Стартап

13.

Ведомые куратором вереницей подошли к неприметной двери ангара. Евгений пресёк попытку торопившегося Горелика первым дёрнуть за ручку и войти внутрь, достал из конверта две пластиковые карточки.

– Это Вам, Пётр Борисович, – с торжественным видом сообщил Зиновьев, – а это – Вам, господин Лазар.

Питер внимательно изучал карту: «Горелик Пётр Борисович», фото (его, Питера, фото), дата выдачи и три цифры в правом нижнем углу. Серый пластик, никаких чипов и магнитных полос. Горелик с сомнением поизгибал карту, затем посмотрел её «на просвет», как купюру.

– Ты ещё на зуб попробуй,– хохотнул Лазар.

Питер глянул на такую же серую карту Сэма, но тот быстро спрятал пластик в карман.

Тем временем Евгений поднёс свою карточку к считывателю, замок щёлкнул неприятным электрическим звуком, дверь отделилась от магнитного замка. Куратор потянул её на себя и, придерживая, рукой пригласил компаньонов пройти.

За дверью оказалась «проходная» с турникетами. Евгений приложил карту к очередному считывателю, загорелся призывный зелёный огонёк, и створки открылись. Ведущий прошёл через турникет. Его примеру последовали компаньоны, впрочем, каждый через своего «стража».

– Как в метро. – Горелик смотрел по сторонам. – Не хватает только тётки в красной пилотке. Впрочем, это же секретный объект! Где суровый часовой с автоматом?

– Зачем он нужен? – ответил Евгений. – Наша система распознавания лиц очень даже хорошо работает. Высоколобые очкастые программисты, будь они неладны, напридумывали такого, что мы скоро будем экспортировать «это» в полмира.

– Тогда зачем карточки?

– Во-первых, для самодисциплины. Во-вторых, для страховки: вдруг, электричество отрубится? Тогда у каждого турникета будет проверяющий.

– Отрубится? – удивлённо спросил Сэм. – Здесь? Около нуклеар плэнт?

– Всякое бывает.

– Скажите, Евгений, – снова заговорил Горелик, – тогда почему они такие…

– Какие?

– Ну, невзрачные. Просто кусок переработанной нефти с фото. Где чип?

– Чип – внутри. А Вы ждали чего-то другого?

– Честно говоря, да: солидный цвет, белый, серебряный или золотой, в зависимости от степени допуска, вензеля, громкие названия, должности…

– Вы, Пётр Борисович, тоже стали жертвой Голливуда! Зачем этот пафос? Мы давно ушли от этого. Рассматривались три цвета: чёрный, белый и серый. Первый отмели из-за жирных следов от пальцев; второй очень быстро пачкается; серый – самый оптимальный: и незаметно, и опрятно.

– А цифры? Что они значат?

– Уровень доступа, группа и владелец.

– Откуда Вы всё это знаете?

– На совещании был, когда систему доступа утверждали.

Группа подошла к полупрозрачным дверям, раскрывавшимся, как в метро, в обе стороны.

– Еугений! – с улыбкой сказал Сэм. – А почему Вы так не любите программистов? Один из них у Вас девушку увёл?

Куратор глянул на Лазара, опустил голову, и, ничего не ответив, зашёл внутрь, толкнув дверь от себя.

– По-моему, ты попал в яблочко. – Горелик пихнул локтём в бок друга. – Ну, теперь держись. Нажил врага, сам того не желая.

––

Внутри ангар казался огромным. Остро пахло свежей краской, всё говорило о недавно и спешно законченной стройке. Невдалеке от «проходной» стоял ряд металлических шкафчиков для переодевания, как на банальном заводе. К ним и повёл Евгений свою команду.

– Вот ещё одно предназначение цифр на карточке, – куратор показал пальцем на номера шкафов, – найдите свой и переоденьтесь. Эти правила устанавливаем не мы.

Внутри железного ящика был стандартный белый халат, мягкие тапочки с задником на высокой диэлектрической подошве, персональная обувная «ложка», гигиенический набор в сумочке на «молнии» и полотенце.

Горелик моментально скинул куртку и обувь, с удовольствием облачился в халат, примерил тапочки – точно по ноге.

(Надо же, и размер знают, – подумал он. – Впрочем, чему я удивляюсь? Интересно, что они НЕ знают…)

Шкафчик Лазара оказался в паре метров справа. Питер увидел, как компаньон, натянувший такой же белый халат, с сомнением вертел в руках сменную обувь. Выражение лица Лазара не говорило – оно кричало о нежелании надевать нечто непонятное. Он с сомнением ощупал тапок, засунул руку внутрь и даже понюхал его – характерный запах новой, не ношеной обуви, ничего более.

– Ты ещё лизни их! – засмеялся Горелик. Пришла его пора ехидничать.

Лазар глянул на друга, нехотя, с выдохом, переобулся и аккуратно поставил в шкафчик неброские, но очень дорогие кроссовки, всем своим видом показывая своё отношение к столь неравноценному обмену.

Горелик посмотрел по сторонам – куратор исчез. Вместо него откуда-то выскочил Терещук, ухватил Питера под руку, потащил в сторону закрытой брезентом части ангара и затарахтел.

– Пётр Борисович! Здравствуйте! Пойдёмте уже! Мы очень ждём Вас! Ну, где Вас носит? Тут столько вопросов!

Учёный что-то тараторил, но Питер его не слушал. Почти бегом они обогнули край брезентового занавеса, и тут Горелик остановился, как вкопанный: за пологом стояла Установка. На ней, как муравьи на гусенице, негромко переговариваясь, копошились два десятка людей в белых халатах. Отмытая от пыли долгих путешествий, освещаемая Солнцем через окна под крышей, она сверкала металлическими боками, отбрасывая блики на весь ангар.

Питер стоял, широко открыв глаза и разинув рот.

«Муравьи», как по команде, остановили работу и разом обернулись. Наступила звенящая тишина, которую нарушил голос профессора Жилина.

– Пётр Борисович! Что случилось? Что-то не так с установкой?

– …Она прекрасна.

14.

Горелик на ватных ногах подошёл к Установке и обнял её. Белые халаты окружили Питера, с удивлением и недоумением глядя на такое проявление чувств. Жилин протолкался к Питеру, мгновенно оценил ситуацию.

– Так, что встали? Ни у кого работы нет? – развернувшись к собравшимся, внезапно появившимся командным голосом произнёс он. – Работаем! Работаем! Совещание через полчаса.

– Спасибо, профессор, – тихим голосом произнёс Питер, – простите мне эти эмоции. Я до последней секунды не верил, что увижу Её, целую и невредимую.

Сошедшиеся вернулись к своей работе все, кроме одного. Этот один, собственно, работу и не прекращал, лишь изредка, из-под тишка, бросая взгляд на происходящее.

– Полноте, батенька, – ответил Жилин, – я Вас прекрасно понимаю, мы все уже только ею и живём.

Учёный, по своей неизменной привычке, ухватил Горелика за руку и повёл того к огромному столу, на котором находились вскрытые и запечатанные разномастные коробки. Парочка проходила мимо не отрывавшегося от работы сотрудника, и Питер поймал его искоса брошенный взгляд.

Жилин волок Горелика к столу, по пути что-то увлечённо рассказывая, но ведомый не отрывал глаза от того, с кем встретился взглядом. Профессор отпустил его рукав, подбежал к столу, а Питер, уже почти свернув шею, шёл, не видя куда, всё смотря на спину работающего «белого халата». Уже у стола он буквально наткнулся на Жилина.

– Простите, профессор. Что-то я сегодня рассеян.

– Не страшно, Пётр Борисович, – улыбнулся собеседник, – втянетесь. Так вот, я продолжу. Буквально час назад наш коллега доставил с производства недостающие элементы оптики, и уже начал монтировать их. Сейчас я вас познакомлю. Владимир Георгиевич!

Питера как холодным душем обдало, и он потряс головой.

– Что случилось, Пётр Борисович? Вам нехорошо? – Жилин озабоченно смотрел на Горелика.

– Всё в порядке, – Питер ещё раз встряхнул головой. – Шквал воспоминаний из юности. Показалось.

Меж тем сотрудник, которого позвал профессор, спрыгнул с подмостней установки, поправил халат и неспешно направился в их сторону. Горелик оцепенел.

– Не показалось, Пётр Борисович, – человек остановился в двух шагах от Питера, – не показалось!

Жилин ошалело крутил головой, глядя то на Горелика, то на подошедшего.

– Вольдемар?..

– Да, Петька, это я.

Они бросились в объятья друг друга.

– Вольдемар… – Питер прижался к плечу Павловского, потом оторвался, снова посмотрел на него и сжал так, что у того затрещали кости. – Вольдемар!

– Да тише ты, бесёнок! – Павловкий высвободился из объятий. – Задушишь! Пойдём, присядем. Давай, рассказывай! Как ты?

– Я так рад тебя видеть, ведь буквально утром вспоминал о тебе. – Питер уселся на стул. – Что «я»? Как видишь, я – здесь, установка – тоже. Обо мне потом! Лучше ты рассказывай.

– Простите, вы разве знакомы? – влез в разговор сильно удивлённый Жилин.

– Конечно! – в один голос сказали обнимавшиеся и засмеялись.

– Конечно, профессор, – Павловский улыбнулся, – ведь папа Петра – мой первый научный руководитель. Вы разве не знали?

– Погодите, – Жилин удивился ещё сильнее, – Ваш первый руководитель – ныне покойный Савицкий, разве не так?

– Нет. Первым был Борис Ефимович. Но, когда Горелики собрались эмигрировать, он передал меня Савицкому, предварительно договорившись, что его фамилия нигде не будет фигурировать. Они были в приятельских отношениях, и Савицкий каким-то образом смог внести изменения в документы.

Павловский вздохнул и продолжил.

– Мы занимались на квартире Гореликов почти до самого отъезда. Помнишь, Петька, как я был против? Впрочем, кто я такой для вас…

– Как «кто»? А кто учил меня драться? А кто постоянно подсовывал мне деньги на подарки отцу и деду? Ты – моё самое яркое воспоминание юности!

– Да отпусти ты меня уже, бесёнок! – Павловский высвободился из объятий Петра, который всё это время держался обеими руками за его ладонь. – Сломаешь руку.

– «Бесёнок»… Ты запомнил. – вздохнул Питер. – Так меня звал только отец. Ты должен знать, что он умер.

– Я знаю, Петя.

– Не удивлён. Я уже устал удивляться. – Горелик осмотрелся. – Пора начать воспринимать всё как должное.

– А я – не перестаю удивляться. – пробормотал Жилин. – Вы меня просто прибили новостями.

– Сергей Кондратьевич! Хотите, я «добью» Вас? – Павловский хитро улыбнулся. – Об эффекте Паиса я впервые услышал за обедом в квартире Гореликов. Борис Ефимович осторожно подводил меня к этой теме.

– Почему Вы не сообщили это на совещании, когда Тимощук, будучи ещё аспирантом, докладывал о своих наработках? – Жилин снял очки и стал протирать их полой халата. – И как далеко вы тогда продвинулись?

– Во-первых, все наработки – исключительная заслуга Бориса Ефимовича. Во-вторых, на тот момент я больше интересовался математическим моделированием, от него была практическая отдача. – Вольдемар хитро посмотрел на Питера и подмигнул ему. – Правда, мой первый научный руководитель не одобрял активного применения этих знаний.

– Теперь я понял, почему у тебя постоянно водились деньги, – сказал Горелик и засмеялся.

– Я бы хотел, чтобы Вы, Владимир Георгиевич, несколько подробней поведали мне о Вашем сотрудничестве с Гореликом-старшим. Сегодня. Непременно сегодня.

Профессор развернулся и пошёл к установке, подслеповато смотря вперёд, несколько озадаченный непривычной тишиной. Он поспешно нацепил очки.

Картинка сфокусировалась: белые халаты стояли около установки или на ней, как сурикаты у норы, глядя в его сторону.

– Тэээкс… – процедил Жилин. – Ну, я вам устрою.

Все дружно загалдели и бросились работать.

Между тем, давно не видевшиеся продолжали беседу.

– Скажи, Пётр, что ты собираешься делать, когда установка заработает?

– Я хочу найти свои корни, – вздохнул Питер, – они где-то здесь. Мне обещали помощь. Надо спросить у Сэма.

Горелик вскочил и стал озираться в поисках компаньона.

– Сейчас я тебя познакомлю со своим другом! А где Сэмми?

––

На втором этаже внутреннего помещения ангара стояли трое, и смотрели через зеркальное стекло кабинета вниз, на происходящее.

– Я не думал, что он настолько сентиментален. – сказал расположившийся ближе всех к окну. – Господин Лазар!

– Да, господин полковник!

– Доложите, как обстоят дела с прахом Боруха Горелика?

– Запрос от якобы родственников на вывоз урны в Израиль одобрен, через день уполномоченные при видеосъёмке вскроют колумбарий и отправят его по указанному адресу. В течение пары недель прах будет здесь.

– Когда Вы избавитесь от своего американского акцента? – поморщился Некрасов.

– Полагаю, за месяц. Нужна практика.

– Хорошо. А что с останками деда? – полковник развернулся и, щурясь, посмотрел на Лазара.

– Здесь несколько сложнее: израильская бюрократия не всегда позволяет производить внесудебную эксгумацию. – Лазар безэмоционально смотрел на Некрасова сквозь дымчатые стёкла очков.

– Ну, Вы у нас специалист по Израилю, Вам и карты в руки. – полковник заложил руки за спину и стал прохаживаться по кабинету.

– Женя! Что с информацией о прадеде?

Зиновьев вытянулся.

– Получен ответ от Министерства Обороны, координаты захоронения известны. Поисковая группа готова выехать сразу после приказа.

– Вы оба, сильно не торопитесь. – полковник остановился посреди кабинета и, не вынимая рук из-за спины, стал раскачиваться «с пятки на носок» – Когда всё выложим, у Горелика будет меньше стимулов работать. Понятно?

15.

Что обсуждали на совещании, Питер понимал плохо, да особо и не слушал: он влюблённо смотрел то на установку, то на Павловского, и вообще, ёрзал на стуле как первоклассник, с нетерпением ожидающий звонка на перемену.

Когда Жилин объявил об окончании, все вскочили и стали приставать к Горелику с вопросами. С громкими возгласами «Потом, потом!» Питер побежал к выходу, где его уже ждал Павловский с двумя кружками дымящегося кофе в руках.

– А почему ты не в халате? – с разбегу спросил Пётр.

– Забыл наши институтские правила? Переоденься, – Владимир махнул головой в сторону шкафчиков, – я жду тебя снаружи.

День полыхал разгаром лета, но курилка была в тени деревьев. К тому же, дул лёгкий ветерок, жара совсем не ощущалась, и после прохлады ангара обволакивала приятным теплом.

– Наверное, не так отмечают встречу после стольких лет разлуки. – Питер поднял кружку.

– Ничего, ещё не раз успеем выпить! – Павловский поднял свой бокал как рог, отведя правый локоть вбок, левой рукой поддерживая дно. – Ну, за встречу!

Оба засмеялись, чокнулись кружками, отпили по глотку и поставили посуду на стол. Владимир достал сигарету.

– Дай мне тоже. – протянул руку Питер.

– Ты куришь? – с удивлением произнёс Павловский. – А как же та пачка «Космоса»?

– И это помнишь. – усмехнулся Горелик. – Так, балуюсь. Видишь ли, после смерти отца было столько всего… Стресс, опустошённость, депрессия. Как русские снимают стресс? Водкой. А где пьянка, там и всё остальное.

И на самом деле: сигарета в руках у Питера просто дымилась, а собеседник делал затяжку после каждого глотка кофе.

– Понимаю. – вздохнул Павловский. – После похорон отца я месяц пил. Чуть «белочку» не словил. Как Жилин из института не выгнал – до сих пор не понимаю. Я у него не в фаворе, а тут и с врачом помог, и кандидатскую дал защитить.

– Жилин, он, вообще, кто? – спросил Питер. – что за человек? Я его совсем не помню, он к нам ни разу не приходил.

– Фанат науки. Маньяк-бессребреник. – Владимир аккуратно затушил сигарету. – Пока не ввели перечисление зарплаты на карточки, за получкой приходила его жена. Не потому, что подкаблучник, нет – он просто забывал. Мы, аспиранты, по её просьбе покупали и носили домой продукты, все эти стиральные порошки… Потом их дети подросли, и жене стало полегче. Сейчас у них домработница, а здесь её функции выполняет Маша.

– Маша?

– Да. Елизавета Фёдоровна Жилина упросила руководство включить Машу в состав группы, а то, мол, он здесь совсем запаршивеет. – Павловский откинулся на спинку лавки и достал новую сигарету.

– То есть, Маша здесь – как горничная Жилина?

– Ну, зачем так грубо? Она следит за тем, чтобы Сергей Кондратьевич вовремя принимал лекарства, измеряет ему давление, контролирует режим.и всё такое. Профессор весь – одна большая ходячая болячка. И, кроме того, Маша – очень нужный и ценный работник.

– Что, и за вашим режимом следит? – съехидничал Горелик.

– Зря язвишь. Маша – непревзойдённая стенографистка и отличный корректор. Она прекрасно разбирается в нашей теме. Мы без неё и половины работ не опубликовали бы. А свою кандидатскую на полку положила.

– Даже так? А тему диссертации ты знаешь?

– Поверхностно. Что-то связанное с математическим моделированием развития малого и среднего бизнеса при разных формах налогообложения. А чего это ты заёрзал на лавке? – Павловский затянулся, выпустил струю дыма, и сквозь неё посмотрел на Питера. – Я помню, ты так ёрзал, когда я тебя готовил к олимпиаде по математике, а тебе не до этого было: девочка ждала. Как её там, Нина?

– Ирина, – вздохнул Горелик. – Дура. На первом курсе выскочила замуж за обкомовского сынка-дебила. Лучше бы я тогда хорошо к олимпиаде подготовился, может, победил бы. А так – второе место, обидно.

– Отчего же дура? Просто женщина, расчётливая и приземлённая.

– Ладно, пёс с ней с Ириной. Перефразируем песню: «Первым делом – установка, ну, а девушки – потом»! – Питер посмотрел на давно потухшую меж пальцев сигарету и бросил окурок в пепельницу. – Ты ведь хочешь спросить меня о чём-то важном?

– Естественно. – собеседник наклонил голову и, помолчав, спросил. – Ты понимаешь, во что ты ввязался?

– Теперь – да.

– Ты никогда не сможешь вернуться в Штаты. Вообще, бóльшая часть мира для тебя закрыта.

– Понимаю. Мне наплевать.

– Тогда объясни, почему ты согласился.

– Я хочу довести дело отца до конца. Хочу всем доказать, что он был прав, а они убили его. Месть – дело моей чести. Неужели ты поступил бы по-другому?

– Конечно, нет. – Павловский неожиданно хлопнул Горелика по плечу. – Петька, а ведь ты совсем не изменился – такой же максималист, как тогда. Ой, вон Жилин идёт. Сейчас нам влетит за то, что мы тут прохлаждаемся.

Собеседники встали.

– Сидите, сидите! – замахал руками профессор. – Вы не видели Терещука? Я хотел его позвать для беседы втроём.

– Ну, тогда я здесь лишний. – сказал Питер и встал.

– Нет-нет! Я прошу Вас остаться, ведь речь пойдёт о наработках Бориса Иосифовича.

– Скажите, Владимир Георгиевич, – Жилин сел на лавочку. – Как так случилось, что тему возобновления работ по эффекту Паиса начал Терещук? Ведь Вы были глубже в теме?

– Я уже отвечал, но повторю: это идеи и работы отца Петра. Я не имею никаких моральных прав на них.

– Голубчик! – завозмущался профессор. – Я нисколько не сомневаюсь в Вашей порядочности, я о другом: работая вместе, мы бы значительно глубже продвинулись по теме!

– Ага. И быстрее бы упёрлись в тупик. – с иронией в голосе ответил Павловский.

– Вы меня опять не поняли! – начал горячиться Жилин. – Почему Вы отдали эту тему Терещуку? Побоялись взять на себя ответственность?

– Отнюдь. Видите ли, профессор, до определённого момента мы были дружны с Серёжей. – Владимир смотрел в глаза коллеге. – Он метался в поисках темы, не хотел быть третьим-четвёртым соавтором. После очередного банкета в честь защиты чьей-то диссертации он буквально разрыдался у меня на плече: нет темы! Я пожалел его и…

Павловский достал очередную сигарету.

– …и подсказал ему направление для поиска. Он постоянно просил совета, буквально вытаскивал из меня информацию. На определённом этапе его стало заносить. По мере продвижения работы отношения наши стали охладевать. Вероятно, Терещук решил, что справится и без меня. Когда он надерзил мне, я показал ему на дверь, хотя мог бы просто набить морду. Я не хочу, чтобы моё имя стояло рядом с его именем, даже на титуле нашего проекта. Мне больше нечего добавить.

– М-да… – Жилину явно искал, что сказать. – Эээ…

– Профессор! У меня большая просьба: давайте оставим разбор полётов до запуска установки, а ещё лучше – до возвращения в Москву. – Павловский повернулся к Питеру. – И к тебе та же просьба.

– Само собой. – кивнул Горелик.

––

– Сволочь! – прошипел Терещук, стоявший за деревом в двух метрах от курилки.

16.

Капитан Зиновьев угрюмо шёл по гравийной дорожке в сторону ангара. Настроение было – хуже некуда: на утреннем совещании вся опергруппа получила знатную выволочку от начальства. Слово «Магадан» прозвучало несколько раз, белые ночи Колымского края сверкали ярче белорусского дня.

Сначала Некрасов оттянул «техников»: не работала половина камер и микрофонов, система распознавания лиц постоянно сбоила, а вчера вечером, судя по записям, через «турникеты» и вовсе прошли крокодил Гена с господином Пэже.

– Кто следующий придёт? Обама? – громко иронизировал начальник. – Или папа?!

– Чей папа? – удивлённо спросил самый младший из «технарей», юный лейтенант Сидоров, два месяца как после распределения, безусый небитый дурачок.

– Римский! – заорал полковник. – Иоанн, ети его, Павел второй! Когда работать начнёте? Или не научились ещё? В Магадане быстро выучитесь, как во мху микрофоны закапывать и на оленей камеры вешать!

На робкие возражения техников, что отладить аппаратуру крайне трудно, ибо «эти белые халаты с утра до вечера толкутся в ангаре», шеф вовсю разошёлся.

– Ночью работайте! Или спать охота?! – неистовствовал полковник. – Ах, темно вам! Ничего, в Колымском крае полярным летом всё видно.

Немного отдышавшись, Некрасов взялся за Женечку и его группу.

– Теперь разберёмся с вами, топтуны-аналитики. Где «крот»?

– Товарищ полковник, – вскочил Зиновьев, – работа по выявлению ведётся непрерывно, но она затрудняется отсутствием координации со специалистами и постоянными сбоями в работе техники.

– Таааааак. – начальник перешёл на спокойный тон. – Больше ничего не мешает? Из лишнего? Может, поотрывать вам это лишнее? Сядьте уже!

Полковник планомерно уменьшал громкость голоса и постепенно перешёл на шипение.

– А как работали наши учителя? У них ведь не было всех этих штучек-дрючек, и ничего, выявляли, ловили и разоблачали. Или Вы работать разучились?

Тихий голос, почти шёпот, Некрасова означал только одно: шеф получил грандиозную взбучку «сверху», а шипение было высшей точкой ярости. В такие минуты летели и звёзды с погон, и сотрудники с должностей.

– Всем даю неделю на исправление ситуации. – начальник овладел собой и перешёл на чёткий командный голос. – Совещание окончено.

Все вскочили, кроме Зиновьева – полковник рукой нажал на плечо пытавшегося встать подчинённого и усадил того обратно.

Уже на лестнице, ведущей из рабочего кабинета вниз, в «забой», безусый Сидоров тихо, практически на ухо, сказал старшему группы техников.

– Женька остался.

– Видел. – буркнул тот в ответ.

– Чего это?

– Сам-то как мыслишь?

– Ты думаешь, что…

– Тут и думать нечего. Ты давай это, поаккуратней с ним.

– Вот гад! – в сердцах сплюнул на пол Сидоров, затем опомнился и, оглядываясь по сторонам, стал затирать плевок ногой.

Между тем в опустевшем кабинете полковник (по своей привычке) прохаживался напротив Женечки, сидевшего в позе проглотившего линейку. Молча походив некоторое время, Некрасов сел за стол, открыл лежавшую на нём папку и посмотрел на Зиновьева.

– Капитан! Я сейчас Вам кое-что прочитаю. Это выдержка из донесения резидентуры в США. Ознакомиться не дам – самому выдали только часть. – начальник тяжело вздохнул. – Так, где это… Вот. «Получены достоверные сведения о подготовке русскими военными испытания лазерной установки необычайной мощности и дальности луча. Работы проводятся в районе Белорусской АЭС под прикрытием оперативно-тактических учений, что подтверждается данными спутниковой разведки»…

– «Работы полностью контролируются военными», хорошо, хоть нас не приплели, – криво усмехнулся полковник и продолжил читать. – «По данным агентуры, группу гражданских технических специалистов возглавляет подданный США и Израиля Питер Горелик, имевший доступ к подобным разработкам на территории Соединённых Штатов».

– Вы понимаете, капитан? «Агентуры»! «Крот» есть! И он – здесь! – Некрасов хлопнул рукой по столу. – Делайте, что хотите, но через неделю мы должны начать игру. Понятно?

Зиновьев вскочил.

– Так точно!

– Сядь, – начальник махнул рукой, – и слушай дальше. Работаешь только своими людьми. Подмогу не дам. Просил, самому не дают – в Москве аврал, намечается что-то грандиозное. В общем – давай сам: нарисуй схему, почерти стрелочки, в общем, всё как учили. Найди самый невероятный вариант – скорее всего, он и будет правильным. Не будет получаться – приходи, будем думать вдвоём. К утру нарисуешь?

– Да.

– И вот ещё что. – полковник помолчал. – Пойми, Женечка, на карту поставлено всё. Я не хочу воевать с одуванчиками на клубничной грядке под Рязанью. Я – кадровый офицер, мне полосатые подтяжки на пенсионерских трикотанах в страшных снах видятся. Проще застрелиться. Работай. Только не как в той байке: «Если нет шпиона, то его надо придумать»!

… Евгений шёл к ангару. Тут хоть запридумывайся – результат надо выдать. А как? Подойти к каждому белому халату по очереди, ткнуть в него пальцем и спросить: «Ты шпион? Нет? Врёшь, падла!» Жаль, не тридцатые, они бы все сознались. Думай, Женя, думай!

Тут ещё и Некрасов про яйца вспомнил. Видел, старый чорт, как Женечка утром, в столовой, подкатывал к Маше. Так изящно, грациозно-унизительно Зиновьева ещё никто не отшивал: девушка с улыбкой указала кобелю его место, и посоветовала переключить внимание на более легкодоступные объекты, например, на поварих и кухонных работниц. Они, мол, больше соответствуют его темпераменту и интеллектуальному уровню.

Сучка!

Настроение упало ниже плинтуса. Ещё и в туалет захотелось.

Зиновьев решил наплевать на инструкции, выскочил из-под камуфляжа, накрывавшего дорожку, и потрусил за угол ангара с целью отлить. По приближении к цели он, по привычке, притормозил, осторожно заглянул за здание и чуть не наделал в штаны: за ангаром, метрах в двадцати от угла, стояли и разговаривали Лазар и Маша!

Женщина курила длинную тонкую сигарету, аккуратно стряхивая пепел в карманную металлическую пепельницу, и что-то говорила. Мужчина внимательно слушал. Расстояние между разговаривающими – не меньше метра, на лицах – ни тени улыбок, вроде, обычный деловой разговор, если бы не место.

Капитан аж присел от изумления – говорящие его не заметили. Женя бегло осмотрелся, но возможности подобраться поближе решительно не было. Между тем Маша потушила окурок в пепельнице, защёлкнула её и спрятала в карман. Беседовавшие развернулись и пошли в сторону Зиновьева.

Мелкий гравий хрустел под их ногами. Капитан метнулся в незакопанную строителями, но уже начавшую порастать травой ямку, и свернулся в ней калачиком. Как хорошо, что он сегодня неброско оделся!

Парочка остановилась у угла ангара. Маша посмотрела на Лазара.

– До завтра? В это же время?

Тот молча кивнул.

Женщина развернулась и пошла вперёд, мужчина подождал полминуты и отправился следом.

Зиновьев же продолжал лежать. Сердце колотилось, как бешеное.

– Вот вы и попались, голубчики! – Женя встал, отряхнул рукой брюки и выдохнул. Он бормотал, не отдавая отчёт, что разговаривает вслух сам с собой. – Какие схемки? Какие стрелочки? Вот она, удача! А я-то думал, как вам, гады, отомстить? Одним ударом, да обоих! Теперь и дырочку под майорские звёзды сверлить можно!

Капитан опомнился, осторожно выглянул из-за ангара, осмотрелся, и, убедившись в отсутствии людей, скорым шагом, почти бегом, направился обратно, к двухэтажной конторской «времянке», просчитывая на ходу дальнейшие свои действия. По мере приближения к цели он сбавлял скорость, пока совсем не остановился у двери.

Нет, сейчас докладывать нельзя. Надо всё обмозговать, к завтрашнему дню поставить «жучка» и попытаться записать разговор, чтобы уж наверняка! Тогда вы попляшете у меня.

Только сейчас Зиновьев вспомнил о цели своего визита за угол ангара, приплясывая, рывком открыл дверь и помчался в туалет.

––

На лестнице, ведущей на второй этаж ангара, у закрытого окна, сквозь щель в жалюзи, Сэм Лазар, с присущим ему хладнокровием, молча наблюдал за всеми Женечкиными телодвижениями.