего предмета», удачно определяет ценность Визер163. Стоимость же есть сам человек, мыслимый как деятельный элемент хозяйства. Обе категории не только не тождественны, но в известном смысле противоположны.
Однако от абсолютной стоимости – трудовой затраты, следует отличать относительную стоимость. Абсолютная стоимость есть экономическая категория, противоположная ценности, подобно тому, как человек как субъект хозяйства противоположен объектам хозяйства. Напротив, относительной стоимостью является всякая ценность, рассматриваемая не как цель, а как средство. Если для достижения известной цели требуется затрата ценного предмета, то этот предмет является стоимостью достижения этой цели. Дикорастущий лес ничего не стоил человечеству, но если он имеет ценность, то при оценке стоимости постройки дома ценность леса должна быть принята в расчет. Но, очевидно, что стоимость в этом смысле имеет совершенно иной экономический характер, чем абсолютная трудовая стоимость. Мы ценим свой труд не потому, или не только потому, что с помощью труда мы можем приобретать средства для удовлетворения наших потребностей. Наш труд есть наша жизнедеятельность, и затрата труда есть затрата нашего организма, нашего я. Поэтому мы должны быть столь же экономны по отношению к нашему труду, как мы экономны по отношению к предметам нашего потребления; поэтому только трудовая стоимость есть стоимость в абсолютном смысле.
Затрата внешних предметов, обладающих ценностью, имеет совершенно иной экономический характер. Предмет, лишенный стоимости, как, например, дикорастущий лес, ничего нам не стоит и в том случае, когда он затрачивается на постройку дома. Но так как дерево имеет ценность, то оно входит в состав хозяйственной затраты при постройке дома. Я называю стоимость в этом последнем смысле, в отличие от абсолютной или трудовой стоимости, относительной стоимостью, – относительной потому, что затраты этого рода являются стоимостью не сами по себе, а лишь в силу того, что затрачиваемые предметы обладают ценностью.
При господстве мирового хозяйства каждый ценный предмет может служить, при посредстве обмена, для приобретения других ценных предметов. Все можно купить на деньги. Поэтому естественно, что при современных условиях хозяйства стоимость всех предметов хозяйства обыкновенно выражается в деньгах.
Девственная почва не содержит в себе ни атома человеческого труда. Человечество получило землю без всякой затраты своих жизненных сил. Но земля имеет ценность и может быть, поэтому, продана по определенной цене. Для того, кто купил земельный участок за свои деньги, эти деньги образуют стоимость купленного участка. Но эта стоимость есть относительная, частно-хозяйственная, а не абсолютная, общественная стоимость, она имеет условный и производный характер, представляя собой лишь иное выражение категории ценности. С точки зрения всего общества, земля остается и в меновом хозяйстве даровым благом, лишенным стоимости, ибо общество как целое ничего не затратило для приобретения земли. И только с частно-хозяйственной точки зрения можно приписывать стоимость земли, подобно тому, как только с частно-хозяйственной точки зрения долговой документ есть богатство.
Характерная для капиталистического строя категория «издержек производства» есть одна из форм выражения относительно стоимости товаров. «Истинная стоимость товара (т. е., по моей терминологии, «абсолютная стоимость». М. Т.-Б.) измеряется затратой труда, капиталистическая же стоимость – затратой капитала». («Die kapitalistische Kost der Waaremisstsich an der Ausgabe in Kapital, die wirkliche Kost der Waare an der Ausgabe in Arbeit»164).
Издержки производства представляют собой капиталистический способ определить относительную стоимость товара. Так как сам капиталист не принимает участия в труде производства, то, понятно, абсолютная, трудовая стоимость его нисколько не интересует. Для капиталиста совсем не важно знать, сколько труда заключено в товар, так как этот заключенный в товаре труд есть труд не его, капиталиста, а чужой труд. С точки зрения капиталиста, труд рабочего ничем не отличается от работы лошади или машины.
Англичане очень метко и характерно называют некоторые способы капиталистической эксплуатации рабочего sweatingsystem – системой выжимания пота. Те отрасли промышленности, в которых господствует эта система (преимущественно домашнее производство разных ручных изделий по заказам капиталистов-торговцев), поставляют весьма дешевые продукты, дешевизна которых основывается на крайне низкой оплате труда. В продуктах этих содержится чудовищное количество человеческого пота. Рабочий день при господстве системы выжимания пота необычайно продолжителен и переходит все нормальные границы, но, несмотря на огромную трудовую стоимость продуктов промышленности этого рода, капиталист может продавать их по ничтожной цене, так как цена, заплаченная им самим за труд производства, еще ниже. Понятно, что свои собственные усилия, свой собственный пот, капиталист, как и всякий другой человек, не мог бы ценить низко. Но ведь это пот и усилия рабочего, столь же мало ощущаемые капиталистическим заказчиком, как и усилия лошади, которую гоняют, чтобы она бежала скорее. Единственное, что близко знакомо капиталисту и что ему важно знать – это затрата капитала, которой потребовало производство; затрата, исходя из которой наш капиталист устанавливает продажную цену товара. Категория трудовой стоимости совершенно отсутствует в сознании капиталистического предпринимателя и подменяется в этом сознании иной категорией – издержек производства.
Остановимся на этой своеобразной категории капиталистического способа производства. Ее характерная особенность заключается в том, что она совершенно скрывает основное и глубочайшее хозяйственное различие – различие субъекта и объекта хозяйства – человека и предметов его деятельности. В издержках производства фигурируют рядом и без всякого различия как моменты одинакового порядка стоимость рабочей силы (заработная плата) и стоимость сырого материала, инструментов, построек и прочих объективных средств производства. Это приравнивание человека к вещи вытекает из самого существа капиталистического способа производства – из работы по найму. Труд (рабочая сила) в капиталистическом хозяйстве – такой же товар, как и все остальные, поэтому при подсчете стоимости производства капиталистический предприниматель не имеет никакого основания проводить различие между трудом и орудием труда – субъективным и объективным факторами производства. Для капиталиста рабочий есть такой же объект хозяйства, как и машина. Выражением этого является столь иррациональная, с общественной точки зрения, категория издержек производства, в которой трудящийся человек фигурирует рядом с машиной и каменным углем, в которой координируются субъект и объект хозяйства. Правда, приравнивание рабочего к хозяйственным объектам «противоречит, – как справедливо замечает Родбертус, – современным правовым воззрениям, признающим личность рабочего не менее, чем и личность собственника»165. Можно согласиться с Родбертусом и в том, что приравнивание рабочего к средствам производства «указывает на отношение к рабочим, как к рабам», и что, с этой точки зрения, «рабочие являются лишь более совершенными машинами, и их предметы потребления… могут быть приравнены к корму скота и к углю в паровой машине»166. Все это совершенно верно; но неправильно заключение Родбертуса, что, так как такое отношение к рабочему противоречит современным правовым воззрениям, то оно противоречит и «действительному ходу вещей»; напротив, приравнивание рабочих к средствам производства вполне соответствует капиталистическому способу производства, откуда следует лишь то, что этот способ производства противоречит современным правовым воззрениям.
С точки зрения капиталиста, издержками производства являются, как сказано, не затраты труда, но затраты капитала. Но все же и в капиталистическом обществе затрата труда образует собой единственную абсолютную стоимость. Объективная общественная наука не может становиться на точку зрения капиталистов. Так как капиталисты не образуют собой всего человеческого общества, а являются лишь частью его. Для политической экономии членами общественного хозяйства являются все люди, принимающие в нем участие, т. е. рабочие не меньше, чем предприниматели. Что касается затрат капиталиста-предпринимателя, то они, очевидно, не могут считаться с общественной точки зрения истинной стоимостью производства, ибо они входят в состав доходов других членов общества. Материальные же средства производства, уничтожаемые в процессе производства, также не входят в состав абсолютной стоимости, ибо их уничтожение не есть затрата человеческого организма. Природа не имеет личности, и потому «стоимость земли» (Эффертц) никоим образом нельзя приравнивать к затрате сил самого субъекта хозяйства. И при капиталистическом способе хозяйства земля ничего не стоит человечеству. Человек и его труд остаются, следовательно, единственной субстанцией абсолютной стоимости при всякой форме хозяйства.
Хотя затрата труда есть столь же реальная категория капиталистического хозяйства, как и затрата капитала, товарные цены определяются в капиталистическом хозяйстве не затратами труда, но затратами капитала. Трудовая стоимость стоит вне капиталистического сознания, а так как цены складываются на основе сознательных расчетов предпринимателей, то естественно, что абсолютная стоимость не оказывает непосредственного влияния на товарную цену. Только как затрата капитала затрата труда влияет на цены, ибо лишь затрата капитала знакома капиталистическому сознанию.
Это объясняет, почему категория абсолютной стоимости так упорно игнорируется буржуазной политической экономией. Абсолютная стоимость не определяет товарной цены, а явления цены образуют собой важнейший предмет изучения буржуазной экономической науки. Все, что стоит вне непосредственной связи с образованием цен, признается капиталистическим сознанием, стоящим и вне реального хозяйственного процесса. И, действительно, категория абсолютной стоимости не видна на поверхности капиталистического мира.
Тем не менее эта категория столь же реальна, как и категория ценности. Правда, категория стоимости не объективируется в товарной цене, в то время как ценность в цене объективируется. Но лишь товарный фетишизм, природа которого так гениально раскрыта Марксом, может вести к тому, чтобы не видеть позади товарных цен истинных деятелей хозяйственного процесса, работающих людей. Для человека, не ослепленного товарным фетишизмом, реальное значение трудовой стоимости не может подлежать сомнению. «Во все времена, – говорит Маркс, – человека должно было интересовать время, затрачиваемое на производство средств к жизни». Категория трудовой стоимости есть социальная категория по преимуществу. Категория ценности имеет фетишизирующий характер: общественные отношения скрываются в ней под маской отношений товаров. Позади товарной цены не видать производителя товара, рабочего. Другое следует сказать о категории трудовой стоимости: общественный человек фигурирует в ней без всякой маски, своей собственной личностью, со своими страданиями и со своим трудом, со своей борьбой с природой и со своими общественными отношениями, возникающими на фоне этой борьбы.
Понятие производительности труда принадлежит, по общему мнению, к основным понятиям экономической науки. Экономический и социальный прогресс измеряется естественнее и проще всего ростом производительности труда. Политическая экономия не может установить без этого понятия своих самых элементарных положений. Так, например, столь решительный противник трудовой теории ценности, как Бэм-Баверк исходит в своем учении о капитале из понятия производительности труда, усматривая значение капитала в том, что «при помощи удлинения времени производства можно произвести с равной затратой труда больше продукта или же равное количество продукта с меньшей затратой труда»167.
«Степень общественной производительности труда, изменение ее и пр., – замечает Зомбарт, – является тем, что, бессознательно для производителя или какой бы то ни было хозяйничающей личности, определяет в окончательной инстанции цены, уровень прибавочной ценности, вообще всю хозяйственную жизнь и, следовательно, полагает границы произволу личности»168.
Но понятие производительности труда есть не что иное, как обращенное понятие абсолютной трудовой стоимости: между тем как в первом понятии выражается отношение количества произведенного продукта к затраченному труду, во втором выражается отношение затраченного труда к количеству произведенного продукта. Иначе говоря, признавая одной из своих основных категорий понятие производительности труда, современная экономическая наука бессознательно для себя признает таковой категорией и понятие абсолютной трудовой стоимости.
Меновая ценность есть историческая хозяйственная категория, так как хозяйство не может существовать без обмена; иной характер имеет категория трудовой стоимости, являющаяся логической категорией хозяйства, ибо никакое хозяйство немыслимо без затраты труда. Эта категория должна стать краеугольным камнем экономической науки, свободной от товарного фетишизма и исследующей прикрытые отношениями товаров социальные отношения ведущих хозяйство людей169. Визер, безусловно, прав, утверждая, что «интерес человека бережливо относиться к человеческому труду есть столь же важный и истинный интерес, как и интерес удовлетворения человеческих потребностей»170. На это же указывает и Эффертц. «Благополучие человека, – говорит он, – зависит, поскольку оно является хозяйственной величиной, от двух факторов: дохода и затрачиваемого человеком труда. Чем больше доход и чем меньше рабочий день, тем больше благополучие человека. Человек, принужденный ежедневно работать 18 часов, так же страдает, как и человек, которому нечего есть, как бы ни был первый богат, а второй свободен от труда. Благополучие так же несовместимо с голодом, как и с чрезмерной работой»171.
Последнее, конечно, верно, но утверждение Эффертца, что каждое сокращение хозяйственного труда увеличивает благополучие человека, правильно лишь с известными ограничениями.
Некоторые роды хозяйственного труда, по самому существу, совершенно независимо от своей продолжительности, ощущаются человеком как нечто неприятное. «Интерес к делу, могущий заменить особую оплату труда, имеется в значительном размере лишь при высшей, творческой деятельности. Но этот побудительный мотив отсутствует при низших, механических операциях, исполняемых современными пролетариями: операциями, не требующими затраты духовных сил, но в тем большей мере физических сил, а также и перенесения известных эстетических неприятностей и скучной механической работы»172.
Вряд ли возможно из любви к самому делу «работать в рудниках, пробивать шахты, исполнять опасные обязанности машиниста на локомотиве, рабочего на химической фабрике». Но другие роды хозяйственного труда, как многие сельскохозяйственные работы, садоводство, рыбная ловля, охота и пр., могут доставлять огромное наслаждение, если только их продолжительность не чрезмерна.
Поэтому, мы не имеем права рассматривать каждую хозяйственную работу при всех условиях как неприятную деятельность. Однако самая приятная деятельность перестает быть таковой в случае ее чрезмерной продолжительности. Между тем хозяйственная деятельность должна переходить, как общее правило, те границы, в пределах которых она приятна. Вопрос этот превосходно разъяснен Джевонсом, показавшим, что, согласно хозяйственному принципу, мы не должны прекращать своей хозяйственной деятельности до тех пор, пока полезность последней единицы изготовляемого нами продукта не станет равна неприятному чувству, доставляемому нам работой173.
При капиталистическом способе производства рабочий принужден переходить и эту нормальную границу рабочего дня, так как установление продолжительности его не зависит от рабочего. Капиталист же не чувствует тягостности чрезмерного рабочего дня и непосредственно заинтересован в возможном удлинении рабочего дня. Таким образом, в капиталистическом хозяйстве возникает тенденция к крайнему удлинению рабочего дня, против чего рабочие принуждены вести упорную борьбу.
III
При построении теории хозяйственной ценности нельзя упускать из виду, что категория ценности имеет значение не только в применении к хозяйству. «Момент ценности, – говорит Вундт, – образует важнейший отличительный признак духовного от чистого физического… Духовный мир есть мир ценностей, которые имеют самые различные степени. Чувственные, эстетические, этическая и интеллектуальные ценности суть лишь наиболее резко очерченные основные группы ценностей, между которыми наблюдаются разнообразные переходы и точки соприкосновения. Всем им является общим то, что они предполагают взаимно исключающие противоположности, чем и указывают на чувство как на свою субъективную основу… В духовном мире все имеет свою положительную или отрицательную, свою большую или меньшую ценность»174. «Философия, —определяет Виндельбанд, – есть критическая наука об общеобязательных ценностях»175. Значение категории ценности для всей области исторических наук всего лучше показал Риккерт в своей замечательной книге «Die Grenzendernaturwissenschaftlichen Begriffsbildung». Всякая эмпирическая действительность относится к области естествознания, поскольку она рассматривается по отношению к общему, но та же действительность относится к области истории, поскольку она рассматривается в своей индивидуальности. Рассмотрение же индивидуальности возможно лишь при помощи категории ценности. Таким образом, суждения оценки являются основанием всякой исторической науки.
В этом самом широком смысле слова можно согласиться с Эренфельсом, что «ценные предметы суть те, которых мы желаем»176. При этом можно желать предмета как цель или как средство к какой-либо иной цели. Поэтому можно подразделять ценности на непосредственные – самостоятельные и посредственные – производные ценности. Хозяйственная ценность относится ко второму роду, так как хозяйственная деятельность есть не цель в себе, но средство к достижению других целей. Материальная вещь становится предметом хозяйственной оценки в том случае, если от обладания ею в ее материальной форме зависит удовлетворение наших потребностей. Поэтому, хозяйственная ценность есть «значение, приобретаемое конкретными предметами в силу того, что, как мы осознаем, от обладания ими зависит удовлетворение наших потребностей». (Менгир).
Теория предельной полезности если и не привела к полному завершению учение о ценности, то, во всяком случае, весьма существенно двинула это учение вперед177. Многие отрицают возможность количественного сравнения наших, столь разнообразных, приятных и неприятных ощущений. Но это возражение против современной теории ценности опровергнуто уже стариком Кантом. «Как бы ни были разнообразны наши представления о предметах, – говорит великий мыслитель, – чувство удовольствия… по существу одинокого рода… Ибо, в противном случае, как было бы возможно количественное сравнение мотивов, совершенно различных по представлениям, лежащим в их основании, и предпочтение того мотива, который сильные действует на нашу волю? Человек может вернуть непрочитанной поучительную книгу, которая попала ему в руки, чтобы не пропустить охоты, может уйти во время интересной речи, чтобы не опоздать к обеду, оставить приятный разговор, который вообще он очень ценит, чтобы засесть за игорный стол, даже оставить без поддержки бедняка, которому он в другом случае помог бы от чистого сердца, потому что у него едва хватает заплатить за театральный билет»178.
Как средства удовлетворения наших потребностей, все хозяйственные предметы соизмеримы, каковы бы они ни были, и современная теория ценности не совершает никакой ошибки, признавая их соизмеримыми. Всеобщему принятию экономистами теории предельной полезности помешало, быть может, всего сильные положение, занятое представителями новой теории по отношению к теории ценности классической школы. Всего более погрешила в этом отношении австрийская школа. Так, например, Визер усматривает в трудовой теории Смита-Рикардо «одну из удивительнейших научных ошибок». Теория эта, по его мнению, «так полна противоречий, что беспристрастному уму она решительно непонятна»179. Не меньше суровы отзывы о классической теории ценности Бэм-Баверка и других представителей австрийской школы. Новые теоретики признают старую теорию собранием нелепостей, в которых нет ни крупицы истины.
Однако я смею думать, что весь этот спор новых со старыми основывается на недоразумении. Сторонники теории предельной полезности нападают, собственно говоря, не на относительную трудовую теорию ценности классиков, но на совсем иную, абсолютную трудовую теорию Родбертуса и Маркса. Эта последняя теория действительно непримирима с теорией предельной полезности, так как ценность не может быть в одно и то же время «кристаллом труда» и предельной полезностью. Иное следует сказать об относительно трудовой теории Рикардо. Учение о предельной полезности не только не находится в противоречии с этой теорией, но, наоборот, обе теории дополняют друг друга и образуют собой логические корреляты. Одна теория предполагает другую и наоборот.
Тот же Джевонс, выступающий таким резким критиком Рикардо, показал полное согласие обеих теорий. «Цена предмета, – говорит он, – зависит исключительно от его полезности. А каким образом возможно изменять предельную полезность? Увеличением или уменьшением предложения предмета. А каким образом можно достигнуть этого увеличения или уменьшения? Увеличением или уменьшением затраты труда на производство этих предметов. С этой точки зрения между трудом и ценностью есть две ступени. Труд определяет размеры предложения, а размеры предложения определяют предельную полезность, устанавливающую ценность, или новое отношение предмета»180. У Джевонса не хватает заключения этого силлогизма – следовательно, труд определяет ценность.
Издержки производства товара нисколько не влияют на его цену с того момента, как товар появляется в готовом виде на рынке; но какое количество товара поступает на рынок, это зависит главным образом от издержек производства этого товара. Если издержки производства двух определенных товаров равны, то существует тенденция и к равенству их цен, ибо если этого нет, если производство одного товара дает большую прибыль, чем производство другого, то капитал переходит из первой отрасли производства во вторую, пока прибыльность производства того и другого рода, а следовательно, и товарные цены обоих товаров не сравнятся.
Исходя из теории предельной полезности, нетрудно и другим способом, чем это делает в приведенном рассуждении Джевонс, прийти к теории относительной трудовой ценности.
Мы знаем, что конкретная полезность хозяйственного предмета падает по мере увеличения его производства. Для удовлетворения наших потребностей мы нуждаемся в продуктах различной трудовой стоимости. В какой пропорции мы должны распределять труд между производством этих продуктов для достижения максимума пользы?
Предельная полезность – полезность последних единиц каждого рода продуктов – изменяется в зависимости от размера производства. Мы можем понижать или повышать предельную полезность путем расширения или сокращения производства. Напротив, трудовая стоимость единицы продукта есть нечто объективно данное, не зависящее от нашей воли. Откуда следует, что при составлении хозяйственного плана определяющим моментом должна быть трудовая стоимость, а определением – предельная полезность. Говоря математическим языком, предельная полезность должна быть функцией трудовой стоимости.
Если мы одновременно производим несколько продуктов с различными трудовыми стоимостями, то хозяйственный принцип требует, чтобы польза, извлекаемая нами из труда в последнюю единицу времени, была в пределе для каждого рода производства равна. Ибо если этого нет, если последняя единица труда в производстве А дает больше пользы, чем в производстве Б, то выгоднее расширить производство А и сократить производство Б. Наибольшая сумма пользы будет достигнута тогда, когда последняя единица труда в производстве каждого рода продуктов будет давать в пределе равную пользу.
Мы знаем, что трудовая стоимость продуктов различна. Иными словами, в единицу времени производится различное количество продуктов разного рода; но польза, извлекаемая в последнюю единицу рабочего времени, должна быть, как мы видели, одна и та же во всех родах производства. Отсюда следует, что полезность последних единиц продуктов каждого рода – их предельная полезность – должна быть обратно-пропорциональна относительному количеству этих продуктов, производимому в единицу рабочего времени, иначе говоря, должна быть прямо пропорциональна трудовой стоимости тех же продуктов. Только при соблюдении этого условия распределение производства будет пропорциональным – будет соответствовать хозяйственному принципу наибольшей пользы.
Эта теорема может быть точно доказана в общей форме лишь при помощи высшего математического анализа. Я ограничусь простой арифметической иллюстрацией, которая достаточно разъяснит рассматриваемое экономическое отношение.
Пусть мы имеем дело с двумя продуктами А и Б, из которых А требует для своего производства вдвое больше рабочего времени, чем Б. Потребность в продуктах обоего рода примем одинаково сильной, причем понижающийся ряд цифр 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3 и т. д. выражает собой падение конкретных полезностей продуктов каждого рода по мере увеличения их количества.
Если мы располагаем только двумя часами рабочего времени, то хозяйственный принцип требует, чтобы мы совсем отказались от изготовления труднее производимого продукта А, ибо за два часа мы изготовим только одну единицу А, полезность которой равна 10, между тем как за то же время мы могли бы изготовить две единицы Б с полезностью 19 (10 + 9). Наша выгода требует затратить все рабочее время на производство Б.
Но чем больше рабочего времени в нашем распоряжении и чем больше мы производим Б, тем ниже падает полезность последних единиц продуктов этого рода. Допустим, что мы произвели 6 единиц Б. В таком случае конкретная полезность двух последних – пятой и шестой – единиц Б выразится цифрами 6 и 5 (весь ряд Б в этом случае соответствует цифрам 10, 9, 8, 7, 6, 5). За то же время, за которое мы производим пятую и шестую единицы Б, полезность которых в сумме равна 11, мы могли бы изготовить первую единицу продукта А с полезностью 10. Производство продуктов Б все еще оказывается выгодные.
Но пусть мы имеем возможность еще больше расширить производство: пусть мы располагаем еще двумя часами рабочего времени – на производство каких продуктов мы должны их употребить? Если мы приложим их к дальнейшему расширению производства Б, то в два новых часа времени мы изготовим седьмую и восьмую единицы Б с полезностью 4 и 3 (весь ряд Б выразится цифрами 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3). За те же два часа мы могли бы произвести первую единицу А с полезностью 10. Производя продукты Б, мы извлекаем из двух последних часов работы пользу, выражаемую цифрой 7 (4 + 3); производя же единицу А, мы извлекаем пользу 10. Производство единицы А оказывается выгоднее.
Итак, самым выгодным распределением труда при данных условиях следует признать такое, при котором изготовляется 6 единиц Б и одна единица А. Всякое иное распределение труда дает меньшую сумму хозяйственной пользы.
Какова же, при этом распределении труда, предельная полезность продуктов А и Б? Продуктов первого рода произведена одна единица с полезностью 10; продуктов второго рода произведено 6 единиц, с предельной полезностью 5 (напомним, что весь ряд Б выражается цифрами 10, 9, 8, 7, 6, 5). Предельная полезность А = 10; предельная полезность Б = 5. В то же время А требует для своего производства 2-х часов труда, а Б – одного часа труда. Предельные полезности произведенных продуктов пропорциональны их трудовым стоимостям.