Мировая поэзия

Любимой женщине

 
Я помню мать свою – любимую из женщин,
но ты для меня то, что я люблю и чем живу.
Я буду помнить ласку и родную нежность,
уют домашний, очарование и красоту.
О, наши встречи, согретые камином,
балкон покрытый розовым туманом,
так сердце жгло и грудь твоя пьянила,
я слушал шепот слов твоих желанных.
Нас на закате согревало лето,
из бездонного сердца любовь струилась.
Ты царила под багровым светом,
я слушал, как в жилах кровь твоя бурлила.
Ночь была глухой и темной,
я встретил во мраке твой взгляд,
обнимая твои спящие ноги,
я пил твой сон, как сладкий яд.
Я помню счастливые минуты славы,
когда я целовал твои колени.
Не надо мне искать другой забавы,
я весь в твоей душе и теле!
Те клятвы и аромат лобзаний,
вернутся из призрачных глубин,
как солнца обновленное сияние,
всплывут со дна морских пучин.
 

Захоронение

 
Если в гнетущей, темной ночи,
ваше тело земле предадут
и при тусклом мерцании свечи,
вашу душу за упокой отпоют.
В это время под звездным небом,
сомкнутся тяжкие веки всех мирских,
паук начнет рисовать своим следом,
а гадюка снесёт детенышей своих.
Ты будешь слышать круглый год,
прискорбный, волчий вой
и видеть голодных ведьм приход,
над обреченной головой,
стон похотливых стариков
и гнусный заговор воров.
 

Враг

 
Юность пролетела в ненастье грозовом,
я редко видел солнца яркий луч.
В моем саду погибли все плоды кругом,
а гром и дождь идут из черных туч.
Я должен сконцентрировать усилия труда,
равнять размытый грунт, не покладая сил,
не дать земле быть затопленной всегда,
или вода нам приготовит ямы для могил.
Не смогут там расти цветы мечты
и в почве не найдут мистическую пищу,
которая им даст энергию цвести.
Да, время поглощает жизни мышцу,
а враг нам постоянно сердце гложет
и кровь сосет, и крепнет, и тревожит.
 

Промелькнувшая мадам

 
Шумела улица возле меня.
Худая, длинная фигура, воображаемая голь,
прошла своей попкой маня,
размахивая фестонами, приподнимая подол.
Её ноги, словно достоинство мечты,
я поглощал её прелестное создание,
мне стало плохо от женской красоты,
хотелось нежности и влекло желание.
Она была красотка, дивная звезда,
её глаза заставили меня остановиться.
Смогу ли я их видеть, хотя бы иногда,
ещё немного их видом насладиться.
Мы не знаем точно, как мы движемся, куда.
Я влюбился, она не узнает об этом никогда!
 

Треснувший колокол

 
В зимние ночи он горький и сладкий,
слушаешь его, сидя у огня камина
и вспоминаешь прошлое украдкой,
со звуком курантов в густом тумане.
Его медная гортань хранит могучий вой,
он созывает на молитву из всех веков,
звенит на службе, как старый часовой,
седым солдатам из полевых шатров.
В его душе есть трещина от бед и скуки,
он в жуткий холод издает ночные звуки,
но очень часто еле слышен его хрип,
в кровавой груде мертвых, будто там,
стон раненых он слышит, кто забыт
и умирает из последних сил от ран.
статуя
 
 
Ты прекрасна в каменной мечте,
грудь твоя избита взглядом вечным.
Нас вдохновляет в твоей красоте,
любовь немая, всегда бессердечная.
Ты выглядишь, как сфинкс в лазури,
лёд в сердце с лебединой белизной,
ненавидишь все движения в натуре,
не плачешь, оставаясь просто немой.
Поэтов восхищает нагота и грация
и то, что у тебя от изваяний гордых,
приводит потребителей к овации,
завлекая покорных и влюбленных.
Ты в чистых зеркалах есть обаяние,
в глазах бессонных вечное сияние.
 

Благородство

 
Над лесами, над морями,
выше гор, лесов и облаков,
вне эфира, там за небесами,
там где нет границ и берегов.
Разум движется в пространстве
и как рыба, чувствует себя в воде,
в неописуемом убранстве,
он блудит по глубинам в пустоте.
Берегитесь бактерий и болезней
и дышите только кислородом.
Деревья становятся полезней,
наполняя эликсир природы.
Кто на крыльях, счастлив неизбежно,
несёт печаль свою, как вес
и двигается дальше безмятежно,
туманом заряжая суть небес.
Мы легко воспринимаем мысли,
поднимаясь все время в небеса,
понимаем и парим над жизнью,
их немой язык, предметов голоса.
 

Уинстон Хью Оден
(1907—1973)
Winston Auden

Музей изобразительных искусств. Брейгель

 
Старые Мастера не ошибались никогда.
Они страдали, им было всё равно,
их позиция не зависела от времени всегда,
даже если кто-то ел, или открывал окно,
или шёл вперед. Невозможно это позабыть,
как пожилые люди трепетно ожидают крах,
чудесного рождения, которого могло не быть,
а дети, чтоб не случилось, катались на коньках,
на опушке леса, или где-то на пруду.
Они никогда не забывали про то,
что муки идут своим чередом, а в углу,
всегда есть неприятное место,
где гуляют собаки и лошадь мучительно,
царапает о дерево свою спину язвительно.
Например, у Брейгеля в Икаре: всё обернулось так,
что во время катастрофы ни пахарь, садовник, рыбак,
возможно и слышали всплеск, чей-то крик,
но для них это было неважным провалом.
Сияло жгучее солнце, именно в этот миг,
исчезали в зеленой пучине ноги Икара.
Вода, изысканный корабль спокоен на волнах,
с которого должно быть, кто-то и видал,
как с неба падал мальчик. Судьба терпела крах,
который никого не взволновал.
 

Памяти У. Б. Йейтса

 
Он умер, когда были зимние метели.
Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,
а снег закрыл лицо известных статуй
и градусник тонул во рту истекших суток.
Мы доверяли и слышали прогноз погоды,
день его смерти был темный и холодный,
далекий от болезни и от скверных слов,
от стаи волков и вечнозеленых лесов.
Речушка текла вдоль набережной.
Плачь скорби продолжался набожный.
Смерть поэта скрывалась от его стихов,
то был его последний день, он был таков.
День медсестер, сплетен и слухов,
все части тела его восстали духом,
пустота заполнила всю площадь рассудка,
безмолвие поглотило окрестностей промежутки.
Потоки чувств текли в поклонников зов,
теперь он разбросан среди ста городов.
И полностью отдан незнакомым привязанностям,
чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным,
по чужому кодексу совести. Так слова покойника
перевариваются в живых кишках спокойненько.
Но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,
где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.
Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,
ведь каждый в клетке самого себя, почти обрёл свободу.
Многие будут думать об этом дне,
как каждый думает о своей судьбе.
С любым прогнозом согласимся пригодным.
Его день смерти был мрачным и холодным.
 

Неизвестный гражданин
(Этот мраморный монумент воздвигнут за счет государства в честь ХС/07/М/378)

 
О нём в бюро статистики нашли немного:
он тот, на кого никто не подал жалобы.
Все отчеты о его поведении гласили строго,
что в старомодном смысле он был праведник.
Он служил Большому Сообществу и всегда был годен,
ушёл однажды в отставку, лишь на время войны.
Всю жизнь работал на фабрике, никогда не был уволен
и был доволен своим работодателем, Fudge Motors Inc.
Он не был странным и не разносил заразы.
По мнению психологов он был даже очень популярен
и заплатил все взносы в наши профсоюзы,
среди друзей любил выпить. Вот такой был парень.
Пресса утверждает, он читал газету каждый день
и реагировал на рекламу во всех отношениях.
Он был полностью застрахован от всех проблем,
лечился, но был здоров без исключений.
Для полноценной жизни и современного успеха,
о преимуществах рассрочки он был осведомлён.
Он имел всё необходимое для модного человека:
машину, холодильник, кондишн и магнитофон.
Общественные исследователи довольны весьма,
что он всегда придерживался правильного мнения,
был мир, он был за мир и воевал, когда была война.
Он был женат, имел несколько детей для населения.
По словам демографа это было свойственно его поколению.
Учителя сообщают, что он был во всём примерным учеником.
Был ли он свободен? Был ли он счастлив? Вопрос сомнения.
Если бы что-то было не так, мы бы точно услышали о том.
 

Жертва

 
Взгляд был утерян, опустошён,
слезы из глаз текли ручьём,
треснула судьба и падала вниз,
с зимнего неба, как тихий каприз.
Любовь, её украли и захоронили,
под камнем в полночь, на могиле.
Ограбленное сердце умоляло тело,
забыть проклятия, что оно терпело.
Лицо краснело от злостного стыда,
сказать стало нечего больше тогда.
Была мерзкая ложь с которой солдат,
использовал и бросил её без утрат.
 

Похоронный блюз

 
Остановите часы, телефон отключите,
собачке кость бросьте и помолчите.
Без рояля, под барабанный стук,
несите гроб, за ним скорбящие идут.
Пусть самолёт над вашей головой,
напишет в небесах, что он живой,
а лебедь в бабочку на шее спрячет грусть,
гаишники в перчатках чёрных будут пусть.
Он для меня был Север, Запад, Юг, Восток,
моя рабочая неделя, уикенд и воздуха глоток.
Он был мой полдень, вечер, речь моя и песня.
Я думал, любовь продлится вечно. Ошибся я.
Погасли звёзды, весь небосклон померк,
луна исчезла, не видно солнца фейерверк.
Слей океан, подними в лесу, что брошено,
ибо теперь повсюду нет ничего хорошего.
 

Рыба в спокойном озере

 
Рыба в спокойном озере,
в блестящем цвете роится.
Лебедь в небе морозном,
белоснежный кружится.
Лев великий тихо гуляет,
по своей саванне невинной.
По закону времени исчезают,
лев, лебедь, рыба, иные,
на волнах временного отлива.
Мы до последних своих дней
будем рыдать и петь,
пока не свихнётся сознанье
и Дьявол не станет иметь.
И как только доброта иссякнет,
перестанет появляться удача,
а любовь исчезнет для всяких,
тех кто летит, плывёт и скачет,
назад оглянись без зависти.
Память о безумных фразах,
как твист мимолетно прошёл,
но ты моя лебединая фаза,
я счастлив, что тебя лишь нашёл.
Ты мой подарок величия,
чем природа меня наградила,
моя мужская гордость,
ночная, прелестная дива,
подарившая мне влюбленность.
 

Несовместимость

 
Вот где-то я лечу, а ты идешь,
но нет переживаний прежних, наших.
Вот дома ты кричишь или орешь
и крыльями взволнованными машешь.
Все чуждо в доме, каждому жильцу,
тут даже не по себе предметам,
давно гримасы гуляют по лицу
и все покорно мучаются этим.
И чем же их сейчас соединить:
характером, судьбой детей, деньгами,
ведь между ними существует нить,
ее обычно трудно описать словами.
А пустота души не хочет больше ждать,
и независимо от обязательств в браке,
дверной глазок не в состоянии узнать,
когда один к другому движется во мраке.
 

Редьярд Киплинг
(1865—1936)
Rudyard Kipling
(Нобелевская премия 1907)

Наследие

 
Отцы наши в свой чудесный век,
обеспечили нам наследие.
На Земле было немного человек
и несомненно, что за столетия,
мы стали детьми их сердец,
которые стучали очень громко.
Вдохновителем этого был Бог отец.
Он передал наследие потомкам.
Тысячу лет они возводили фундамент,
чтобы нам было выгодно строить.
Основной материал был только камень,
стены и дамбы, удерживали море.
Они гордились этим и знали,
каждый царь был в этом уверен.
Они силу из этого черпали,
их веру охраняла латунь и камень.
Юная страсть и мужское стремление,
с возрастом мудростью становились.
При ежедневном жертвоприношении,
они не считали, чем насладились.
Не только ягнята и купленные голуби,
или с торговца золотая десятина.
Их жизнь дороже была родной любви,
старость была счастьем для мужчины.
Воздерживали соблазн от всего,
они горбатились не сгибая шею.
Каторга, как ярмо, приносило одно:
суровый труд и забот Психея.
Они были уверены, что есть Свобода,
благодаря этому мы теперь и стоим.
Гордость, безопасность своего народа,
в восхитительной стране мы храним.
Раздраженный, ропот они не давали,
был велик заряд и Господом храним.
Их благоговения время не спасали,
они трудились, мы в это время спим.
Милые, ясные, купленные тысячу лет,
титулы отцов бегут быстрей.
Мы приносим их в жертву на парапет,
не обманывая наших сыновей.
 

Белые лошади

 
Куда бегут жеребята на пастбище?
Где скрывают породистых лошадей?
На айсбергах ледяного кладбища,
на пастбищах Саргассовых полей?
Нет на карте места, где есть рифы
и сочные прибрежные луга,
где сияет пурпур, словно звёзды,
там есть океанские острова.
И кто держит их там на цепях,
когда шторм, или буря?
Какое мясо у них в яслях,
все разновидности моря?
Приливы переходят в отливы,
отличное место для умерших.
На костях, столкнувшихся с нами,
сердца сбежавших и воскресших.
В дальних краях живут одиночки,
вырастающие быстро очень,
кушают без просрочки,
корм есть и днём и ночью.
Затем на горном ущелье,
из тысячи копыт без подков,
находят Белую Лошадь,
спрятанную по завету Богов.
По бурлящей воде скачут в галоп,
эти яростные, авангарды из лиги,
через туман слышен могучий топот,
заворачиваются дыбом их гривы.
Чья рука коснётся ресниц?
Кто может ухватить себя за веки?
Тот, кто укрощает кобылиц,
есть воспитанные и смелые жокеи.
Они следят за спариванием особей
и держат на поводке их движение,
хорошо знают силу Белых Лошадей,
из одного и другого поколения.
Они охраняют их колыбели,
выпасая жеребят вдоль берега,
натыкаясь на пороги земли,
подсматривая за ними слегка.
Днем за передвижением эскадрона,
ночью за тихим ржанием табуна.
Мудрость Белых Лошадей знакома,
они обожают, когда светит Луна.
Это подходит для их призвания,
как острый ум человеку обитель.
Страдающих Лошадей без сознания,
у места захоронения родителей.
Родные тех, кто стал калекой,
сыновья погибших всадников,
укрощают диких, белых лошадей
и заново возвращаются в стадо.
Кто им за эту услугу платит?
Они ревнивые и сильные реально,
не бросают своих в обиду,
когда с ними работают неправильно?
Пока вокруг усадьбы густая трава,
наши белые лошадки пасутся.
Сторож следит, чтоб не пришла беда,
если они в туман окунутся.
В походе и встречном марше,
у разных хозяев тут и там,
наемники из местных бродячих,
рыщут по берегам.
Неосторожность от шума в наряде,
заставляет незнакомца летать,
поджидая лошадь в засаде,
дикие всадники не могут врать.
 
 
Поверьте, что на пустой лощине,
вы услышите ржание по ветру.
Доверьтесь нарастающему стону,
наше стадо очень близко где-то.
Крик есть удар по военным врагам,
охладит и сломает их волю.
Доверяйте Белым Лошадям,
они живые твари от Бога!
 

Кармен по кругу

 
Dellius, та машина, что ночью и днём,
как молния несётся и визжит бичом.
Ревёт мотор по Аппиан дороге,
чтоб убедиться, замедлюсь немного.
Безрассудная Леди приказала лететь
и в телефон продолжала хрипеть,
сиди, не отвлекайся, лови удачу,
пока ещё едем на нижней передаче.
Дорога зовёт, давай «Ускоряйся.»
Я не успевал, хотя тоже мчался!
Восторг от пыли, было приятно.
Неожиданно и внезапно.
Бык в одиночестве обречен умереть
и бездомный пес не знает, где смерть.
Будет тебе два поцелуя на троне,
в царстве теней, в королевской короне.
Не могу говорить, гнев меня распирает,
без предупреждений болты отлетают.
Это лучшее, чтоб достигнуть конец!
Пусть даже поздно, но живым наконец.
 

Преданность

 
Какая изворотливость у конкурента?
Что означает культурное словцо,
против случайного с ним инцидента?
Что же на самом деле произошло?
Какое искусство, мы обожаем?
Музыку, краски, иль в рифму читаем,
когда природа её обнажает
и каждый раз побеждает?
Это не изящество и не учение.
Вовсе не мясо и не снаряжение,
но горькая щепотка боли и страха.
Это заставляет творить с размахом.
Вокруг неприятная молодежь,
в богоподобной гонке всюду лож,
пленяет молодых своей опекой,
устанавливая контроль над человеком.
Он до ушиба, и укуса до кости,
был знаком и с болью, и страхом,
научился разбираться и в злости,
тыкая во всё копьём безопасным.
Зуб и гвоздь устарели давно,
как средство защиты против врагов,
от поражений ощущаешь дерьмо,
но гений сделал стрелу и был таков.
Тщетным оказался камень и копье,
как старинный зуб и гвоздь.
Человек создан для почты и пальто,
пока не ощутит страх и боль.
Была безопасность для богатых
и какая-то опасность для бедных,
пока не изобрели порох и динамит,
которые разрушают даже гранит.
Шлем и броня забытые в прошлом,
вместе с мечом, стрелой и луком.
Ведь после взрыва рассеется дым,
а воины одинаково все снаряжены.
Когда убили десятки миллионов,
по воле сумасшедшего короля,
который был без страха и боли,
уставший от жизни в лице бунтаря.
В тот самый скорбный час,
он не вспоминал о прошлом.
Его зуб, камень, стрела, фугас,
его ум, думали лишь о тревожном.
Тиран от силы становится больной,
чья власть стала слишком большой,
уничтожает вокруг всё подряд,
используя собственный разряд.
Человек жив насущной нуждой
и убирает с пути весь блеф.
Дрожит от разных указов порой
и осуждает их гнев!
 

Граница арифметики

 
Мудрый и славный есть завет,
учиться с семи и более лет.
Богу известно, что учить в начале,
для противостояния врагу,
если пуля свистит на перевале,
плоть положи свою на траву.
Много тратим без сомнений.
Нужен счетчик для мозга и тела,
для убийственных намерений,
которые вершат наши злые дела.
Затем спросим у Юсуфзайши,
что случилось с нашими?
Драка на станции особого значения,
потом галоп по темному ущелью.
Две тысячи фунтов надо для обучения,
к джезайлу десять рупий за пулю.
Хвост Краммера, гордость эскадрона,
похож на кролика во время загона.
Евклид не писал эти формулы,
что в учебниках нам дают.
В пальто не увернуться от пули,
или от удара сабли в бою.
Ударяй и стреляй кто может,
шансов выжить почти нет.
Меч, украденный из лагеря,
покроет все расходы, точно.
Из долины Куррум негодяй,
ничего не знает о прошлом.
Но, будучи прозрев по-новому,
отбросит сообщников в сторону.
Склоны холмов кишат аборигенами.
Эсминцы доставляют нас по одному,
затрачивая много пара и времени.
Убивайте пуштун, там где они бегут,
они на мушке копья и нашей тетивы.
Дешевле, чем мы дорогие! Увы!
 

Ответ

 
В клочьях розу на дорожке сада,
увидел Бог и выразил досаду.
Это ветер внезапно и неспроста,
один стебель сорвал с её куста.
Бог правит солнцем, пылью, ветром,
узнал о горе розы и шептал об этом:
«Сестра, я сожалею, не грусти.
Что слышала, когда упали лепестки?
Роза ответила: «В тот злостный срок,
голос спросил: «Отец, почему упал цветок?
Верно у него самый тонкий стебель?»
«Сын, по воле Аллаха!» – голос ответил.
Как дождь по газону, продолжая диалог,
розе ответил Всевышний Бог:
Сестра, когда из Тьмы появился Свет,
звезды увидели друг друга в след.
Время течёт в пространстве, ему Мы ставим задачу.
Ты должен упасть, а кто-то спросить, не иначе!»
Когда цветок весь засох до земли,
он умер, прожив свои невинные дни.
Тот, кто спросил, почему цветок завял,
молил Бога и спас его душу от Дьявола.
 

Расплата Асраила

 
Вот! Блудит корова по пустыне, потеряла телёнка,
в заплетённых, песчаных дюнах, по лабиринту тоски.
Она следует по запутанным следам, устала бурёнка.
Её душу и материнское сердце измотали пески.
Бесстрашно в село она идёт, её не пугают огни.
Она беспокоит табун лошадей, под светом тусклой Луны.
Носом мягко тычет в шатёр, где женщины спят одни,
затем вновь её тень исчезает за песочные холмы.
Обезумев, она идёт под гневный, собачий вой.
Прежде, чем люди крикнут: «Держи её»,
будто от мух отбиваясь, трясёт своей головой,
пока в сердце её не воткнут смертельное копьё.
Вот в этой куче мяса, когда-то жила душа,
она искала своё дитя, но только смерть нашла.
Люди, которым я Милость желал, уважали меня.
Не плачь, если будишь искать меня там, где твоя родня.
Стерегись края меча и слепящего блеска его острия,
склонив голову палачу, без пользы оборвёшь судьбу.
Из многих тысяч мужчин, мало кто так встречал меня,
но из тысячи женщин, пришла одна, минуя свою мольбу.
Страсть горела в обнажённой груди, любовь в глубине её глаз.
«Эй, слуга, оправдывай то, за что я в любви клялась!»
Торопись, делай, что хочешь со мной. Это и есть мой приказ.
Её глаза видели крылья мои, как вещь, не замечая сласть.
Но губы её продолжали взывать не того, кого она называла!
Мой меч нанёс удар и стряхнул её плоть на земную твердь,
как с платья дорожную пыль. Её душа в небеса взлетела.
Она удалялась от встречи с ним. Кто пандар её? Точно Смерть!
 

Баллада Востока и Запада

 
Восток есть Восток, а Запад есть Запад, им не быть вместе,
пока Земля и Небо находятся на Божьем, Судном Месте.
Но нет Востока и Запада, нет Границ их слияния.
Двое с разных концов находят противостояние.
С двадцатью мужиками убежал за границу Камал,
любимую кобылу полковника нашёл и украл,
вывел её из конюшни меж рассветом и днем,
снял с неё амуницию и поскакал далеко.
Закричал полковника сын, руководящий отрядом,
неужели не знает никто, может Камал где-то рядом?
Спросил Мохаммед Хан, сын Рессальдара,
где утренний след его в гуще тумана?
В сумерках минует он Абазай, в Бонэйре встретит рассвет,
затем отправится в Форт Буклох, другого пути у него нет.
Скачем в форт Буклох, быстрей, чем птица может летать,
Джагай, по милости Божьей ты сможешь его догнать.
Но если он ущелье пройдет, тогда вернись назад,
там по всей ширине равнины люди Камала кишат.
Там терновник, скала слева и справа скала,
услышишь щелчок курка, но не увидишь стрелка.
Сын полковника сел на коня своего вороного,
в сердце ад, шея к виселице готова.
Он примчался в форт, его зовут мясо жрать,
ему некогда отдыхать, надо вора догнать.
Сев на коня покинул форт, летел птицы быстрей,
пока не увидел кобылы отца и Камала на ней.
увидив зрачок её он нажал на курок,
два выстрела мимо, пули ушли в потолок.
«Стреляешь, как солдат», – сказал Камал, теперь меня догони.
Они взвились по ущелью, как свора взорванных бесов в пыли.
Вороной летел как юный олень, а кобыла неслась, как серна.
Вороной закусил зубами мундштук, кобыла от жажды кипела.
Кобыла играла легкой уздой, как красотка своей перчаткой.
Появилась справа и слева скала, меж ними терновник украдкой.
Трижды был слышан хрип лошадей, что не видел ещё этот свет.
Шла ночная погоня под луной, стук копыт будоражил рассвет.
Вороной гнал, как раненый бык, кобыла неслась, словно лань.
Вороной упал и покатится в горном потоке, как чья-то лохань.
Камал сдержал кобылу свою и наезднику встать помог.
Выбил из его пистолет, здесь не место борьбе, это тебе урок.
«Слишком долго, ты ехал за мной,
слишком милостив был я с тобой.»
Здесь на двадцать миль нет скалы и догнать ты меня не сумел,
тут припав на колено, тебя не ждал стрелок с ружьем на прицел.
Если б я поднял уздечку свою, или вниз опустил её вдруг,
быстроногих шакалов в эту ночь, пировал бы веселый круг.
Кабы голову я держал высоко, или склонил на грудь,
ястреб этот наелся бы так, что не смог бы крылом взмахнуть.
Быстро ответил полковника сын: «Хватит кормить зверей,
ты рассчитай, чего стоит обед, прежде чем звать гостей.»
Когда тысяча сабель придут сюда, забрать мои кости назад,
уверен, сумму за шакалов обед не сможет заплатить конокрад.
Сначала их кони вытопчут хлеб, зерно солдатам пойдет,
солому, берёзу сожгут, как дрова, а после вырежут скот.
Ну уж, если тебе цена нипочем, а братья ждут, чтоб пожрать.
Шакал и собака отродье одно, зови их столы накрывать.
Если цена для тебя высока, заплати зерном, иль скотом.
Верни мне только кобылу отца и разойдёмся путём.»
Камаль его жестко за руку взял и посмотрел в упор.
Здесь не место гутарить о псах, тут волки ведут свой спор.
Могу ли я падаль кушать тогда, когда приношу тебе вред,
или когда на рассвете тебе, кто-то в шутку приносит Смерть?
Слегка ответил полковника сын: «Честь я рода храню.»
Возьми в подарок кобылу себе, ездок под стать коню.
Кобыла уткнулась хозяину в грудь и тихо прижалась к нему.
Камаль произнёс: «Нас двое сильных мужчин, но она верна одному.»
Так пусть конокрада украсит дар, уздечка моя с бирюзой,
стремена мои в серебре, седло и чепрак узорчатый мой.
Сын полковника достал пистолет и приставил дуло.
Я отнял его у врага, теперь отдаю его другу.
«Дар за дар, кровь за кровь.» – ответил Камал господину.
Отец твой сына за мной послал и я отдам ему сына.
Он свистом сына позвал со скал,
тот спустился и рядом встал.
«Теперь он твой хозяин» – сказал Камал, он разведчиков водит отряд.
Ты должен ехать слева от него, будешь ему, как щит и как брат.
Пока я, или смерть твоя не снимет этих уз,
Твоя жизнь есть его судьба, храните этот союз.
Ты будешь есть со стола Королевы и помнить, кто ей враг,
ради мира завладеешь замком отца и разоришь очаг.
Верным солдатом станешь ты и найдешь дорогу свою,
может быть нам дадут чины, а может засунут в петлю.
Они друг другу посмотрели в глаза и не нашли там страх.
Приняли клятву брата по крови на соли и кислых хлебах.
Они приняли Братскую клятву на Крови и на свежем дерне,
на клинке кайберского ножа и чудесных имен Бога в огне.
Сын полковника едет на кобыле, а мальчик Камала на воронке.
Они вернулись в форт Буклох, от куда бежал один налегке.
 
 
Прискакали к казармам они, двадцать сабель подошли в упор,
каждый рад был клинок оголить и замазать кровью жителя гор.
«Назад» – закричал полковника сын, стоп и оружие прочь!
«Я вчера за вором гнался, теперь друга привел в эту ночь».
Запад есть Запад, Восток есть Восток и с мест они не сойдут,
пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Божий суд.
Нет Запада и Востока, есть племя в родном краю,
если лицом к лицу сильные рядом встают!