Вместо сердца – пламенный мотор. Реинкарнация Победы – 2

Да и экипаж БеПо, напавший на нас, оказался в значительной своей части, за исключением агитаторов-подстрекателей, грузинскими железнодорожниками. Я видел издалека как их допрашивали прямо «на поле бойни», чтобы максимально использовать эффект устрашения. Видимо, пленные не особенно-то и упирались, наоборот, создавалось впечатление, что они говорили много и охотно. Разобрать что-то издалека было невозможно, только под конец, когда проводивший допрос политрук Никифоров, видимо, решил устыдить бандитов тем, что в бою могли пострадать – и пострадали – женщины и дети, «парламентёр» начал яростно кричать:

– Мои дети где?! Жена моя где?! Чем мне было их кормить?! Камнями с гор?! Зерно, коз – всё, всё забрали! Никто зимы не пережил! Кто мне их вернёт теперь?! Колхоз вернёт?! Или ты вернёшь?! – грузин распалял себя всё больше и больше, а потом с голыми руками кинулся на пограничников. – Ненавижу!!!

Сухо треснул револьверный выстрел, а потом ещё один, и когда на землю упала очередная жертва разворачивающейся гражданской войны, все присутствующие почему-то почувствовали себя неловко и старались не смотреть друг другу в глаза. Как всегда и бывает в таких случаях, из-за веры или денег, амбиций или жажды власти немногих, стреляли и убивали друг друга маленькие люди, каждый из которых имел свою правду, свою причину сражаться на той или иной стороне. И рассудить, кто прав, в конечном счёте могла только жизнь. Или смерть.

Вскоре после допроса вернулся посыльный из санатория с приказом перегнать БеПо к железнодорожному переезду севернее мыса, что мы, собрав валяющееся оружие, и сделали. Туда же подъехал на трофейном грузовике сам Седых и, сформировав в основном из легкораненых экипаж МБВ в количестве одиннадцати человек под руководством политрука, поставил нам боевую задачу:

– В Грузии контрреволюционный мятеж, – ёмко обрисовал сложившуюся обстановку командир. – По словам пленных, к нему присоединились и некоторые армейские части. В сложившейся обстановке нашей первоочередной задачей является установление связи с органами ГПУ Грузии и эвакуация раненых, так как запас имеющихся медикаментов почти полностью израсходован, а некоторым раненым требуются сложные операции, которые можно провести только в условиях стационара. Приказываю силами МБВ провести разведку на север, в направлении ближайшего городка Кобулет, где имеется амбулатория и отдел ГПУ, с которыми необходимо установить связь, проверить исправность пути до указанного пункта и наличие вооружённых банд в непосредственной близости от железной дороги. БеПо остаётся здесь на погрузку раненых. Жду вас назад не позднее, чем через час. Вопросы?

Вопросов не последовало, все понимали, что командир и сам хотел бы знать подробности переплёта, в который мы все попали, но, увы, источники достоверной информации отсутствовали. Никифоров дал только пятнадцать минут на подготовку к рейду, что позволило нам смотаться на машине в санаторий и запастись сухпаем в дорогу. Вёл машину я сам, потеснив найденного Седых водителя из погранцов, который имел небольшой тракторный опыт, и поэтому мог вести ЗИЛ-5 только на второй передаче, без переключений, благо легко загруженный автомобиль стартовал на ней без проблем. У меня с переключениями тоже было не слава богу, но репутацию требовалось поддержать, что я и сделал, перейдя с горем пополам на третью.

В санатории меня ждали испуганные глаза жены и не по-детски серьёзное личико сына. Я, как мог, пытался успокоить своих, убеждая, что скоро вернусь, но Полина всё твердила, что у неё нехорошее предчувствие. Короткий отчёт о моих планах превратился в долгое и мучительное прощание, которое я, собравшись с духом, решительно прервал, бросив при уходе через плечо:

– Сына береги.

Дорога до Кобулета не принесла сюрпризов в виде встречных поездов, которых мы больше всего и опасались. На станции, выбежав на низкую платформу, нас встретил её начальник с актуальным вопросом:

– Что случилось? Кто вы такие?

– Курортники, броневагон взаймы взяли. Сами хотели бы знать, что происходит, – ответил Никифоров. – Связь с кем-нибудь есть?

– Городская телефонная станция работает. Всё остальное – как обрезало. Даже семафорами управлять невозможно. Поезда по расписанию не прибыли. Ищем и пытаемся устранить неисправности.

– С горотделом ГПУ от вас можно связаться?

– Да, конечно. Но там говорят, что всё в порядке и волноваться не о чем.

– Тогда проводите меня. Есть у меня кое-что, что товарищей выведет из благодушного состояния, – хмурясь всё больше, закончил Никифоров.

Пока политрук ходил к телефону, мы выбрались подышать и с любопытством осматривались на станции. Да и какая там станция, разъезд просто. Два параллельных пути и низкая платформа между ними. Вместо вокзала какие-то развалины, впрочем, похоже, эти здания начали строить, но так и не сумели закончить. Сам городок был заполнен в основном частными одноэтажными домами, утопавшими в яркой весенней зелени. Жизнь, на первый взгляд, протекала вполне мирно, многочисленные прохожие спешили по своим делам, останавливались поговорить, делали всё, что угодно, но не проявляли ни малейшей враждебности, бросая только удивлённые взгляды на нашу компанию.

Вернувшийся командир МБВ успокоил нас, что с медиками договорено, они будут встречать нас на станции, а горотдел ГПУ держит ситуацию в окрестностях под контролем и обещал сформировать и прислать через час экипаж БеПо.

– Товарищ политрук, какой смысл нам тут час стоять? Да и товарищ Седых прямо приказал вернуться, – влез я с вопросом, кожей чувствуя какой-то подвох. Ничего себе «под контролем», когда в семи-восьми километрах к югу из пушек палят и бронепоезда катаются!

– Вот и я думаю, – согласился Никифоров и скомандовал: – По коням! Товарищ Седых мне прямой начальник, а местные никаких приказов вообще не отдавали. Возвращаемся.

По прибытии назад политрук поделился своими опасениями с командиром. Разговор проходил на наших глазах и оставил у меня в душе щемящее чувство тревоги.

– Думаешь, ГПУ Грузии тоже причастно? – спросил Седых своего подчинённого.

– А чёрт его знает! Но одно точно скажу. У нас бы на севере военное положение в таком случае сразу ввели, – ответил Никифоров.

– А здесь, стало быть, всё в порядке вещей? Первое нападение ещё можно на банду списать. Но бронепоезд! Ты ведь им результаты допроса пленных доложил?

– Да, товарищ замначкомендатуры!

– А они?

– Потребовали предоставить в их распоряжение, и всё.

– Тааак… В Батуме на юге явно заваруха, там нашей слабосильной команде делать нечего. НПЗ до сих пор горит, столб дыма и туча во весь горизонт. Дорога на север только одна, и идёт она через Кобулет. Медикаменты нам нужны позарез. В амбулатории что тебе ответили?

– Обещали встретить прямо на вокзале. Но коек у них нет столько, и раненых размещать негде. Только лекарствами могут помочь, – развёл руками Никифоров.

– Значит, так. Войдём в Кобулет по двум путям. Ты своим вагоном прикроешь приём медикаментов. С местными чекистами не связываемся. Если попытаются помешать, будем прорываться на север. Возьми к себе ещё пару бойцов, высадишь у входной стрелки, мы их подберём. Выдвигаемся, как закончим погрузку, – подвёл итог Седых и посмотрел на отъезжающий грузовик тяжёлым взглядом.

– Долго ещё? – уточнил Никифоров.

– Раненые все, барахло тоже. Остались убитые. Не бросать же их здесь? Погрузим в твой МБВ, чтобы детишек не пугать лишний раз.

– Есть…

– Вот и превратились мы в «Летучий голландец», – мрачно сказал я Славе спустя полчаса, выжимая рычаг фрикциона и начиная движение.

– Ты о чём?

– «Летучий голландец» – байка морская. Корабль с мёртвым экипажем, предвестник всевозможных несчастий, – я мрачно кивнул на сложенные везде, где только можно, тела.

– Предвестник несчастий? Это правильно. Пусть нашим врагам не повезёт.

– Повезёт им или нет – вопрос. А вот нам при такой жаре наши павшие товарищи духу дадут.

– Это точно. Придётся потерпеть. Ничего, злее будем.

В Кобулете на платформе нас действительно ждали две арбы, запряжённые осликами, с красными крестами на белоснежных тентах – местный аналог «скорой помощи». Как и было спланировано, мы встали сразу на двух путях, прикрыв корпусами повозки. Теперь помешать погрузке могли только спереди или сзади, но вряд ли у кого появилось бы желание подставляться под огонь трёхдюймовых пушек.

Мы со Славой немедленно, как только остановились, выскочили наружу подышать. Остальным такой роскоши было не видать – они дежурили при оружии. Впрочем, двигатель глушить мы не стали, как и отходить далеко от дверей.

Вышел на платформу и наш главнокомандующий, и сразу направился к кобулетскому эскулапу почтенного возраста, дожидавшемуся в компании юной медсестры, смугловатое личико которой наводило на мысли об их родстве.

– Командир БеПо Седых.

– Аксельрод Соломон Моисеевич. Моя дочь, Софья, – врач немного помялся, а потом вдруг выдал: – Стесняюсь спросить, а вы под каким флагом воюете?

Седых аж поперхнулся, проглотив любезность в адрес сестрички.

– Как под каким флагом? Под красным, разумеется! Что за вопросы?!

– Должен вас предупредить, что над входом в исполком недавно таки повесили другой флаг. Чем могу, чем могу… Вы ведь понимаете, моё дело людей лечить. Но лучшее средство – профилактика. Душевно вас прошу, берите медикаменты и езжайте скорее, а то пациентов у меня, чувствую, невпроворот будет.

– Товарищ командир! – дверь бронепаровоза открылась, и оттуда выглянул чумазый Хабаров. – Там со стороны развалин в рупор кричат. Я подумал, может, вам не слышно.

– Угадал. Что кричат-то?

– Начальник местного райотдела ГПУ Аджарии Котрикадзе требует, чтобы мы сложили оружие и сдались. Говорит – Грузия вышла из состава ЗСФСР и СССР!

– Тогда нам с ним говорить не о чем. Можешь ему так и передать.

В ответ на наш категорический отказ над развалинами взлетела сигнальная ракета, а чуть позже – ещё одна, но уже гораздо севернее, уже за окраиной Кобулета. Седых приказал женщинам скорее грузиться, а нам скомандовал к бою. В этот момент я увидел Полину, она споро подавала мягкие мешки в вагон, и на какой-то миг наши глаза встретились. Такой жуткой смеси страха и тоски я не видел ни у кого и никогда в жизни. Ни приободрить, ни успокоить, дорога каждая секунда, что тут поделать? Только подмигнуть поуверенней, обманывая и её, и себя.

Под бронёй все звуки воспринимаются как-то по-иному. Когда спустя десять минут первый раз бухнула пушка, я невольно оглянулся, чтобы посмотреть, что у нас упало. Точно так же и постукивание пуль по корпусу МБВ я первоначально принял за неисправность двигателя и хотел уже лезть под кожух, но когда Слава стал отвечать из бортового пулемёта короткими очередями, всё встало на свои места. Мы не трогались с места, а бой разгорался всё сильнее. Передняя башня нашего броневагона, единственная, которая могла стрелять вдоль путей на север, била без остановки. Сквозь рокот мотора долетали обрывки фраз и ругань артиллеристов, которые явно нервничали и торопились. Канонада кончилась, когда спереди раздался жуткий грохот и скрежет, ясно слышимый даже сквозь броню. Я не выдержал и, отскочив на время со своего места, выглянул наружу сквозь приоткрытую дверь, которая была обращена внутрь нашей позиции, к другому броневагону. Впереди, в клубах пыли, срыв часть платформы, лежал поперёк путей паровоз пригородного поезда, а за ним громоздились, вздыбившись, вагоны. Нас пытались таранить!

– Слава, что с твоей стороны?

– Хотят с гранатами подобраться, отсекаю!

Машинный телеграф наконец ожил, звякнул, и мы двинулись назад, остановившись только на станции Бобоквати, километрах в пяти от Кобулета. С умыслом ли, или случайно, но наш МБВ отходил первый, поэтому БеПо сейчас стоял на единственном пути «вразбивку». С юга на север по очереди располагались МБВ с прицепленной контрольной платформой; ещё одна платформа, броневагон; замыкал всё бронепаровоз. Никифоров убежал к Седых «на военный совет», а когда вернулся, обстоятельно насколько возможно, обрисовал ситуацию и план командира.

– На север для нас пути больше нет. Остаётся только прорываться на юг в Батум. Наша цель – порт. Там попытаемся захватить какую-нибудь посудину. Путь этот единственный, у нас раненые, женщины и дети, взорвать бронепоезд и уйти пешком нельзя. Седых приказал провести разведку вдоль берега до самого Батума, он сам с БеПо будет следовать за нами с интервалом в час. Если встретим противника, открываем огонь из пушек – это будет сигналом для товарища Седых остановиться. После чего возвращаемся с разведданными для принятия решения. Ситуация ясна? – мы молча кивнули. – Тогда по местам, а то уже вечер скоро.

Вот мы и чешем теперь на юг на скорости тридцать пять вёрст в час, осматривая «с коня» возвышающиеся слева склоны гор. Справа смотреть нечего – дорога идёт по самому берегу моря, частью почти по пляжу, частью над обрывом.

Раздавшийся справа гул выстрела заставил Славу метнуться к бойнице противоположного борта.

– Похоже, наши! Эсминец! Бьёт по кому-то! – крикнул он мне, не отрываясь от наблюдения.

– По кому?

Слава вновь перескочил на левый борт и крикнул.

– Залп лёг впереди и выше по склону. Наверное, он что-то с моря видит, что мы не видим снизу из-под горы.

Мы пребывали в счастливом неведении ровно до следующего залпа, который лёг гораздо ближе к нам, но уже сзади.

– Да он же по нам стреляет! – изумлённо и как-то обиженно воскликнул мой телохранитель. Машинный телеграф звякнул и потребовал полного хода, что говорило о том, что Никифоров пришёл точно к такому же выводу.

Из-за того, что мы ускорились до максимальных шестидесяти километров, третий залп тоже лёг позади. Я рванул рукоять сирены, и над побережьем прокатился длинный гудок. Надежда хоть как-то просигнализировать, что мы свои, провалилась вместе с четвёртым залпом, который не накрыл нас только чудом. Снаряды легли настолько близко, что осколки чуть не пробили тонкую противопульную броню, кое-где даже в ней застряв. Перед пятым залпом я резко потянул на себя фрикцион и тормоз, надеясь пропустить смерть вперёд. Это мне отчасти удалось, и прямых попаданий не последовало, но броневагон буквально спрыгнул с пути, заваливаясь на бок. Внутри всё с грохотом полетело со своих мест, и напоследок я увидел жутковатую картину, как мёртвые сами по себе встают на ноги. Вагон, казалось, целую вечность висел в таком неустойчивом положении, но потом неизбежно последовал удар, после которого я отключился.

Придя в себя, я сначала даже не понял, где нахожусь. Сверху, через горловины топливных цистерн, прямо на меня лил соляр. Дизель ревел на предельных оборотах, выдавливая своим грохотом из головы все рациональные мысли, оставляя место только страху и панике. Я заворочался и попытался встать, только сейчас поняв, что лежу на своём телохранителе, который слабо застонал от моих неосторожных телодвижений. Надо валить отсюда как можно скорее! В любую минуту рванёт!

Выходов было всего два: один на левом борту, ставшем теперь потолком, второй – на правом, ставшем полом. Я решил, что не подниму своего товарища наверх, а косо лежащий вагон давал надежду, что внизу может оказаться пустота, поэтому я, освободив дверь от тел пограничников, открыл её внутрь. Мне действительно повезло – под вагоном оказалась снарядная воронка, через которую я и вытащил, с огромным трудом, своего бессознательного напарника.

Отнеся его подальше назад по ходу движения – хватило сил метров на полсотни – уложил в другую воронку и огляделся вокруг. Эсминец больше не стрелял, он шёл самым малым ходом на юг, почти под берегом, но орудия по-прежнему были наведены на нас. МБВ валялся в стороне от развороченного пути, из его щелей и других отверстий в броне начал появляться белый дымок. Скорее всего, это испарялось попавшее на раскалённые части мотора дизтопливо, иначе – в случае пожара – дым был бы чёрный.

Эти соображения заставили меня рискнуть и попытаться вернуться к броневагону. Там могли остаться ещё живые погранцы, и их надо было вытащить! Не успел я сделать и трёх десятков шагов, как с моря бухнул выстрел, и прямо на моих глазах МБВ, отгороженный от меня сошедшей с рельс контрольной платформой, вздулся от попадания фугаса. Казалось, медленно разошлась по швам и стыкам броня, высветив ярко-жёлтым, а потом во все стороны рвануло тёмно-багровое пламя.

Абсолютный рекорд по вводной «вспышка спереди» мной был, несомненно, установлен. Я успел развернуться и плюхнуться на пузо, но меня обдало удушливым жаром, и соляр, пропитавший мою одежду и налипший на кожу, вспыхнул. Не помня себя от боли, я устремился к морю, сдирая по пути горящую куртку. Бежать было всего полсотни шагов, и я опять с запасом перекрыл все олимпийские достижения, развив такую скорость, что встречный вечерний бриз сдувал назад охватившее меня пламя. Влетев с разбега в воду, я на короткий миг избавился от одной боли, которая сразу же сменилась другой, не менее сильной, когда морская соль добралась до ожогов.

Выползя совершенно без сил на берег, лишь бы меня не достал прибой, я замер, прижавшись к холодной гальке, и в отчаянии пробормотал:

– Скорее бы сдохнуть…

– Ой, какой страшненький! – присела рядом со мной маленькая девочка с небесно-голубыми глазами на усеянном конопушками личике, обрамлённом пшеничного цвета волосами, сплетёнными в косичку. – Нет, раньше ты мне больше нравился, такого я с собой не возьму. Приходи, когда усы снова отрастишь…

Пигалица поднялась и направилась к горящему МБВ, её белоснежная рубашонка до пят в лучах заходящего солнца казалась ярко-алой.

– Стой… Куда! – пробормотал я вслед, опасаясь, что малышка сгорит по глупости.

– И даже не проси… – бросила она в ответ не оборачиваясь. И вошла прямо в пламя.

Эпизод 6

Чёрный ворон, чёрный ворон,

Что ты вьёшься надо мной?

Ты добычи не дождёшься,

Чёрный ворон, я не твой!

В мглистом, сером небе, на фоне стремительно проносящегося перед остановившимся взглядом сплошного пепельного покрова облаков, над поднимаемыми с выжженной, мёртвой земли клубами мелкой, жгучей пыли кружила птица.

Что ты когти распускаешь,

Над моею головой?

Иль добычу себе чаешь?

Чёрный ворон, я не твой!

Крылья, в которых, казалось, поселилась сама тьма, обняли ветер, сохраняя при этом неподвижность, и лишь едва заметные чёрточки перьев на самых кончиках плавно выгибались под его неистовыми порывами, служа мостиками, которые соединяли величие монументального покоя и ярость хаоса бури.

Полетай ты, чёрный ворон,

К милой любушке домой.

Ты скажи ей – я женатый,

Я женился на другой.

Ворон кружил всё ниже и наконец исчез из виду, отчего стало невыразимо одиноко и тоскливо. Пропало последнее существо, составившее мне пусть и не весёлую, но всё-таки компанию в этой безжизненной пустыне.

Оженила меня пуля

Под ракитовым кустом.

Востра шашка была свашкой,

Конь буланый был сватом.

Угольно-чёрная голова с острым гладким клювом выдвинулась снизу, и было непонятно, то ли птица уселась мне на грудь, то ли была так велика, что я сам целиком поместился между её лап.

Взял придано небольшое —

Много лесу и долин,

Много сосен, много ёлок,

Много-много вересин.

Немигающий взгляд антрацитовых глаз встретился с моим, остановился, проникая всё глубже, и в голове прозвучал резкий, сварливый голос:

– Что разнылся? Ох, горе ты луковое, никому-то ты не нужен такой, ни на том свете, ни на этом. Возись теперь с тобой.

Ворон сделал головой несколько мелких движений, будто примериваясь. Всё, сейчас глаза выклюет. А и чёрт с ними, всё равно смотреть не на что!

– Чёрта не поминай. А гляделки тебе ещё пригодятся, будет на что взглянуть. Не боись! Я только лишнюю начинку из тебя вытащу.

Картинка перед глазами стала изредка резко дёргаться, будто тело, которое я совершенно не чувствовал, теребили. Как же, не боись… Какая такая это у меня начинка лишняя? Печень, поди? Нет, печень – это по орлиной части. Блин, меня жрут, а в голову разная мифологическая чепуха лезет… Снова в поле зрения показалась птичья голова, отвернула измазанный клюв в сторону и разжала его. На землю, с резким скрежещущим звуком, что-то упало. Слышал я уже такое один раз, когда чеченские подарки вырезали.

– Угадал. Переизбыток железа у тебя в организме, с жизнью практически несовместимый. Сам виноват. Лежи вот теперь и думай, как докатился до жизни такой, а меня не отвлекай.

Долго ли, коротко – дёрганье продолжалось, перемежаясь позвякиванием. А я всё думал и думал. Сам виноват? Что я сделал-то, чтобы меня из пушек расстреливать? С Кавказом меня связывало сейчас только одно. Точнее – один. Берия. Спутаны мы с ним, видно, как верёвочкой. Как за неё ни потяни – всем вокруг боком выходит.

– А ты как хотел? Всяк человек, что на своём месте, там и должен оставаться. Иначе сядет кто-то другой на место чужое и повернёт всё по-своему. Вот и Лаврентий, хоть и подложил ты ему свинью, но Закавказье держал. А ты что? Испугался, что за товарищем Сталиным некому присмотреть будет? А Кавказ на кого оставил? Не всякая прямая дорога самая короткая.

– Так кто ж знать мог, что так всё повернётся? Берия что – один-единственный, на нём свет клином сошёлся? В Закавказье в каждой республике по своей компартии и по республиканскому ГПУ. С чего вдруг мятеж? – вступил я в мысленный диалог.

– А с того, мил человек, что власти, если её понимают как безнаказанность, хочется всё больше и больше. Вот, скажем, взяла некая шайка всю власть в Грузии, перспективы у них какие? Закавказье – захолустный угол, из него в центр не вырваться, там своих полно. Это украинцы или, скажем, ленинградцы ещё шанс имеют, а закавказцам в лучшем случае должность какого-нибудь директора завода или начальника железной дороги светит. Это хлопотно, работать надо и ответственность нести. То ли дело в ЦИКе, пусть грузинском, сидеть, указывая всем правильную линию. Спросишь, почему так? А всех, кого центр из Закавказья мог принять – уже там. Пропорциональность национальных представительств в аппарате власти нужно соблюдать, и сверх пропорции могут только выдающихся людей дополнительно привлечь. Думаешь, много в Грузии выдающихся? Или, как вариант, убрать какого-нибудь кавказца из центра и занять его место. Руки коротки в мирной жизни. Вот и выходит, что нет у шайки перспектив приращения власти за счёт карьерного роста. Следующий шаг тогда – избавиться от того, что может эту самую власть ограничивать. От контроля центра. И незачем грузинам бороться за власть в ЗСФСР, много интриг, риска, а в результате – та же самая власть над Грузией, ибо в Армении и Азербайджане свои князьки, и чужим туда ходу нет. А третьим шагом, если второй удастся, попомни моё слово, будет их междоусобная грызня, пока не останется только один на самом верху пирамиды.

– Брешешь, пернатый. Не может быть такого, чтобы чекисты мятеж проморгали.

– А чекисты, думаешь, по другим законам живут? Горячее сердце, холодная голова? Как же! Закон стаи никто не отменял! Выдвинуться можно только всем вместе, с хорошим вожаком во главе, поддерживая его и оберегая. Ты хоть знаешь, кто сейчас ГПУ Грузии возглавляет? Нет? Не важно. Что, думаешь, его стая с людьми Берии сделала, которых тот не успел в центр и на заводы дизельного главка перевести? Сожрала за три года! И стала хозяйкой. А в центр им опять дороги нет. Не тот калибр.

– Если не чекисты – то армия. Армейцам нет никакого резона сепаратистов поддерживать. У них вершина карьеры в Генштабе и наркомате обороны.

– Эх, друг мой ситный, ты будто вчера родился, и память тебе напрочь отказала. Или ты «Время танковых атак» Бабаджаняна никогда не читал? Припоминаешь, как он в армянской национальной дивизии свою службу начинал? А когда он русский язык выучил, в каком звании был? То-то. На деле армия в Грузии национальная, а настоящий военный не может не быть патриотом. В данном случае патриотом Грузии, или националистом – это с какой стороны поглядеть. Любой грузинский комдив командует четвертью национальной армии. А в РККА он кто? Один из десятков?

– Ё-моё, что же теперь будет?

– Поживёшь – увидишь, полетели.

Ворон подхватил меня за пояс и понёс сквозь небесную и земную серость вдаль.

– Эй, птица! – попытался крикнуть я, но в ушах раздался лишь слабый стон. Впрочем, моему крылатому собеседнику достаточно было только мысли. – А кто всё это затеял, можешь сказать?

– Я знаю только то, что знаешь ты, но не обращаешь должного внимания.

– А летим-то куда?

– А в мёртвой воде купаться.

– Ага, понятно. Мало того что мне шкуру подпалили, так я ещё и с катушек съехал. Весёленькое дельце… В молоке и двух водах, Конёк-горбунок чернобыльский… А почему только в мёртвой?

– Не обзывайся. Считай, что я твой внутренний голос. Или раздвоение личности, если тебе угодно. А живой воды здесь просто нет.

– Эй, внутренний голос! Коли ты вдруг объявился, может, подскажешь, что мне теперь-то делать?

– Отчего же, подскажу. Убей вождя!

– Что?!

– Эх, родной, да у тебя ещё и все анекдоты контузией из головы выбило?

Я хотел было усмехнуться шутке, но понял намёк, и от этого стало ещё тоскливее.

– Что, всё так серьёзно?

– Более чем.

Эпизод 7

– Закройте форточку, больной простудится, – сказал мягкий мужской голос, и одновременно со стуком двери послышалось женское ворчание:

– Жарища такая! Простудится, как же. Задохнётся скорее.

– Марь Иванна, не спорьте, я доктор, вы санитарка, просто делайте то, что вам говорят. И постарайтесь выполнять впредь распоряжения в точности, я устал уже вам постоянно делать замечания по поводу проветривания. Должны же понимать, что, может, не простого человека лечим, а известного конструктора, сам начальник морских сил приказал его на ноги поставить. Или хотя бы в чувство привести.

– Да нашему больному всё равно. Глаза откроет, а там пусто, будто всю голову напрочь отшибло, закроет и спит дальше.

– Состояние больного действительно необычное, но это не даёт нам права… Давно последний раз в себя приходил?

– Сменщица говорила, вечером вчера. Но то ещё до обхода было, с тех пор ничего. Ой! Глядите, вспомнишь про что, вот и оно! Опять таращится!

Моё зрение, по сравнению со слухом, подкачало. Перед глазами смутно угадывались только два размытых белых пятна. Звонкие щелчки пальцев перед лицом я расслышал прекрасно, но рассмотреть руку не смог.

– Смотрите, Игорь Дмитриевич, есть какая-то реакция! Раньше он вообще всё игнорировал, а теперь вроде даже морщится.

– Сам вижу. Больной! Вы меня слышите?

Я попытался ответить и не смог. Голоса не было.

– Моргните хотя бы, если так.

Я послушно исполнил приказ.

– Отлично! Поздравляю вас с возвращением. Вижу, говорить вы пока не можете, поэтому просто моргните, если почувствуете боль.

Доктор начал меня ощупывать, но кроме зуда по всему телу, меня ничего не беспокоило, поэтому я замер, боясь моргнуть и ввести врача в заблуждение. Тоже мне умник, не мог уговориться, чтобы я наоборот – глаза открывал!

– Хм. А вы вообще что-нибудь чувствуете?

Я с огромным удовольствием просигнализировал в ответ.

– Пошевелить чем-нибудь можете?

Практически все мои усилия остались, как мне показалось, тщетными. Не мог же я всерьёз считать слабые движения пальцами рук и ног за «пошевелить»? Лучше всего у меня выходило двигать челюстью, на что врач отреагировал оптимистически.

– Паралича нет, а кормить вас можно, вижу, прямо сейчас. Есть хотите? Пить?

Пить хочу однозначно. А есть? Не знаю…

– Вот и хорошо, – подвёл итог доктор, – скоро поправитесь. Ещё один вопрос. Вы Семён Петрович Любимов?

Конечно, это я! Кто же ещё!

– Вот и отлично.

Эпизод 8

– Проснулись, товарищ Любимов? – обратилось ко мне через три дня размытое белое пятно. – Говорить можете?

– Ещё не понял, – ответил я, прислушиваясь к ощущениям и пытаясь сфокусировать взгляд на собеседнике.

– Тогда пока послушайте, я кое-что расскажу. Четырнадцатого мая в Грузии состоялся подпольный съезд, который принял решение о выходе республики из состава ЗСФСР и СССР. Тем же вечером вспыхнуло вооружённое восстание, поддержанное частями Закавказской армии и некоторыми частями ГПУ Грузии. Батумский погранотряд остался верен центру, и его попытались уничтожить открытой силой, используя в том числе бронепоезд. Отряд устоял в городке пограничников и передал сообщение, что БеПо ушёл на север. Я направил эсминец «Шаумян», чтобы перехватить мятежников на приморской дороге, что тот и сделал. На берегу были подобраны двое, вы и ваш телохранитель, товарищ Панкратов. Последний ненадолго пришёл в сознание и представился, рассказав, что и вы тоже были в броневагоне. Вы оба были доставлены в севастопольский морской госпиталь. Товарищ Панкратов уже неделю, как выписан и отправлен в Москву по месту службы. Ваши приключения он нам рассказал. История, конечно, неприятная, но командовавший эсминцем в отсутствие командира старпом товарищ Владимирский, – говорящий показал рукой на своего спутника, – исходил из того, что БеПо захвачен врагом. Пока к вам не пришёл следователь, чтобы зафиксировать ваши показания, я хотел бы просить вас об одном одолжении. Не могли бы вы сказать, что пожар и взрыв броневагона произошёл в результате схода с рельс? Погибших всё равно не вернуть, а живые могут поиметь немало неприятностей, если вы скажете о последнем выстреле.

– Кто вы? – я смог наконец чётко рассмотреть лысоватого человека в надетом поверх чёрной морской формы медицинском халате.

– Флагман флота второго ранга Кожанов. Командующий Морскими силами Чёрного моря.

– Что с остальным составом БеПо? – говорить было трудно, поэтому я старался выражаться как можно короче и задавал только самые важные вопросы.

– На следующий день, шестнадцатого мая, мы высадили в Батум десант на помощь пограничникам. Бронепоезд внезапно атаковал мятежников с тыла и прорвался непосредственно в порт, чем способствовал общему успеху операции. Мы были уже в курсе, что он в наших руках, поэтому инцидентов, как с «Шаумяном», не случилось. Раненые и гражданские, прибывшие с БеПо, эвакуированы. Командир, товарищ Седых, остался в Батуме с новым экипажем.

– Где моя семья?

– Они были там? Я наведу справки, но большинство эвакуированных после лечения уже отправлены по домам и местам службы.

– Сколько времени прошло?

– Сегодня двадцать второе июня. Очень вы долго без сознания были. Если бы не наши морские врачи, – подчеркнул Кожанов, – вряд ли бы выкарабкались. Они тут целую систему развернули, только чтобы вас кормить, не говоря обо всём прочем. Впрочем, для них это тоже было интересным опытом. Говорят, случай ваш уникальный.

Я молча переваривал услышанное. Впервые с начала событий у меня было время поразмыслить о превратностях судьбы и её злых шутках. Влез, сиволапый, историю менять! Только не учёл, что кроме меня таких умников миллионы. И что с того, что они не знают точно, что должно быть, а лишь предполагают? Главное – делают. Вот и теперь, выдернув Берию из Закавказья, я, очевидно, ослабил региональную ЧК и партаппарат, чем не преминули воспользоваться пока не известные мне личности в своих целях. Впредь будет мне наука. Прежде чем что-то делать, надо хорошенько подумать, собрать предварительно информацию, а не руководствоваться послезнанием. Которое на деле оказалось полным фуфлом.